Шелгунов Н. В.
Вологодские кружевницы

I.

По сведениям, доставленным полициями в вологодский статистический комитет, в городах Вологодской губернии считалось в 1862 г. ремесленников 2,164; в том числе: мастеров 1,146, рабочих 611 и учеников 107.

По роду занятий это были: хлебники, мясники, булочники, кондитеры, колбасники, пряничники, портные, сапожники, модистки, шляпники, башмачники, скорняки, печники, столяры, медники, шорники, каретники, кузнецы, трубочисты, плотники и т.п.

Я прерываю этот список, вообще очень длинный, чтобы не утомлять внимания читателя. Но если бы читатель захотел проверить мои слова и обратил бы свое благосклонное внимание на 109 и 110 стр. Памятной книжки Вологодской губернии на 1864 год, то он удостоверился бы, что на этих двух страницах перечислены решительно все ремесла, кроме кружевного.

Или кружевное занятие так ничтожно, что о нем не стоит и упоминать? Но в губернии всего-навсего 3 колбасника, 5 шляпников, 6 каретников, 2 позолотчика, однако они в списке помещены. Или кружевное дело вовсе не ремесло? В таком случае, что же оно такое?

Я нисколько не ошибусь, если скажу, что кружевничество действительно не ремесло; оно состояние. Конечно, это не оправдывает невнимания вологодских статистиков к своим кружевницам, невнимания тем более неизвинительного, что кружевницы составляют в Вологде совсем особый слой населения бедствующего, голодающего и унижаемого, занимающего подвальные этажи.

Только нужда, да и нужда неисходная, делает женщину кружевницей; а читатель знает и без меня, что значит быть бедным, и как русский человек любит поломаться над тем, кого он благодетельствует.

К русскому обществу, особенно таких медвежьих углов, как наш северо-восток, применяются лучше всего слова Вольтера; когда кто-то сказал ему: «бедность не порок», Вольтер ответил: «хуже». И действительно бедность хуже порока, потому что каждый богатый дурак может над нею ломаться.

В Вологде кружевничество, если и не считается презренным трудом, то и никто не глядит на него, как на занятие почетное. «Вы чем занимаетесь?» спрашивает бедно одетую девушку хорошо одетая барыня. «Плету кружева», отвечает бедно одетая девушка. «А,  плетете кружева!» И на лице хорошо одетой барыни является выражение сожаления – и губы ее складываются трубочкой.

А между тем, у той же самой барыни губы остались бы в нормальном положении, если бы бедно одетая девушка ответила ей, что она башмачница, модистка, или какая-нибудь другая цеховая ремесленница.

Происходит это оттого, что в том или другом случае является разная ассоциация идей; являются иные представления, может быть даже и не сознаваемые хорошо одетой барыней.

Со словом башмачница рисуются в воображении барыни башмаки, ботинки; со словом модистка – платья и шляпки; может быть, смутно мелькает мысль о не совсем строгом образе жизни девушки и только.

Но со словом кружевница, кружева отступают на второй план, их вытесняет представление о бедности – и больше ни о чем. Башмачницы, модистки могут быть если не богаты, то обеспечены; они могут жить в довольстве, наслаждаясь на досуге любовью, но кружевница всегда бедна, и любовью не занимается.

Кружевницы – это дочери бедных, преимущественно отставных чиновников, нуждающихся дьячков, пономарей, голодающих мещан. Они живут в своих семействах – с родителями, братьями, и заполняют своим трудом те прорехи домашнего хозяйства, невыполнение которых создает бедность, пограничную с нищетой.

Бывают случаи, когда кружевничество служит единственным средством существования; когда мать и дочь своей работой поддерживают всю семью и больного отца, отставного чиновника, и малолетних детей; когда сестра содержит своих братьев, учащихся в гимназии или в училище; бывает и так, что дочери добывают кружевами не только на хлеб и на квартиру, но и на водку своему вечно пьяному отцу. Такое кружевничество несчастие; это гордое нищенство, не просящее милостыни.

Семейства, в которых занимаются плетением кружев, всегда самые бедные; особенно если кружевничество служит единственным источником существования. Оно дает ровно столько, что можно жить, не ходя по мирy; но не столько, чтобы при бесталанности можно было обходиться без припрашивания. Это-то припрашивание и бросает на кружевниц невыгодную тень. Припрашивают не все – может быть, наиболее бедные и недостаточно гордые, чтобы не пользоваться чужими милостями; но на всех кружевниц падает оттенок нищенства и со словом кружевница является понятие о беспомощности, возбуждающей сожаление и нуждающейся в подаянии.

