|
Петербургские
уличные разносчики представляли
самую низшую ступень торгового
мира – пестрого, многообразного и
весьма любопытного. Почти вся
жизнь этих людей проходила на
улицах, и они постоянно
становились героями различных
сценок, составляя неотъемлемую
часть петербургской панорамы.
Для того чтобы
стать продавцом-разносчиком,
достаточно было получить
разрешение от властей и иметь
небольшой начальный капитал. В
среде разносчиков существовала
своя иерархия. Например, низшую
ступень занимали старьевщики и
торговки гнилыми фруктами. Уличные
разносчики подразделялись на
сезонных и постоянных. Сезонные,
как правило, приезжали на
заработки летом, а на зиму, словно
перелетные птицы, возвращались
домой – в Новгородскую, Тверскую,
Ярославскую, Костромскую и прочие
губернии. Большинство сезонных
разносчиков работали от хозяина,
чаще всего своего земляка. Жили они
артелями в дешевых квартирах,
которые снимали для них хозяева; им
же они сдавали выручку и процент за
содержание.
Петербургские
разносчики подразделялись по роду
торговли и виду товара, по
национальности, полу и возрасту.
Торговля съестными товарами
преобладала, этим занимались в
основном русские крестьяне. Вместе
с тем молочными продуктами,
грибами и картофелем торговали
чухонцы и немцы-колонисты.
Мануфактуру и галантерейные
товары продавали татары, жестяными
изделиями торговали словаки...
Труд
разносчиков был весьма нелегким.
Их рабочий день начинался ранним
утром и заканчивался поздним
вечером, а то и ночью. Им
приходилось целыми днями в любую
пору года стоять на улице, да еще с
товаром. Поэтому представители
данной профессии, как правило, были
люди нестарые; исключение
составляли лишь тряпичники и
старушки, торговавшие подгнившими
и поэтому очень дешевыми фруктами.
Сложились и чисто женские виды
разносной торговли, вследствие
чего в быту укоренились
специфические понятия: «селедочница»,
«молочница».
В 1870 году в
Петербурге было зарегистрировано
6221 человек, занимавшихся разносной
торговлей. Конечно, эти данные не
вполне точны, так как некоторые
разносчики торговали время от
времени, а другие – без разрешения.
Нарушителей наказывали,
конфисковывали их товар, но они все
равно не переводились. Из архивных
материалов явствует, что в 1853 году
в связи с проверками крестьяне
Ипатов и Кандюков, мещанин
Толстопятое были изобличены в
торговле «без жестянки», то есть
без разрешения. В том же 1853 году с
целью наведения порядка было
принято решение: для соблюдения
чистоты при провозе мяса по городу
и в лавках прикрывать его белой
тканью. Специальной формы одежды у
продавцов мяса не было, но белый
передник был обязательным.
Разносчики
торговали либо с лотка, либо
вразнос – «на крик», причем у
каждого была своя манера «кричать»,
и люди в домах, даже не слыша слов,
могли отличить мороженщика от
сбитенщика, зеленщика от торговца
рыбой и т. д.
Среди уличных
разносчиков съестных товаров на
первом месте по важности стоял
мясник. Мясник, как правило, дюжее,
плотное, мускулистое и краснощекое
создание. Он полон собственного
достоинства. На его товар всегда
был спрос. Поэтому ему не нужно
было бегать как угорелому и
навязывать свой товар. Он без
всяких прикрас перечислял его.
Произнося, например: «Говядина!»,
он налегал на букву «я». Так что
иногда можно было расслышать
только: «Вя!»
Мясник никогда
не торговался – ведь такса на мясо
всем жителям была известна.
