Ю.Смирнов. Воспитание сердец

// Историческое краеведение и архивы. – Вып.6. – Вологда, 2000

Значительную часть хранящегося в ГАВО эпистолярного наследия помещиков Межаковых наряду с частично опубликованными посланиями известного русского ученого и философа Н.Я. Данилевского, адресованными своему другу, одному из наиболее ярких представителей этого дворянского рода Александру Павловичу Межакову, составляют письма самого Александра Павловича и его жены Юлии Францевны к своим сыновьям.

Межаковы воспитывали пятерых детей и подолгу жили в своем родовом имении в с. Никольском, которое принадлежало тогда отцу Александра Павловича. Туда его влекли научные интересы, а также необходимость управлять имением – отец был уже немолод, и кроме того он занимал пост предводителя губернского дворянства, что отнимало много сил и времени. Когда подросли старшие мальчики Павел (в семье его называли на французский манер Поль) и Саша, настало время определить их в какое-либо учебное заведение, и родители отправили сыновей в Петербург к родственникам жены. Там они получали дополнительное образование и, вероятно, оба готовились к поступлению в школу гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров, идя по стопам одного из братьев Юлии Францевны, учившегося в этой же школе в одно время с Лермонтовым и бывшего ему товарищем и соперником.

К этому времени и относится переписка Александра Павловича и Юлии Францевны с сыновьями, охватывающая период с конца 1851 г. до начала 1854 г. Это 19 пожелтевших листов бумаги разного формата (от размеров обычного писчего листа до совсем маленьких клочков бумаги), развернутых и кратких по содержанию, написанных на русском и французском языках.

Оторванные от своих любимых чад, лишенные возможности направить их на путь истины в повседневной жизни, родители пытаются реализовать свою потребность в наставничестве посредством переписки. Их письма переполнены различного рода советами, рекомендациями как самого общего, принципиального характера, так и связанными с какими-либо частностями. Взятые в совокупности, письма создают своего рода идеальный образ русского дворянина, наделенного теми качествами, какие хотели бы видеть родители в своих детях. Следует сказать, что и Юлия Францевна и Александр Павлович имели, что называется, «хорошую детскую» и получили великолепное образование. Вращаясь в аристократических кругах столицы, они были осведомлены о нравах и обычаях светского общества, а значит им было что передать своим детям.

Излагая свое представление о правилах хорошего тона и нравственных нормах, Межаковы, и прежде всего Юлия Францевна, концентрировали внимание детей на необходимости следовать христианским идеалам, утверждали христианские ценности и добродетели. Некоторые места из переписки читаются как проповедь веры и любви к ближнему, доброты, честности и терпения. Вот весьма показательный фрагмент одного из первых писем Юлии Францевны: «Да благословит вас Господь, ангелов моих, сокровища мои, да наведет вас на все добрые дела и вольет в сердца ваши веру, упование на Него и любовь к ближнему. Будьте честны, добры, терпеливы во все минуты жизни вашей, в настоящее время думайте, что прилежание сделает вас людьми и что без него вы испортите всю будущность вашу. Поймите слова мои и следуйте совету, пока еще не поздно, украсьте жизнь мою успехами вашими и хорошими качествами сердец ваших. Прошу вас и умоляю вас, дети любезные мои, молитесь, и Бог не оставит вас, вы знаете, что от вас теперь требуют, исполняйте обязанности ваши в точности. Уважайте старших, будьте учтивы и добры со всеми, слушайте и будьте благодарны тем, которые вам делают полезные советы: бегите, удаляйтесь от товарищей с худыми наклонностями; дурные друзья кроме большого вреда ничего не могут принестъ. Если что и случится сделать дурное, сознавайтесь скорей. Читая это, прошу вас думать, что это слова мои, которые вы должны помнить и которым дожны следовать. Благословляю вас на все доброе, да помилует и поможет вам Господь».

Характерно, что отдавая должное правилам хорошего тона, светским манерам, основное внимание уделяется необходимости привить детям представление о наиболее важных этических нормах, нравственных качествах, носителями которых являлись по-настоящему воспитанные люди.

Среди тех духовных ценностей, на которые Межаковы ориентируют своих детей, находится и надлежащее исполнение своих обязанностей, служба, которая понимается не только как средство продвижения по иерархической лестнице, но осознается как долг, входит в представление о дворянской чести. Залогом жизненного успеха является труд (в данном случае это прилежание и хорошее поведение), причем рассчитывать следует только на себя, на свои силы. («Вы должны делать себе карьеру сами своей службой, а хорошее поведение обеспечит вам счастливое существование... Прилежание сделает вас людьми, а без него вы испортите будущность вашу... Исполняйте обязанности ваши в точности... Призываю быть честными людьми, всегда исполнять долг свой».)

