Его завернули в плащ-палатку, старательно прикрыли лицо и положили на дно одиночного окопа. За недолгую солдатскую жизнь он много оставил таких окопов на родной земле. И это его последний окоп.
Снайперы, скупо менявшие каждый патрон только на жизнь вражеского солдата, на этот раз, не целясь, выпустили по обойме в пустую утреннюю синеву неба.
Самый молодой из взвода, новичок Андрюша Кузовлёв, погладил осторожно зарубки на прикладе винтовки старшины Соловьёва и сказал:
– Вот и осталась без хозяина...
– Без хозяина не останется, – ответил сержант Курня и отобрал винтовку у Кузовлёва.
На приклад винтовки Соловьёва нанесли ещё пятнадцать зарубок – пятнадцать гитлеровцев, убитых снайпером в последнем бою. Комсомольский значок, снятый с гимнастёрки Соловьёва, врезали в середину приклада. Командование полка решило, что эту винтовку новому хозяину должно вручать комсомольское собрание снайперского взвода.
Наверху оврага кусты ещё горели в последних лучах солнца, а на дне уже был вечерний полусумрак. Комсомольцы собрались сюда из всех окопов. Бойцы – с пыльными, обожжёнными солнцем лицами. У сержанта Курни на голове снежной белизны повязка: утром осколок разорвал его пилотку и слегка оцарапал голову. Курня вёл собрание.
– У нас два вопроса: первый – выборы нового комсорга, второй – мы должны решить, кому вручим снайперскую винтовку Сергея Соловьёва.
Комсоргом вместо убитого старшины Соловьёва единогласно выбрали сержанта Курню. У него на счету сто двадцать гитлеровцев, он был товарищем Соловьёва, его правой рукой. Что рассуждать! И винтовка знаменитого снайпера тоже должна принадлежать ему: лучшего хозяина для такой винтовки не найдётся...
Но против этого выступил Курня.
– За что мы уважали Сергея Соловьёва? – спросил он. – Только за то, что Соловьёв был нашим командиром? Нет, не только... За то, что Соловьёв был лучшим снайпером? Нет, у нас в последнее время стало много хороших снайперов, но ни один не пользовался таким уважением, как Соловьёв... Мы уважали Соловьёва за то, что это он нас сделал всех снайперами, он нас учил, он нас воспитал... Я предлагаю вручить винтовку не мне, не ефрейтору Гавриленко, а Андрею Кузовлёву. Он новичок среди нас, неопытный солдат и, прямо скажем, плохой снайпер. Мы передадим винтовку Соловьёва и скажем: не срами это оружие, оно привыкло к хорошим рукам, к верному глазу...
И собрание постановило: закрепить снайперскую винтовку комсорга Сергея Соловьёва за комсомольцем Кузовлёвым.
На следующий день по полку из роты в роту, от окопа к окопу пошла новость:
– Слышали, кому перешла соловьёвская винтовка?..
– Какому-то новенькому, с последним пополнением пришёл...
– Смотри ты, и такую винтовку получил! Видать, показал себя парень…
Андрей Кузовлёв – действительно плохой снайпер, да и некогда ему было стать хорошим: только неделю тому назад он прибыл в полк и сразу же попал в отделение сержанта Курни.
Маленький, в широкой не по росту гимнастёрке, в пилотке, которая задорно топорщилась на его голове, как зелёный гребень, он не столько чувствовал себя на фронте участником, сколько наблюдателем, которому всё, что окружало, было ново, всё удивляло. Он по часу мог с одинаковым любопытством разглядывать и подбитый немецкий бронетранспортёр и пустую коробку из-под немецкого противогаза; во время перестрелки он мог отложить винтовку и, заслонившись от солнца, задрав голову, наблюдать за воздушным боем, мог, высунувшись из окопа, смотреть на разрывы мин, не думая вовсе о том, что осколки этих мин могут убить и его.
– Ты в окопах, как гость... – говорил ему Курня. – Таких ротозеев и любит смерть...
И вот комсомольское собрание вручило Андрею винтовку, на прикладе которой было сто семьдесят две зарубки, каждая – памятка о смерти одного врага.
