Е.Батюшкова. О Федоре Дмитриевиче Батюшкове

// К.Н.Батюшков, Ф.Д.Батюшков, А.И.Куприн: Материалы Всероссийской научной конференции в Устюжне. – Вологда, 1968
  

Федор Дмитриевич Батюшков (1857–1920 гг.) – историк литературы и критик, внучатый племянник известного русского поэта К. Н. Батюшкова. Имя его не забыто, оно часто встречается в литературоведческих работах, связанных с именами А. Куприна, В. Короленко, М. Горького и многих других писателей конца XIX начала XX в.в. Продолжаются публикации его исследований.

Однако о самом Федоре Дмитриевиче почти ничего не написано. Как член его семьи, его племянница и приемная дочь, я хотела бы рассказать о Федоре Дмитриевиче, одном из передовых и обаятельнейших людей своей эпохи [1].

По своему служебному положению, по роду своей общественной деятельности Федор Дмитриевич сталкивался с обширным кругом замечательных людей: это были академики А. Н. Веселовский, А. Н. Бекетов, профессора Ф. И. Щербатский, Н. А. Котляревский, С. Ф. Ольденбург, артисты Ф. И. Шаляпин, Л. В. Собинов, М. Г. Савина, писатели Л. Толстой, А. П. Чехов, М. Горький, В. Г. Короленко, А. И. Куприн, художник И. Е. Репин и многие другие.

Федор Дмитриевич был не только остроумным и приятным собеседником, но добрым и отзывчивым человеком. Под влиянием обаяния его личности деловые отношения часто превращались в дружеские, иногда на всю жизнь.

Свою профессию ученого, определившую его дальнейший жизненный путь, Федор Дмитриевич выбрал не сразу. Он был разносторонне одаренным, талантливым человеком. В дневниках его, которые он вел в молодые годы [2], отражены мотивы, руководившие выбором профессии. «Я с детства любил живопись, – пишет он в 1876–1879 гг., – как уверяют, способности были, но бросил рисовать для этого главного... Я любил музыку, но не занимался ею, чтобы не отвлечься, любил я поэзию – но боялся и ей отдаться... В разум я верил и ему хотел остальным пожертвовать. И вот избрал науку!»

Сперва Федор Дмитриевич зачислился на физико-математический факультет Петербургского университета, затем уже на гуманитарный. В 1880 г. окончил университет, в котором с 1885 по 1898 г. был приват-доцентом. Преподавал также на Высших женских («Бестужевских») курсах. Редактировал русский отдел журнала «Космополис» в 1897–1898 гг. С 1902 по 1906 г. был редактором либерального журнала «Мир божий». Ф. Д. Батюшков – автор «Критических очерков и заметок», книги «В. Г. Короленко как человек и писатель» и многих других научных работ.

В послеоктябрьский период он был редактором и комментатором издательства «Всемирная литература», инициатором и руководителем которого был М. Горький, работал в Государственной публичной библиотеке им. Салтыкова-Щедрина.

Я помню Федора Дмитриевича Батюшкова по детским и юношеским впечатлениям. Естественно, что позднее я старалась расширить и обогатить их. Я читала его опубликованные и неопубликованные письма, работала в его архиве, пытаясь уяснить себе, что же связывало Федора Дмитриевича Батюшкова, как человека и литератора, с такими разными людьми, как Горький, Чехов, Короленко, Куприн.

Мне хотелось бы отметить одну особенность характера Федора Дмитриевича, его принцип, неуклонно проводимый в жизнь: он всегда старался остаться в тени и поддержать талант другого, причем сделать это незаметно, с большим тактом. Так было, например, с М. Горьким, тогда еще молодым писателем, находившимся в заключении, когда Федор Дмитриевич начал переговоры о привлечении Горького к сотрудничеству в редактируемом им журнале «Космополис» [3]. Знакомство с Горьким, состоявшееся, по-видимому, уже после длительной переписки, продолжалось до конца жизни. Ф. Д. Батюшков высоко ценил талант Горького, не раз выступал с его оценкой в печати. Горький, в свою очередь, ценил Федора Дмитриевича как критика. Так, 20 октября 1898 г. он пишет Ф. Д. Батюшкову в связи с посланным им в «Космополис» очерком «Фантазия» («Читатель»): «Хотел бы я услышать Ваше мнение о моем языке. Мне он кажется здесь – грубым, там – бледным, и всегда недостаточно простым, даже вычурным. В частности, – что бы Вы сказали о языке «Фантазии»? [4].