Вот причина, что кружевницы не пускаются дальше передней, и между богатыми барынями есть даже такие, которые наслаждаются их унижением и подобострастием.

Я согласен с тем, что припрашивание есть недостаток чувства собственного достоинства; но, во-первых, я не понимаю, почему следует оскорблять даже того, в ком мало этого чувства, а во-вторых – и тем более – за что оскорблять тех, кто заявляет свое право на уважение. Я мог бы привести и факты в подтверждение своих слов, но не желаю, чтобы их сочли за личности.

Факты эти не имеют, конечно, мировой важности; но в мире вологодских кружевниц они важны, ибо уясняют отношения заказчиц к работницам. Ты бедный человек, и потому ты должен передо мной стоять, а я перед тобой могу сидеть; ты курить при мне не смеешь, а я курить при тебе могу.

Действительно между кружевницами, преимущественно из мещанок, есть такие, которые тщеславятся перед своими собратьями, когда какая-нибудь барыня пригласит ее сесть, а тем более предложит ей чашку чая. Честь, без сомнения, очень большая. Есть между кружевницами и такие, которые, продав кружева, припрашивают в придачу какое-нибудь старье, или даже что-нибудь съестное. Но в то же время не менее справедливо и то, что кроме попрошаек есть между кружевницами женщины очень умные и даже начитанные, владеющие большим чувством достоинства, чем те, кто их желает держать в своих передних.

Причина этого смешения крайностей заключается в том, что кружевничество есть явление аналогичное с европейским пролетариатом. Четвертое сословие Европы оттянуло к себе соки из всех слоев общества; в рядах пролетариата вы найдете и разорившегося графа и одинокого поденщика. То же самое и в кружевничестве. Плетение кружев есть якорь спасения для бедной беспомощной женщины, для всякой семьи, постигнутой внезапной бедностью. От этого плетет кружева и мещанка, и пономаревна, и дьячиха, и дочь чиновника, и вдова чиновника, и обеднившая помещица. Всякая нуждающаяся женщина, к какому бы слою она не принадлежала и каким бы ни владела образованием, может сделаться кружевницей. Таким образом, кружевничество есть внешний признак известного экономического состояния, есть особый вид бедности, особый вид общественного положения. В этом и причина, что люди с сословными предрассудками и обеспеченные, при слове кружевница, проникаются внезапно чувством самодовольства, и придают своему лицу и всей фигуре вид высокомерия. Это своего рода кокетство; красавица смотрит всегда с сожалением на свою безобразную подругу и также смотрит богатая барыня на бедную кружевницу.

II.

Когда явилось кружевное дело в Вологодской губернии, я этого не знаю; но что оно было вызвано барством – это совершенно верно.

В старину плетением кружев занимались в купеческих домах, в виде домашнего рукоделья и только на потребности семьи. Но когда вкус к кружевам распространился в среде избранного общества и стал усиливаться на них запрос, плетение кружев приняло промышленный характер. Бедные люди нашли, что дело это для них выгодно, и число кружевниц, увеличиваясь каждый год, дошло до того, что в настоящее время кружева плетет почти вся Вологда, или точнее, все население вологодских чердаков и подвалов или первых этажей. Только дворянство да купечество не занимаются плетением кружев, и кружевниц вы не найдете на дворянской улице, а затем они почти во всяком доме.

Есть семьи, в которых плетением кружев занимаются круглый год и кружевничество составляет их специальность. Это преимущественно вдовы или семейства отставных чиновников, не имеющих своих домов и земли. Другие семейства – духовного звания или мещанские, занимаются летом обработкой своих огородов, а кружева плетут зимой. У последних плетение кружев является подспорьем, и вырученные деньги идут на туалеты прекрасному полу и частию на поддержку домашнего хозяйства.

Как в других местах каждую девочку учат шить по канве, вышивать гладью или тамбуром, так в Вологде обязательным рукодельем является плетение кружев. Девочку пяти лет сажают уже за коклюшки и начинают приготовлять из нее будущую кружевницу. Даже люди вполне обеспеченные учат своих детей плести кружево; конечно, это делается не для того, чтобы дать им возможность добывать своим трудом кусок хлеба, а больше в виде праздного занятия; но как с другой стороны никто не может знать, какая судьба постигнет будущую барышню, то и выходит, что нет худа без добра.

Для женщин, живущих своим трудом, плетение кружев является самым выгодным занятием. Можно жить, правда, и вязанием чулок, шарфов, шитьем белья; но эти рукоделья далеко не представляют тех выгод, какие представляет плетение кружев. Ни чулки, ни шарфы не имеют такого сбыта. Свяжи пару чулок или шарф, да и ходи с ними по городу, из дома в дом. Кружева не то. Недостает в селе соли или хлеба и тотчас же несут кусок кружев к скупщице, и та немедленно выплачивает деньги. Были бы только готовые кружева, а в сбыте их не встречается никогда остановки, благодаря тому, что матушка Россия обширна, и во всех концах ее живут барышни, которым необходимы кружевные рукавчики, воротнички, пелеринки, вуали и т.д.

