Л.Андреевский. Очерк крупного крепостного хозяйства на Севере XIX века

. – Вологда, 1922

ПРЕДИСЛОВИЕ

В революционные 1918/1919 годы из с. Никольского был привезен в Вологодскую Публичную Библиотеку усадебный архив помещиков Межаковых, отысканный по обертке, в которой была получена частным лицом из местной лавочки какая-то провизия.

С любезного разрешения председателя правления библиотеки, В. Н. Ельцова, автор приступил к разбору архива с. Никольского и составлению описи. Нельзя сказать, чтобы архив хорошо сохранился и был полным. Многое из него исчезло, некоторые дела лишены то начала, то конца, рядом с документами полными встречаются и отрывки дел, или отдельные записи, связь которых с другими документами установить невозможно; наряду с подлинниками, или официальными копиями, подшиты в дела и черновые наброски, а многие из отчетных книг не сохранили хронологического преемства. Однако, по мере разбора архива постепенно открывалась, хоть и не в такой степени, как это было бы желательно, но все же достаточно полная картина крепостного хозяйства 19-го века в одном из крупнейших поместий Вологодской губернии.

На очередь становилась задача, как передать содержание архива, не издавая самих материалов, путем ли составления подробной описи документов, или путем литературной обработки, при которой в связном и систематическом виде предстали бы данные архива. Ограничиться одной описью мешало то обстоятельство, что содержание многих документов, например, книг хлебных, кассовых, особенно «журналов», не могло уложиться в опись в достаточно полном виде. Можно было дать наименование такого документа и привести образцы записей в нем, но не представлялось возможным без составления отдельных таблиц и подсчетов передать все его содержание. А такие таблицы и производство подсчетов необходимо предполагали комбинирование документов, связывание их между собой, т. е. приводило к литературной обработке.

Учитывая к тому же значение межаковского архива для местного краеведения и малую документальную изученность хозяйственной жизни России в 19-м веке, автор решился опубликовать предлежащий очерк одного из крупнейших северных помещичьих хозяйств, как материал по истории крепостного хозяйства, конкретизирующий общие теоретические положения исторической науки по крепостному хозяйству 19-го века.

Говоря о малой сравнительно изученности истории России 19-го века, Д. Д. Кизеветтер картинно выразился, что до сих пор изучался преимущественно административный механизм императорского периода нашей страны, «освещена крыша здания, но стены и фундамент остаются еще в глубокой тени и лишь в виде отдаленно слабого, маловнятного шороха доносятся до уха изследователя отголоски той жизни, которая таилась в этих стенах и под этой кровлей» 1). ( 1) А. Кизеветтер. Исторические очерки; стр. 267. М. 1912.)

Быть может, страницы очерка звучнее и явственнее передадут отголоски жизни северной барской усадьбы, чем простое описание архива. Во всяком случае автор надеется, что некоторые данные его работы дадут материал для последующего изучения истории народного хозяйства на Вологодском севере 19-го века.

Сжатая характеристика документов, давших материал автору, приводится в тексте очерка в надлежащих случаях; ссылки на документы делаются по описи архива.

Условия техники современного печатного дела не позволили, к сожалению, оживить текст имеющимися снимками внешнего вида с. Никольского, бывшего убранства барского дома и т. п. Краткое же описание этой усадьбы с художественной стороны интересующиеся найдут в книге Г. Лукомского «Вологда в ее старине».

В заключение автор считает долгом принести свою благодарность председателю правления Вологодской Публичной Библиотеки В. Н. Ельцову и его сотрудникам за неизменно внимательное отношение и помощь в работе предоставлением необходимых книг, справок и помещения при разборе архива.

И. Н. Суворову автор обязан был возможностью ознакомиться с делом об убийстве А. Межакова по документам Вологодского Губернского архива.

Автор.
г. Вологда. Октябрь, 1921 года.

Очерк крупного крепостного хозяйства на Севере

Село Никольское, одна из наиболее богатых в свое время усадеб Вологодской губерния, находится на р. Уфтюге, верстах в 12 к северу от, Кубенского озера. Ближайший уездный город Кадников отстоит от усадьбы верст на 70, а губернский центр – верст на 80.

В общем это довольно глухой угол губернии даже в наши дни, хотя и находится на удобных водных путях, которые через Кубинское озеро ставят его при навигации в связь с Сухоной и Сев. Двиной, с одной стороны, и с Мариинской системой с другой. Самая местность, где расположена усадьба, не отличается красотой. Значительные пространства заболоченной приозерной низменности окружают село, почему, вероятно, поместье это и звалось в отличие от соименных сел также Никольское – Заболотье.

Насколько удалось выяснить, село это упоминается в документах начала 17-го века. Перечень документов, относящихся к Вологодскому краю и хранящихся в Московском архиве мин. юстиции1) (1. См. Вологодская Старина, сборник И. К. Степановского, стр. 489.), содержит в себе «список 1615 года с дозорной книги поместных земель в с. Никольском-Заболотье с деревнями и пустошами, письма и дозора Ив. Путятина и подъячего Ив. Гогарова,* и ряд переписных и писцовых книг по волостям этого района. Однако, не имея пока возможности использовать названные документы 17 века, мы вынуждены ограничиться теми материалами, какие содержатся в усадебном архиве Межаковых. Относительно перехода села Никольского-Заболотья во владение этой фамилии некоторые сведения, правда очень скудные, дает черновая родословная запись и объяснение к ней. Документы же, характеризующие самое хозяйство в с. Никольском, относятся к времени с конца 18 века до отмены крепостного права.

7130 года (1622) в Вологодском уезде, в дачах, назначено было 270 четвертей 2) (2. Сведения о родоначальниках Межаковых приводятся на основании текста объяснения к родословной таблице, нашедшегося в вотчинном архиве. Проверить эти данные по изданным источникам и справочникам нам не представилось пока возможным, равно как и получить выписки из писцовых книг по Волог. губ. Четверть в старину составляля поземельную меру, именно такую площадь земли, на которой можно было звысеять 1/4 бочки зерна.) поместья казацкой службы атаману Филату Васильеву сыну Межакову, которому по окладу причиталось 800 четвертей. Атаман этот командовал отряцом казачьей конницы в период смутного времени, и особенно отличился в бою 22 августа 1612 года, когда ополчение Пожарского старалось отразить попытку гетмана Ходкевича пробиться в Кремль для соединения с осажденными там поляками. В этот день по словам историка 3) (3. См. у С. М. Соловьева, История России, кн. 2-ая, т. VIII, стр. 1030.), ополчение Пожарского, стоявшее на левом берегу Москвы-реки, подле Новодевичьего монастыря, после семичасового боя было уже отброшено к Чартольским воротам и едва могло отражать натиск поляков, а ополчение Трубецкого – на другом берегу реки, у Крымского двора, находилось в бездействии, и спокойно смотрело на битву. Не смогли, однако, спокойно смотреть головы тех сотен, кои отделены были к Трубецкому из ополчения Пожарского, и двинулись за реку на выручку своих; их пример увлек к некоторых казаков, в том числе Филата Межакова. Эти атаманы казачьи также пошли за реку, крича Трубецкому: «от вашей ссоры московскому государству и ратным людям пагуба становится!». Приход свежих сил решил дело в пользу Пожарского, гетман Ходкевич был отброшен к Поклонной горе, а пытавшиеся сделать вылазку Кремлевские поляки оказались побиты и потеряли знамена. Услуга, оказанная Филатом Межаковым, в числе других атаманов, новой России, возможно, и была учтена назначением ему поместья.

За сыном этого Филата Иваном Межаковым, по словам Объяснения к родословной Межаковых, по писцовым книгам 136, 137 и 138 года было зоместье в Вологодском уезде, в волости Никольского Заболотья, в с. Никольском. Поместье это увеличилось при внуке Филата, Владимире Ивановиче Межакове, которому за верную службу во время мятежа и нестроения в Москве была дана 14 мая 1683 года от царей Иоанна и Петра Алексеевичем жалованная похвальная грамота, а из поместного ево окладу с 900 четвертей пожаловано в вотчину в Вологодском уезде, в с. Никольском, деревнями»1) (1. Из Объяснения к родословной таблице рода Межакоаых. Межаковы записаны были также и-р родословных книгах Костромской губ., в начале 17 века.).

