О. Шафранова. Его называли солью земли русской 

// Дворянское собрание. – 1996. – №5

Кажется, никто из русских философов-публицистов не вызывал такого резкого отрицания, такого безжалостного клейма у советских официозных политологов и науковедов, как Николай Яковлевич Данилевский.

В Большой советской энциклопедии издания 50-х годов о нем сказано: «Русский реакционный публицист, глава позднейшего славянофильства, враг дарвинизма. В 1887 г. К.А.Тимирязев в статье «Отвергнут ли дарвинизм?» дал уничтожающую критику «мелкой изворотливой софистике дилетанта Данилевского, пытавшегося опорочить учение Дарвина. Основное сочинение «Россия и Европа».

В следующем издании БСЭ 70-х годов, напротив, внимание акцентируется на «России и Европе»: «Славянофильскую идею противостояния «мессианской» культуры России культурам Запада Данилевский вульгаризирует, облекая ее в проповедь борьбы российской государственности с другими народами. Тем самым санкционирует политические устремления царизма, оправдывает его великодержавный шовинизм и политику национальной вражды».

Авторы подобных статей в чем-то достигали цели – труды нашего выдающегося естествоиспытателя, философа и публициста надолго выпали из научного оборота. Ныне его имя возвращается. И все же, если его и знают сейчас хотя бы специалисты, то только как автора книги «Россия и Европа». Взгляд на культурные и политические отношения славянского мира к романо-германскому». Но это – далеко не «весь Данилевский», хоть мы коротко остановимся в начале нашего очерка именно на этом его труде. 

«Россия и Европа»

Данилевский работал над «Россией и Европой» в период, когда русское общество переживало неудачи Крымской войны 1853-1855 годов. Несомненно, что перипетии этой войны и ее итоги подвели его к двум главным вопросам, которые он рассматривает в книге: позиции европейских государств по отношению к России и к Восточному вопросу. С первого он начинает книгу, вторым ее заканчивает.

На примере ряда современных ему политических событий он показывает, что Европа не считает Россию своей, наоборот, чем-то чуждым, инородным, являющимся «препятствием к развитию и распространению настоящей общечеловеческой, то есть европейской или романо-германской цивилизации». Причина смешения понятий европейской (фактически – романо-германской) и общечеловеческой цивилизации кроется, по его мнению, в неверном понимании «самых общих начал хода исторического процесса – в неясном представлении явления, известного под именем прогресса». Данилевский утверждает, что деление истории на древнюю, среднюю и новую отнюдь не исчерпывающе. Формы исторической жизни человечества изменяются не только повозрастно, но разнообразятся по культурно-историческим типам. Он определяет это новое, вводимое им в историческую науку понятие следующим образом: «всякое племя или семейство народов, характеризуемое отдельным языком или группою языков, довольно близких между собою, ... составляет самобытный культурно-исторический тип», при условии, что оно вообще по своим духовным задаткам способно к историческому развитию, вышло уже из младенческого возраста и обладает политической независимостью. В этом смысле прогресс – «суть только характеристический признак того возраста, в котором находится народ». Развитие культурно-исторического типа проходит тем успешнее, чем больше он содержит в себе самобытных этнографических элементов, не поглощающихся общей цивилизацией. При этом, народам, которые по внешним или внутренним причинам не в состоянии выработать свою самостоятельную цивилизацию, «ничего другого не остается, как обратиться в этнографический материал» для совершенствования других народов.

Данилевский выделяет десять культурно-исторических типов:
1) египетский, 
2) китайский, 
3) ассиро-вавилоно-финикийский, халдейский или древне-семитический, 
4) индийский, 
5) иранский, 
6) еврейский, 
7) греческий, 
8) римский, 
9) ново-семитический или аравийский, 
10)германо-романский или европейский. Сюда можно было бы добавить два американских – мексиканский и перуанский, «развитие которых было остановлено насильственным путем».

Высшим моментом в развитии культурно-исторического типа он считает время, когда «проявляются окончательно те идеи, которые будут служить содержанием всего дальнейшего культурного развития. Результаты этого движения, этого толчка долго могут еще возрастать и представлять собою всю роскошь и изобилие плодов цивилизации, но уже создающая ее и руководящая ею сила будет ослабевать и клониться к своему упадку». И он задает вопрос: в каком периоде своего развития находятся европейские общества и на основании исторического анализа приходит к выводу, что для Европы, т.е. для романо-германской цивилизации «наступило время плодоношения ... солнце, которое взращало эти плоды, перешло уже за меридиан».