Это обстоятельство делает плетение кружев занятием прочным и дает ему перевес перед всеми остальными видами женского труда. Конечно, нельзя сказать, чтобы для вологодских кружевниц не существовало никаких опасностей. С вологодской работой конкурируют кружева орловские, отличающиеся большим изяществом рисунка и исполнения. Но с другой стороны вологодские кружева славятся большею прочностью. Несмотря однако на это, если бы Орлу вздумалось повезти в Петербург кружев в подавляющем количестве, то вологодская прочность не помогла бы, и вологодские кружева пришлось бы продавать за бесценок. К счастию для вологодских кружевниц этого не бывает. Другим зловредным обстоятельством, впрочем, исключительного свойства, является война. Так в крымскую войну значительно упал спрос на вологодские кружева. Какие причины вызвали это уменьшение спроса, я объяснить не берусь; но если значительные и вообще богатые барыни, отказавшись украшать себя кружевами, думали этим сделать сокращение в русских военных расходах или досадить англичанам и французам, то они далеко не достигли своей цели; – их воздержание отразилось только на желудках бедных вологодских кружевниц и больше ни на ком; следовательно, патриотическое побуждение привело к результату вовсе не патриотическому.

Из того, что я говорил о выгодах кружевного производства пред остальными видами женского труда, пусть читатель не составляет преувеличенного понятия о выгоде плетения кружев. Повторяю еще раз, что кружева дают ровно столько, что кружевницы не ходят по миру. Из этого читатель составит уже и сам заключение о том, как должно быть выгодно вязание чулок и шарфов. Но следующие цифры покажут нагляднее размер выгодности плетения кружев.

В кружевном деле, как и во всяком другом, величина заработка зависит от прилежания работницы и качества работы. Так, например, есть узенькие кружева, в палец шириною, которые продаются по 15 до 20 к. за десять аршин, даже и дешевле; но есть кружева того же самого рисунка и размера, которых нельзя купить дешевле 1 руб. за тот же десяток. Первые дешевы потому, что их плетут дети, следовательно, грязно и неровно; вторые же плетет отличная мастерица с математической точностью и с безукоризненной чистотой. Первые могут быть дешевы, как ученическая работа, как труд производителя, живущего на чужом хлебе; вторые должны быть дороже, потому что работница живет исключительно своим трудом.

Несмотря на эту разницу в цене, работа высшего качества окупается вовсе не соответственно этой разнице. Одна и та же работница, работая кое-как, может сплести в день дурного сорта кружев 3 аршина и, следовательно, заработать около 5 коп.; а при тщательной, работе она наплетет хороших кружев только 1¼ аршина или заработает 12½ копеек, следовательно, качество работы возвышает цену изделия в пять раз; а заработок возвышается только в два с половиной раза. Очевидно, что практика установила отношение неверное, или, иначе, что хорошо сделанное кружево продается дешевле, чем бы следовало, благодаря только тому обстоятельству, что цена устанавливается минимумами потребностей и конкуренциею голодающих работниц.

Зарабатывая только 12½ к. в день, существовать невозможно. Кружевницы знают это очень хорошо и все-таки они понизили цену. А понизили он цену потому, что число кружевниц не уменьшается, а увеличивается, т.е. увеличивается число нуждающихся людей в большей пропорции, чем спрос на их труд.

В таком затруднительном положении пришлось искать спасения снова в качестве работы, т.е. всех тех, у кого нет никакого другого подспорья, и приходится жить исключительно кружевной работой, нужда заставила приняться за плетение крупных и изящных вещей, как тальмы, вуали, наколки, чепцы, широких кружев.

Дли изготовления таких вещей требуется известная степень умственного развития и довольно высокая степень искусства. А как то и другое дается в удел не всем, то следовательно и высший заработок достается только некоторым.

Как же велик этот высший заработок, и как легко он достается?