Вместе с тем немалое внимание уделено и умению вести себя в обществе или, как пишет Александр Павлович, «хорошенько себя держать, вести себя хорошо и пристойно, как следует благородным людям».

Существенной частью воспитания молодого дворянина была верховая езда, требовавшая не только физической закалки, но и смелости, твердости характера. Мальчики, едва достигшие 10-летнего возраста, уже должны были прекрасно сидеть в седле. Судя по письмам, эту непростую науку старшие сыновья Межаковых прошли еще до отъезда в Петербург – в Никольском, где за каждым из них была закреплена своя лошадь. Видимо, дети были привязаны к этим животным, беспокоились о них, и Юлия Францевна в одном из писем сообщала, что с ними все в порядке.

Родители постоянно напоминали сыновьям и о необходимости соблюдать элементарные правила гигиены. Заботясь об их здоровье, они рекомендовали быть умеренными в еде, не пить, будучи разгоряченными, или после бега, стараться не простужаться.

Не обходят вниманием Межаковы и такой отличительной черты людей света, как умение нравиться, располагать к себе собеседника, что, по мнению многих критиков светского общества, соседствовало с безнравственностью, особенно когда этим умением, становившимся в опытных руках грозным оружием, пользовались в неблаговидных целях для достижения корыстных интересов. И хотя подобного рода злоупотребления действительно имели место, в основе такого поведения лежало искреннее доброжелательство и приветливость, стремление сделать приятным пребывание в обществе как для себя, так и для окружающих. Вот и Юлия Францевна пишет: «Будьте учтивы и добры, со всеми, старайтесь быть для всех приятными, употребляйте все силы, чтобы быть любимыми всеми». Родители не детализируют способы достижения этой цели, однако, хорошо зная слабости своих чад, дают несколько конкретных рекомендаций: не слишком болтать и думать, прежде чем говорить, всегда и везде, где бы ни были с визитом, больше уделять внимания своему внешнему виду и, в частности, всегда быть аккуратно причесанным.

Конечно, воспитательный процесс не сводился к одним только нравоучениям и назидательным сентенциям. Представление о нравственности, поведенческие стереотипы закладывались практикой повседневного общения и прежде всего в кругу семьи. В переписке есть фрагменты, дающие представления о семейном укладе Межаковых, о том, какая атмосфера царила в их доме. Особенно хорошо это видно на примере отношения к младшему их сыну Эмануэлю (домашние называли его Маничка): «Сейчас должна была прервать писание свое, позвали в детскую к Маничке, который еще после болезни не выходит. Можете вообразить, что его все забавляют и наряжаются, Прасковья Матвеевна нарядилась журавлем, Маничке так понравилось, что он потребовал, чтобы его так одели. Закутали его и дали палку с крючком, которым он всех клюет. До того мил и забавен, что чудо. На днях, когда он был болен, я уже не знала, чем его тешить, велела принесть курицу, он ее кормил разными разностями, разговаривал с ней, наконец, вспрыгнул, побежал к шкапу, вытащил большой лист с картинками, разостлал перед курицей и толковал ей, кто папа. кто мама, Bibi и проч. Это была совершенная потеха. Он, ангел наш, был нездоров и кашлял ужасно, теперь гостит у него кормилица, и он в восхищении. Сейчас он ездил в салазках и Фауст* (* По всей видимости, кличка собаки), запряженный на место лошади. Сию минуту опять хохотали мы все до слез. Папа сегодня уже наряжался, чтобы нас смешить, и теперь в одну минуту оделся кормилицей, Маничку спеленали, а Сергей с красным лицом и в ярко-красном платье нянюшкой был восхитителен в этом ужасном наряде. Эмануэль был в восторге, а мы смеялись до изнеможения».

Или еще: «Маничка мил до чрезвычайности, он все в деревне, здесь опять скарлатина и оспа свирепствуют. На днях послали в Ник[ольское] Олино** (** Старшая дочь Межаковых) платье для мытья, он увидел его на полу, узнал, бросился и начал целовать, крича: «Мама, мама!» Умиление, любовь, доходящая до обожания.