Обвесить он тоже не мог, потому что
пользовался весами и гирями с
клеймом. Таким образом, поневоле
мясник являлся самым честным из
торговцев. Кроме того, ему
приходилось вести здоровый образ
жизни: рабочий день его начинался в
пять утра, ложился спать он всегда
трезвым. Это положительно влияло
не только на его здоровье, но и на
благосостояние. Обычно мясник был
одет в полукафтан с клеенчатыми
манжетами на рукавах и белый
передник. Правое плечо, на котором
он носил узкий лоток, было покрыто
куском кожи. Полукафтан
подпоясывался ремнем с медными
бляхами, к которым были прицеплены
большой нож для разрезания мяса и
полоса железа с зазубринами для
точения ножей. Для многих
петербуржцев – тех, кто имел
привычку поздно ложиться и поздно
вставать, – мясник был человеком-невидимкой,
так как после 11 часов утра на
улицах Петербурга его уже нельзя
было увидеть. Вместе с мясником, а
может, еще и раньше, поднимался
разносчик живой рыбы. И это
объяснимо, ведь он продавал свой
товар одновременно с мясником, но
мясник закупал товар чаще всего с
вечера, а рыбник покупал его рано
утром и должен был обежать
знакомые ему кухни с таким
проворством, чтобы рыба не успела
уснуть, так как за сонную рыбу
давали только половину цены.
Поднявшись ни свет ни заря, он
бежал на тоню за рыбой. Рыбацкая
тоня представляла собой избушку,
стоящую либо на отмели в открытом
море, либо на берегу. Рыбу ловили
неводом. Вся мелкая рыба, пойманная
неводом, предназначалась тому, кто
закидывал невод, кроме осетра и
стерляди, которые оставлялись
хозяину тони. Разносчик, положив
рыбу в лоханку, наполненную водой,
с большой поспешностью
отправлялся по привычному
маршруту, на бегу проговаривая
скороговоркой: «Окуни, лещи, сиги,
ерши живые! Рыба жива-с!» – или
просто: «Жива-с!» Зачастую
разносчикам рыбы случалось по
нескольку раз на день бегать на
тоню и обратно.
Рыбник хотя и
запрашивал за свой товар гораздо
дороже его номинальной стоимости,
но торговаться не любил и сбывал
его за первую выгодную цену. Лишь
одна мысль владела им – продать
товар живьем. Более опытные
торговцы имели предварительную
договоренность с постоянными
покупателями. Особым спросом рыба
пользовалась в дни Великого поста,
когда большинство обывателей
столицы не употребляли в пищу мясо.
В это время разносчики торговали
главным образом мороженой рыбой.
Заметное место
среди этой категории разносчиков
занимали «селедочницы». Многие из
них жили у Сенного рынка, сообща
наняв квартиру, разделенную на «углы».
Селедку они приобретали у оптовых
торговцев на Сельдяном буяне,
который находился на берегу реки
Екатерингофки на Гутуевском
острове, либо на Сенном рынке. «Сельди
голански! Селедки голански!» –
выкрикивали нараспев «селедочницы».
Обычно за день «на крик» каждая из
них успевала продать 100 селедок.
Торговка селедкой являлась
поставщиком для бедного населения
столицы, у которого селедка с
картошкой не сходила со стола.
Примечательной
была фигура немца-колониста, с
чувством собственного достоинства
восседавшего рядом со своей женой
на возу с картофелем и
провозглашавшего: «Каартофель...
Каартофель...» Он никогда не
торговался, не запрашивал
втридорога, так как у него все было
рассчитано заранее: сколько он
должен был продать и сколько
получить барыша. Кроме того, немец-колонист
никогда не обманывал покупателей и
не продавал им подгнивший
картофель, который шел на корм
скоту и птице, имеющимся у него в
хозяйстве. Большого уважения
заслуживали трудолюбивые
жительницы Охты, занимавшиеся
молочным промыслом. Он возник,
вероятнее всего, одновременно с
поселением охтян в Санкт-Петербурге
в 1723 году. Существует предание, что
Петр I,
желая обеспечить жителей новой
столицы молочными продуктами, сам
позаботился о том, чтобы на Охту
были доставлены голландские,
холмогорские и другие породистые
коровы. Молочный промысел быстро
распространился в данном районе и
имел для материального положения
его жителей даже большее значение,
нежели столярное, позолотное и
прочие ремесленные занятия.
Зачастую от него зависело все
благополучие семьи.
Охтенки не
ограничивались продажей молока
только от своих коров. Многие из
них скупали продукты на «Горушке»
– главном торговом месте Охты, у
крестьян близлежащих селений, в
том числе и у чухонцев. Каждая
торговка доставляла молоко 5-10
семьям. В числе клиентов были
состоятельные и
высокопоставленные люди. В зимнее
время по льду, а летом на яликах
охтинские молочницы добирались
через Неву к Смольному монастырю.