Следовательно: «Дабы поступательное движение вообще не прекратилось в жизни всего человечества, необходимо – чтобы, дойдя в одном направлении до известной степени совершенства, началось оно с новой точки исхода и шло по другому пути». Новым культурно-историческим типом, продолжающим это поступательное движение, по убеждению Данилевского, должно стать славянство. Чтобы определить способность славян и, главным образом, русских к созданию самобытной цивилизации, Николай Яковлевич подробно рассматривает ход исторического развития и особенности психического строя русских людей. И приходит к выводу, что духовный склад славянства предполагает не только возможность создания им самобытной цивилизации, но даже цивилизации более высокого порядка, чем предыдущие.

Однако русская жизнь заражена своего рода болезнью – европейничеством, констатирует автор «России и Европы». Самый общий вид этой болезни и в сущности очень опасный – «есть наше балансирование перед общественным мнением Европы, которую мы признали своим судьею». «Такое отношение к иностранному общественному мнению, даже если бы это мнение не было радикально враждебно всему русскому, не может не лишать нас вся кой свободы мысли, всякой самодеятельности», – утверждает он. Эта опасная болезнь «препятствует осуществлению великих судеб русского народа, и может наконец ... иссушить самобытны и родник народного духа, лишить историческую жизнь русского народа внутренней зиждительной силы». Только бесповоротное обращение России к своему, родному, национальному вместо чужого, иностранного, может стать началом исцеления.

«Россия и Европа» начала печататься главами в журнале «Заря» в 1869 году, в 1871-м – вышла отдельной книгой. Чуть ли не первым, кто отозвался на нее еще до публикации, был Федор Михайлович Достоевский. Он в это время находился за границей, и о Данилевском и его « России и Европе» ему написал в 20-х числах февраля 1868 года Аполлон Николаевич Майков: «Этот Данилевский – Вы его знаете – бесподобная голова. Он написал книгу листов в 25 под заглавием «Россия и Европа»: тут и история, начиная с арийцев, и этнография, и политика, и восточный вопрос. Представьте себе, методы естественных наук, приложенные к истории – прелесть что такое!» В ответном письме из Женевы от 2 марта 1868 года Достоевский писал: «Ведь это тот Данилевский, бывший фурьерист по нашему делу? Да, это сильная голова...». 11 декабря того же года он снова написал тому же адресату: «Признаюся Вам, что о Данилевском я, с самого 49-го года ничего не слыхал, но иногда думал о нем. Я припоминал, какой это был отчаянный фурьерист. И вот, из фурьериста обратиться к России, стать опять русским и возлюбить свою почву и сущность! Вот почему узнается широкий человек!»

30 марта 1869 года в письме Николаю Николаевичу Страхову Достоевский писал: «Статья же Данилевского, в моих глазах, становится все более важною и капитальною. Да, ведь это – будущая настольная книга всех русских надолго... Она до того совпала с моими собственными выводами и убеждениями, что я даже изумляюсь, на некоторых страницах, сходству выводов...». И ему же 6 апреля 1869 году: «Про статью Данилевского думаю, что она должна иметь колоссальную будущность, хотя бы и не имела теперь...».

Их знакомство возобновилось в конце зимы 1872 г. и продолжалось до смерти Достоевского, хотя они и разошлись по одному вопросу, а именно о судьбе Константинополя после освобождения славян. Данилевский считал, что Царьград должен стать столицей федерации – Всеславянского союза. Достоевский по этому поводу писал в «Дневнике писателя» (№ 11 за 1877 г.):»... Такое решение по моему удивительно. Какое может быть сравнение между русскими и славянами? ... Константинополь должен быть наш, завоеван нами, русскими, у турок и оставаться нашим навеки». Эта мысль сильно волновала Достоевского: «Может быть автор (Данилевский) не верит, что Россия в нынешнюю войну (имеется в виду Балканская война 1877-1878 годов – О.Ш.) в силах достигнуть такого окончательного результата. Он именно говорит в одном месте своей статьи, что занятие Константинополя Русскими встретит самое решительное сопротивление со стороны большинства европейских держав».