В другом месте М. Горький просит Федора Дмитриевича: «Вы говорили, что собираетесь писать обо мне – если напишете, пришлите, прошу» [5]. «Вы не профессионал, если я имею верное представление о Вас. Я буду очень рад и очень благодарен – если Вы мне дадите прочитать то, что написали, хотя с большим удовольствием я услышал бы это из Ваших уст живым словом»...[6].

Федор Дмитриевич, будучи редактором журнала «Космополис», проявлял много забот об иллюстрациях к произведениям Горького, Чехова, Короленко. И. Е. Репин охотно шел ему навстречу и создавал прекрасные живописные воплощения созданных писателями образов.

М. Горький писал Федору Дмитриевичу (начало 1900 г.): «Дорогой Федор Дмитриевич! Вы поистине доставили мне огромное удовольствие, прислав дивную картину Репина. Нравится она мне и всем здесь – чрезвычайно! Как это живо написано, как он верно понял Зазубрину, старика и всех. Хорошо!..» [7].

Отмечу еще одну сторону отношений Ф. Д. Батюшкова и М. Горького. Очень нуждаясь, М. Горький писал Федору Дмитриевичу 12 августа 1898 года: «Многоуважаемый Федор Дмитриевич! В конце сентября я предложу Вам рассказ в 1,5–2 листа. Благодарю за доброе ко мне отношение... Последнее время я выбился из колеи и плохо понимаю, как живу... Слушайте – дайте мне аванс за лист? А то я сейчас принужден работать в одной из местных газет, что мне до крайности противно. А денег у меня – ни гроша. Выручайте, и я... Ваш покорный слуга. Впрочем, считаю нужным заявить, что дадите вы денег или нет, – рассказ я, все равно, пришлю Вам. С почтением А. Пешков» [8].

20 сентября 1898 г. Горький благодарит Ф. Д. Батюшкова за присланные ему деньги, которые дали ему «месяц свободы».

Надо отметить, что М. Горький неоднократно получал ссуды из Литературного фонда, которого Федор Дмитриевич был председателем, секретарем и казначеем одно время. Но Горький не любил бессрочных ссуд. Он предпочитал получать срочные и всегда вовремя их возвращал. А в 1905 г. из своих заработков он пожертвовал Литературному фонду по кассе «Знание» крупную сумму в 500 рублей [9].

Очень высоко ценил Федор Дмитриевич творчество А. П. Чехова, уже известного и признанного писателя. Он писал: «Чехов оказался не только выдающимся художником, которому суждено было занять одно из первых мест на грани гениальности, но и новатором на протяжении почти всего времени своей литературной деятельности. Он закрепил, отчасти создал у нас тип короткого рассказа, доведя эту форму до наивозможного совершенства» [10].

Деловая переписка Ф. Д. Батюшкова с А. П. Чеховым также вскоре приобрела более интимный характер.

15 февраля 1898 г. Федор Дмитриевич писал А. П. Чехову: «Мне неизменно нравится и Ваш новый очерк и глубоко грустное, щемящее настроение его, но буду ожидать, что по возвращении на родину, – напитавшись солнцем и живительной энергией его лучей, Вы дадите нам бодрое, возбуждающее дух к жизни и деятельности произведение. Ведь надо жить, Антон Павлович, надо справляться с грустными думами о том, что было возможно вчера, сегодня уже не воскресимо. Вот Вы помогли нам пережить это настроение – помогите перейти и к другому: что все же есть смысл в жизни. – Однако – простите, что Вам пишу не по-редакторски»...

В приписке Федор Дмитриевич добавляет: «с нетерпением жду напечатания Вашего очерка, объявленного в «Жизни». Слышал о нем заранее. По-прежнему влечет меня к интересам современной действительности, – хотя время переживаем неблагодарное... Продолжаю читать на Женских Курсах и порой опять ухожу интересами в «седую старину» западно-европейской жизни, но старина не разобщает меня с задачами современной эпохи. Только не знаешь – откуда «чаять движения воды». Окрыляйте надежды и поддержите своим творчеством бодрости мысли» [11].