Им приходилось вставать в 4 часа
утра, а затем пробегать по городу с
тяжелой ношей на плечах по меньшей
мере километров 15. Юные молочницы
приобщались к занятию матери с 12-14
лет. Смолоду они привыкали не
только к труду, но и к
относительной материальной
самостоятельности.
Уже в то время
выковывался особый тип
независимой женщины, кормилицы
семейства. По свидетельству
очевидцев, облик охтенки-молочницы
был весьма привлекателен. Писатель
П. Ефебовский восклицал: «Посмотрите,
как кокетливо охтянка выступает
зимою, таща за собою санки,
нагруженные кувшинами с молоком и
сливками. Наряд ее, особливо при
хорошеньком, свежем личике,
подрумяненном морозом, очень
красив: кофта, опушенная и часто
подбитая заячьим мехом, очень
хорошо выказывающая стройность
талии; ситцевая юбка и синие чулки
с разными вычурами и стрелками. Все
это, вместе с красивыми лицами,
встречаете вы у молодых охтянок. Но
вместе с ними отправляются на
торговлю также и матушки, тетушки,
а что мудреного – и бабушки, потому
что нередко случается видеть на
улицах Петербурга пожилых женщин,
которым, кажется, едва под силу
тащить тяжелые кувшины; оттого
подле этих почтенных женщин
найдете вы нередко
двенадцатилетних спутниц, которые,
знакомясь с городом, вместе с тем
помогают старушкам в их тяжкой
работе».
В конце XIX
века охтинская молочная торговля
стала приходить в упадок. Охта все
больше превращалась в
промышленный район и
застраивалась заводскими
корпусами. В наше время Охта мало
чем отличается от других районов
города.
К уже
описанным торговцам необходимо
прибавить разносчиков дичи и битой
птицы.
Крик «Тетерерябчики!»
раздавался, когда улицы Петербурга
покрывались снегом. «Тетерерябчики»
принадлежали к тем разносчикам,
которые объезжали деревни и
скупали у крестьян всю живность.
Крик их менялся в зависимости от
того, что они успели купить в
деревнях. Так, например: «Тетерерябчики!»
– они кричали только осенью и
зимой. Весной они не появлялись, а
летом ходили по дачам, нараспев
приговаривая: «Курочки, цыпляты,
поросяты битые и яйца свежие». Эти
разносчики отличались еще и тем,
что, разбогатев, переходили из
категории кричащих торговцев в
категорию некричащих. При этом
свой серый зипун они меняли на
синий костюм (явный знак
преуспевания) и заводили приятелей
среди поваров в больших домах,
договариваясь с ними о постоянных
поставках товара. Постепенно их
благосостояние достигало того
уровня, который позволял им не
ездить по деревням самим, а
нанимать для этой цели агентов.
Благодаря
разносчикам иная хозяйка, не
выходя из своей квартиры, могла
купить все съестные припасы,
необходимые для семейного стола.
Лишь только один торговец уходил
со двора, как на смену ему являлся
следующий. Раздавались крики: «Огурцы
зеленые!», «Редиска молодая!», «Грибы
молодые!», «Сыр голландский!» Всеми
этими товарами торговал один и тот
же человек, только в разное время
года. Чаще всего это был ярославец,
только что явившийся в Петербург и
еще не успевший опериться. Жители
города на Волге считались самыми
лучшими торговцами – и не потому,
что товар, продаваемый ими, был
лучше качеством, а потому, что
покупателям нравилась их
внешность, их особая манера
обращения – вежливая, вкрадчивая.
В начале своей торговой карьеры
они приобретали себе лоток, а затем
на Щукином дворе (угол Садовой и
Чернышева переулка) покупали товар
в небольшом количестве, на день-два.
Купив, например, меру яблок, они
сортировали их на три сорта под
следующими названиями: «головка»,
«середка», «хвостик», то бишь
крупные, средние и мелкие. «Ярославцы-красавцы»
считались в большинстве своем
народом правильного телосложения,
с красивым типом лица. За ними еще
укрепилось прозвище «белотелы».