Один из сыновей Владимира Ивановича, именно Федор, имея от природы поврежденную ногу, воинской службы нести не мог, а находился «в Важеских дворцовых волостях комиссаром» и имение за ним было покупное.. Так как старший сын Федора, Василий Межаков, был убит во время приступа к Очакову, в войну при Анне Иоанновне, то другой его сын Михаил Федорович, служивший в армейских полках и при подушном сборе в Вологде, сосредоточил в своих руках наследственное имение после отца своего и убитого брата, а также дедовское и свое покупное. К нему, к его рукам стеклось имение всех Межаковых, после Филата Межакова, к тому времени умерших без потомства. Что представлял из себя Михаил Федорович Межаков, нам говорит указ об его отставке, данный в 1761 году из государственной военной коллегии, за подписью ген.-фельдмаршала кн. М. Трубецкого 2) (2. По описи архива № 3.). В армейской военной службе М. Межаков находился с 1729 г., «был в походах и на баталиях в 734 году», в Польше – в 736 году, при взятии Перекопа, под Очаковым, в днестровском и хотинском, «в финляндском на галерах на баталии, и в Швеции до Норкопинга», а к 749 году,. т. е. через 20 лет службы, имел «застарелую цинготную болезнь, слепой почечуй и эпохондрию великую-одышку, в скорбутике весьма болен и част(r) золотая жила и из ушей худая материя течет». К полевой службе поэтому он был признан негодным и определен к подушному сбору в Вологодской провинциальной канцелярии. При подушном сборе в Вологде с 752 по 758 год он «находился добропорядочно», начетов и челобитчиков на него не было, а «в приходе у него подушных и прочих денег было 478,824 р. 68 1/2 к.». Прося начальство, «чтоб от службы отставя и наградя чином, отпустить в дом на его пропитание», показал, что от роду ему 52 года, а испомещен в Вологодском и Белозерском уездах, и крестьян за ним 100 душ. Просьба Межакова была уважена и он отпущен был в дом на его пропитание «с награждением пример-маеорского чина». Однако, болезнь и слабость сил не помешали ему исправно вести свое хозяйство, которое все расширялось1) (1. См. ряд купчих и закладных, совершенных М. Ф. Межаковым и его женой, по описи архива.). Доказательством того, что М. Межаков был хорошим хозяином может, до известной степени, служить аттестат, выданный на его имя сенатором, ген.-адьютантом е. и. в. кн. Михаилом и генерал-майором кн. Алексеем Волконскими, засвидетельствовавшими в 1768 году, что М. Ф. Межаков вполне добропорядочно находился по именному его величества указу при опекунстве над имением графов Бестужевых-Рюминых. Всего же лучше хозяйственные способности М. Межакова характеризуются тем, что к 1783 году у него оказалось во владении 1121 душа крепостных и недвижимое имение, заключающееся в 41 селении, если считать лишь имение в Вологодском и Кадниковском уездах2) (2. В волостях Никольского-Заболотья, Уфтюжской, Двиницкой, Сямской, Лещевской, Васьяновской, Кумзерской, Кубенской, Маслецкой, Богословск,-3аболотья и в Ивановых слободках. См. разд. акт между Александром и Вас. Межаковыми.). Покупая и продавая недвижимости, ссужая деньгами под залог недвижимостей и крепостных, и за %%, вообще ведя свои дела, о которых, к сожалению, в архиве сохранилось мало данных, Михаиле Федорович Межаков входил в соприкосновение с разными крупными людьми его времени, заметными в Москве и Петербурге по их состоянию и влиянию. Среди его контрагентов по переходу недвижимостей мы находим: флиг.-адьютанта С. С. Фон-Миниха, кн. И. Вадбольского, вдову ген.-аншефа Волкову, Нероновых, гр. Строганова и других-из столичной знати, а из местных именитых людей: кн. Дябринских, Олешевых, Левашовых, Ендоуровых. Сына своего Александра он женил на дочери Михаила Борисовича Неронова. Варваре Михаиловне, за которой в приданое пошло разного имущества тысяч на восемь, да кроме того недвижимое имение в Спасском уезде Рязанск. губ., село Деревенское, с 464 душами и полотняной фабрикой, приносившей в год около 8 тыс. руб. дохода. Правда, отец Варвары Нероновой, сын Бориса Ивановича Неронова, интенданта дворца при Петре Великом, к 1784 году уже разорился3) (3. Из прежде бывших у него 3000 душ крепостных осталось лишь несколько сот и долги. Упоминание о Б. И. Неронове см. в «Описании записных книг и бумаг старинных дворцовых приказов» у А. Викторова, вып. II, стр, 576.), но все же был человек не без влияния и связей. Раззорился же он оттого, что, как он сам пишет Екатерине II, имел несчастие быть отцом пяти безпутных сыновей, слух о безпутстве которых прошел во все пределы Российской Империи, и от которых он просил Екатерину оградить его имущество и жизнь, представляя при этом акт раздела его имущества между дочерьми. Акт этот Екатериной был утвержден, и именно по этому акту к Варваре Межаковой отошло указанное выше имение в Рязанской губернии.

В каком году умер Михаиле Межаков сведений не имеется, но из обзора хозяйственных книг, регулярной записи посева и умолота хлеба, заведенных сыном его Александром Межаковым, можно с большой уверенностью заключить что новый –владелец вступил в управление имением в 1784-1785 году.

Александр Михаилович, невидимому, круто взялся за свое хозяйство и повел его широким размахом. Через 10 лет в его имении утроилось количество рогатого скота и почти в два раза увеличилось количество высеваемого хлеба4) (4. Следует иметь при этом в виду, что в 1787 году А. Межаков купил у вдовы Шереметевой за 56,680 руб. село Чирково с деревнями, где находилось по межеванию 1801 г. в окружной меже 5,203 дес. 1672 саж. земли удобной и 214 дес. 1268 саж. неудобной. На месте дер. Чирковой, находящейся на левом берегу р. Кубины против с Устья, по народному преданию, было местопребывание князей Заозерских. Здесь будто бы находились их дворы и терема. Говорят, что здесь жил последний князь Заозерский, лишенный владений царем Иваном III, Дмитрий Васильевич. (См. сборник И. Степановского «Вологодская Старина», стр. 430.).). Но он не только расширял свое сельское хозяйство, а и вообще проявлял большую хозяйственную деятельность. Так, в архиве сохранилось дело о взыскании с купца Митрополова 10000 руб., данных ему под залог 1/4 части Сереговского соляного завода. Дело это тянулось более 10 лет, вызвало ряд сенатских решений и борьбу А. Межакова с Вологодским губернским правлением, явно взявшим под свое покровительство купца Митрополова. Губернское начальство поплатилось за это покровительство, по решению сената, начетом на губернатора, членов правления, членов городового магистрата и полицию. Откупное винное и соляное дело, фабрика полотна также привлекали внимание А. Межакова1) (1. Челищев в своем «дневнике» (стр. 217) упоминает, что А. М. Межаков, секунд-майор, в 1791 году был советником Вологодск. уголовн. палаты.). В 1790 году он поручился за купца Сивцоаа, откупщика питейных сборов в Вологод. губ., при заключении последним контракта с казной на выварку соли из казенной трубы Дедихи в Тотьме. Этот же купец, совместно с Тотемским купцом Пономаревым, брал на себя и поставку соли в города Устюг, Вельск и Никольск. Когда эти контрагенты казны оказались неисправными и дело добычи соли на Дедихе стало падать, А. Межаков вступил в дело вместо Сивцова и направил в Тотьму своего приказчика. Но солеварение шло плохо, и Межаков уклонился от этого дела. Ведя же дела совместно с Сивцовым, он, как видно из заявления Сивцова Вологодскому наместническому правлению2) (2. См. по описи архива № 92-19 – «касательно до содержания Никольских питейных сборов, то всякое по оному сбору производство имею я капиталом подписавшегося по мне поручителя г. надв. сов. А. М. Межакова, как равно и дом в г. Никольске под питейную контору и разной для служителей скот куплен и всякое при конторе заведение учреждено капиталом его же г. Межакова».), принимал более близкое участие в питейном откупе, а в 1798 г. заключил с государственной камер-коллегией контракт о поставке вина в течении 4-х лет в Вологодский окружной винный магазин из своего винокуренного завода при селе – Никольском, на сумму 34 тыс. руб. в год (по 1 р. 70 к. за ведро вина). Винное дело приносило известный доход помещику, и в 1800 г. А. Межаков пишет «другу» своему М. Ф. Сивцову в Кунгур о намерении «на будущие 4 года взять в содержание всю Вологодскую губернию, равно как и поставку вина на всю, чего ради и построить вновь большой винокуренный завод на Волге в дачах зятя [моего] кн. Николая Андреевича Засекина» 3) (3. См. опись – № 92-5). Так как такие предприятия требуют людей опытных, а сам помещик нужным опытом не обладал, то он и просил Сивцова приехать для налаживания дела. Приехал или нет Сивцов, и взял ли А. Межаков поставку вина на всю губернию, сведений не имеется, но из разных документов явствует, что винный завод в Ярославском районе у Межакова имелся, совместно с кн. Засекиным.

В следующем, 1801 году, помещиком было заключено условие с уроженцем гор. Орши, евреем Зальманом Лейбовичем, который взялся выстроить под с. Новым, на речке Шоинге, верстах в 15-ти от Никольского завода, второй винокуренный завод, и выкуривать на нем от 5 до 10 тыс. ведер в год. 4) (4. Подробнее о винокурении см. ниже.)

Кроме винокуренных заводов в имении существовал также конский завод. Определить точно время возникновения нам не удалось, но в архиве вотчины нашлись «списки конскому заводу» 1806, 1808, 1810, 1811 и 1840 годов, а в приходо-расходных книгах первого десятилетия 19 века встречаются указания на продажу в Ярославль, Москву, Петербург и на местные конские ярмарки дорогих, по 500-600 руб. лошадей.

