В.Кошелев. Уважение к минувшему

// Красный Север. – 1986. – 02.10
  

В одном из ранних прозаических набросков А. С. Пушкин – не только великий писатель, но и великий патриот русский – подметил яркую особенность российского бытия в наступающем, «промышленном» веке: «Мы так положительны, что стоим на коленах пред настоящим случаем, успехам и... – но очарование древностью, благодарность к прошедшему и уважение к нравственным достоинствам для нас не существует... Мы гордимся не славою предков, но чином какого-нибудь дяди или балами двоюродной сестры». 

Горькое пушкинское «мы» (вспомните еще: «мы ленивы и нелюбопытны») применяется поэтом тогда, когда он осознает недостойные черты национальной жизни, – и заглядывает в будущее, ибо черты эти вовсе не остались достоянием только пушкинских времен: они и в наше бытие и сознание перекочевали. Далее Пушкин роняет горькую и емкую мысль: «Заметьте, что неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности». 

Это одна из важнейших и любимых мыслей поэта. В другом наброске читаем: «Уважение к минувшему – вот черта, отличающая образованность от дикости; кочующие племена не имеют ни истории, ни дворянства». А в одном из стихов Пушкин поразительно точно сформулировал важнейшие черты истинно человеческого; бытия: «Любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам».

Это же чувствовал еще и Батюшков: одно из наиболее известных стихотворений его, послание «Мои Пенаты», воспевает как раз домашний очаг, Пенат – греческих домашних богов, символов своих предков, охраняющих собственное жилище: 

Древние греки изображали Пенат в виде маленьких деревянных и мраморных фигурок, особенных у каждого рода и напоминавших изображения умерших предков. Расставленные по углам «Пенаты» – словно старинные фамильные портреты…

Фамильные портреты, семейные альбомы – всегда часть чего-то более общего, всеобъемлющего. Хранение их – начало чувства патриотизма вообще. Поэтому так важно оберегать, помнить и почитать то, что составляет гордость национальной памяти, – в каждом из уголков великой России. Для Вологодчины такой вот гордостью оказывается память о Батюшкове.

Сейчас, в преддверии юбилея, много делается для того, чтобы действительно укрепить память об этом уникальном писателе, «учителе Пушкина», творчество которого вызывает все больший интерес во всем мире. Активно работает музей в Вологде, размещенный пока что в двух небольших комнатках, он уже имеет в запасе множество ценных материалов, накапливает данные к тому, чтобы стать одним, из «батюшковских» центров страны. Готовится к открытию мемориальная музей-усадьба Батюшковых в Даниловском. Активно публикуются книги, очерки, повести о поэте, научные статьи и доклады. Ученики многих школ Вологодской области, живо интересуясь «родным» по духу поэтом, проводят встречи, беседы, конкурсы стихов; готовят исследовательские работы... Это ведь мы, собственно, не для поэта стараемся, а для себя самих – ибо что же живого и действительно духовного останется в нашей жизни без этой благодарной памяти, без подобных традиций, берущих начало еще с тех далеких времен, когда люди свято берегли фигурки «Пенат»?..

И одно только мемориальное место на Вологодчине уже безвозвратно утеряно для памяти нашей – любимое место Батюшкова, его «единственный верный приют», где поэт подолгу жил в расцвете своего художественного таланта, где он создал самые проникновенные своя произведения.

Это – Хантоново, родовая усадьба Батюшкова, располагавшаяся в 30 верстах от Череповца, в двух верстах от Мяксы, от теперешнего Рыбинского водохранилища. О жизни поэта в Хантонове, охватывающей почти всю сознательную биографию Батюшкова, уже приходилось писать автору этих строк (большой очерк вошел, например, в книгу «Вологодские давности»). «Хантоновское» же творчество Батюшкова – это добрая половина самых задушевных его стихов. В том же очерке была проведена попытка восстановить прежний вид не существующей ныне усадьбы. 

Эта работа была продолжена школьниками из Череповецкого Дворца пионеров, где вот уже несколько лет работает клуб литературного краеведения, которым руководит Н. Л. Деревягина. Весной этого года череповецкие школьники подготовили и провели конференцию, посвященную Батюшкову, и один из докладов, прочитанный десятиклассницей школы № 25 Софьей Горбуновой, был посвящен Хантонову. Девушка проделала серьезную исследовательскую работу, несколько раз побывала на месте усадьбы, разыскала старожилов, завела с ними переписку, составила своеобразный топографический план сада и парка Батюшковых – то есть проделала то, чего все никак не соберутся сделать работники Череповецкого краеведческого музея. Письма старожилов – дедушек и бабушек из соседних деревень – потрясают какой-то особенной, ностальгической любовью к родному, разрушенному – к памяти. Вот (в сокращении) только одно письмо – Таисии Васильевны Черновой. Вслушайтесь в его интонации:
«Я родилась и жила в Хантонове (сельце), которое размещалось в усадьбе К. Н. Батюшкова. Место, называлось Белый (барский) двор. Было всего 6 домов. 3 дома – Митрофановых, 2 – Ермиловых, 1 дом Василия Дмитриева (Ивановых). Митрофан – дворовый Батюшковых, мой прадед. Ермил и Иван – его братья. Фамилия всем была Лапины. (Замечу кстати: сведения абсолютно достоверные, ибо братья Митрофан, Ермил и Иван указаны в единственной сохранившейся описи Хантонова, о которой речь пойдет в других статьях – В. К.).