Вообще, этим чувством, а также беспокойством о будущем своих детей, искренней заинтересованностью в их судьбе проникнуты все письма Межаковых. В этом они существенно отличались от других дворянских семей, где было принято держать детей в строгости и перекладывать непосредственную заботу о них на разного рода наставников, а в отношениях с ними не позволялось чрезмерное проявление родительских чувств. По всей видимости, Юлия Францевна принимала активнейшее участие в воспитании детей, во всяком случае в письмах среди помощников упоминались только няня и кормилица, и это при том, что, кроме младших детей, с родителями оставалась еще и старшая дочь Ольга. А вот об учебе и поведении живших в столице Поля и Александра отчитывались некие мсье Бек и мсье Муслим, вероятно, гувернеры.

Следует отметить и то, что хотя Межаковы не ограничивали себя в выражении своей любви к детям и были на многое готовы, чтобы побаловать своих чад (показательно в этом отношении неоднократно выраженная готовность Юлии Францевны «потешить» их чем-либо, всем, что она в состоянии сделать), они тем не менее не растворялись в своих детях, не заняли в отношениях с ними некое подчиненное положение, а сумели сохранить дистанцию, особо подчеркивая при этом дружеский характер своих взаимоотношений (даже подписывая письма, они обязательно указывали: «Ваш друг и отец Александр», а то и просто: «Ваш друг Юля»).

Вместе с тем они были весьма требовательны по отношению к детям и могли очень жестко спросить за любую провинность. Вопросом, вызывавшим самое острое недовольство Юлии Францевны и Александра Павловича, была крайняя неаккуратность сыновей в переписке с родными. Занятые учебой, окунувшиеся с головой в водоворот столичной жизни (в письмах упоминается о посещении Полем бала, о его службе в качестве ординарца у наследника престола), мальчики могли по нескольку месяцев не писать домой, из-за чего родители их неоднократно упрекали, а Юлия Францевна в конце концов устроила им форменный разнос. Подобная небрежность воспринималась как нарушение одного из основных элементов дворянской этики – послушания родителям и уважения старших. «Неужели ты не понимаешь, – выговаривает она Полю, –чувства и уважения, которые ты должен к нам иметь... для самого себя будь почтительнее к старшим, наипаче к отцу и матери, не должен ли ты стараться усладить нашу жизнь?»

Подчеркнем, что необходимость оказывать почтение старшим мотивируется интересами самого же подрастающего поколения: «для самих себя». Межаковы осознают тесную связь и взаимозависимость поколений: «Думайте о ваших родителях, об их счастье, работая над собой, вашим прилежанием и хорошим поведением», – пишет Юлия Францевна.

Или вот еще строки из письма Александра Павловича: «Поль, не забывайте, что до экзаменов вам осталось только три месяца, и если вы не поступите в школу в этом году, вам не поступить туда никогда, так что все зависит, от вас. Но я надеюсь, вы не причините нам такого огорчения, а себя не покроете позором». То есть счастье одних невозможно, если другие несчастливы. Причем это утверждение в равной степени справедливо как для родителей, так и для детей.

В письмах упоминается много разных имен. Здесь и родственники, и знакомые, и крепостные – люди разных сословий и положений, но эта разница никак не выражена на письме. Сохраняется одинаково ровный, доброжелательный тон в повествовании о дворянине Данилевском и приходском священнике Константине, и какой-нибудь дворовой Надежде Сергеевне, которая, как пишет Юлия Францевна, «пошла сегодня в Петербург, ей хочется вас увидеть. Когда она придет к тебе, Саша, то попроси тетю и дядю, чтобы они позволили ей на тебя посмотреть, да я ей велела их всех увидеть, а так будет приятно с ней после о вас поговорить». Так, словно речь идет о подруге. Мало того, слова о крепостных отличаются особой сердечностью. Это прослеживается даже на уровне лексики. Не нянька, няня, а нежно – нянюшка. Или вот сообщение об умирающей 85-летней, как она значится в документах, «дворовой вдове»: «Дарья Петровна слегла на прошлой неделе. Добрая старуха, как она вас всех любила». И еще: «Пут* (* Имя дворового человека) всякий раз, что меня увидит, после целый день плачет, в Никольское просится. Все мы вас целуем. Ковалев и нянюшка тоже. Ковалев мне на днях пишет, что если бы не так далеко, он бы к вам сходил».

Все это наводит на мысль, что в семье Межаковых не принято было делать большой разницы в обращении с людьми своего круга и с собственными крепостными, занимавшими низшую ступень в социальной иерархии общества, что также изобличает в них истинно светскую манеру поведения.