Лишь только в 1805 г. было опубликовано предварительное положение о земских денежных повинностях», А. Межаков представил губернскому правлению свои кондиции на откуп в содержание по вологод. губ. лошадей по почтовым станциям. Прямых указаний на то, что кондиции Межакова были приняты, мы не нашли, но косвенным образом различные приходо-расходные записи убеждают в существовании такого контракта 1) (1. Например .журнал» 1812 г.: «получено с Потаньки в задаток за тройку, по подряду на станцию-100 руб.» или статья прихода от 2 окт. 1813 г.: «принято Портянкою из Губернаторской канцелярии ямщичьих-215 руб.»). Что представляли из себя эти кондиции, можно видеть из проекта подряда и следующих данных. К 1805 году существовали в Вологодской губ. следующие тракты: а) Вологда-Петербург, б) Вологда-Москва, в) Вологда-Архангельск, г) Вологда-Устюг, д) Устюг-Устьсысольск, е) Устюг-Красно-борск, ж) Устюг-Лальск, з) Устюг-Никольск и кроме того в Никольском округе тракт на Вятку. На трактах этих находилось 72 станции и содержалось 718 лошадей. На всех этих станциях А. Межаков обязывался « своим коштом» поставить указанное число лошадей, потребное число зимних и летних экипажей с упряжью, а также подходящих по возрасту и .исправностью» ямщиков. Получать за это он желал, «расчисляя на 718 лошадей, на каждую лошадь по 395 1/2 душ., с каждой души по 40 коп.» в год, или иначе по 158 руб. 20 коп. за каждую поставленную лошадь. Таким образом вся сумма подряда определялась в 113.587 руб. 60 коп., которые Межаков должен был получать из волог. каз. палаты в два срока, приспособленные к оборотам сельского хозяйства, 1 апреля и 1 ноября. 2) (2. Из приведенных данных можно видеть существование в губернии двух центров: Вологды и Устюга и наличие в губернии около 284 тыс. душ., на которые падала разверстка земских дорожных сборов.) Обезпечить свой подряд он предполагал закладом казне пяти крепосных душ и своего каменного дома в с. Никольском, оцененного в 50.000 руб.

Среди различного рода хозяйственных записей 1806-1809 г. г. встречаются указания на существование в имении черепичного завода, но как размеры завода, так и условия его работы установить не удалось. Упомянуть же и об этом заводе для полноты характеристики хозяйства при Александре Межакове казалось необходимым.

Понятно, что такой сравнительно крупный хозяин-помещик мог иметь и на самом деле имел значительные для того времени денежные обороты. Читая «журналы» имения, мы находили записи о получении денег, отданных в займы и %% на них, о выдаче денег под векселя и о совершении займов. Чтобы дать представление о размере этих денежных оборотов, сообщаем, что, по нашему подсчету, в 1806 году было получено в уплату от разных лиц 5 197 р. 80 коп., и приблизительно 5300 руб. роздано разным лицам в долг. В следующем 1807 году в получении фигурирует почти такая же сумма, около 5000 руб.

Если помнить, что А. Межаков к началу 19 века владел почти 1 1/2, тысячами крепостных душ, высевал до 800 четвертей ржи, овса и ячменя, имел два собственных винокуренных завода и долю участия в заводе кн. Засекина в Ярославск. губ., кроме того заводы конский и черепичный, являлся откупщиком в винном, соляном и ямском деле Вологод. губ., то его следует признать крупнейшим помещиком губернии в то время. Он и сам сознавал свою хозяйственную силу; дал новое громкое название селу, сделав его из Никольского-Александрополем, (а сельцо Окулининское в честь жены было им названо «Варварино», но после развода с женой разжаловано в Окулининское,) не боялся вступать в борьбу со всемогущими тогда губернаторами и вел жизнь магната. 1) (1. Следует, однако, иметь в виду, что рост хозяйственного благополучия сопровождался и ростом задолженности имения, так что, по существу, все преуспеяние было кажущимся. Такова была общая судьба крепостного хозяйства в России и Никольское не представило исключения.)

Когда был выстроен каменный дом в с. Никольском, точно мы не знаем. По стилю (в духе Ринальди) его можно отнести к 80-м годам 18 века 2) (2. См. у Лукомского «Вологда в ее старине» стр. 313.). В 1807-1808 г. под руководсвом какого-то архитектора из Ярославля производились большие работы при доме и возможно, что тогда были выстроены пристройки к дому для картинной галереи, разные службы и конюшня. Самый дом просторный и комфортабельный имел 41 комнату в главном здании. В те же годы начата была и постройка каменной церкви в с. Никольском. Церковь строил и по дому каменные работы производил по договору с А. Межаковым экономический крестьянин вотчины Спасо-Прилуцкого монастыря, с. Коровничья, подрядчик каменного дела Федор Новожилов, с 6-8 мастерами кирпичного дела и 4 мальчиками для носки материала. При работе у церкви все они были на церковном содержании» при работах по дому – на содержании помещика. Плата определялась Новожилову-100 руб., мастерам по 60 руб., а мальчикам по 20 руб.; срок начала работ, когда удобность откроется и барин потребует, а окончание – 14 сент.; в работу вступали, как видно из записей, с 20-х чисел мая. С постройкой церкви дело шло плохо, и в 1815 году пришлось составлять акт о необходимых поправках. По договору П. Межакова 1810 г. с крестьянином с. Прилук, Вологодской округи, Ф. Зевакиным, последний должен был получить 150 руб., пять его рабочих по 80 руб., за время работы с 27-го мая по 14 сент. Кроме этого помещик обязался по контракту выдать рабочим за это время 1 п. 5 ф. масла скоромного и 1 п. 5 ф. масла постного, или деньги из разсчета 32 1/2 к, фунт скоромного и 27 1/2 коп. ф. постного. Интересен и харч, также полагавшийся от помещика, при работе на него, или от мира при работе у церкви, в скоромные дни – говядины по 1 фун. на человека, молока по ведру в день на 6 челов., в постные дни ежедневно гороху и толокна по 1 гарнцу; причем выдача хлеба точно не определялась. Если считать, что работа продолжалась 110 дней, то подрядчик получал 1 р. 36 1/4 коп. вдень, рабочие по 72 коп., плюс хлеб, мясо, масло, толокно и горох в указанном количестве.

Еще ранее построечных работ года за три А. Межаков заключает договор со скульптором Иваном Андреевичем Фохт в Москве, причем Фохт обязуется за взятые 650 руб. доставить в Вологду из Москвы, «два канделябра для подсвешников величиною соответственно месту для сада, гибсовые, Аполлона Бельведерского в колоссальном виде, 4-аршинного, Флору Фарнезскую в рост обыкновенного человека, Венеру Медицею такой же величины, сделать по данному рисунку 2 аттические вазы, каждая в 2 1/2 аршина и 2 кариатиды такой же меры». 3) (3. См. Опись архива № 91-21.)

Для ухода за садом при доме, оранжереей и ананасной теплицей в 1808 году был привезен из Петербурга иностранец Иоган Ренненсберг, 4) (4. Плата ему полагалась: 450 руб. в год деньгами, 3 куля муки ржаной, 1 куль пшеничной, 1-грешневой крупы, 4 четверика яшной, 2 четвер. овсяной, 2 четвер, гороху, 2 четв. ячменя, 1 четв. солоду, 1 1/2 четв. хмеля, 1/2 пуда масла коровьего, 2l/2 п. если, 2 пуда свеч, 3 ведра водки, 6 трехнедельных телят, одна дойная корова на корму помещика.) в распоряжение которого отдана была одна работница и мальчики в обучение. Тому же садовнику предоставлялось приглашать к себе в обучение на своем содержании трех мальчиков со стороны. Кроме ананасной теплицы была в имении и виноградная, за различными же деревьями, семенами и цветами посылались нарочные дворовые люди в Ярославль и Москву, а иногда и в Астрахань.

Дом внутри украшался мебелью, купленной у знаменитого Гамбса в Петербурге 3) (3. По «журналу» 1808 г. – куплено мебели и зеркал у Гамбса на 2500 руб.), или сработанной домашним столяром из черного, красного и розового дерева. Какой-то заезжий итальянец расписывал стены и потолки и, может быть, рисовал картины. Из Москвы дворовым человеком, Афанасьем Шейкиным, были привезены «фортупияны», некий виолончелист, Евг. Иванов, услаждал музыкой господский слух. Был ли оркестр в имении при Александре Межакове мы не знаем, но несколько позже, именно в 1815 году, дальний, бедный родственник Межаковых А. С. Дельбицкий, состоял «капельмейстером при музыке г. Межакова с тем, чтобы обучать музыку инструментальную, духовую и вокальную «за плату 1200 р. в год ассигнац. при готовом столе, освещении, отоплении, квартире и мальчике для услуг. Несомненно имелся в поместьи и свой театр. В первое десятилетие 19 века неоднократно встречаются среди различных записей такие указания: «ездил А. Б. с декорациями в Никольское», «куплено краски для декораций» и т. п. Не нашлось, к сожалению, указаний: кто выступал в качестве артистов, какие пиесы ставились, долго-ли существовал театр?