В другом письме, от 12 января 1900 г. Ф. Д. Батюшков сообщал Антону Павловичу о том, что Репин сделал иллюстрации к «Мужикам» Чехова.

В юбилейный год 50-летия Советской власти в Ленинграде были расклеены афиши, объявления, приказы от 1917 года. На Невском, около Государственной Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина, наклеена афиша о вечере памяти Короленко, где первое слово принадлежит Федору Дмитриевичу Батюшкову.

В книге «В. Г. Короленко как человек и писатель» сам Федор Дмитриевич вспоминает: «Я познакомился с Владимиром Галактионовичем через год по его приезде в Петербург (очевидно, осенью 1897 г.) на почве чисто литературных отношений. Первым поводом послужило обращение к нему, как и ко многим другим писателям, сотрудничать в русском отделе «Космополис», который я в ту пору редактировал. Несмотря на предупреждение, что Короленко теперь ничего не пишет, что обращаться к нему бесполезно, я все-таки сделал эту попытку, и Короленко, расспросив о цели и характере издания, ответил не только согласием, но и обещанием вскоре дать статью» [12].

Дочь Короленко писала: «...Прекрасные черты Федора Дмитриевича вызывали симпатии отца к нему. И когда, многие годы спустя, Федор Дмитриевич сам стал отходить от отца, – последний был очень огорчен и часто писал ему первый, желая удержать бывшую дружбу» [13]. Но в монографии о Короленко Федор Дмитриевич разъяснял, что охлаждения не было, просто появилось «расстояние» между друзьями, т. к. Короленко жили в Полтаве, а Ф. Д. Батюшков в Петербурге.

В Петербургский же период дружеские отношения сохранялись неизменно и были очень близкими, домашними. В приписке к письму от 29/IX-1899 г. Ф. Д. Батюшков писал В. Г. Короленко: «Кстати: во вторник у меня rendezvous Гревса и Анненского (если он не забыл) в видах «центральности» квартиры. Также хотел прийти «новый» академик» Ольденбург и П. И. Вейнберг. Соберутся к 1/2 6. Того и другого я обещал накормить при невзыскательных требованиях. Прошу принять к сведению, что Ваш прибор всегда накрыт за моим столом, когда бы мне не случилось обедать дома» [14].

Привожу последнее письмо Владимира Галактионовича от 17 апреля 1920 года к Федору Дмитриевичу: «Дорогой Федор Дмитриевич! Пользуюсь случаем: от нас едут в Москву, – а уже оттуда перешлют Вам это письмо. Так все-таки дойдет и вернее и скорее. Очень нас всех интересует вопрос, как Вам живется? Слышали, что плохо, да это и само собою ясно; кто теперь в Петербурге живет хорошо? Но нам писали, правда, вскользь, что Вы сильно поседели... Все шлем Вам душевный привет и ждем от Вас отклики. Будьте, по возможности, здоровы. Привет тем из Ваших, кто теперь с Вами и кто нас помнит. Обнимаю Вас от души. Ваш Вл. Короленко» [15].

Это письмо уже не застало Федора Дмитриевича в живых, как и посылка с продуктами, посланная из Полтавы. Зная любовь Федора Дмитриевича к детям, Короленко просил переслать ее нам в Устюжну.

Из молодых писателей особенно привлекал Ф. Д. Батюшкова талант А. И. Куприна.

Еще на первом курсе университета Федор Дмитриевич сделал попытку жениться. Он часто бывал в семье ректора университета А. Н. Бекетова и полюбил его младшую дочь Александру, просил ее руки, но получил отказ, мотивированный тем, что оба молоды, а у Федора Дмитриевича еще нет и профессии и обеспеченности в жизни. Впоследствии Александра Бекетова вышла замуж за А. Л. Блока и стала матерью крупнейшего поэта.

Позже Ф. Д. Батюшков обратил внимание на старшую сестру своей первой любви – Екатерину, поэтессу и переводчицу. Помня свой первый неудачный шаг, Федор Дмитриевич был обеспокоен своим материальным положением.