Как известно, это предположение Николая Яковлевича вполне оправдалось. Горечь по поводу Сан-Стефанского договора и Берлинского конгресса он выразил в статье «Горе победителям!»: «Ложная политика угодливости перед Европой, жертвование ей своими интересами, Принимание ее интересов за что-то высшее ... обратилось в систему, в традицию, в неискоренимый предрассудок ...».
На « Россию и Европу» по разному откликнулись мыслители того Времени. Историк К.Н. Бестужев-Рюмин в своей рецензии назвал ее «замечательнейшей из всех русских книг последнего времени, а может даже не одного последнего». Н.Н.Страхов писал, что «Россия и Европа» есть книга, по которой можно изучать славянофильство ... славянофильство теперь существует в форме строгой, ясной, определенной, в такой точной и связной форме, в какой едва ли существует у нас какое-нибудь другое учение». В.С.Соловьев отнесся к «России и Европе» резко отрицательно, обвиняя автора в национализме и многих других грехах. К.Н.Леонтьев, вступив в полемику с Соловьевым, писал, что «наше русское национальное чувство представляется г.Соловьеву самым главным препятствием для достижения его высшей цели: соединения церквей под главенством папы». Данилевского он называл замечательным человеком и даже считал себя его учеником.

В 1904 году к теме «славянофильство и Данилевский» на страницах «Русского вестника» еще раз обратился Н.М.Соколов: «... Только ленностью, косностью и дикою кружковою замкнутостию нашей интеллигенции можно объяснить то, что имя Данилевского не звучит достаточно громко. ... Холопская подражательность западу и отчуждение нашей интеллигенции от народа должны были создать целый ряд логических фикций, упорных, хотя ничем не доказанных общих положений, составляющих истинную цепь рабства ...», – писал он.

В XX веке Данилевским, к сожалению, больше занимались на Западе и в Америке, где был опубликован ряд статей, ему посвященных. В них, в частности, отмечалась близость идей Данилевского и Шпенглера, изложенных этим последним в книге «Закат Европы». В 1922 году «Россия и Европа» была переведена на немецкий язык, а в 1966 году переиздана в Америке на русском языке с вступительной статьей Ю.Иваска.

У нас же, на родине Данилевского было сделано все, чтобы его идеи – не дай Бог! – не стали национальным достоянием. Однако, представляется, что они все же оказали влияние на Л.Н.Гумилева, автора популярной книги «Этногенез и биосфера Земли». В последнее время имя Данилевского, правда, все чаще мелькает в публицистических статьях, авторы которых стремятся напомнить обществу об актуальнейших и в наши дни мыслях и идеях, выраженных в труде Николая Яковлевича «Россия и Европа».

«...Считаю его вполне ложным»

К сожалению, еще более позабытой оказалась вторая замечательная работа Данилевского «Дарвинизм. Критическое исследование». Два тома этого труда вышли в свет в 1885 голу. В предисловии Данилевский писал, что он познакомился с учением Дарвина в Норвегии, во время экспедиции на Белое море, более 20 лет назад «и с тех пор мысль о нем меня уже не покидала». В результате этой 20-летней работы мысли он пришел к следующему выводу: «Я принадлежу к числу самых решительных противников дарвинова учения, считая его вполне ложным».

«Дарвинизм, – пишет он, – содержит в себе особое миросозерцание, высший объяснительный принцип целого миростроения, объясняющий всю область бытия. ... Дарвинисты считают, что формы происходят от накопления индивидуальных различий, оказавшихся полезными в борьбе за существование. Следовательно, закономерность в истории развития организмов подводится, в конце концов, под начало случайности, которое таким образом и составляет верховный принцип, объясняющий и дивное разнообразие и дивную целесообразность органического мира».

Именно устранение Дарвиным целесообразности и замена ее случайными индивидуальными отклонениями заставляют Данилевского занять столь непримиримую позицию по отношению к дарвинизму. «Но каким жалким, мизерным представляется мир и мы сами, в коих вся стройность, вся гармония, весь порядок, вся разумность являются лишь частным случаем бессмысленного и нелепого ... только случайным частным исключением из бродящего хаоса!»

Но игнорирование Дарвиным целесообразности в природе, или вернее объяснение ее, природы, не прибегая к идеальному началу – и есть причина столь широкой популярности учения Дарвина. «Дарвинизм оказал услугу материализму, поставив принцип абсолютной случайности верховным объяснительным началом той именно части мира, которая представляется носящею на себе печать наибольшей разумности и целесообразности ... Таким образом, материализм из непоследовательного учения, из предвзятого взгляда, по-видимому один только и сделался вполне последовательным, вполне отрешенным от всего предвзятого, от всего предрассудочного. Напротив того, идеализм потерял всякую фактическую почву». «Из сказанного ясно, какой первостепенной важности вопрос о том, прав Дарвин или нет, не для зоологов и ботаников только, но для всякого мало-мальски мыслящего человека».

Учение Дарвина Данилевский разлагает на следующие положения:
1) В растениях и животных происходят индивидуальные различия.
2) Иногда они могут иметь выгодную сторону в жизни.
3) Организмы размножаются в геометрической прогрессии и могли бы заполнить весь земной шар.
4) В таком случае должны взаимно вытеснять друг друга.
5) При этом переживание пригоднейших является неизбежным.
6) Это и есть естественный подбор (отбор). 