На следующую ночь сержант Курня разбудил Андрея:
– Вставай, пошли на урок.
Он привёл его на опушку леса. Многие деревья были повалены снарядами, здесь пахло сырой прелью прошлогодних листьев, грибами и гарью спалённой взрывами травы.
– Доложили, что вон на том холме, – начал объяснять Курня, – наблюдательный пункт миномётной батареи. Попробуем выследить их. Помни, что мы почти на нейтральной полосе. Наши окопы сзади. Если нас заметят, смешают с землёй. Одно спасение – лучше маскироваться. Главное – первыми увидеть, первыми выстрелить и не промахнуться...
Разрубая лопатой толстые корневища, они выкопали на двоих окоп, прикрылись ветками и, прижимаясь друг к другу плотнее, так как влажная земля холодила тело через гимнастёрку, дождались рассвета.
Среди высокой травы, шагов на сто впереди их окопа, прятался родничок. Над родничком родился тяжёлый молочный туман, он лениво разливался по траве. Но вдруг туман словно сам собою зажёгся, розово засветился. Андрей понял, что сзади, за лесом, незаметно взошло солнце.
– Гляди в оба... Самое время... Солнце на них, – шепнул Курня.
Безжизненным казался склон невысокого холма; дорога, по которой уже давно не ступало копыто лошади, шла наискосок по холму вверх, презирая всякие условные границы нашего и чужого края; старый дуб с корявым стволом и словно откушенной верхушкой (попал снаряд), разбросанные в разных местах кусты, около одного жёлтая насыпь...
– Окоп, кажется, – повернулся Андрей. Сержант Курня усмехнулся:
– Открыл. Окоп-то окоп, да пустой, и к тому же снарядом разворочен. А вон выше – видишь неровность? – там тоже окопы. Те уже не пустые, но наблюдательный пункт не там, он должен быть ближе...
И Андрей снова, до слёз в глазах, стал всматриваться: старое дерево, кусты, пустой окоп, чёрные лунки воронок...
Вверху послышалось шуршание первого снаряда, где-то далеко впереди раскатился взрыв, в стороне заработал пулемёт, в ответ заунывно заныли мины, с треском и визгом они стали рваться в глубине леса. Так прошёл час, другой, третий, и спуталось время...
Шёл боевой день с гулом снарядов, с визгом мин, перекатами автоматной трескотни, а два человека, спрятавшись под охапкой веток, лежали и смотрели: дерево, дорога, кусты – один, второй, третий, три маленьких куста вместе, ещё куст – большой... Как хорошо знакомо стало Андрею это место! Неужели здесь могут прятаться люди?
Стемнело. Они вернулись к штабу батальона – ни Андрей, ни сержант Курня не сделали ни одного выстрела.
В полночь сержант снова разбудил:
– Собирайся на старое место.
– Да там же ничего нет.
– Ну, это ещё бабушка надвое сказала.
Снова, как и вчера, так же растекался туман, так же загорелся розовым светом, так же, как и вчера, старый дуб со срезанной верхушкой с ласковой грустью принимал на себя первые лучи солнца, те же кусты... Но вдруг Андрей схватил сержанта за плечо:
– Смотри!...
Сержант Курня усмехнулся:
– Заметил... Похоже, из тебя выйдет снайпер...
К семейке трёх маленьких кустов пристроился четвёртый, его вчера не было.
– Стреляем!...
– Куда?
– В куст...
– Не спеши. Не спускай глаз... Их там двое, не больше. Сейчас они должны показать нам смотровую щель. Я бью первым, второй попробует разглядеть нас, тогда стреляй ты... Учись... Не спеши...
Андрей так и не заметил, когда «показалась смотровая щель». Он вздрогнул от выстрела сержанта. Куст качнулся, словно на него налетел ветер.
– Один есть.
Прошла минута, другая. Андрей, не мигая, впился глазами в куст. Наконец он увидел, как снизу у земли приподнялось несколько веток. «Смотровая щель!» Торопясь, как бы эта щель «не пропала», Андрей выстрелил.