Само собой разумеется, что в имении находилась француженка, или как ее величают в записях «мамзель», и по-видимому в качестве экономки «Лизавета Карловна». Для ведения многочисленных судебных дел был нанят и служил почти девять лет специальный поверенный, некто г. Малиневич, перу которого принадлежит не мало очень искусно написанных бумаг по различным юридическим вопросам. Сам А. Межаков не прочь был «посудиться», и умел пускать в ход все средства. Для характеристики тогдашних «деловых» сношений позволим себе привести письмо А. Межакова на имя обер-секретаря 4 деп. Сената Петра Афанасьева Репина по делу с купцом Мальцевым. Последний дал Межакову под вексель деньги, которые условился получить в именьи Межакова, но сам в срок не приехал, а послал поверенного. Межаков денег поверенному не заплатил, т. к. тот не имел на руках векселя, и Мальцев вексель протестовал. Сумму капитального долга А. Межаков внес в депозит суда, но спорил против %%, и рекамбио. Дело перешло из палаты гражданского суда в Сенат, и А. Межаков адресовался к обер-секретарю П. А. Репину – со следующей просьбой – «спешу..... возобновить покорнейшую просьбу о неоставлении меня по делам моим в правит, сенате, в департаменте вашем состоящем первое, уже довольно вам известное с господами Митрополовыми, взятое на апелляцию ими Митрополовыми на волог. гражд. палату в неплатимых мне одиннадцати тысячах рублей с рекамбио и проценты. А другое с купцом Мальцевым, по которому отправляю я с почтою в сенат прошение и жалуюсь на губ. правление в лишении меня незаконно права апелляции и хотя вы, м. г. мой, о последней сей просьбе отозвались человеку моему, что она бездельная и не стоит труда, но по пословице: не дорога лодыга, а дорога обида. Почитаю и ее для меня не менее прискорбною, как и первую, ибо... воровски описали у меня несколько душ и дожидали, чтобы я пропустил и чтобы после за 300 рублей, которые я благодаря Бога всегда имею, лишился я из под села моего нескольких душ, а воспользовались бы оными исправник, или заседатель, либо другой кто из судей, а потому и прошу вас..... взять сии дела в експедицию вашу. Сие лояльно меня утешит, что будут они в верных руках...... Теперь упомяну вам и об лошадях, о которых вы ко мне писали. Я уже их приискал и у себя имею, и как полагаю по первому пути сам быть в Петербурге, то и привесть их с собою....» 1) (1. См. инструкцию домовой конторы, по описи № 218.)

Привел ли А. Межаков этих лошадей Репину, не знаем, но дело он все же проиграл.

Для того, чтобы объединить управление всеми делами по своему весьма значительному поместью, А. Межаков, вероятно между 1790 и 1800 годами, учредил особую домовую контору, а составе правителя и трех писцов. Причинами учреждения конторы было то, пишет А. Межаков2) (2. См. опись – № 250, л. 44.), что «большое количество деревень в сей губернии за мною состоит, да и деревни хлебные, а притом в них имеются разные заводы, и обязанности с короною...» В конторе имелось три отделения: коронных дел, тяжебных дел и, наконец, домовых дел. Первое ведало рекрутские отдачи, платежи подушных, поставки вина, уплату %% или капитала по займам в казне и проч.; второе – вело судебные дела, а третье всю переписку по хозяйству именья. О делах контора обязана была делать словесные, или письменные доклады, подавать «мемории», вести окладную книгу всем сборам, приходную и расходную шнуровые книги денежных оборотов. «Доходы» же контора не должна была ни часа не держать у себя, «а тотчас что откудова привезутся, то докладывать и вносить мне, а я принимая в книгах сам отмечать буду», устанавливает помещик. И верно, будучи хлопотливым хозяином, он всюду делал свои пометки в записях; пометки его есть и в приходо-расходных книгах хлеба, в ежедневных, журналах», в книгах полевых работ. Ничто, должно быть, не ускользало от его зоркого взгляда. Обычно книги и журналы сопровождались вступительными и заключительными записями хозяина вроде: «Господи благослови начало лета», «конец лета и благодарение Создателю», с Божьей помощью начали жать рожь» и т. п. Содержалась же вологодская его контора за счет специальных добавочных «конторских» сборов со всех его оброчных вотчин, в размере 1°/о с общей суммы оброка к по рублю с каждого отпускаемого конторой паспорта. «Конторские» деньги мы находим и в 1823 году в расходной книге вотчинных сумм с. Чиркова.

Таким образом, уже к началу 19 века в с. Никольском сложилась обычная, широкая жизнь барских русских усадеб. Старик-хозяин размашисто вел свое громадное хозяйство, сын его служил в Петербурге, в коллегии иностранных дел переводчиком и успел побывать заграницей, дочери были выданы замуж, одна – за кн. Засекина, другая за местного, богатого помещика Засецкого. Однако, на фоне блестящей богатой жизни выступали и темные тени жадности, сутяжничества, легкомысленной распущенности. Большим злом в ходе жизни владельцев Никольского был раздор между Александром Межаковым и его женой Варварой Михайловной, урожденной Нероновой. Тяжба между мужем и женой продолжалась с 1798 г., когда началось дело о разводе, до смерти А. Межакова в 1809 году. Варвара Межакова в 1796 году, после 20 летней жизни совместно с Александром Межаковым, под предлогом свидания с родственниками уехала в Петербург, где, по словам покинутого мужа, «пребывание свое ознаменовала самым постыдным поведением, промотала в 2 1/2 месяца с лишним 20 тыс. рублей», почему мужу пришлось туда приехать и уплатить сделанные ею долги. К 1798 году дело между супругами по взаимным их жалобам было доложено Павлу I, которым и дан был именной указ от 31 июля 1798 г., такого содержания: «Г. действ, тайн. сов. и генер.-прокурор, князь Куракин, по принесенной жалобе от жены кол. сов. Межакова, Варвары Михайловной дочери Нероновой, повелеваем ей объявить, чтоб она в деле своем ведалась судом; имение же Межаковой принадлежащее чрез Сенат отдать в опеку с тем, дабы определя ровную с мужем из доходов ее часть на содержание детей, остающееся затем все отдать ей на прожиток. Пребываем вам благосклонный Павел».1) (1. См. по описи, № 238 – «дело по исковому прошению к. с. В. М. Межаковой на мужа ее к. с. А. М. Межакова об убытках на 84.120 руб.») Но указ-указом, а Варвара Межакова и в следующем году заложила кн. Е. П. Голицыной 100 душ за 8 тыс. рубл. и сверх того выдала заемных писем на 40 тыс. рубл. Муж жаловался и Сенату, и генерал-прокурору Беклешеву и на высоч. имя подавал жалобы, указывая, что жена его расточает имущество свое и детей, а вместе с тем, должно быть принимал все меры, чтобы часть имущества осталась в его руках. Жена жаловалась, что муж «сверх многих оскорблений и побои» захватил себе часть ее имущества и присвоил себе. Эти жалобы в 1801 году вызвали новый указ: «... повелеваем, имение кол. сов. Межаковой отдать в полное ее ведение с тем однако же, что как дети остаются на воспитании у отца, то предоставив ей самой избрать себе попечителя, с которым вместе распоряжая имением, за вычетом всех по фабрике и по деревне расходов, также %%, уплачиваемых в Заемный Банк, половину остающихся доходов должна она доставлять к отцу на содержание детей, а другую – оставить себе. Людей же ее, у мужа находящихся, возвратить ей, а притом дабы имение укрепленное уже самою матерью детям было для них сохранно, то в письме купчих на оное учинить запрещение...» 2) (2. См. по описи № 237.) Но и этот указ не привел к желательным результатам, споры имущественные между супругами продолжались, долги делались Межаковой вновь. А 20-го апреля 1803 г. последовал новый именной указ, где повторялось, .рассмотрев всепод. прошение кол. сов. Межакова на жену его Варвару, урожд. Неронову, о сделанных ею долгах на счет ее имения укрепленного уже записью детям, а ее на мужа о личных обидах, и о лишении разными оборотами родового ее имения... повелеваем: избранному ею попечителю, войдя в подробное рассмотрение долгов ее, заплатить окые, ежели возможно хозяйственным распоряжением, доставляя ей и детям приличное содержание, а ежели того сделать невозможно, то снять с нужного количества имения запрещение, продать оное или заложить, и полученные деньги обратить на уплату долгов ее... Межаковой же без согласия попечителя и дозволения опеки делать новые долги воспретить». В конце-концов, по сообщению А. Межакова в Сенат, попечитель Межаковой д. с. с. Тонеев продал имение ее департаменту уделов за 135 тыс. рубл., а вырученные деньги неизвестно куда девались. Жизнь оказывалась сильнее, чем высочайшие указы и решения Сената. Не касаясь юридической стороны спора об имуществе между супругами, нужно заметить, что тяжба эта и раздоры тяжело отзывались на жизни владельцев Никольского и тяготили как мужа, так и жену. Последняя делала попытку через сына прекратить судебные с мужем дела миром, прося при этом отступных денег в размере 10.000 рубл. Примирение, однако, не состоялось, а судебные иски В. Межакова вчиняла потом и по отношению к сыну. Муж же жаловался, что жена его во время пребывания в с. Никольском сеяла среди крестьян недовольство и подстрекала их к бунту, причем только с большим трудом удалось предотвратить неизбежные, по мнению Межакова, беспорядки. 1) (1. В 1801-м году А. Межаков всеподданнейше просил о ссылке его жены в монастырь с отдачей имения в опеку. Среди местных же людей до сих пор существует легенда о том, что Варвара Межакова была заточена своим мужем в особую башню в доме усадьбы.)

Сам А. Межаков, судя по деловой его переписке, довольно частым побегам дворовых и крепостных обладал тяжелым характером и был крутым крепостником. Нам он представляется рачительным, расчетливым хозяином, строгим и взыскательным по отношению к подвластным ему людям. Роскоши, по-видимому, он в отношении житейского обихода не допускал. Сравнительно с жизнью других поместий даже и не столь крупного размера, жизнь владельцев Никольского была скромной. Об этом говорят записи расходов на содержание, среди которых расходы на вина, сладости, пряности и т. д. не дают больших цифр; об этом же свидетельствует и опись гардероба в 1810 г., в котором перечислено верхнего платья – 5 мундиров разных, 6 фраков, 3 сюртука и 3 шпензеля, да шубы – соболья, беличья и волчья; белья – рубашек – 26, полотенец – 26, чулок по 6 пар шелковых, нитяных и бумажных, 2 фуфайки и 6 платков. Конечно, этот перечень дворецкого не охватывал, наверно, всего домашнего запаса, а лишь расходное белье, но и в нем нет предметов изысканной требовательности или крикливой моды.