Против этих положений он формулирует три главные возражения:
1) Свободное скрещивание должно постоянно уничтожать все индивидуальные изменения при их возникновении и не допускать накопления их.
2) Предлагаемым путем не могут произойти бесполезные и безразличные признаки (которые в природе встречаются).
3) Бесчисленные переходные формы совершенно отсутствуют в лаборатории природы.

Собственно, разбору положений теории Дарвина и доказательству их несостоятельности и посвящена тысяча страниц труда Николая Яковлевича. При этом он скрупулезнейшим образом рассматривает каждый пример из книг Дарвина и приводит массу фактов, которые не укладываются в его теорию. Он говорит, что полученные искусственным путем у домашних животных отклонения «нигде не достигли видовой ступени различия, а только эта ступень могла бы служить точкою опоры для аналогичного заключения о происхождении форм от форм в диких организмах, т.е. о происхождении видов». Искусственный подбор заключается в устранении скрещивания, но борьба за существование в дикой природе никоим образом скрещивание не устраняет. «Всякое индивидуальное изменение ... должно исчезнуть через скрещивание, потонуть, поглотиться, раствориться в нормальных численно преобладающих формах. Если же предположить, что такое изменение стало разом достоянием значительного числа особей, то этим самым оно не будет уже индивидуальным, и тут не будет у же ни какого подбора, а действие совершенно других причин». Ион подводит читателя к окончательному выводу: «Следовательно в природе и нет никакого полбора».

С резкой критикой труда Данилевского выступил К.А.Тимирязев: «Книга Данилевского – это сбор давно известных и в свое время устраненных возражений, выраженных в преувеличенной гиперболической форме ... изложенных хлестким, самонадеянным тоном». « Борьба за существование не только факт, но даже по заявлению Данилевского, блестящая заслуга Дарвина. Изменчивость – факт, наследственность – факт, геометрическая прогрессия размножения – факт. Итак, все предпосылки верны, но необходимый логический вывод из них, естественны и отбор – фантазия, мозговой призрак.
Как это объяснить? Данилевский произносит магическое, по его мнению, слово скрещивание... и призрак естественного отбора должен сгинуть и рассыпаться». «Данилевский позволяет себе шутить над здравой логикой» и т.д.

Данилевский не мог отвечать своему оппоненту. Эти слова Тимирязева увидели свет уже после его кончины. Защиту взял на себя его друг и единомышленник Н.Н.Страхов. По его словам, Николай Яковлевич «вообще открыл истинную силу и истинную связь возражений, возбуждаемых теориею Дарвина ... Всю свою книгу (он) посвятил на доказательство того, что в органическом мире действует некоторого рода морфологический процесс, что от этого таинственного процесса зависит все разнообразие органических форм, а не от тех элементов, не от тех действий и обстоятельств, которыми объясняет это дело дарвинизм».

Однако, в полемику Страхова и Тимирязева теперь уже можно не вникать. Время все расставило по своим местам. Но тогда общественность была на стороне Тимирязева, ибо учение Дарвина попало, как говорят, «в струю времени». Благодаря Тимирязеву к Данилевскому надолго прилепилось слово «реакционер»...

Данилевский, как он и сам отмечал, был не одинок в неприятии дарвинизма, но он обстоятельнее других разобрался и в практической, и в философской стороне этого учения. Уже в ближайшие годы после выхода его труда открытия в области изменчивости и наследственности все больше и больше ставили теорию Дарвина под сомнение. В начале XX века опыты генетиков привели к полному отрицанию наследования случайно приобретенных признаков, в результате чего многие исследователи отвергли отбор, как причину эволюции. Один из них (Норденшельд) в середине 20-х гг. подвел следующий итог: «Историю биологии можно было закончить уничтожением дарвинизма».

В конце 30-х – 40-х годах была сделана попытка сформировать так называемую синтетическую теорию эволюции (СТЭ). Особняком от СТЭ стояла теория Номогенеза, или эволюции на основе закономерностей, разработанная еще в 20-е годы Львом Семеновичем Бергом. Как пишет один из ее комментаторов: «Берг был склонен к рассуждениям о непознаваемости сущности явлений, таких как жизнь, причины ее эволюции, органическая целесообразность. Он подчеркивал роль именно внутренних факторов эволюции и не признавал борьбу за существование и естественный отбор в качестве причины эволюции. Что же касается происхождения целесообразности – «вопрос этот, – писал он, – по нашему убеждению, метафизический. Жизнь, воля, душа, абсолютная истина – все это вещи трансцендентные, познания сущности коих наука дать не в состоянии».