Дополнительную интригу, трагическую ноту придают переписке сообщения об ухудшающемся состоянии здоровья Юлии Францсвны. В ранних письмах перед нами предстает погруженная в типично женские заботы молодая женщина, ведущая, насколько это возможно в провинции, светский образ жизни. «Здесь новый губернатор военный. Романиус. Вот две недели сряду, что всякой день балы и обеды, были, мы совсем без ног и без сил... У нас сегодня был мужской обед, я так устала. Скажи тете, что у нас здесь итал[ьянская] певица Conti. Друг мой Саша, как получишь это письмо, сейчас напиши т. Маше записку, если не можешь ее видеть сам, попроси, чтобы она мне сейчас прислала перья, которые, верно. уже готовы, мне на первых днях масленницы. нужны. Я бы выписала убор или цветы, да денег нет, так хоть перья бы прислала, а нужны непременно. Здесь ничего достать нельзя, а балы будут, на которых я должна быть. В воскресенье был бал у Ендоуровых, мы там все 5 чел. были. У нас Данилевский, каждое утро является он ко мне в комнату чай пить в 9 час. И до завтрака у нас все чай продолжается, перемешивая это чтением и разговорами». И вот недобрая весть – болезнь, которая все прогрессирует и никак не поддается лечению: «Дорогие друзья Поль и Саша, пишу вам всего несколько слов, т.к. рука моя еще дрожит после болезни. Я, дети мои, все ужасно слаба, на день переменяю комнату, но что с одной кровати на другую перелечь, добрый папа меня всякий раз сам переносит и укладывает».

Далее рукой отца: «Здоровье маменьки все в одном положении. У нас живет доктор, недавно приехавший из Петербурга в Вологду, и будет здесь в Никольском, пока нельзя будет нам ехать в Петербург. Кажется, он делает Маmаn пользу, но так медленно она поправляется, что почти не заметно. Молите Бога, чтобы он возвратил ей здоровье». И, наконец, полные скорби слова Александра Павловича: «Любезный друг Саша, лучшее доказательство, что память добродетельной маминьки для тебя священна, есть воспоминание о ней и о том, что она вам так часто говаривала, то есть быть честными и трудолюбивыми людьми. Я надеюсь, друг мой, что ты это помнишь и что будешь всегда исполнять долг свой». Юлия Францевна Межакова умерла в мае 1853 года, едва ли дожив до сорока лет.

В этой связи интересно отметить степень, так сказать, назидательной насыщенности родительских писем. Практически все изложенное в них, даже сообщение о смерти матери, так или иначе подчинено одной сверхзадаче – привить своим детям некие фундаментальные представления о том, что такое хорошо и что такое пишет: «Будьте учтивы и добры со всеми, старайтесь быть для всех приятными, употребляйте все силы, чтобы быть любимыми всеми». Родители не детализируют способы достижения этой цели, однако, хорошо зная слабости своих чад, дают несколько конкретных рекомендаций: не слишком болтать и думать, прежде чем говорить, всегда и везде, где бы ни были с визитом, больше уделять внимания своему внешнему виду и, в частности, всегда быть аккуратно причесанным.

Причем, эти дидактические построения не являются рецептом достижения жизненного успеха, устройства служебной карьеры, а ориентированы на воплощение некого идеала, представления о том, каким обязан быть человек их круга. Успех – нечто второстепенное. Главное – формирование нравственного облика подростка, того, что Юлия Францевна очень точно определила как «хорошие качества сердец». При этом не важно, понимает и принимает ли сам ребенок эти установки. Осознание их необходимости придет позже, «самому после слюбится», а пока следует делать то, что должно, а остальное все приложится.

Нам довольно сложно судить о том, какими людьми выросли Поль и Александр, каковы были плоды воспитания, оправдали ли они ожидания своих родителей. Павел по окончании школы служил в армии и в деле о наследстве, оставшемся после смерти его отца значится в чине прапорщика. Далее след его теряется. Существуют серьезные основания предполагать, что он рано ушел из жизни. Что касается Александра, ставшего владельцем Никольского и бережно сохранившего письма отца и матери, то выйдя в отставку после двух лет пребывания в лейб-гвардии Егерском полку, он посвятил себя службе на гражданском поприще и в течение почти четверти века совмещал должности Кадниковского уездного предводителя дворянства и председателя уездной земской управы.

Во многом благодаря его стараниям земское дело в уезде было поставлено па твердую почву, а жители «пользовались прекрасными путями сообщений, образцово устроенной земской почтой и обширной, умело и хорошо организованной медицинской помощью с прекрасной больницей в самом Кадникове». И если современники были искренни, утверждая, что А.А.Межаков «всегда, при всех обстоятельствах высоко держал знамя старинных дворянских традиций», то в немалой степени он обязан этим тому воспитанию, которое дали ему родители.