Первой здешней кружевнице было заказано недавно сплести пол-аршина кружев в вершок шириной; кружево было тонкое, вроде брюссельского. Работая по два часа в день, кружевница сплела ½ аршина только в 2 недели, и за эту работу получила 1 рубль. Читатель, конечно, может сделать кружевнице упрек в лености. Еще бы не голодать, когда работает всего два часа в день! Справедливо. Но дело в том, что мелкое кружево невозможно плести долго, глаза утомляются до слез; ведь барыня, заказавшая роскошное кружево, конечно не обеспечит кружевницу на всю жизнь, если она лишится на нем зрения. Из этого примера читатель может усмотреть, что кружево для оторочки батистового платка, только одного платка, может быть сплетено не менее, как в 3- 4 месяца; а для оторочки дюжины платков одна кружевница должна проработать от 3 – 4 лет.

Я не хочу сказать этим, что трудиться 3 – 4 года так ужасно; люди обыкновенно трудятся весь свой век, и без труда жить невозможно; но я хочу сказать то, что предмета такой пустой роскоши, как кружево на носовом платке, достается сытым и счастливым барышням слишком дешево.

Из всего этого однако не следует, что работая брюссельское кружево только два часа в день, кружевница остальное время сидит праздно. Кружевница праздной быть не может, ибо каждая даром пропавшая минута отзывается лишением в какой-нибудь настоятельной необходимости. Вологодские кружевницы рассчитывают свое время лучше англичан, и если у нас в литературе высказывалась мысль о том, что русский человек не понимает цены времени, то упрек этот уже никак не может падать на вологодских кружевниц. Вологодские кружевницы достойны самого глубокого уважения; это не тот сорт женщин, с высшими стремлениями, которые возносятся постоянно своими мечтами к чему-то очень отдаленному и хотя прекрасному, но тем не менее неясному и смутному, которые, в своей датской невинности, просят научить их, что делать и в ожидании, что такие наставники к ним явятся, сидят со сложенными руками и занимаются праздными разговорами; вологодские кружевницы – женщины иного закала; это активные, практические существа, не занимающиеся никакими усладительными мечтами и вздорами, расслабляющими нервы; они честные труженицы, содержания своих старых,  а подчас и пьяных отцов, воспитывающие своих братьев и сестер, они девушки скромные и строгой нравственности, не желающие жить на счет своих отцов и братьев. Они уважают труд и хотят жить своим трудом. Случай, который я здесь приведу, разумеется, не может служить общим правилом; но он все-таки факт, заслуживавший внимания. Одной 13-ти летней девочке, будущей кружевнице, крестный дядя подарил на лакомство 20 коп. Девочка так этим обиделась, что проплакала целый день. «Я сама могу выплести на 20 к. не хуже его денег, я сама наработаю себе и на лакомство, и на платье», повторяла она несколько раз. Люди, которые детьми умеют уже так обижаться, создадут поколение не расслабленных, праздных голубиц или попрошаек: а поколение гордое, нравственно-здоровое, энергичное и трудолюбивое.

Впрочем, если теперешние кружевницы не век так горды, зато все без исключения прилежны, как муравьи, и все рассчитывают всякую минуту. Кружевницы работают обыкновенно от 8 часов утра до 12 часов ночи, или 16 часов в день. Филантропы огорчаются, если на фабриках заставляют работать более 10 часов. Повсюду, во всех цивилизованных странах принимаются меры, чтобы не обременять слишком работой ни взрослых, ни детей, и меры филантропов имеют полный успех, ибо приходится бороться с открытым врагом – с фабрикантами, которым можно приказать сократить число рабочих часов. Но враг кружевниц, швей, враг, заставляющий их просиживать по 16, а иногда даже по 20 часов в день, враг скрытый; ему нельзя ничего приказать административным порядком, потому что этот враг бедность, против которого бессильны филантропические меры. Кружевница должна сидеть так долго, ибо иначе ей грозит голодная смерть. Даже и при усидчивом труде она едва добывает себе средства существования; возможно ли же для нее сокращение рабочего времени?

Работница средней руки может заработать в день копеек 20. Заработок в 25 или 30 к. считается уже большим, а в 40 или 45 коп. – случайная редкость, о которой кружевницы говорят с гордостью и с весьма извинительным чувством тщеславия, желая выставить в выгодном свете свое занятие. Впрочем последнему показанию доверять не следует; оно всегда подсказывается хвастливостью и делается людям, незнакомым с кружевным делом. Если обратить внимание на то, что кружевницы желают скрывать свою бедность, то их невинная ложь оказывается не больше, как неудачной стратегической хитростью.