По существу, Берг пришел к тем же самым выводам, что и Данилевский: «К примеру укажу, что некоторые мои взгляды и доводы сходятся с тем, что говорит Н.Я.Данилевский в своем «Дарвинизме» ... Прочитав его, я с радостным удивлением убедился, что наши взгляды во многом одинаковы. Труд Данилевского – результат обширной эрудиции автора... В нем заключена масса дельных соображений, к которым независимо впоследствии пришли на Западе... Я буду очень счастлив, если своей книгой смогу обратить внимание на незаслуженно забытое произведение русского автора».

...В конце своего труда Николай Яковлевич Данилевский писал: «Задача мировой гармонии – космоса, и труднейшая ее часть – задача гармонии органического мира. Решить ее нам не удастся, хотя бы нам удалось сделать открытия в сто раз (более) изумительные, чем наши паровые и электрические двигатели, чем телефоны и фонографы, хотя бы мы научились переноситься с планеты на планету, хотя бы удалось искусственно произвести самые сложные органические вещества и даже заставить комбинироваться материю в живые органические клеточки...».

А сто лет спустя другой ученый, Тейлор утверждал: « В общем и целом эволюция остается не менее загадочной, чем она была до создания Дарвиным своей теории». Еще один ученый, советский академик Л.И.Корочкин, писал: «Кроме всего прочего, не следует все же отрицать духовное начало как нечто самостоятельное, как фактор не поддающийся (пока, во всяком случае) сведению к чисто материальным процессам ...».

В трудах и странствиях

«Россия и Европа» и «Дарвинизм» отнюдь не охватывают всей деятельности Николая Яковлевича. Жизнь его прошла в непрерывных трудах. Следовавшие одна за другой, начиная с 1853 года, многолетние экспедиции по исследованию состояния рыболовства на Крайнем Севере и на Юге страны. Страхов насчитывает их девять и отмечает: «Все действующее здесь законодательство по части рыболовства принадлежит Николаю Яковлевичу, труд огромной важности по своей пользе и классический по выполнению». В 1879-1880 годах Николай Яковлевич исполнял должность директора Никитского сада. К этому времени относится открытие им филоксеры в виноградниках Крыма. Его назначили председателем Крымской филоксерной комиссии, ион занимал эту должность до конца жизни.

Кроме этих практических дел, им написано и опубликовано около 50 статей на естественно-научные, политико-экономические и историко-политические темы.

Родился Николай Яковлевич 28 ноября 1822 года в селе Оберец Орловской губернии. Его отец Яков Иванович Данилевский (1789-1855) с 1812 года был на военной службе, участвовал в войне с Наполеоном, во взятии Парижа, в Севастопольской кампании, был генералом и кавалером многих орденов. Мать Дарья Ивановна – из Орловских дворян Мишиных.

Образование Николай Яковлевич получал в частных пансионах России и за границей, окончил полный курс Царскосельского лицея, затем занимался на естественном факультете Петербургского университета.

К.Н.Леонтьев. который личное ним знаком не был, писал, что Данилевский, как слышно было про него, человек нелюдимый. Этот его отзыв не совпадает с характеристикой людей, которые знали Николая Яковлевича лично. Н.Я.Страхов пишет, что первый раз увидел его в университетском коридоре: «Между студентами вдруг пронесся говор: «Данилевский, Данилевский» и я увидел, как около высокого молодого человека, одетого не в студенческую форму, образовалась и стала расти большая толпа. Все жадно слушали, что он говорит; ближайшие к нему задавали вопросы, а он отвечал и давал объяснения. Дело шло о бытии Божием и о системе Фурье».

По словам Ф.М.Достоевского, он был «отчаянным фурьеристом» и посещал кружок Петрашевского. Летом 1849 года был арестован по делу Петрашевского и сто дней провел в крепости. На следствии он объяснил, что в последние годы надолго отлучался из Петербурга, и у Петрашевского не бывал. Кроме того, в записке он ясно изложил систему Фурье и показал, что она не содержит ничего революционного и противорелигиозного. В мае 1850 года его выслали в Вологду, и это его пребывание в северном краю прошло красной нитью через всю его жизнь.