Оборотистые, ловкие,
изобретательные, они слетались в
Петербург на заработки из-за
малоземельности и скудости почвы у
себя в родной губернии.
Осенью в
Петербурге торговали клюквой, Ее
продавцы отличались забавным
напевом. Они буквально выпевали: «По
клюкву, по клюкву, по крупну! А вот
ягода клюква, ягода крупна! А вот
клюква моченая, с морозом толченая!»
Торговали разносчики и
экзотическими фруктами, не
произраставшими в Петербурге и его
окрестностях: арбузами, дынями (их
обычно везли на двухколесной
тележке, в соломе, чтобы не
разбились; причем продавали их с
ручательством, «на вырез» по
желанию покупателя), крымским
виноградом, сливами, грушами.
Особенно большое скопление
торговцев фруктами было на
Марсовом поле во время народных
гуляний «на Спаса».
Стоит
упомянуть и о торговках гнильем.
Это были представительницы
беднейших слоев населения – в
основном старушки, покупавшие
залежавшиеся фрукты (яблоки, груши,
апельсины) корзинами, задешево.
Затем, выбрав себе местечко на
одной из улиц, они раскладывали
свой товар на рогожке прямо на
земле – в ожидании неприхотливого
покупателя, тоже из бедной среды,
но желающего полакомиться. По
свидетельству писателя Н. А.
Лейкина, на улице Разъезжей
частенько можно было видеть
пожилую торговку, укутанную в
теплый байковый платок,
протягивающую прохожим немного
подгнившие плоды со словами: «Апельсины!
Яблоки!»
Несмотря на то,
что торговля с рук на центральных
улицах была запрещена, множество
торговцев калачами, кренделями,
пирожками сновало у Гостиного
двора. Многие любители русских щей
и каши специально приходили сюда, а
иногда приезжали в каретах, чтобы
купить калачей, кренделей,
пирожков. Вот как описывал одну из
сценок у Гостиного двора А. А.
Бахтияров:
«– Пирожки
горячие! Пирожки горячие! С пылу
горячие! – Громко оповещает всех
прохожих пирожник с корзинкою в
руках, приютившийся где-нибудь в
нише Гостиного двора.
– Какие
пирожки-то?
– С мясом, с
вареньем, с грибами!
– Почем штука?
– Пятачок!
– Как торговля
идет?
– Ничего...
Слава богу!..
– От кого
торгуешь?
– От хозяина –
на вынос...
– На вынос? Это
что значит?
– С каждого
проданного пирожка копейка себе, а
остальное хозяину...»
В Петербурге
было немало саечников, продававших
сайки и пшеничные хлебцы,
выпеченные на поду, выстланном
соломой. К сайкам они предлагали
печеные яйца и еще какую-нибудь
снедь. Очень часто саечники и
торговцы пирожками располагались
рядом с другими своими собратьями,
удачно дополняя товары друг друга.
Читаем у В. В.
Крестовского: «На галерее стояли
две молоденькие девушки перед
дымящимися котлетами. Одна
продавала похлебку, другая –
вареный картофель, а рядом
помещались пирожник, сбитенщик и
саечник. Эту группу тесно
обступала толпа разношерстного
народу... Среди общего гула и говора
то и дело раздавались возгласы
продавцов: «Кому картошки!
Похлебки!.. Пироги горячи, горячи из
печи! Сбитень московский, сахарный,
медовый, на скус бедовый, с перцем,
с сердцем, с нашим удовольствием!»
Все это раскупалось нарасхват...»
Сбитенщик –
самая любопытная фигура. Сбитень –
горячий напиток, приготовлявшийся
следующим образом: в кипятке
разводили мед либо патоку и
добавляли различные пряности, чаще
всего корицу, а иногда и перец. Он
хорошо подкреплял прохожих,
особенно в мороз. Сбитень носили в
специальном металлическом сосуде,
похожем на самовар, с весьма
своеобразным длинным горлышком с
краном. Сосуд помещали в ватный
чехол, обернутый белой салфеткой
или полотенцем. Его носили на спине.