– Э-эх! – горестно сказал Курня. – Ворона!
Он отложил винтовку и стал, к удивлению Андрея, укладываться плотнее в окоп.
– Ложись! Чего ждёшь? – сердито прикрикнул сержант. – Поспешил... Жди теперь: долг платежом красен.
Первая мина упала шагах в десяти, в стороне; вторая перелетела и ударилась в ствол дерева осколки с визгом полетели по лесу, пересчитывая ветви; третья забросала их землёй и сухими листьями; обдало едким запахом сгоревшего заряда...
Они отлежались, ни один осколок не тронул ни Андрея, ни сержанта Курню.
Ночью они выбрались из леса...
А утром Андрея отыскал корреспондент армейской газеты, высокий, загорелый, с зелёными бойкими глазами лейтенант. Он забросал вопросами:
– Это вы Кузовлёв?.. К вам перешла винтовка старшины Соловьёва?.. Много ли вы из этой винтовки успели уложить фашистов?..
Андрей багрово покраснел.
На следующую ночь сержант Курня увёл его на новый урок.
* * *
Почётно носить на плече винтовку старшины Соловьёва, почётно, но трудно... Долго знаменитая, испытанная винтовка подводила Андрея. То она стреляла слишком рано, то слишком поздно, то вовсе не туда, куда надо. Андрей сторонился людей: было стыдно.
Первым соловьёвская винтовка в руках Андрея уложила автоматчика, засевшего на чердаке. Стрелковые роты вошли в село Циркуны. За стеной одного дома лежали солдаты и переговаривались. Усатый ефрейтор в каске набекрень отчаянно ругался. Андрей прилёг рядом с ним.
– Что там? – спросил он.
– Птичка, – ответил сердито усатый, – никак не спугнём. Над крышей соседнего дома раздалась длинная злая очередь.
Андрей направил винтовку, дождался новой очереди и выстрелил... Автомат захлебнулся.
– Славно! – радостно произнёс усач и крикнул. – За мной, ребята!
Второго он подстрелил в тот же день вечером. Это был удачный выстрел, тем более что свидетелем его оказался сержант Курня. Мотоциклист, подымая пыль, удирал на полном газу. Андрей поймал его в прицел и сшиб с дороги. Даже Курня качнул головой:
– Лихо...
Прошёл август сорок третьего года. Остался за спиной освобождённый Харьков. Андрей Кузовлёв шёл во втором батальоне. Он уже считался опытным снайпером, имел своих учеников, на привалах рассказывал им о старшине Сергее Соловьёве, в коротких перестрелках учил «соловьёвскому выстрелу».
Гитлеровцы не принимали больших боёв, но каждый дом в селе, каждая опушка леса встречали передовые части пулемётным и автоматным огнём. Однажды второй батальон окружил небольшой лесок. Сколько противника было там: одна, две роты, батальон или даже потрёпанный, полуразбитый полк, неизвестно. Но в любое время к ним могли придти на выручку. Андрею Кузовлёву поручили охранять дорогу, идущую от противника.
Вместе с Андреем залегли у дороги четверо солдат. Все четверо из последнего пополнения, лет по восемнадцати ребята. И, может быть, потому, что в полку они недавно, каждый из них не успел выделиться, не успел проявить своего характера. Они, послушные, исполнительные, неумелые, даже внешне походили друг на друга.
Ночь была прохладной, чувствовалась уже близость осени. Они сидели, прижавшись друг к другу, и ждали утра. Утром должна начаться «прочистка» леса.
Андрей посвящал новичков в секрет снайперского искусства, рассказывал о трёх соловьёвских правилах: нужно уметь быть невидимкой, нужно иметь железное терпение, нужно бить наверняка...
В то время, когда ночь уже не ночь, а утро ещё нельзя назвать утром, просто в час мутненького рассвета они услышали шум моторов. На дороге показались два грузовика. Они двигались осторожно, тяжело оседали в выбоинах, со сдержанной угрозой подвывали моторами...