В Вологде в то время губернатором был Степан Григорьевич Вальховский, а губернским Предводителем дворянства Павел Александрович Межаков. Оба отнеслись к ссыльному Данилевскому очень благосклонно. Николай Яковлевич особенно сдружился с сыном Межакова, Александром Павловичем, несмотря на десятилетнюю разницу в возрасте. Несомненно, что этой дружбе сильно способствовала общность их интересов. Александр Павлович был страстным исследователем растительного и животного мира родного края. Его научные работы нашли признание в том, что он был избран действительным членом Императорского Русского географического общества, а также Московского общества испытателей природы и Общества акклиматизации. Свои опыты по акклиматизации он проводил в своем поместье в селе Никольском в саду-дендрарии, разбитом еще его дедом во второй половине XVIII века, а также в специально построенных оранжереях. Николай Яковлевич часто гостил в Никольском.

В Вологде он начал свою научную деятельность, написав там две большие статьи: «Статистическое исследование о движении народонаселения в России за 1846 г.» и «Климат Вологодской губернии» – обе были награждены – одна золотой медалью, другая Жуковскою премиею.

В Вологде он и женился 29 сентября 1852 года. Его женой стала вдова генерал-майора Вера Николаевна Беклемишева, урожденная Лаврова. Он любил ее уже несколько лет, но предложение сделал только за два дня до ареста.

Памятником дружбы Данилевского и Межакова остались несколько писем Николая Яковлевича. Они интимны и позволяют судить о чисто человеческих качествах Николая Яковлевича. Но из них также видно откуда произошли два его главных труда: «Россия и Европа» и «Дарвинизм». Письма относятся к 1853-1855 годам. В ноябре 1852 года его перевели в Самару и зачислили переводчиком губернского правления. В первом письме Данилевский сообщил, что ему предложили участвовать в Каспийской экспедиции по изучению рыболовства и он согласился: «иначе поступить было мне невозможно, потому что это может послужить к совершенному моему освобождению. Кроме этого, ведь любопытно побывать и на Кавказе, и в Астрахани, и при устье Эмбы в Киргизской степи на казенный счет... Конечно, собирая статистические данные, я не упущу из вида и собирание растений».

Николай Яковлевич знал, что Александр Павлович уже много лет собирает гербарий (после его кончины он был передан в Императорский Ботанический сад) и проявлял большую заинтересованность в этой его работе: «И так, готовьте и вы бумагу, и вашему гербарию предстоит немалое приращение». И далее: «В Самаре всегда удобно заводиться цветами, на барках привозят их множество и весьма дешево продают. Мы даже купили их на 17 целковых, по списку вы можете судить, что все растения хорошие». Он обещает прислать семян для сада, «ежели только смогут перенести Никольский климат». В конце обычная приписка: «Прошу вас засвидетельствовать мое глубочайшее почтение Павлу Александровичу и уверьте его, что я всегда буду помнить то расположение, которым имел счастие от него пользоваться. Время, проведенное в Никольском, я в своей памяти всегда буду относить к приятнейшим в моей жизни».

В следующих письмах нашли отражение трагические события в жизни друзей. А.П.Межаков, был женат на Юлии Францовне, дочери известного в Петербурге и Москве французского эмигранта Франциска Тирана, поступившего на русскую службу. Юлия Францовна была не только нежной женой и матерью, она разделяла и научные интересы мужа. Ее смерть в мае 1853 года была для него очень тяжелым ударом. В письме от 1 июня 1853 г. Николай Яковлевич пишет: «Милый и дорогой Александр Павлович, дурные вести, говорят, скоро идут и еще прежде письма Вашего узнал я от Вальховских о постигшем Вас несчастии. Не писал к Вам, потому что не знал как писать: утешать нельзя, потому что утешения нет, одно время может только ослабить горечь. Можно разделить горе и вы конечно были уверены в участии, принятом не мною одним, а всеми нами. Все мы приняли известие о кончине Юлии Францовны, как известие о смерти самого близкого родственника. Я имел случай довольно хорошо узнать Юлию Францовну. Вера же Николаевна мало знала, но успела много полюбить...».

В конце того же месяца он написал другое письмо: «Дорогой друг мой Александр Павлович, стараясь хоть немножко развлечь Вас моими письмами в постигшем Вас несчастии, мог ли я думать, что сам я был близок к той же участи. 10 июня в 8-м часу утра скончалась Вера Николаевна от холеры, принявшей такой скрытный и необыкновенный этой болезни характер, что ни она сама, ни мы все окружавшие ее не могли даже предполагать в ней ничего опасного. Уверенности полной в смерти ее не имел я до самого последнего движения ее, так что даже не успел с ней вполне и окончательно проститься. Если вы знали как я любил ее, что девять лет все мои чувства, мысли и надежды относились к ней, имели ее как цель и что я пользовался так долго ожидаемым счастием только девять месяцев, вы поверите мне, что я остался совершенно без цели в этой жизни. Ежели бы я говорил это в отчаянии, вы по справедливости могли бы усомниться в истине моих слов, но я пишу их с полным хладнокровием и обдуманностью. По характеру я не способен к отчаянию и теперь, когда все прошло, скажу вам искренно, что как любовь моя, так и горе мое при всей силе их – оставались всегда сознательными и обдуманными. Поэтому прошедшее ручается у меня за будущее, да я и желаю, чтобы было так.