Когда разливали сбитень в стаканы,
кран открывали из-под левого локтя.
У сбитенщика на талии был особый
пояс с гнездами для стаканов.
Многие
петербуржцы, жившие в XIX
веке, вспоминали легендарного
старика сбитенщика. Его постоянно
сопровождала толпа, среди которой
были не только мальчишки, но и люди
весьма почтенные, некоторые – с
солидными портфелями. И даже в том
случае, когда сбитень мало кто
покупал, пятачки так и сыпались в
карман уличного разносчика. Народ
привлекала его незаурядная
способность придумывать веселые,
игривые и остроумные
четверостишия, восхвалявшие
напиток, причем каждый раз новые.
Из его прибауток можно было
создать целую поэму, а затем и
оперу, подобную сочинению
Доницетти «Волшебный напиток».
По весне
важную роль для простого народа
играл продавец вареной груши. В
отдаленных частях города то и дело
раздавался крик: «По грушу, по
варену, по грушу!» Мужик,
торговавший этим товаром, держал
на голове огромный лоток, а в руке
– складную подставку, на которую
при продаже ставился лоток. На
одном краю лотка лежала
разваренная сушеная груша, на
другом – бочонок с отваром, в
котором груша варилась.
Очень часто во
дворах можно было видеть мужика с
зеленой баклагой на голове, громко
выкрикивавшего высоким фальцетом:
«Морроженое хоррошо-с!» Баклага
весила пуда три, поскольку кроме
мороженого она была наполнена
льдом, чтобы мороженое не таяло.
Главными потребителями такого
мороженого были мелкие чиновники,
горничные и, конечно, дети.
Особое место
среди уличных торговцев занимали
татары. Они прибывали в столицу с
берегов Волги: из Симбирской,
Пензенской, Нижегородской и
Казанской губерний. Татары-разносчики
подразделялись на халатников и
разносчиков мануфактурного
красного товара. Татарин-халатник
торговал старым платьем. Он ходил
по дворам с громадными мешками из
полосатого тика, выкрикивая: «Халат,
халат! Шурум-бурум! Старье берем!»
Он скупал все – от цилиндра и фрака
до ветхого халата. Затем все это он
сбывал на Толкучем рынке.
Разносчик
мануфактурного красного товара
представлял собою ходячую лавочку.
Он торговал яркими набивными
платками, шалями и обувью:
сапожками, домашними туфлями из
кусочков цветной кожи, подобранных
в виде растительного орнамента. На
голове татарина-разносчика была
маленькая бархатная черная или
зеленая шапочка с круглым донышком.
В народе такого торговца называли
«князем». Он использовал свои
приемы торговли: обычно изначально
заламывал нереальные цены на свой
товар, затем отчаянно торговался,
не упуская возможности пошутить.
Например, на вопрос покупательницы,
не линяют ли его платки, отвечал: «Нет,
нет... только воды боятся!»
Татары в
Петербурге жили артелями от 10 до 30
человек. Артель выбирала себе
старосту. Артель и староста строго
следили за тем, чтобы никто не
приходил в квартиру пьяным, курить
запрещалось. Нарушителю на первый
раз делалось словесное внушение,
после второго нарушения ему
задавали трепку, а после третьего
выгоняли из артели. Если же
замечали, что кто-либо торгует себе
в убыток, артель в складчину
покупала неудачнику билет и
отправляла на родину.
Другой
этнической прослойкой среди
петербургских разносчиков были
словаки. В Словакии в XIX
веке существовал крестьянский
отхожий промысел дротарей (drot – по-словацки «проволока»).
Они плели из проволоки корзины,
вазы, изготовляли сита, клетки и
другие изделия. В 1870-1880-е годы
перешли на другой материал – жесть.
Поэтому в России их стали называть
«жестяниками» (позднее – «жестянщиками»).
Бродячих
словаков-ремесленников в России, в
Польше, на Украине, чем бы они ни
занимались, называли «венгерцами».