Что касается внутреннего хозяйственного распорядка в имении, то распорядок этот определялся рядом инструкций, регламентировавших те или иные области хозяйства.

Начнем с распорядка по дому, «смотрение» за которым, по инструкции А. Межакова 1806 года, поручалось дворецкому, своего рода заместителю хозяина по дому. Среди домовой прислуги имелись казначей-заведывавший буфетом, клюшник и «верховые» люди. Жизнь дома и работа в нем начиналась в 6 час. утра, когда дворецкий делал свой первый обход, побудку, поверку и посылку челяди, каждого к своим должностям». Спустя час дворецкий должен был вторично осмотреть дом, побывать в конюшне и на кухне, проследить есть ли запас дров и воды, осмотреть «верхних» людей, а .если кто непорядочно причесан, неумыт, нечиста ливрея, или в дырах, нечисто белье, или обувь, такого тотчас выводить и наказывать».2) (2. См. инструкцию дворецкому, по описи № 214.) В 8 часов утра он был с докладом у барина, и ожидал его распоряжений. В полдень отдавалось казначею приказание накрывать стол, а затем до-ужина «верхние» люди, кроме певчих, должны были безвыходно находиться в верхних помещениях дома. После же ужина тот же дворецкий обязан был запереть ворота, выслать караульных и поверить наличие дворни к ночи. Таковы были обязанности дворецкого по общему распорядку в доме. Работали, конечно, не все дворовые по дому, а были назначаемы «дневальные»; летом же, когда нужда в рабочих руках увеличивалась, дворовые люди, хотя бы и должностные, посылались на работу в поле вместе с крестьянами, чтобы «не допускать их праздно хлеб есть, ибо это и грешно»... Дворецкий же обязан был на первое число каждого месяца подавать роспись домового имущества, с указанием убыли и прибыли, а запись провизии вел клюшник. Особенное внимание, видимо под влиянием пожара, бывшего в имении в 1805 году, обращалось на топку печей, которая определялась отдельной инструкцией истопникам. Дрова приносились к утру караульными 3) (3. См. в приложении инструкцию приказчику № 11.) в особых ящиках, чтобы не портить пол, доступ же на чердак был для всех закрыт. На отопление шли всякие дрова и лишь для каминов заготовлялась береза. Много забот вызывало также поддержание порядка и чистоты вообще по имению, для чего А. Межаковым было составлено особое наставление «смотрителю за порядком и чистотой в Александрополе». Строжайше наблюдая за чистотой, смотритель этот должен был присматривать, чтобы «внутри комнат у месячных, в застольных и мастерских было чисто и по крайней мере один раз в день накурено смолою или можжевельником». Такое обкуривание, как санитарно-гигиеническая мера, применялось в имении не только в жилищах людей, но и в помещении для скота, и о необходимости ее выполнения неоднократно подчеркивалось помещиком в его наказах. Площадь, улицы, мостовые должны были ежедневно подметаться, надо полагать, караульными, а весной, или при производстве построек, особыми рабочими по наряду. Кирпич, дрова, тес, заборник-все должно было находить свое место и лежать в порядке. В случае, если «кто из дворовых людей по своей неопрятности сделает какую-либо нечистоту, то сделать ему строгий выговор», при повторении проступка полагалось то же, но уже с докладом барину, «от которого неминуемо штраф будет». В связи с теми же заботами о порядке и чистоте находилось запрещение выпускать скот по имению, а также куриц. «У засевных поль в летнее время у ворот быть двум мальчикам безотлучно»,- вот что полагалось, чтобы курицы и скот по овсу и селу не бродили,-«а кто хочет иметь куриц, тот бы держал взаперти». Попутно с наблюдением за чистотой смотритель обязан был следить и за поведением дворовых, особенно ночью: «буде кто не спит, то чем занимается, а если ночью не окажется дома, или в непристойном занятии, или подозрительном месте, то о таковых по утру репортовать». 1) (1. См. черновик наставления смотрителю за порядком и чистотою, по описи № 220.) Потому что «каждый человек должен быть честен, справедлив, трезв, возложенные должности исполнять рачительно», в отдельном пункте своего наказа поясняет А. Межаков.

Что касается распорядка по хозяйству вообще, за пределами самой усадьбы, то главным начальством после помещика над домашними рабочими, дворовыми людьми и крестьянами был прикащик. Положительные качества, которые требовались от него, как должностного лица, определялись помещиком в следующих выражениях: «должно быть прикащику бого-боязливу и честну, как прямому христианину, усердну и верну своему господину, рачительну, трудолюбиву и трезву, строгу, но не жестоку, а паче человеколюбиву». Главнейшая же обязанность подчиненных ему крестьян состояла в повиновении, так как .ослушание есть наивеличайшее преступление и не может быть оставлено без жестокого наказания». Круг обязанностей и прав прикащика в 41 пункте инструкции очерчивался очень широко. В обязанности его входило наблюдать за благочинием в поместьи, отвращая людей и крестьян от пьянства, воровства и озорничества; принимать и разбирать просьбы и жалобы крестьян своих, а также и разно-вотчинных, решая дела с тем, что следующей инстанцией для недовольных был суд помещика; наблюдать за полевыми работами и распределять их; охранять вообще все господское добро и вещи, и заведывать общим караулом поместья; следить за здоровьем крестьян и даже в легких случаях, «елико смыслит сам», лечить их; наблюдать за состоянием скота, за пашней; заботиться о расчистке лугов, определять с согласия помещика к сдаче в аренду свободные земельные участки; принимать меры к заведению пчельников, конопляников, хмельников; вести приход и расход хлеба по шнуровым книгам; взыскивать всякие подати и сборы; наконец, говоря словами инструкции, «расторопность, да и самый долг прикащика требует еще и того, чтобы он непременно знал состояние каждого крестьянина, почему и должен он с помощию выборного их понуждать, чтобы они и свои полевые работы с прилежанием и без упущения производили... чтоб и самую зиму крестьяне не проводили в праздности, а упражнялись бы в каком нибудь промысле или рукоделии». Короче говоря, прикащик – это главный уполномоченный помещика, и не напрасно инструкция говорит; «прикащик, как попечительнейший хозяин да будет, и чтоб ничто как в поле, так и в доме глаза его не минует, он всех раньше встать, и всех позже лечь должен». Права же, предоставленные ему помещиком, были довольно значительны. Так он обладал, если находил дело не трудным, правом разбирать тяжбы и просьбы крестьян; от него зависело разрешение отлучек крестьян с места их жительства; он же налагал и наказание «когда усмотрит при работе огуряющегося, имеет позволение и должен ударить тонкою палкою по плечам, или по спине раз до десяти, смотря по вине, только чтоб не изувечить и не изуродовать»; впрочем это должны были делать и все смотрители за работой, т. е. староста, выборной, десятники, а иногда назначаемые для присмотра за работами надежнейшие из крестьян. Прикащик мог налагать и штрафы на ленивцев, оставляя на день или на два. лишних в неделю на работы, или задавая в отработку урок в дни свободные от барщины, если урок не выполнен в барские дни. Ближайшим помощником прикащика, его правой рукой, был староста, иначе выборной, который избирался крестьянами «той вотчины, где определяется из них же». И он также, как и прикащик, обязывался 1) (1. См. инструкцию выборному, по описи архива № 216.) следить за добрым поведением крестьян; на нем лежало «в работах разряд вести, чтоб не было одному перед другими обидно, и чтоб приходили на оную в уреченное время, именно, мужики в 6 час., а бабы в 7 час». Староста же помогал прикащику в надзоре за работой крестьян в их собственном хозяйстве, и производил сборы повинностей как государственных, так и помещичьих. В деле сборов и денежной отчетности рядом со старостой стояли бурмистры, а в общем распорядке жизни вотчины принимали участие и выборные из крестьян сотские, десятские, земские, получая за это от мира денежную «подмогу».

Духом помещичьего полновластия и крестьянского безправия, какой-то аракчеевщиной веет от инструкций и наказов по с. Никольскому-Александрополь тож. И если учесть характер самого помещика, его требовательность и строгость, побуждавшую крестьян к побегам, обремененность крестьян повинностями и безвыходность положения крепостного человека, то неудивительным покажется, что 24 мая 1809 года Александр Межаков был убит своими крестьянами. В этот день утром он выехал в коляске, имея при себе лакея, в пустошь, где осматривал работы по уборке и чистке рощи. Отослав лакея для помощи рабочим при уборке сучьев, а кучера оставив при лошадях, Межаков вошел в рощу, где его и убили двумя выстрелами из ружья, поджидавшие там два крестьянина, дер. Самонова, помещицы Березниковой-Денис Яковлев и дер. Крутца, помещика Зубова-Данило Ефимов. Убийцы были настигнуты кучером и, будучи арестованы, назвали нескольких участников убийства. При допросе они показали, что были наняты убить помещика за 500 руб.. из коих 150 р. уже получили через Межаковского крестьянина из дер. Окулова, Василия Васильева. Этот последний указал, что прикащик Асикрит Николаев дня за 4 до убийства приказал ему «тихим и повелительным образом с угрозами» сходить за Данилой Ефимовым и подговорить его к убийству. Николаев объяснял это показание Васильева злобой за то, что он, приказчик, «и прежде сего за неисправность в работе его секал». Денис Яковлев сообщил, что о заговоре на жизнь помещика знал в дер. Язвицеве, кр. Григорий Яковлев, в доме которого наемные убийцы давали слово в нужном случае друг друга не выдавать, целовали в знак верности образ и были угощены вином. Место, где можно подкараулить барина и убить, должны были сообщить или приказчик, или дворецкий. Вас Васильев кроме того сообщил, что дня за два до убийства некоторые крестьяне разных деревень, в числе 14 человек, на улице дер. Нефедово, чинили согласие на убийство своего господина за наряжаемые от него тяжкие работы и изнурения... «приговаривая, что и Заболотские (т. е. Никольские) крестьяне на убийство согласны». Следствие, насколько мы можем судить по делу вотчинного архива, было произведено небрежно. Новый владелец с, Никольского, сын убитого, напуганный убийством бомбардировал губернскую власть просьбами о скорейшем и примерном наказании виновных, и боялся за собственную жизнь. В результате суда, в январе 1810 года-три человека были приговорены к 200 ударам кнутом, с вырезанием ноздрей, со штемпельными знаками, к вечной каторжной работе, пять человек – к 150 ударам плетью, без вырезания ноздрей и без знаков, и к ссылке в Нерчинск, – шесть человек получили по 40 ударов, батогом и отпущены из тюрьмы, а пять человек должны были пойти в Сибирь вследствие отказа помещика принять их обратно в поместье, т. к. он подозревал их участие в убийстве и судебным приговором не был удовлетворен.