Но если кружевница может заработать ту или другую плату, из этого вовсе не следует, что она зарабатывает ее в действительности. 40 и 45-ти копеечный заработок, как случайная редкость, выходит из общего правила; о нем поэтому и говорить нечего, тем более, что излишек заработка, случайно набежавшего счастливого дня, уходит на наполнение недовыручки дня неудачного. Средним максимумов заработка кружевницы считают 30 к. в день. Но и эти 30 к. только возможность, а не действительность. Кто живет кружевами, те прислуги иметь не в состоянии; самим им нужно истопить печи и приготовить кушанье, сходить на рынок и подмести комнаты. Много ли, мало ли уходит на все это времени, вопрос другой, а время все-таки уходит. Хорошо, если есть в семье подростки-девочки, они помогут; если же их нет, то самое мелочное домашнее дело должна делать сама кружевница. Наконец кружевнице нужно подумать и о своем гардеробе; портнихе платить ей не из чего, чулочнице тоже. Следовательно, на шитье новых вещей, на починку и восстановление старых, на вязанье чулок для себя и для домашних нужно опять время. Понятно, что при таком обилии работы приходится рассчитывать каждую минуту, есть урывками и не тратить времени на пустые праздные разговоры. Вот почему вы увидите, что во время чая или, когда придут вечером непрошеные гости, кружевница вяжет чулок или занимается какой-нибудь подобной, не требующей большого внимания работой.

Этот вечный, неустанный труд, постоянная мысль о том, что нужно делать то или другое, чтобы поддержать дом в порядке, делает жизнь кружевницы если и не настоящей каторгой, то и далеко не уподобляет ее покойному обеспеченному положению прекрасных особ, для которых работают кружевницы.

Конечно, человек привыкает ко всему; рассказывают про одного индийца, приговоренного спать на доске, утыканной гвоздями, что он, проспав на ней 18 лет, так привык к этому новому виду постели, что когда его простили, он уже сам, до конца дней, спал на ней добровольно. Также можно привыкнуть и к лишениям, и к вечным заботам. Но вопрос не в привычке, а в том, выгодно ли обществу, если некоторые из его членов должны привыкать к низкому уровню потребностей, должны страдать вечно от нищеты и лишений. Подумайте, каково тем бедным семействам чиновников, которых отставка отца сшибает сразу с прежних и без того уже скудных удобств жизни. Из квартиры, хотя и тесной, приходится перебраться в подвальный этаж, уволить единственную работницу, самим таскать воду и дрова. А если к этому постигнет кого-нибудь из членов болезнь, если отставной старый отец попивает! И эту должна нести на своих плечах опять кружевница. Счастие, если человек способен привыкнуть к нищете, может сдружиться с нею. Положим, что обществу во всем его объеме невыгодно, если в нем есть люди, способные привыкать к бедности; но зато им самим это легче, они менее несчастны; а если человек к низкому уровню привыкнуть не в состоянии? Он превращается в вечного мученика и страдальца.

Чтобы читатель не обвинил меня в сентиментальничаньи, я представлю ему факты, которые помогут ему лучше понять положение кружевниц.

Средним числом лучшая кружевница зарабатывает в день 20 к. Первая кружевница в городе, которую я знаю, зарабатывает с своею матерью только 10 р. в месяц или 120 р. в год. Горничная, получающая жалованья только 5 р. в месяц, обеспечена лучше, ибо имеет готовую квартиру и стол. Но кружевница, но своему развитию, выше горничной, иначе она бы и не была кружевницей. В ней есть чувство достоинства, без которого прислуга обыкновенно обходится довольно удобно. Из этих несчастных 10 р. нужно истратить в месяц на квартиру и дрова 3 р., на чай и сахар 1½ р., затем остается 5½ р. на все остальное – на пищу и одежду. Хороша должна быть эта пища, когда фунт хлеба стоит 2½ к., а фунт говядины 5 к.! Что же остается на одежду?

Да и эти десять рублей в месяц достаются только потому, что кружевница изготовляет и продает кружевные узоры. Продажа узоров самое выгодное в кружевном деле. Рисунок для обыкновенного аршинного кружева, в вершок шириной, продается по 15 к., а рисунок воротничка или рукавчиков по 20 к. Процесс изготовления подобных рисунков очень прост: на бумажке выводится узор карандашом, затем под эту бумажку подкладывается несколько листов бумаги такой же величины и все они прокалываются сразу иглой по рисунку, выведенному карандашом по верхней бумажке.