Понесенная мною потеря вполне показала мне тщету всего, кроме христианских убеждений, ибо они одни, когда все потеряно здесь, дают надежду на возвращение всего там в лучшем и совершеннейшем виде...»

В последующих письмах он снова и снова возвращается мыслями к Вере Николаевне: «Поездки насильно отрывают меня от самого себя, ужасно возвратиться в прежнее одиночество, не освещенное даже надеждою после как сон пролетевшего 9 месячного счастья. Бог даст по окончании экспедиции побываю я к Вам. Потому что Ни Кольское одно из тех мест куда меня наиболее тянет...»

Каспийская экспедиция 1853-1857 годов проходила под руководством выдающегося естествоиспытателя Карла Эрнста фон Бэра. Официальная цель экспедиции – изучение рыболовства в Волго-Каспийском бассейне. Бэр, однако, считал необходимым провести комплексное исследование важнейших физико-географических районов, в которых работала экспедиция, и с этой целью значительно расширил программу, включив в нее сбор документальных и коллекционных материалов, знакомство с бытом местного населения и т.д. Экспедиция стала прекрасной школой для ее участников, которые сохранили интерес к рыбохозяйственным проблемам на всю жизнь. Н.Я.Данилевский был главным помощником Бэра, и его роль в экспедиции была такова, что некоторые историки науки называют ее экспедицией Бэра – Данилевского.

Николай Яковлевич относился с глубочайшим уважением к Бэру и испытывал огромный интерес к его трудам, занимаясь переводами его статей на русский язык. В своем «Дарвинизме» он также постоянно ссылался на него, называя его великим ученым и корифеем науки.

В письмах Николая Яковлевича довольно подробно отражены и его занятия в экспедиции. Так, 27 сентября 1853 года, по возвращении из очередной поездки, он пишет: «Волга при впадении своем разветвляется на бесчисленное множество рукавов, которые верно нигде не описаны и ни на какой карте не изображены. От восточного рукава ее до крайне западного 200 верст, от Астрахани до моря 90 верст. Этот треугольник называется устьем Волги, в котором 180 (квадратных) миль...».

Возможно под влиянием Николая Яковлевича, А.П.Межаков в эти годы тоже начал заниматься изучением рыбных промыслов в родном краю. В «Вестнике Императорского Русского географического общества» за 1855 год помещена его наиболее известная в настоящее время статья «Кубенское озеро и его рыбные промыслы». В процессе работы он обнаружил рыбку, которую местные рыбаки называли нельмушкой. Он сообщил об этом Данилевскому, тот ему отвечает: «Я говорил Бэру о Кубенской нельмушке, он просил меня выписать ее из Вологды ... Он говорит, что Сибирская нельма и Волжская Белая рыбица одно и то же, о Волжской же замечает, что не знает куда ее отнести. Сделайте милость, пришлите этих 3-х рыб по экземпляру (Нельмушки можно и больше) замороженными и уложите так, чтоб плавники как можно менее пострадали. Ежели будете сами, то нельмушки захватите с собою в спирту. Хотел я Вам послать растения (живки), но экземпляры были столь огромны, что на почте их наверное бы изломали бы. Из замечательных предметов, которые мы видели, я еще кажется не писал Вам о фламинго..».

Николай Яковлевич приглашал А.П.Межакова побывать в их экспедиции: «Приезжайте, и вы на свою долю получите черепах, разного рода ящериц (в спирту), тарантулов и скорпионов ...». Но из этого ничего не получилось: «В конце марта (1854) пустимся мы в путь – и Бэр ни под каким видом не согласится, чтобы вы или кто бы то ни был посторонний экспедиции сопутствовал нам. Хотя ему бы это ровно ничего не значило, тем более, что берем целый пароход. Из Дерпта многие молодые ученые просили его позволить им на свой счет сопутствовать экспедиции. Ни под каким видом не согласился...».