Он пишет к Екатерине Бекетовой (дневник с. 32): «И вот мне страшно говорить Вам, что в будущем у меня устроенного ничего нет. Что я зову Вас на неизвестность, на трудный путь». И далее (на стр. 33): «Высказавшись, я буду ждать, хоть целый год, сколько надо, но согласитесь ли вы ждать, или, по крайней мере, позволить ждать?» [16].

Через два года, когда Екатерина предпочла Федору Дмитриевичу другого, в его дневнике появилась следующая запись: «В день Вашей свадьбы я искренне пожелал Вам всякого благополучия» [17].

Федор Дмитриевич остался холостым. Личная жизнь у него так и не сложилась. Мы, трое маленьких детей его брата, Николая Дмитриевича, стали семьею Ф. Д. Батюшкова.

Однажды утром автомобиль привез нас в квартиру Федора Дмитриевича на Рыночной, 4 (теперь Гангутская улица). В дверях квартиры нас встретил довольно высокий человек, светлый, почти блондин, с доброй улыбкой, очень похожий на моего отца. Это был Ф. Д. Батюшков. Конечно, мы сразу же стеснили Федора Дмитриевича. Он отдал нам спальню и гостиную, а сам остался в кабинете. Свободной оставалась одна столовая, а ведь у Ф. Д. Батюшкова бывала масса людей. Особенно часто мы встречались с А. И. Куприным и его семьей – Елизаветой Морицовной и маленькой Ксенией.

Елизавета Морицовна, красивая, милая и добрая женщина, вечно появлялась с неожиданными и остроумными подарками. Однажды моему маленькому брату она привезла спичечную коробку, из которой выскакивал мышонок вместо спички. Другой раз это была опрокинутая чернильница с вытекающей из нее металлической кляксой. Мы, дети, тотчас положили ее на бумаги на письменном столе в кабинете Федора Дмитриевича, куда вход нам был строго запрещен, и с замиранием сердца ждали его возвращения. Федор Дмитриевич сделал нам строгое внушение за самовольное появление в его кабинете, а затем объяснил, какие важные бумаги мы у него погубили. Мы с грустными лицами просили извинения и разрешения самим навести порядок. Получив согласие, мы стряхнули кляксу, и Федор Дмитриевич, сделав изумленный вид, весело смеялся с нами.

Часто бывали мы в этот период у Куприных в Гатчине. Я навсегда запомнила обилие подснежников, которые мы там собирали. Во время Великой Отечественной войны я служила в армии. Случилось так, что в 1944 г. я оказалась вновь в Гатчине, которую не видела с детства. Когда стаял снег, я пошла посмотреть, есть ли еще подснежники из моих далеких воспоминаний. Их было еще больше, чем в детстве, а дача Куприна была сожжена.

В 1913 г. мы уехали в Даниловское, добирались сперва по Волге и ее притоку – Мологе. Молога была судоходна только весной. Капитан то и дело требовал проверить глубину.

В Устюжне мы остановились в гостинице. На непокрытом, некрашеном столе нам подали на огромной сковороде яичницу с черным хлебом и луком, глиняный кувшин с малюсенькими солеными рыжиками и горшок с молоком. Навсегда запомнилась эта первая деревенская трапеза.

Из Устюжны в Даниловское мы ехали по такой дороге, что колеса поминутно увязали в глубочайшей грязи. Первое, что мы увидели, подъезжая к Даниловскому, – это была высокая желтая, с зеленым куполом колокольня старой церкви, которая далеко господствовала над местностью. Как часто я слушала потом ее задушевный «вечерний звон»! Обогнув кладбище и «страшный» обрыв, который я постоянно потом представляла себе, читая «Обрыв» Гончарова, мы проехали мимо густых зарослей высокой сирени, росшей вдоль забора, и въехали в скрипучие, еле живые ворота. И тут нас встретила сцена из «Завирайки» Куприна. Большая собачья свора разных жучек и патрашек бросилась к нам с визгом и лаем, радостно виляя хвостами и мешая лошадям. Подъехали к ветхому крыльцу, такому ветхому, что бабушка тотчас его закрыла и открывала только по особым случаям.