Если бы на рисунки существовал постоянный и большой запрос, то изготовление их было бы делом действительно выгодным. Но новые рисунки являются не каждый день; в год их явится от 10 до 15 не больше. Далее с составительницами рисунков конкурируют кружевницы и не заснимающиеся этим делом. Такая кружевница, купившая новый узор, положим за 15-20 к., чтобы воротить свой расход, скалывает с узора несколько копий и продает их другим кружевницам за 5 до 10 к. за каждую. Эти дешевые копии расходятся гораздо быстрее, потому что каждая кружевница, купившая копию, делает с нее новую копию, которую продает с новой уступкой еще более бедным кружевницам или же дарит рисунок своей бедной подруге. Таким образом, рисунок делается известен всем и забирается в каждую мастерскую. Вновь явившийся рисунок точно таким же образом распространяется в бесчисленном числе копий и т.д. Узор, забравшийся во все мастерские, уже теряет свою цену; ибо в кружеве новизна рисунка ценится очень высоко. Талантливым и тут выгода. Вот пример. Какая-нибудь госпожа заказывает кружевнице рукавчики по новому рисунку. Кружевница за первую работу, по новому узору, берет с госпожи 2 р. 20 к. за пару. Но как 2 р. 20 к. кажутся госпоже платой несколько высокой, а кружевница меньше не берет, то для изготовлении второй, третьей и т.д. пары приглашается кружевница искусная, которая и берется плести по 2 р. за пару. Но этой кружевнице нужен узор. Узор этот она покупает за 20 к. у первой кружевницы. Таким образом искусная кружевница, изготовляющая первую вещь по новому рисунку, берет за нее 2 р. 20 к.; а кружевница менее искусная за такую же вещь получит всего 1 р. 80 к. Конечно расход на узор она старается вознаградить частию продажей копий, а частию он покрывается  последующими рукавчиками, которые она продает – по 2 р. за пару; но тем не менее, первая пара приносит искусной кружевнице все-таки 2 р. 20 к.; а менее искусной только 1 р. 80 к.

В кружевном деле, как и во всяком другом, есть свои прогулы. Время уходит на прием заказа, на относ заготовленной вещи, на занятия по домашнему хозяйству. Прогулы эти так сказать штатные; но есть прогулы случайные. Летом, в течение июля и августа, работы бывает обыкновенно менее, а иногда и совсем не является заказов и потому, кто не запасается работой заблаговременно, должен просидеть эти месяцы сложа руки и жить на сбережение, сделанное зимой. Но самый тягостный и убыточный прогул есть внезапная болезнь.

Заработок в 120 р. – считая в том же числе и материал – добывается семьей, в которой две искусные работницы; но что же достанет кружевница неискусная? Достанет она то, что даст Бог. Занимаясь плетением аршинных кружев, заработать многого нельзя – копеек 5 до 10 в день; следовательно от 1½ до 3 р. в месяц. А как на эти деньги существовать решительно невозможно, питаясь даже одним ржаным хлебом, то из этого следует тот вывод, что отдельно живущей кружевнице существовать одними кружевами невозможно. Вот почему это занятие возможно только или в семействах или в виде подспорья к другим источникам дохода, как, например, в семействах служащих чиновников, дьячков, пономарей.

Плетение кружев, как подспорье, обнаруживает, однако вредное влияние на совокупность всего производства, ибо действует подавляющим образом на цену кружев и, следовательно, на размер заработка. Для тех кружевниц, как напр., дочери служащих чиновников или пономаревны, которые имеют готовую квартиру и готовое содержание, продажа кружев, при нужде в деньгах, за бесценок, хотя может быть и тяжела, но все-таки выносима; а для тех, кто живет кружевами специально, уступка, их за бесценок равносильна голодной смерти. Между тем постоянная нужда в деньгах бедных людей привела к тому, что цена на кружева упала ниже минимума. Здесь продают десять аршин кружев в палец шириной даже за 12 к., а искусная мастерица может наплести их в день не более 3 аршин, следовательно, в 16 часов работы добудет всего 3½ к. сер. Если бы с кружевницами-специалистками не конкурировали обучающиеся дети и те, кому плетение кружев служит только подспорьем, подобный упадок цены был бы невозможен. Вот почему я говорю, что цена на кружева установилась ниже ее нормального уровня. Установление цен зависит не от тех, кто живет кружевами исключительно, а от тех, кто пользуется готовой квартирой и столом, а частию и тех, кто не отличается ни талантливостью, ни довольно высоким уровнем потребностей. А численный перевес на их стороне. Таким образом, на кружевной заработок обнаруживают влияние не те, кто стоит выше, а напротив, оттягивают его книзу те, кто стоит ниже, и это оттягивание роняет уровень жизни всех кружевниц и создает для них искусственную бедность. Понятно, что бедной кружевнице, зарабатывающей в месяц рубля полтора или три, невозможно жить, не припрашивая или не рассчитывая на благотворительность.