Они продавали мелкую кухонную
посуду, сделанную вручную из
тонкой дешевой жести. На эту посуду
был большой спрос из-за ее удобства
и главным образом дешевизны. Между
собой словаки-жестянщики были
очень тесно связаны. Как правило,
они были из одной местности и жили
артелями. Подолгу живя в чужом
городе, словаки не теряли связь с
родиной. Подзаработав денег в
Петербурге, они почти всегда
возвращались домой.
В Песках, в
Выборгской стороне, у Смольного
монастыря и на Охте можно было
встретить мужика, торгующего
лубочными картинками. Их
незамысловатые сюжеты находили
большой отклик в сердцах простых
петербуржцев. Многие из этих
картинок были патриотического
содержания и рассказывали о
русских воинах-героях.
Так, например,
на одной из картинок был изображен
вымышленный герой 1812 года Иван
Гвоздила, повергший наземь
француза. Надпись под рисунком
гласила: «У басурмана ножки
тоненьки, душа коротенька».
Торговали
разносчики и деревянными резными
игрушками, которые, как правило,
делали сами. В основном это были
крестьяне из тех мест, где бытовали
промыслы: из Нижегородской
губернии – ложкари, из Подмосковья
– продавцы игрушек. Уже
упоминавшиеся «венгерцы»
торговали деревянными дудками, при
этом искусно на них наигрывая. И
когда эти торговцы ходили по
дворам, выкликивая свой товар,
вокруг, словно стайка воробьев,
собиралась детвора из близлежащих
дворов.
Весною, от
апреля до июня, на улицах
Петербурга можно было увидеть
небольшого мужичка с двумя жердями
в руках, на которые было нанизано
множество клеток с чижами,
канарейками, скворцами, дроздами,
зябликами, жаворонками. Крик
продавца птиц был самый забавный –
он кричал писклявым и гнусавым
голосом: «Птицы пиявчия!»
В Выборгской и
Петербургской стороне ярославские
огородники, они же и садовники,
нанимали небольшие клочки земли,
возводили там оранжереи и
выращивали различные цветы: розы,
жасмин, герань, левкои, резеду и др.
Каждую весну нанятые ими их
деревенские приятели за небольшую
плату разносили цветы в глиняных
горшках по городу, крича: «Цветы-цветочки!»
По обычаю русских разносчиков,
горшки с цветами ставили в лоток и
носили на голове.
Накануне
рождественских праздников
трудолюбивые охтенки торговали
елками. Елки они покупали у
чухонцев. Как правило, это были
маленькие елочки. Охтенки украшали
их искусственными цветами. «Елки с
розанами» – так назывались эти
мини-елки. Наряду с ними у
Гостиного торговали и большими
елями.
Перед Первой
мировой войной появились
разносчики-китайцы. Они торговали
тканями: китайским шелком, атласом,
чесучой. Товар носили в коробах или
в тюках на спине. Из тюка торчал
металлический аршин. У китайцев
были длинные косицы, одеты они были
в синие или черные штаны и куртки
того же цвета, обуты – в черные
матерчатые туфли на белой подошве.
Кроме тканей они торговали
китайскими разноцветными
гофрированными фонариками,
веерами и раскладными игрушками из
бумаги.
Очевидцы, с
которыми автору приходилось
беседовать, отмечали характерную
особенность разносчиц-китаянок. У
них были очень маленькие ступни
ног, несоразмерные даже с их
сравнительно небольшим ростом. По
китайскому обычаю в раннем детстве
их ступни помещали в колодки,
искусственно замедляя и сокращая
их рост. Естественно, что на таких
маленьких ножках китаянка ходить
долго не могла. Она то и дело в
поисках опоры прислонялась к стене.
Именно такой и запомнилась она
петербуржцам.
В 1990-е годы
многообразный мир уличной
торговли начал активно
возрождаться. Среди его
представителей можно встретить
бывших носителей различных
интеллигентных профессий,
обратившихся к торговле в поисках
средств к существованию. Мы
сталкиваемся в метро, на улицах, по
месту работы, на дачах с «бродячими»
продавцами газет, журналов, книг,
предметов парфюмерии и галантереи,
бижутерии, канцелярских товаров,
одежды, а также чая, напитков,
мороженого. На наших глазах
формируются новые типы
представителей торгового мира
Петербурга, которые еще предстоит
изучать.
|