После смерти Александра Межакова в 1809 году, сын его Павел Александрович1) (1. Поэт и писатель. См. Источники словаря русск. писателей, проф. С. Венгерова, т. IV.), выйдя в скором времени в отставку со службы из ведомства иностранных дел, поселился в Никольском, где и жил до самой смерти своей в 1865-1866 г. В вотчинном архиве не сохранилось данных, которые указывали бы на участие П. Межакова в губернских подрядах и поставках и в заводском деле. Главные архивные документы – кассы имения, журналы полевых работ, книги прихода и расхода хлеба, некоторые судебные дела и т. п. позволяют нам судить о сельскохозяйственных оборотах с. Никольского, по преимуществу. На сельское хозяйство, насколько можно делать заключение из общего обзора всего хозяйства по имению, было обращено главное внимание нового владельца. Земельные владения свои и ему удалось округлить дальше. Так в 1812 году, объявляя губернскому дворянскому собранию о своих доходах по имению, он сообщает, что недвижимого имения за ним состоит 1230 душ м. п. и дворовых людей крестьян. Согласно же копии формулярного списка за П. А. Межаковым, когда он достиг 55 лет от роду, считалось 1653 души м. п. и 1660 ж. п. К 1866 г., как видно из проекта раздельного акта между сонаследниками после П. Межакова, состояло по данным 10 ревизии 1939 душ м. п., или 1888 наделов.

При новом владельце жизнь в имении была привольной, покойной жизнью благоустроенной усадьбы. Владельцы Никольского, люди для того времени очень образованные и светские, были прикосновенны к самым аристократическим кругам столицы 1) (1. В архиве сохранился лист с визитными карточками и пригласительными письмами, причем среди них мы нашли-московск. ген.-губерн. гр. Закревского, первых секретарей французского и сицийского посольств, гр. А. Н. Зубова, камергера И. И. Тулинова, М. А. Окулова, гр. Растопчина, кн. П. Д. Долгорукова, Грациани, Росси, кн. Щербатовых и др. лиц.). Сын помещика, старший Александр Павлович Межаков, с увлечением отдавался занятиям естествознанием по преимуществу, и его перу принадлежат работы о птицах и ящерицах, печатанные в специальном французском журнале и считающиеся единственным научным материалом по орнитологии и о рептилиях местного края. Им же ведена была большая методическая работа по изучению рыб водных систем Севера, в частности Кубенского озера, Чарондского, Белого и друг. Многое в его работах, в самом их направлении обменяется влиянием Н. Я. Данилевского, родственника Межаковых2) (2. Жил в с. Никольском-в ссылке.), известного критика дарвинизма. В Никольском же жил и работал, изучая местную флору, другой ученый-А. И. Иваницкий.
Культурная атмосфера, в которой жили владельцы Никольского, объясняет наличие в имении самой ценной из усадебных библиотек вологодского края, заключающей в себе около 3000 томов (до 1000 названий), подобранных серьезно и умело3) (3. Теперь это собрание находится в составе Вологод. Публичной Библиотеки.). Кроме библиотеки имелась в Никольском и картинная галерея в специальном здании, примыкающем к дому. Большая часть картин этой галереи находится теперь в Париже4) (4. См. у Лукомского «Вологда в ее старине». Среди документов архива, как памятник моды 40-х годов, находится много теневых профилей разных лиц; профили исполнены тушью детьми Межаковых.). Прекрасный портрет Павла Межакова с его женой, Софьей Александровной Брянчаниновой, писанный кистью знаменитого Доу, в 1821 году, находится в Художественном Музее в Вологде.

Много внимания уделялось Межаковыми коневодству и скотоводству. В 1851 году А. П. Межаков был членом вологодского губернского комитета по коннозаводству, участвовал в испытательных бегах и т. п.

К моменту смерти П. Межакова, последовавшей в 1865 или 1866 г., т. е. ко времени отмены крепостного права, состав имения можно определить из проекта раздельного акта между сонаследниками. Оно состояло из 21.262 десят. 1672 1/2кв саж. земли и лесной дачи в 1736 дес., т. е. обнимало площадь почти в 23 тысячи кв. десятин. Наследниками имение оценивалось в 172.000 рубл.; сумма эта, вероятно, уменьшена против действительной стоимости из нежелания платить высокие наследственные пошлины.

Материалов, которые касались бы хозяйства с. Никольского в пореформенное время, в архиве не сохранилось.

До последнего времени имение находилось во владении Межаковых и лишь, кажется, в 1917 году было продано какому-то частному лицу.

Таковы те, сравнительно скудные, сведения, которые можно почерпнуть из архива имения относительно самих владельцев и общего уклада жизни в поместье. Наибольшая часть материалов относится к Александру Межакову с 1784 по 1809 год, меньшая часть – к его наследнику Павлу Межакову, с 1809 года до раскрепощения крестьян. Дополнять приведенные сведения из других источников помимо усадебного архива, в то время как в основание этой работы положен исключительно усадебный архив, было бы расширением задачи.

Однако, и сказанного выше о с. Никольском с конца 18 века все же достаточно, кажется, для того, чтобы сделать некоторые выводы. Прежде всего обнаруживается, что и здесь в глухом углу северной губернии проявлялся в конце 18 века тот хозяйственный подъем, который к этому времени переживало русское дворянство. Помещик закубенского края, удаленный на десятки верст от ближайших административных пунктов и на сотни верст от кронных центров общей культурной жизни страны, в лесистой, малоплодородной и Малолюдной губернии, перестал быть просто служилым человеком и обратился к широкому предпринимательству. Вспомним вкратце, что делает А. Межаков в конце восемнадцатого и самом начале 19-го века. Он увеличивает почти втрое размеры барской пашни, устраивает винокуренные заводы, поставляет фураж казне, участвует в солеварении и развозке по губернии соли, оказывается винным откупщиким и, вероятно, арендатором ямской гоньбы, продает и покупает десятки тысяч пудов хлеба, изыскиваем способы торговых сношений с Петербургом, не отказывается и от кредитных операций, ссужая деньги то под залог солеваренных и иных предприятий, то просто за проценты. Мы убедимся дальше, что уже к 90- м годам 18 века Межаков «сел» на землю, занялся ею широко и серьезно. К этому его побуждали переживаемый расцвет социальной силы русского дворянства, хозяйственные привилегии дарованные этому классу государственной властью и общее направление крепостнической политики Екатерины II, И вот, к началу 19 века с. Никольское из прежней служилой вотчины превращается в дворянскую усадьбу, с комфортабельным домом и парком, со статуями и аттическими вазами, с изящными беседками на уединенных островках среди прудов, с павлинами и лебедями. Редкие для севера растения и деревья выращиваются в садах, ананасы и виноград культивируются в теплицах привозным садоводом, а кабинет хозяина украшают уже не духовно-церковные книги, а сочинения Гельвеция, Мабли, Кондильяка, Монтескье, Вольтера, Руссо, Рейналя-в полных собраниях 1) (1) См. отчет Вологод. публ. Библ., – изд. 1920 г., – о составе библиотеки с. Никольского, стр. 28.). Чтобы создалась такая усадьба, необходимо было помещику прикрепиться к провинции, жить в ней, завязать деловые связи, заняться хозяйством. А это последнее в свою очередь определяло перелом внимания в сторону именно сельскохозяйственного производства, которое постепенно стало делаться главным предметом. Эпоха барского предпринимательства в широких размерах, как известно, не была слишком продолжительной. Еще в конце 18 века явственно обрисовалась перед помещиком, даже на севере, необходимость заняться землей и хозяйством на ней. Наступала и для с. Никольского пора крупной барской запашки, крепостной агрономии и разных сельскохозяйственных опытов.

Таков нам представляется ход развития с. Никольского-Заболотья. К более подробному рассмотрению того, что представляло собой сельскохохозяйственное производство этого поместья с конца 18 века, какими величинами оно характеризовалось и в каком соотношении находились отдельные его стороны, мы теперь и переходим.

II.