Мы вошли в старый дом, где жил когда-то поэт Константин Николаевич Батюшков, и его суровый дед, и отец его, сумевший промотать 92 тысячи, так что Даниловское по царскому указу было продано за долги.

Федор Дмитриевич был восхищен тогдашним Даниловским и в одном из писем упоминал, что парк в нём был разбит по типу Версаля.

В письме к брату Юрию Дмитриевичу он так описывает нашу жизнь в Даниловском (26 сентября 1914 г.): «Детям в деревне живется недурно, они не скучают и набираются впечатлений природы и трудовой жизни – вокруг. Я кажется, тебе уже писал, что фрейлин отпустил и взял русскую девушку, окончившую гимназию, с дипломом домашней учительницы – и пока она вполне удовлетворяет требованиям [18]. Есть у детей и товарищи, и масса зверей, которые ведь тоже друзья детства. Ездил я на прошлой неделе в Устюжну, где пробыл 8 дней, все время в работе: меня обыкновенно выбирают председателем подготовительной и редакционной комиссий, так что заседать приходится и утром, и днем, и вечером, иногда до 1 часа ночи и с 9 часов утра писать резолюции. Дела не очень сложные, но много личных трений, которые приходится улаживать.

Я люблю заседания с отчетами агрономов, – ибо тут многому учишься. Будь хоть небольшие средства, можно бы много подвинуть хозяйство, а всякое строительство жизни меня завлекает» [19].

Нам действительно хорошо было в Даниловском. Часто приезжал Федор Дмитриевич, мой отец и дяди – Юрий и Василий Дмитриевичи. Каждый приезд был событием, радостным праздником. Зимой это были елки, на которые по традиции собирались окрестные жители. Дом оживлялся, были танцы, подарки и непременно всем они подходили, были по вкусу подобраны. Были масленицы, с огромными овсяными деревенскими блинами, за которыми специально посылали в деревню. Моя бабушка была удивительная хозяйка, дом стал полной чашей, полной варений, солений, настоек. Со всем домом и хозяйством она справлялась одна с помощью одной только девушки (которая уже в пожилом возрасте пришла встретиться со мною во время открытия музея в Даниловском в 1960 г.).

Невольно вспоминаю опять рассказ Куприна «Завирайка». А. И. Куприн пишет в нем, как он буквально голодал в этом же старом доме только потому, что крестьяне ни за какие деньги не хотели входить в него из-за легенды о «мертвой ноге», которая, якобы, ходит по дому. Куприн даже собирался «похоронить» эту «ногу». На самом же деле это была не «нога», а прекрасно сделанный протез. Протез этот принадлежал Н. И. Кривцову (его дочь София Николаевна была женой Помпея Николаевича) [20].

Приезжая в Даниловское, Федор Дмитриевич всегда привозил из Петербурга что-нибудь интересное. Однажды он привез «Сон Макара» Короленко. Нас позвали в гостиную, находившуюся рядом с библиотекой (где теперь музей.) На большом диване с прямой спинкой и откидными столиками по бокам, покрытом полосатым, белым и розовым репсом, мы уютно расположились у высокой белой теплой изразцовой печи. Дядя Федя повесил на ней большой лист иллюстраций к этому рассказу работы Е. М. Бем [21] и стал читать нам «Сон Макара». Увы, мы восприняли его как интересную сказку, и конечно, не поняли настоящего смысла.

В другой приезд Ф. Д. Батюшков решил совершить с нами путешествие к Трусовым, у которых часто бывал и Куприн. Жили они где-то за Никифоровым. Пошли мы пешком. Дядя Федя в русской рубашке, вышитой ему когда-то Марией Карловной Куприной, мы с сестрой, обе в белых платьях, и маленький братец Алеша – все трое босиком, ботинки и туфли несли по-деревенски в руках. Прогулка была чудесная, но пришли мы поздно, к вечеру; дом мне показался каким-то пустым, не обставленным (Куприн писал, что имение Трусовых было много раз заложено и перезаложено). Хозяйка – пожилая, приветливая женщина встретила нас очень любезно и гостеприимно.