Последнее из сохранившихся писем написано 20 февраля 1855 года: «Срок моего пребывания в составе экспедиции оканчивается в июне ... Возможно мне придется воротиться в Самару нынешним летом. В таком случае непременно пойду в военную службу, смерть хочется подраться с вашими прежними друзьями англичанами и моими французами, сукиными детьми; такая теперь славная и святая война, что совестно будет в глаза другим глядеть, ежели не участвовал в ней, не будучи удержан ни семейством, ни другими обязанностями. Может быть впрочем, что мне придется опять отыскивать древнее русло реки Аму-Дарьи и проследить его как можно далее внутрь страны – от этого нельзя уже будет отказаться. Бэру этого хочется, но едва ли согласятся в настоящее время на какие-либо новые расходы. Напишите, как в Вологде насчет ополчения, кто поступил в него из знакомых – вы видите, что я весь в политике – что же делать, теперь времена такие ...».

Известно, во всяком случае, что в ополчении участвовал А.П.Межаков. По возвращении в конце 1856 года он продолжил работу по сбору материалов о рыбных промыслах на реках Шексне, Ковже, Ковженском озере, Бел-озере, на реке Вытегре, озерах Воже и Лаче. Однако, эту работу ему не суждено было завершить, он скончался 2 июня 1859 года в возрасте 47 лет.

Данилевский же продолжал работать в Каспийской экспедиции до 1857 года. Не раз он предпринимал и самостоятельные поездки, среди них – в 1856 году на реку Урал. По итогам этой поездки 10 февраля 1858 года он сделал сообщение в Императорском Русском географическом обществе (ИРГО): «Г.Данилевский умел в кратком обзоре сгруппировать все разнообразные факты естественно-исторические, экономические и административные, относящиеся к его предмету, и сосредоточил внимание слушателей преимущественно на внутреннем экономическом быте Уральского казачества и весьма любопытном обширном устройстве общинного владения их и пользовании рыбными ловлями... Он был избран единогласно действительным членом ИРГО».

Привязанность Данилевского к Никольскому с кончиной Александра Павловича Межакова не угасла. Зимою 1860 года он приехал туда и сделал предложение дочери своего друга, Ольге Александровне, а затем отправился в свою очередную экспедицию, которую сам теперь и возглавил, для исследования рыболовства в Белом море и Ледовитом океане. Он переписывался с невестой, но эти письма не сохранились. Свадьба Николая Яковлевича и Ольги Александровны состоялась 1 5 октября 1861 года. Экспедиции, другие его работы, напряженная литературная деятельность не мешали ему и впредь с семьей время от времени навещать Никольское. Там долго сохранялась о нем память, как о добром барине, изучавшем растения.

В 1867 году Данилевскому представился случай купить продававшееся недорого имение Мшатку на Южном берегу Крыма. Там он построил небольшой дом и разбил огромный сад; там он жил во время, свободное от экспедиций, там писал «Дарвинизм». Туда приезжали навестить его многие известные люди того времени, там несколько раз гостил Н.Н.Страхов. 19 марта 1885 года в Мшатку приезжал, чтобы познакомиться с Данилевским, Лев Николаевич Толстой. Страхов писал ему в связи с этим: «Большая, пребольшая была для меня радость, что вы познакомились с Л.Н.Толстым. Он писал мне, что вы ему очень полюбились, да и Ольга Александровна также. Сейчас буду писать к нему и передам ваш отзыв; впечатление ваше я вполне понимаю и считаю совершенно правильным. Он чудесный человек ...»

Лев Николаевич приглашал Николая Яковлевича и Ольгу Александровну к себе в Ясную Поляну. Однако их знакомству не суждено было продолжиться. Спустя более чем двадцать лет 18 июля 1906 года Д.П.Маковицкий записал в своем дневнике: «Лев Николаевич вспоминал, как был у Данилевского, друга Н.Н.Страхова, автора «России и Европы», в 20 верстах от Симеиза. Ехал верхом с провожатым – татарином. Месяц. Настало затмение. Лев Николаевич не знал, что оно должно быть».

В сентябре 1885 года, несмотря на болезнь сердца, Николай Яковлевич предпринял поездку для исследования уменьшения рыболовства на озере Гохче. На обратном пути, в Тифлисе у него случился сердечный припадок, от которого он и умер 7 ноября 1885 года.

По своему служебному положению он был в то время тайным советником, членом Совета министра государственных имуществ. Его похоронили в Мшатке; в 1910 году рядом с ним была похоронена и Ольга Александровна. Ныне место, где они погребены, заасфальтировано, там спортивная площадка.

Н.Н.Страхов писал о нем: «По личным своим качествам Николай Яковлевич представлял высокое явление. Это был человек огромных сил, крепкий телом и душою, и притом такой ясный, чистый, чуждый зла и малейшей фальши ... Он принадлежал к числу тех, кого можно назвать солью земли русской ...».