Среди документов архива не нашлось ни купчих, ни данных на имение, по которым можно было бы установить относительные величины барской и находившейся в пользовании у крестьян земли, а также и картину распределения земли по угодьям. Зато, за целый ряд лет, с 1784 по 1822 год, мы имеем величины посева и умолота разных хлебов у помещика по книге «выписка домовая о посеве и умолоте разного хлеба в нижеписанных селах и о покосе сена, как в оных, так и в пустошах к ним принадлежащих, и о содержании в них всякого скота и птицы, кратчайшим образом для ведения сочиненная» 1) (1. По описи, № 167. 2) В таблице первые цифры означают четверти, а вторые-четверики.). Для последующих же лет, с небольшими перерывами до отмены крепостного права, цифры посева и умолота можно было получить по журналам полевых работ и хлебным приходо-расходным книгам. В результате получилась сводка данных о посеве и умолоте хлеба в имении с 1784 по 1860 год, помещаемая в приложении. Правда, отсутствие сведений о густоте высева разного зерна на десятину земли лишает возможности определить величину посевной площади в с. Никольском, но о размерах барской пашни можно все же судить хотя бы приблизительно по величинам высева.

Если весь годовой барский посев по имению распределить по периодам, в 10 лет каждый, то получаются следующие цифры 2)

Из этих данных видно, что высев всех хлебов, особенно ржи и ячменя, в имении очень интенсивно увеличивался с 1784 до 1820-х годов. Средние размеры годового высева хлебов отчетливее, чем погодные, выражают рост барской пашни: с 1784 по 1789 год помещик высевал в среднем ежегодно ржи 51 четверть, с 1789 по 1799-уже 79,2 четверти, а между 1799 и 1808 Г.Г. средний высев выражался в 148,4 четверти. Десятилетие 1810-1820 г. дало понижение до 105,3 четв., зато следующее, 1820-1830г., новый подъем до 180,7. В последующие три десятилетия средний высев ржи определяется в 130 четв., 146,7 четв. и 127 четв. Ячмень также высевался в количествах все возраставших. За указанные выше периоды средний годовой высев составлял последовательно 8,6 четв., 18,8 четв., затем 36,2 четв., а между 1810 и 1820 г.г. – 37,6 четв. Десятилетие 1820-1830 г. и для ячменя дало максимум среднего годового высева в размере 61,6 четв. Далее также, как и для ржи, наблюдается в общем сокращение в следующих величинах; 1830-1840 г. – средний годовой высев-46,8, в 1840-1850г. – 50,4, а между 1850-1860, – 37,7 четв. Высев овса максимальный был в десятилетие 1800-1810 г. г., сокращение же его началось в 40-х годах. В общем средняя годовая высева овса выражается следующими величинами: 201,4 четв. между 1784-1790 г. г., 353,5 четв. между 1790-1800 г. г., 582 четв. – между 1800-1810 г., 404,3 между 1810-1820 г., 517,5 между 1820-1830 г.г., 523,0 четв., 322,5 четв. и 286,6 четв. в последние три десятилетия. Десятилетие между 1820 и 1830 г.г. минувшего века, представляя кульминационный пункт барской запашки, является вместе с тем временем перелома, за которым начинается сокращение господского посева всех хлебов, продолжавшееся вплоть до раскрепощения крестьян.

Пахотная земля, с которой собирался помещиком хлеб, в течение времени с 1783 года до освобождения крестьян представляла собой территориально почти не изменяемые клинья в составе всей пахотной, т. е. барской и крестьянской, земли. Главная барская пашня все время находилась непременно при селах Никольском и Окулининском, но с расширением помещичьей запашки в начале 19 века под нее отводились земли и при других селах. С 1798 по 1809 год в фонд барской пашни были втянуты земли при с. Новом, а с 20-х годов-земли при сельцах Поповском и Окулове. В Никольском, Окулининском и Поповском находились и наиболее значительные по числу коров скотные дворы. Об относительной величине пашни помещика в каждом из сел можно судить по таблице посева ржи и овса в разных селах именья.

Отсюда видно, что в отношении ржи, также как и овса количество барской пахоты все время было наиболее крупным при с. Никольском, где жили сами помещики. Значительная все же площадь, особенно под овсом, была разрабатываема помещиком и в разных селах, верст за 10-15 от усадьбы. Отчетливо обнаруживается и общее увеличение барской запашки в последнее десятилетие 18 века, почти в 2 1/2 раза для ржи и в 3 слишком раза для овса. Что касается последнего, то высев его представлял значительные колебания. Особенно велик был высев в первые годы 19 века (maximum 1802 г. – 675 четв.), когда работали при имении винокуренные заводы, затем 1821-1823 и 1836 годы. С начала сороковых годов до освобождения крестьян высев овса колебался в среднем около 300 четв., и на этой цифре остановился к 1860 году.

Указанное выше увеличение помещичьей запашки в с. Никольском и развитие торговых интересов помещика к концу 38-го, и началу 19-го века, нам кажется, находят свое объяснение во влиянии реформ второй половины 18-го века. Тот перелом в жизни и хозяйственном значении русского дворянства со второй половины 18 века, о котором говорит П. Струве в своей книге «Крепостное хозяйство», наблюдался, как мы видим, и в Кадниковском захолустье. «Отмена обязательной службы дворянства (1762 г.) и учреждение о губерниях (1775 г.) содействовали оседанию дворянства в провинции, сблизили с ней дворянство и увеличили значение городов, как рынков сбыта сельскохозяйственных продуктов. В то же время вторая половина 18 века характеризуется чрезвычайно выгодной для сельского хозяйства конъюнктурой: начиная приблизительно с 1765 г., это эпоха высоких хлебных цен, которые держатся и еще растут в первые два десятилетия 19 века».1) (1. См. «Крепостное хозяйство», П. Струве, стр. 50-51.) Добавим к этому, что для нашего северного зернового хозяйства в указанный период не была еще страшна конкуренция южного хлеба, т. к. слабость транспортных средств не позволяла быстро передвигать значительные массы хлеба из черноземной полосы.

Расширение посевов приводило в с. Никольском всю удобную землю под пашню. Распахивался барщинным способом каждый клочек земли при селе, хлеб сеялся и «на подсеках», «на новодельи», разделывалась земля под барские посевы при удаленных от Никольского селах. С 1799 Межаковы начали арендовать землю у церкви Вознесенья в с. Никольском. Причт этой церкви представлял 55 десят. 1899 сж. «господину Межакову в полное неограниченное владение и хозяйственное распоряжение» на следующих условиях. Межаков обязан был выдавать ежегодно 16 четверт. ржи, 14 четв. овса, 2 четв. пшеницы, 2 четв. ячменя и 40 рубл. денег священнику, а дьячку и пономарю каждому-в половинном против священника размере всякого рода хлеба и по 20 руб. денег, – в два срока, в начале и конце года. Сверх того священник имел право ежегодно высевать на церковной земле один четверик льняного семени, да пономарь и дьячек по 1/2 четверика-льна. Относительно сенных покосов в договоре значилось, что «в полях, что от пашни останется и в отхожей пожне покосы оставляем мы священник и церковнослужители во владении своем». Солому на подстилку для скота Межаков обязан был давать свою, а навоз от скота переходил на поля помещика. На этих условиях церковная земля арендовалась долгие годы. Записи об уплате причту мы находим в 30-х годах прошлого века. Если принять во внимание, что при продаже из именья в 1806 году цена четверти ржи была 6 р. 50 к.-7 руб., овса-3 руб., ячменя-5 р. 50 к. асс., а пшеница, примерно, 8 руб. асе., и пренебречь высевом 2 четвериков льна церковников, то размер арендной платы помещика за церковную землю составлял в 1806 году приблизительно 7 р. 70 к.-8 руб. асе. за десятину. Так как за период 1806-1810 г. г. один ассигнационный рубль равнялся 54,6 серебр, коп., то в переводе на серебряную валюту высота аренды составляла примерно 4 р. 36 к. за десятину.

Известно также, что в первой четверти 19 века Межаковы, округляя свои владения, прикупали земли, а «журнал» 1811 года отмечает и факт кортомы барином какой-то пустоши за 5 руб., и леса, – за 100 рублей.

Наряду с арендой земли барином практиковалась, конечно, и отдача помещиком свободной земли в кортому «Буде случатся какие угодьи, кои за удовольствием потреб барских и крестьянских нужд останутся в отдачу, пишет П. Межаков в инструкции приказчику (§ 30), таковых, не докладывая мне отнюдь в кортомы не отдавать, а при докладе обменять подробно все выгоды, какие те дачи имеют». Однако, денежные получки от сдачи в аренду свободных участков не были значительны, представляя изменяющиеся величины в разные годы. Размер этих получек колебался от 200 до 500 рублей по всему имению в год. Кортомщиками по преимуществу являлись чужие окрестные крестьяне, причем за кортому повытка земли в первое десятилетие 19-го века обыкновенно взималось по 6 р. в год.

Итак, барская пешня с 1783 до 1820 года расширялась, посевы разных хлебов становились все более значительны. Род же и количество получаемых в пахотном хозяйстве продуктов, как известно, определяются с одной стороны системой полеводства и севооборотом, а с другой – урожайностью разного рода злаков. Какая существовала в поместьи система земледелия, легче всего было бы ответить, если бы имелись относительные величины площадей, занятых посевами разных хлебов. Таких величин, как указывалось выше, мы не имеем и принуждены брать за основание другие признаки. А эти другие признаки – назначение сох для пахоты полей озимового, ярового и «паренины», а также отсутствие перелога убеждают в наличии трехпольного хозяйства. Необходимо при этом отметить, что очень рано, в конце 18-го и начале 19-го века помещик признавал необходимым вводить в севооборот кормовые травы. Для более позднего времени, например 1809 года, в журнале полевых работ отмечено, что «на Острожникове с травным семенам выясено – 15 четв, 4 чтр. овса», а в «журнале» 1812 года записан расход в 60 руб. «на пшеницу и на травяные семена». До перехода к многополью отсюда, конечно, еще далеко.