Дядя Федя любил, приезжая в чудесные Даниловские леса, ходить на охоту. Он брал с собою Алешу и легавую собаку Дианку. Ее, говорят, подарил ему Куприн. Собака была очень умная. Дядя Вася, большой шутник, сажал ее за обедом за стол, повязывал салфетку, ей подавали тарелку и она, к нашему восторгу, очень прилично ела. Они приносили с охоты полные ягдташи бекасов, вальдшнепов и куликов. Тех самых куликов, о которых Куприн писал, что только в Устюжне он видел такие огромные экземпляры их, с длинными ногами и клювами. Приносили и уток, и тетерок.

Еще забавного песика прислал в Даниловское Куприн на излечение. Звали его Фипс-Фипсик. Это был фокстерьер, белый с черными ушками и обрубленным хвостиком. Он был из цирка Чинизелли, сломал себе лапку, не мог больше работать в цирке, но чудно прижился в собачей своре.

Мы очень любили пикники с дядей Федей. Откуда-то собиралась уйма народу, появлялась телега с продуктами, поставцами и погребцами. Ехали на речку Ижину, мальчишки ловили раков, тут же их варили, пекли в кострах картошку и яйца. Роскошнее такой пищи я не встречала в жизни. Пикники дядя Федя любил устраивать и до нас. Они были, конечно, и веселее и интереснее, когда в Даниловском жил Куприн. Собиралась большая компания и, по рассказам Марии Карловны Куприной, прогулки длились часто далеко за полночь. Об одном таком пикнике дядя Федя написал стихотворение, часть которого я слышала еще в детстве и запомнила. Пикник происходил в «Свистунах», в имении, принадлежавшем Вере Уаровне Сипягиной-Лилиенфельд. Это была известная в свое время пианистка. В Устюжне она жила уроками музыки. Мы тоже брали у нее уроки.
Вот отрывок из этого стихотворения, который я нашла в архивах Пушкинского дома:

О Вере Уаровне Сипягиной-Лилиенфельд Федор Дмитриевич сообщал в одном из своих писем к брату Юрию: «...Видел в Устюжне Веру Уаровну и потом заехал к ней. Расскажи Наташе (жене Ю. Д.), что Вера Уаровна проявила себя настоящей артисткой: у нее сгорело в сарае все сено. Кормить скот нечем. Средства у нее скудные. Но на мой вопрос, как она отнеслась и что думает теперь делать, Вера Уаровна рассказала, что сарай загорелся, когда она только что прочла о разгроме Реймского Собора и решила: что такое все наше село и дворы, и коровы – перед гибелью мирового сокровища! И вечером она сыграла из «Гибели богов» пожар Валгаллы, который все время звучал в ее ушах под впечатлением вандализма немцев. А от пожара сарая чуть не сгорела вся усадьба. Хорошо, что дождь шел и ветер дул в направлении поля...» [24].

Ф. Д. Батюшков писал в дневнике: «Доверие к людям необходимо, даже если бы и пришлось за него поплатиться. Я ни разу не помню, чтобы был кем-либо вполне обманут, хотя часто бывал обманываем. Я бы сказал, что как относишься к людям, так и к Вам отнесутся, если бы это не звучало прописным парадоксом, однако, парадоксом, в котором большая доля правды, больше чем думают» [25].

Известно, что и к зависимым от него людям и служащим Федор Дмитриевич также был очень добр. Управляющий Даниловским, Иван Александрович Арапов, бывший боцман и друг писателя Новикова-Прибоя, служил у Ф. Д. Батюшкова и жил в Даниловском, находясь под надзором полиции.
Еще одно письмо Ф. Д. Батюшкова, адресованное В. Г. Короленко от 5/VII 1905 года из Устюжны: «Дорогой Владимир Галактионович! Спасибо за письмецо, которое догнало меня и в тот медвежий угол – и повеяло теплом с юга в наших северных захолустьях. Живу я тут один с родителями и никого не дозовусь из обещавших приехать. Впрочем, старикам тут нравится: усадьба красивая, дом теплый и просторный, большой сад, бывают солнечные дни, и только вечера и ночи холодные... Ну, а затем видим и обратную сторону: приехал ко мне в усадьбу урядник, вытребовал одного парня, работавшего с другими в саду, сказал, что по делу к становому, а потом обнаружилось, что был какой-то донос, произведены обыски в двух или трех деревнях, и бог знает, какая история разыгралась. Впрочем, к счастью, как раз затем приехал знакомый присяжный поверенный из Устюжны и обещал ко вторнику разузнать обстоятельства дела и выступить защитником парня, погрешившего лишь в том, что читал вслух в избе родственников на празднике подобранную им на дороге какую-то брошюру...» [26].