Рядом с домом находился барский сад. Сад занимал самое высокое место на трех уступах. На первом уступе росли орешники (плодоносили), акации, сирень, белые розы, и была большая аллея вековых лип. Уступ переходил склоном на второй. На втором уступе стоял старый (первоначальный) дом Батюшковых, поэтому ... деревьев было мало, только изредка рябины и черемуха. Самым большим был третий уступ. На нем находилась беседка К. Н. Батюшкова, а рядом лежала огромная каменная глыба. Росли огромные ели, среди них были голубые, березы, осинник, ольха, рябина, множество папоротника и всяких цветов. Были еще деревья, очень красиво цвели белыми и розовыми цветами, но названий никто не знал. Сад кончался большим, прудом (он сохранился до сих пор). Сад и весь Белый двор был прекрасен, поэтому сохранились в памяти на всю жизнь. А сколько было цветов, я нигде не встречала больше такого разнообразия. Вокруг на много километров были видны селения и лес.

В настоящее время на усадьбе ничего не сохранилось (одни пруды и колодцы). Перестроенный барский дом стоял на Белом дворе, и большой сарай с красными воротами, (дом не помню, а сарай помню). Помню мельницу ветряную (толчею). Часовню помню смутно. На окраине Белого двора стоял дом Малышевой – моей тети. Батюшковы дружили с предками Малышевых; у К. Н. Батюшкова посвящен им стих – надгробие младенцу (стихотворение написано в 1820 г. в Италии – В. К.).

По памяти можно воссоздать имение Батюшкова, т. е. нарисовать хотя бы картину в музей. Я отлично помню каждый кустик и дерево в саду. Помню всю планировку, первоначальные 3 дома дворовых. Барский дом (по рассказам бабушки Анны Митрофановны) был с флигелем и обшитый в «елочку» тесом, покрашен темно-голубой краской.

В настоящее время я живу здесь, в Череповце, а в Хантонове у меня домик только для лета. Но мне он дорог, так как вокруг растет аллея лип, перенесенных да сада, орешники, сирень. У соседей растут деревья, очень красивые, но не знаем, как называются. А все-таки память».

Вот – письмо. Заметим: это вовсе не голос из далекого прошлого, – отправительница его родилась в 1925 году.

На Вологодчине сохранилось много старых усадеб: Никольское, Покровское, Куркино... Многие из них выстояли и посейчас, от некоторых остались следы парка, остатки дома или церкви. Ни одна из этих сохранившихся усадеб не могла идти ни в какое сравнение с Хантоновом по своему мемориальному значению. 

От Хантонова не осталось ничего. Оно тоже выстояло – и в годы запустения (во второй половине XIX века) его купил после Батюшковых череповецкий купец И. И. Вдовин. В годы коллективизации барский дом был перевезен в деревню Хантоново; в нем была открыта школа. В годы войны Череповец находился в прифронтовой полосе, и пришлось разредить аллею лил, которая служила прекрасным воздушным ориентиром, все остальное не было разрушено. Но натиска индустриализации последних десятилетий Хантоново не выдержало. В 1974 году пошли под бульдозер широколиственные деревья парка, были распаханы уступы: совхоз «Мяксинский» расширял пахотные угодья. Еще через два года была снесена школа – бывший флигель, в котором жил поэт: школа в Хантонове оказалась вообще не нужна. Сейчас на месте усадьбы стоит высоковольтная вышка. Под нею – остатки фундамента... Нижний пруд прямоугольной формы остался: он нужен для водопоя скота.
Мне не пришлось видеть усадьбы Батюшкова до разрушения. Не удалось найти даже ее фотографий, – хотя, вероятно, они где-то должны храниться, потому что, по рассказам старожилов, какие-то краеведы еще в 30-е годы обследовали Хантоново и фотографировали его. 

Но хочется сейчас обвинять непосредственных виновников разрушения, называть их фамилии – не в фамилиях дело. Я разговаривал в свое время и с руководством совхоза, и с ответственными работниками Череповецкого райкома партии и райисполкома. Они пожимали плечами и сокрушались вместе со мной: что теперь сделаешь, проворонили, не знали, не придали значения... Вспоминали пословицу: «Что имеем – не храним, потерявши – плачем».

В то, что не знали, – трудно верится. Даже простые жители деревень знали, видели, гордились... Еще в 1950 г. в Вологде выходил краеведческий сборник статей; в одной из них тогдашний директор Мяксинской школы писал о том, что в школе создается музей поэта Батюшкова, что собираются мемориальные вещи из его усадьбы, находящейся неподалеку... Через 30 лет мне не удалось обнаружить ни следов, ни остатков этого школьного музея – былые энтузиасты ушли из школы, а мемориальные вещи как-то сами собой «пропали». Здесь, кстати, другая проблема встает – оборотная сторона нынешних многочисленных школьных музеев: увлекаясь воспитательной стороной их организации, не забываем ли мы подчас, что основа любого музея – это охрана собранных реликвий?..
А время теперь такое, что пора остановиться, оглянуться – и вспомнить приведенное в начале этой статьи пушкинское рассуждение о нас, «что стоит на коленах пред настоящим случаем, успехом», и о там, что разрушая «славу предков», мы тем самым уничтожаем свою «славу» а свою, историю и становимся похожими на те «кочующие племена», которые были символом интеллектуальной «дикости». И еще, тоже из Пушкина: «Уважение к именам, освященным славою, есть... первый признак ума просвещенного».

В. КОШЕЛЕВ, 
кандидат филологических наук.