Любопытно, что этот печальный размер заработка не имел вредного влияния на честность кружевниц. Правда, были попытки обмана, но обмана такого невинного, что не знаешь, удивляться ли женской честности или женской неизобретательности на плутню. Так некоторые из кружевниц пробовали не доплетать до десятка одну четверть; обман сошел; потом пытались не доплетать половину, сошло и это; более решительные пошли дальше, и дело кончилось тем, что у очень отважных в десятке считалось всего семь аршин. Такое грандиозное плутовство конечно не осталось незамеченным, покупщицы стали товар мерить и тем положили конец плутне. Мне рассказывала одна кружевница с ужасом о следующей плутне, по ее мнению до того колоссальной, что ей казалось совершенно непостижимым, как это земля носит подобных злодеек. У одной кружевницы кружева вышли грязными, а, может быть, она их и запачкала как-нибудь нечаянно. А так как кружева ценятся совершенно чистые, белые, то, о ужас! обманщица прибегла к следующему позорному средству. Вооружитесь мужеством, читатель. Она обсыпала кружева крахмалом, да, крахмалом, и когда принесла их продавать, а там их начали мерить, то от них пошла пыль, и ужасный обман обнаружился. До сих пор и еще у кружевниц становятся волоса дыбом, когда они припоминают этот позорный случай, бывший когда-то очень давно. (Об этом случае кружевница рассказывала мне действительно с ужасом).

Других случаев обмана неизвестно. И причина того очень проста. Во-первых, кружевной товар сам говорит за себя; а во-вторых, большинство кружевниц не простые работницы, без всякого образования, а дочери чиновников и лиц духовного звания.

Но если в кружевном деле неизвестна грубая плутня, то очень обыкновенна бесчестность другого рода – бедные кружевницы не погнушаются запрашивать вдвое, особенно с людей, не знающих толку в кружевах; или же прибегают к интриге, чтобы отбить одна от другой практику. Впрочем, кружевницы высшего разбора, уверенные в своем искусстве, держат себя с достоинством, к таким уловкам не прибегают и вообще отличаются замечательною честностью слова. Бывает иногда, что кружевница на новой вещи, нового рисунка, продешевится в цене и, несмотря на то, она исполнить заказ аккуратно.

Есть еще одна невыгодная сторона кружевного дела, имеющая весьма важное социальное значение. Плетение кружев не только просто механическое занятие, но и занятие, действующее подавляющим образом на умственные способности. При вязании работница может заниматься разговорами, усиленного внимания не требуется и плетея может работать свободно. При плетении кружев это немыслимо; можно плести без особенного внимания только старый, несколько раз выплетенный рисунок. А как старые рисунки не в цене, и приходится плести постоянно все новое и новое, то из этого следует, что внимание кружевницы должно быть поглощено постоянно ее работой. Ну, а плетение кружев совсем не такая работа, внимание к которой могло бы действовать благотворно на умственные способности. Из этого следует то, что мозг, подавляемый изо дня в день одними и теми же впечатлениями, теряет способность возбуждаться впечатлениями высшего порядка и утрачивает свою силу. Одним словом, плетение кружев также убивает ум, как занятия при машинах, и человек становится постепенно все глупее и глупее. Этому ослаблению мозга помогает еще и усталость; усталость, может быть, мало заметная, но тем не менее действительная. Конечно, привычка к сиденью с 5 лет значительно уменьшает вредное влияние кружевного ремесла. Но если обратить внимание на характер вологодских построек, на отсутствие в подвальных этажах форточек, на сырость, происходящую частию от низменного положения подвалов, a частию от застоев луж и грязи, в г. Вологде, вообще изобильной, то и без статистических данных можно утверждать положительно, что шестнадцатичасовое сиденье в духоте, спертом и сыром воздухе должно сильно сокращать жизнь кружевниц. Кружевницы сами на свое дело не жалуются, специальных болезней от него они не замечали; знают только, что как посидишь целый день с наклоненной вниз головой, то сильно заболит шея; но я полагаю, что эта скромность не больше, как наивное неведение.

До сих пор мы говорили только о печальных сторонах кружевного дела; но не может быть, чтобы у него не было сторон и светлых. Хотя они и не особенно светлы, но они есть, читатель.

Первая светлая сторона заключается в том, что кружевное занятие приучает к труду, и к уменью распоряжаться с расчетом своим временем. Вторая в том, что женщина, превращаясь в экономического производителя, достигает независимости и самостоятельности; наконец третья светлая сторона в том, что женщина уже с самой первой молодости приучается ценить деньги, добываемые своим трудом, и тратить их не на пряники и вздоры, а на вещи существенно-полезные, напр., башмаки, платье и в известной степени содержит себя сама.