Трудно теперь сказать, верил ли Федор Дмитриевич в то, что брошюра была найдена случайно, или считал, что так удобнее писать.

Ф. Д. Батюшкова ценили и любили крестьяне, жители окрестных сел и деревень. Помню, что в детстве я слышала разговоры о том, что Федор Дмитриевич очень внимателен к нуждам крестьян и на многие нарушения с их стороны смотрит «сквозь пальцы». В одном из его писем я нашла его собственный рассказ о том, как им был разрешен один конфликт, совместно с крестьянами, по поводу вырубки в «Высоком». Федор Дмитриевич писал: «Если я поведу дело судом, – и подам на них жалобу, то их привлекут к уголовной ответственности. Но можно столковаться и миролюбиво: вырубка леса остается их проступком, но я не желаю ничуть их обидеть, и если окажется, что у них не хватает надельной земли, как они утверждают, то, хотя я и не обязан теперь давать им прирезки, я не отказываюсь удовлетворять их. Теперь – остается только дождаться землемера, который наведет план всей земли. Увидим, сколько есть, чего не хватает, кому сколько дать и разберемся полюбовно».

Об его отношении к крестьянам Куприн писал: «Его очень любили простые люди. Соседние с его бездоходным имением, в Устюженском уезде мужики из Трестенки, Бородино, Высотино и Никифорово, конечно, поделили между собой его землю. Но все как один решили: «Усадьбу Федору Дмитриевичу оставить, старых лип не рубить, яблок не красть и, спаси господи, не трогать книг» [27]. Пишет об этом и сам Батюшков в письме к В. Г. Короленко от 7 августа 1918 г.: «Ездил я в Новгородскую губернию, к своим приемным детям (от Николая Дмитриевича), и попал в коммунисты, или «камунисты», как у нас их называют.

Дело в том, что в усадьбу вселили пять семейств крестьян, которые разделили остатки земли и инвентаря, большинство разобрали соседние деревни, и на мое прошение еще весной «Земельный Комитет» милостиво разрешил моим детям жить в усадьбе.

«Мы вас наравне с коммунистами считаем, сказали мне члены комитета, и если бы Вы приехали раньше, то поделили бы поровну» [28].

В свой последний приезд к нам в Устюжну дядя Федя чувствовал себя плохо. Он был нездоров, лежал на диване, покрытый пледом. С едой было неважно. Мы, дети, заботами Федора Дмитриевича и бабушки ничего не чувствовали и не понимали, но ему было плохо. Вера Уаровна принесла ему смоквы из любимой северной ягоды морошки. Они долго говорили, и лица у них были грустные. Уехал Федор Дмитриевич совсем больной, и больше я его не видела.

17 марта 1920 года он скончался. Похоронили его в Александро-Невской лавре.

Примечания:

1 Приношу глубокую благодарность Ксении Дмитриевне Муратовой и Александру Вениаминовичу Храбровицкому, помогавшим мне в работе над воспоминаниями о Ф. Д. Батюшкове – Е. Н. Батюшкова.

2 Рукописный отдел Ин-та рус. литературы (Пушкинский дом) АН СССР, ф. 20, ед. хр. 15766/ХСУ1 б. 1

3 Через В. Д. Протопопова, В. Поссе и Е. П. Пешкову. М. Горький. Материалы и исследования, т. II, Л., 1936, с. 255

4 М. Горький. Собр. соч. в 30 томах, т. 28, с. 38.