Пять стрелков сидели в стороне от дороги на высоком месте, укрытые кустами, и глядели, как проходят машины. Было видно, что кузовы машин тесно забиты, каска к каске сидят солдаты. Самое малое их было человек пятьдесят. Пятьдесят пар рук, готовых в любую минуту схватиться за винтовки, автоматы, пулемёты. А их только пять человек, пять винтовок, да за поясом у Андрея ракетница. Он, конечно, в любую минуту может выстрелить из неё, сообщить своим: здесь противник, – но это значит не только предупредить своих, но предупредить и противника...
– Без приказа не стрелять!
Андрей поглядел на товарищей. Рядом с ним лежал паренёк, у него была фамилия удалого атамана казацкой вольницы – Разин – и большие, как у девушки, ресницы; под ними в глазах затаился страх. Он сейчас понимает одно: нас пять, их пятьдесят... Но он не понимает, что Андрей – опытный солдат, он выбрал хорошее место, хорошо укрыл их в кустах и что у Андрея в руках винтовка старшины Соловьёва, вручённая ему комсомольским собранием, испытанная винтовка.
Передняя машина подошла уже всего на каких-нибудь двести шагов. Сквозь стекло в глубине кабинки маячит лицо шофёра.
– Вы бейте по тем, кто в кузове... Я беру кабинки... Привычно прислонилась щека к гладкой и чуть влажной поверхности приклада (в ствол на всякий случай вогнан патрон с бронебойной пулей). Видно было, как шофёр первой машины повалился на своего соседа по кабинке. Тот резко распахнул дверцу, успел что-то крикнуть и тоже свалился лицом вниз. Третьим выстрелом Андрей убил шофёра на втором грузовике.
Выкрикивая сдавленными от испуга голосами, суетясь, толкая друг друга, немцы посыпались на землю. Спрыгнувшие сразу же ложились, вскидывали автоматы и заводили длинные очереди наугад, вслепую, лишь бы стрелять, напутать невидимого противника, придать храбрости себе.
– Стой! – повернулся Андрей к своим. – Не стрелять пока.
Один, высокий, с пистолетом в руке, видимо, офицер, приподнявшись на локте, вытянув шею, вертел головой, стараясь догадаться, откуда их обстреляли – из кустов или от деревьев, что стоят справа. Андрей же вдруг почувствовал в себе спокойную, уверенную радость: он сильнее их всех, сильнее этого офицера. Но медлить нельзя. Андрей выстрелил – офицер ткнулся головой в землю, дёрнулся судорожно и замер...
Лицо лежавшего рядом с Андреем Разина залилось румянцем, глаза под тенистыми ресницами весело заблестели. Даже он понял, что они, пятеро, сейчас сильнее всех тех, кто лежит на земле около машины. Они видят, а сами невидимы. Сотни кустов окружают машины, под каждым можно спрятаться, из-под каждого могут лететь пули...
Двое солдат устанавливали около колёс пулемёт. Андрей, не торопясь, тщательно прицелился, выстрелил – один упал. Те, кто лежал близко к пулемёту, поползли в разные стороны.
Десятки автоматов захлёбывались в смертельном испуге, высоко в воздухе над головой Андрея посвистывали шальные пули...
Лес, до этого времени молчаливо стоявший сзади, вдруг ожил переговором автоматных очередей, разрывами мин...
Один из солдат бросился было к кабинке, но Андрей свалил его к колёсам машины, остальные поняли, что этого нельзя делать, и стали отходить, робко поднимались, перебегали, падали, прижимались к земле, словно та земля, которую защищал Андрей, могла их спасти...
– Бей! – приказал Андрей товарищам. – Теперь бей, не стесняйся!...
Сам он бил на выбор.
* * *
Спустя неделю на комсомольском собрании снайперского взвода Андрей Кузовлёв передал винтовку старшины Соловьёва комсомольцу Фёдору Разину, одному из своих учеников...
Эта винтовка, позднее получившая название «Комсомолка», переходя из рук в руки, прошла по всей Украине, по многим странам Европы. И тот, к кому она попадала, из неопытного, зелёного новичка становился зрелым воином.