Читатель мне заметит, что все эти превосходные качества не больше, как следствие бедности, заставляющей работать не только больших, но и детей, потому что труд одних больших недостаточен для содержания семьи. Но ведь я и не утверждаю, что они – следствие богатства. Читатель мне заметит еще, что все эти превосходные качества вовсе не исключительная принадлежность одних кружевниц, что у всех рабочих сословий –  земледельцев, мещан, мастеровых замечается то же самое. Этого возражения я не оставлю без ответа. Нет, не то же самое. У всех рабочих сословий основная экономически-производительная сила есть мужчина, женщина – или экономическое подспорье, как, напр., у земледельцев или же – хозяйка дома, как у большей части мещан. У кружевниц же, напротив, мужчина является лицом подчиненным и беспомощным, как в семействах отставных чиновников или в семействах вдов с малолетними детьми-мальчиками, которых нужно воспитать. Даже и в тех семьях, где дочери-кружевницы, пользуясь готовым содержанием, работают себе на одежду, их экономическая независимость и самостоятельность гораздо выше. Ни крестьянку, ни женщину мещанского сословия вы не назовете представительницей женского труда, а кружевницу вы так назовете, потому что кружевничество есть, может быть, единственный организованный вид женского труда, дающий кружевницам характер корпорации, превращающей их как бы в особое сословие, создающее из них свой отдельный мир. Чиновница, купчиха, помещица, дьячиха, мещанка и т.д., занявшись кружевным делом, перестает быть чиновницей, купчихой, помещицей и т.д. Она выделяется из сословия, к которому принадлежала, и превращается в кружевницу, и название кружевница вызывает в вашем уме представление о женской экономической самостоятельности, о женском труде. Жаль только одно, что это отрадное представление отравляется досадной мыслью о неисходной бедности кружевниц.

III.

Богатая петербургская барыня, покупающая в магазине кружевную косынку за 15 руб., конечно, вовсе и не подозревает, что вологодская кружевница получила за нее не больше 6 руб. и работала ее 320 часов.

Петербургским покупателям вологодские кружева достаются не менее, как из пятых рук. С кружевницами случилось то же, что и со всеми производителями, не имеющими прямых, непосредственных сношений с потребителями. Обеим сторонам нет выгоды, и больше 100% достается на долю кулаков.

В Вологде есть две главные скупщицы и затем еще около десяти второстепенных. У этих есть свои комиссионерки, так называемые кубенки (крестьянки, живущие на Кубенском озере), у тех опять свои комиссионерки в Петербурге, которые и разносят кружева или по домам или продают их в магазины.

Насколько скупщицы способствуют возвышению цен на кружева, читатель увидит из следующего примера. Кружевница продаст десяток (десять аршин) узкого кружева за 15 к., скупщица перепродает его кубенке за 20 к., кубенка своей комиссионерке за 25 к., та в лавку или в магазин за 30 к., а из магазина покупатель получает их уже за 40 к., или дороже, следовательно, посредникам достается 20 к., т.е. цена кружева против его первоначальной цены вырастает на 133%. В крупных штуках, хорошей работы, цена возрастает и еще более.

И вологодские кружевницы понимают очень хорошо, как убыточен для них подобный порядок. Каждая из них вам расскажет, что в Вологде есть купчиха, нажившаяся перепродажей кружев до того, что когда у нее сгорели два дома, то она выстроила вместо них три, гораздо лучших. Кружевницы смотрят с завистью на скупщиц, их очень пленяют барыши; каждой кружевнице хотелось бы сделаться богатой. Богатство – вечная мечта всех бедняков. Жаль только одного, что кружевницы, как и все бедняки, больше мечтают, чем думают серьезно об улучшении своего положения.

Чтобы положение кружевниц улучшилось, нм нужно получать большую задельную плату: копеек 40 или 50 в день; а это возможно только тогда, когда исчезнет конкуренция тех, кого нужда заставляет понижать цену, и когда они устроят два оптовых склада – один в Вологде, а другой в Петербурге, и откажутся таким образом от услуг кулаков.

При существующем же между кружевницами соперничестве и при их безденежье, подобные мысли не больше как мечта. Самим кружевницам не выкрутиться без посторонней помощи. Нужно, чтобы явился какой-нибудь Овен; нужно, чтобы он устроил митинг кружевниц, да еще и не один; нужно, чтобы он растолковал им, отчего их положение так печально; нужно, чтобы он же устроил и склад и организовал новый порядок сношений; нужно, наконец, и самое главное, чтобы у него был для этого капитал, ибо без денег тут ничего не поделаешь. Найдется такой человек в Вологде – положение кружевниц улучшится; нет – и они еще долго будут бедствовать, как бедствуют теперь.

Ноябрь, 1867 г.

 

Шелгунов Н. В. Вологодские кружевницы // Сочинения. – СПб., 1871. – Т. 3. – С. 52 – 65.