5 Там же, с. 31

6 Там же, с. 32

7 Там же, с. 115

8 Там же, с. 30

9 М. Горький. Материалы и исследования, т. II, Л., 1936, с. 263

10 История русской литературы XIX в., т. IV, под ред. Д. Н. Овсянико-Куликовского, М. «Мир», 1910, с. 187–215

11 Рукописный отдел Гос. биб-ки СССР им. В. И. Ленина, ф. 36, ед. х. 31

12 Ф. Д. Батюшков, В. Г. Короленко как человек и писатель. – В кн.: «В. Г. Короленко в воспоминаниях современников». Л., Госполитиздат, 1962, с. 278

13 Н. В. Короленко-Ляхович. Воспоминания, отрывки, наброски. – Рукописный отдел Гос. биб-ки СССР им. Ленина

14 Рукописный отдел Гос. библиотеки СССР им. Ленина, ф. 135/11, карт. 18, ед. хр. 54

15 ЦГАЛИ, ф. 81, оп. 1, ед. хр. 4

16 Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, ф. 20, ед. хр. 15768/XCVI 6. I

17 Там же

18 Это была Кафтанникова (Проскурякова) Екатерина Васильевна. Она и сейчас живет в Устюжне

19 Рукоп. отдел Института русск. лит. АН СССР (Пушкинский дом), ф. 20, ед. хр. 15742/XCVII, б. I.

20 Н. И. Кривцов был ранен во время войны 1812 года и лежал в Москве в госпитале среди французских офицеров. Там его увидел Колленкур, который был раньше французским посланником в Петербурге и встречал Н. И. Кривцова в «свете». Он доложил Наполеону о Кривцове. Наполеон вызвал его к себе, дважды Кривцов отказывался явиться, на третий раз ему напомнили, что он военнопленный. Наполеон рассчитывал через кого-нибудь из русских офицеров начать переговоры с Александром I о почетном мире, но Кривцов был настроен слишком патриотично и для этой цели ему не подошел. Однако при отступлении французов из Москвы Н. И. Кривцов неожиданно проявил инициативу по спасению лежавших с ним в госпитале пленных французов, за что был награжден и русским и французским императорами (получил орден Почетного легиона и перстень, усыпанный бриллиантами, с портретом Людовика XVIII). В последнем сражении с французами под Кульмом французским ядром ему оторвало ногу. По выздоровлении он перешел на дипломатическую службу и был направлен в Англию. В Лондоне Кривцову сделали два протеза, один он носил сам, а второй подарил инвалидному дому в Париже («Вестник Европы», 1887, ж. VIII, 12798. «Пушкин и Кривцов», т. 6. №11 –12 по неизданным материалам В. Гаевский, стр. 454–463).

21 По поводу иллюстраций «Сна Макара» произошел курьезный инцидент. Иллюстратор – известная художница Е. М. Бем не угодила цензуре своими рисунками. В письме к В. Г. Короленко от 29ДХ-1899 г. Ф. Д. Батюшков пишет: «...В цензуре фьяско! Комитет уперся в необходимость передать в духовную цензуру (подчеркнуто Ф. Д.). Е. М. Бем – сама поехала объясняться и, представьте, ей поставили в упрек, что средний ангел будто изображает Христа, а вообще-де ангелов не пропускают, разве что без крыльев!.. Так было постановлено и при иллюстрации сказок Андерсена: крылышки пообрезали! Приходится ждать возвращения Победоносцева, так как в нем центр тяжести – духовной цензуры. О крыльях смешно, но, в общем, не только досадно, но прямо унизительно, гадко... Искренне Вам преданный Ф. Батюшков. (Рукописный отдел Гос. библиотеки СССР им. В. И. Ленина, ф. 135Д1, карт. 18, ед. хр. 54)

22 Бетховен

23 Рукоп. отд. Ин-та рус. лит-ры (Пушкинский дом) АН СССР, Ф- 20, ед. хр. 15774/XCVII б. I.

24 Там же, ф. 20, ед. хр. 15742/XCVII, б. I

25 Там же, ед. хр. 15697/XCV161

26 Рукописный отдел Гос. б-ки им. В. И. Ленина, ф. 135/II, карт. 18, ед. хр. 63

27 Общее дело. Париж, 1921, № 200, 31 января

28 Рукописный отдел Гос. биб-ки СССР им. В. И. Ленина, ф. 135/11, карт. 18, ед. хр. 63