Высевалась преимущественно рожь, затем – овес, ячмень, пшеница; не всегда мы видим в посеве лен и коноплю; редкой гостьей появлялась греча. Картофель в яровом поле завоевывает место очень поздно, лишь с 1836 года 1) (1. Относительно картофеля в огороде еще Челищев заметил в 1791 году, «что в г. Вологде и в деревнях родются огородные овощи: капуста, огурцы, морковь, мак, редька, репа, лук, чеснок и картофель в изобильном количестве; отвозят всех оных овощей и родящиеся в их садах яблоки целыми каюками не мало в лежащие по водяной коммуникации города Тотьму, В.-Устюг, Красноборск, Холмогоры и Архангельск, а капустою питают даже все Поморье», См, «Путешествие по северу России в 1791 г.», СПБ., 1886 г., стр. 217.). Горох, по-видимому, не всегда записывался в приходо-расходные хлебные книги, но должно предполагать, что в посеве он всегда был. Мак отмечен лишь для 1815 года. Кормовые растения, как горох и бобы конские, чечевица, морковь – записаны в посеве 1836 г., и сеялись, также как и картофель, в яровом поле.

Для удобства обозрения, какие именно сорта хлебов сеялись помещиком, которые оказывались более устойчивыми и когда тот или другой появлялся в посеве, составлена прилагаемая ниже схема.

При первом взгляде на схему резко выделяются два обстоятельства. Большая устойчивость в посеве ржи обыкновенной (1783-1844), пшеницы обыкновенной (1783-1845), овса многоплодного (иначе-плодовитого) и арабского (1788-1840), и, наконец ячменя английского (1783-1860) – с одной стороны, а с другой –применение разных сортов хлеба и посевные опыты помещика занимают период с 1831 до 1850 годов. В результате всех опытов остаются в посеве с 1850 года рожь кустовая, кроме которой иной ржи не сеют, овес московский, ячмень английский и виктория, а среди пшеницы-пшеница обыкновенная.

Обрисовав, что именно сеялось в поместье, постараемся осветить вопрос об урожайности разных хлебов. Прежде всего остановимся на фактических величинах урожая ржи, овса, ячменя и пшеницы с 1784 по 1860 год.

В документах усадебного архива не удалось найти сведений о густоте высева зерна на десятину, и все хлебные записи посева и умолота выражены в четвертях. По этой причине урожайность разных хлебов могла быть вычислена лишь элементарным счетом на «сам». Для времени с 1800 по 1860 год в архиве нашлись записи об урожае в среднем за 45 отдельных годов, а для пшеницы из 45 за 40 лет, т. е. число лет, урожай в которые мы знаем, составляет minimum 75°/д. Это позволяет считать урожайность разных хлебов в «самах» величиной достаточно обоснованной и показательной. Средние урожаи хлебов выводились по способу простых средних, по десятилетиям. В результате подсчетов получились следующие величины.

Полученные средние урожаи за 60 лет нельзя не признать вообще довольно низкими. Если же сравнить эти данные со сведениями земской статистики по Кадниковскому уезду 1) (1. См. Материалы для оценки земель Вологод. губ. Кадниковский уезд, т. I, стр. 222-233.)и по району юго-западной части уезда, то получаются следующие величины урожая.

Отсюда можно видеть, что поместье лежало в той части уезда, которая отличалась меньшим плодородием. Территориальное изменение урожайности, именно в смысле падения урожаев от северо-востока к юго-западу отмечалось и земскими оценочными и бюджетными изследованиями. Наиболее заселенные средне-Кубинский и западный районы отличаются меньшими урожаями, а малонаселенные окраины северо-востока уезда- урожаями более высокими. Причина этого явления кроется в том, что истощенные сравнительно долгой эксплоатацией подлесные почвы районов наиболее заселенных по сравнению со свежими почвами слабо населенных мест не могли, конечно, обладать одинаковой продуктивностью.

Если даже допустить, что внесением в пашню большего количества удобрения в связи с более рациональным хозяйством молочным помещику и удалось бы поднять урожайность ржи до «сам-шесть», т. е. до высоты урожаев 1850-1860 г., и поддерживать ее далее на этом уровне, то в таком случае чисто-зерновое хозяйство для него вряд-ли было-бы достаточно доходным.

Здесь уместно привести соображения из всеподданнейшего отчета Вологодского губернатора о доходности помещичьих усадеб губернии в 1870 году. «Из многолетних опытов здешних хозяев замечено, докладывает «всеподданнейше» губернатор, что рожь, родившаяся сама пятая и яровое сам-друг, не покрывают издержек на обработку земли, рожь сама-шестая и яровое само-третье, только – что окупают рабочий труд; выше урожай составляет чистый усадебный доход» 1) (1. См. рукопись отчета в библиотеке Волог. Губ. Стат. Бюро, под № 6996.). Как видели выше урожай ржи в именьи не поднимался выше «сам-шесть» в среднем, хотя в отдельные годы и достигал «сам-8 1/2» (в 20-х годах). Усадебные хозяйства помещиков, с переходом на вольнонаемный труд, не могли устоять в тех размерах, в каких они существовали при крепостном праве, констатирует губернатор в отчете. С одной стороны высокая цена на рабочих и неисполнение последними условий по найму, с другой – недостаток практической опытности владельцев для рационального ведения хозяйственного дела, и безденежье заставило многих помещиков сократить запашку на половину, некоторых даже совсем оставить хозяйство в усадьбах, иных же отдавать усадьбы крестьянам в аренду по ценам весьма низким. Таков был финал помещичьего хозяйства в губернии. Село Никольское устояло до 1917 года, но судьба его хозяйства в пореформенное время, документально нам неизвестна.

Что касается техники полевого хозяйства в имении, то она была довольно примитивной. Вспашка производилась обычно сохой, сельскохозяйственных машин в употреблении не было за исключением молотилки, упоминание о которой относится к 1859 году. Из наказов о культуре хлеба в первые годы 19 века, которые давались помещиком, видно, что П. Межаковым признавалось необходимым «непременно землю под рожь троить и не весною, а еще с осени вспахать, заборонить и так под снег оставить», кроме того «на одних местах несколько лет сряду одинакового хлеба не сеять, а менять оные так, где была пшеница, на то сеять ячмень, а где был ячмень, то сеять овсом, а где был овес-тут пшеницу* 2) (2. См. в приложении-»инструкция приказчику» §§ 20 и 21.). Более детальных указаний агрономического характера в позднейшие годы нам не встретилось.

Весьма важное значение имели климатические условия, о которых мы приведем краткие справки и данные. В своей работе «Климат Вологодской губ.» Н. Я. Данилевский установил, что средняя дневная температура для Вологды становится не менее +9° с 16 мая до 13 сентября н. с., откуда определяется промежуток времени в 118 дней, – период, в который должны совершить свой растительный круг яровые посевы и огородные овощи. Промежуток же времени, в который не бывает морозов, продолжается лишь 95 дней, от 2 июня до 6 сентября н. с. Но в некоторые годы этот промежуток значительно сокращается. Так, в 1848 году. в 30 верстах на С.-З. от Вологды был мороз 24 июня н. с. столь сильный, что лед на прудах поднимал человека 1). Необходимо кроме того иметь в виду, что климат губернии в начале 19 века был значительно суровее, чем спустя полустолетие. Период 1806-1812 годов был несомненно временем особенно холодным, изменение же климата к 1840 г. предположительно можно поставить в связь с вырубкой лесов и осушением болот.

Имея в виду скудность сведений о периодических явлениях жизни, зависящих от температуры, мы сочли не бесполезным использовать записи о начале сева ржи и яровых хлебов, а также и о начале их жатвы. На основании этих записей нами построена кривая начала жатвы в имении начала 19 века, причем соответственно этой кривой вписана и кривая средней температуры за май-июнь. С 1832 по 1839 год средняя температура за указанные два месяца установлена на основании записей купца Витушешникова2), а с 1840 по 1845 год – по данным упомянутой работы Н. Я. Данилевского.

Произведя по записям о начале сева и жатвы яровых необходимые подсчеты, мы нашли, что на протяжении 60 лет, из которых, однако, записи с перерывами охватывают 38 лет, время потребное для созревания яровых представляло в зависимости от температуры величины очень различные: от 147 дней в 1836 г. и 145 дней в 1811 году до 92 дней в 1850 г. При подсчете же среднего числа дней периода созревания яровых в пределах десятилетий 1820-1830, 1830-1840 и 1840-1850 получается соответственно среднее число дней: 110,8 дн., 119,25 дн. и 109 дней. Так как в нашем распоряжении есть для тех же десятилетий средние урожаи овса в «самах», то попытаемся их сопоставить с продолжительностью периода созревания. Получается при таком сопоставлении следующий ряд:
110,8 дней-урожай «сам 3,1», 
119,25 дня--урожай «сам-2,8, 
109 дней- урожай «сам-3,5». 

Диаграмма показывает нам, что maximum тепла весной сопровождается и более скорым созреванием овса, а более быстрое созревание, как видно из предшествующего, связано и с более высоким урожаем.