С.Девятова. Особенности «домашней жизни» и жилого интерьера усадебных домов конца XVIII – начала XIX века

 // Русская усадьба. – Вып.9. – М., 2003
  

«Нельзя забывать, что ни производственная, ни политическая деятельность не составляют для человека самоцели. В конечном счете, они призваны лишь обеспечивать реализацию тех или иных личных потребностей людей, создавать им комфортные условия повседневною существования, включая едва ли не в первую очередь благоприятные условия частной жизни в кругу близких» [1].

Человек живет «для других» и «для себя». Повседневное существование скрыто от глаз посторонних, но всегда вызывает жгучий интерес. Не случайно, рассказывая об одном пензенском знакомом, Ф.Ф. Вигель отмечал: «... а теперь поговорим о том, что занимательнее, о его домашней жизни». [2] История, как известно, вершится не абстрактными «деятелями», а конкретными людьми, «частными лицами», неизбежно окружёнными собственным домашним миром, ежедневными заботами и обустроенным бытом. Жилые интерьеры являются средоточием, местом действия каждодневного бытия. В них отражаются как личные вкусы владельцев, так и основные установки эпохи (например, понятия о комфорте), а также, в соответствующем преломлении, «большие стили». Изучение жилых интерьеров в гораздо большей степени, чем парадных, связано с изучением конкретных бытовых норм и условий.

Лицом всякого дома тех лет были парадные интерьеры, в то время как двери «собственных» комнат нечасто открывались для посторонних. Если убранству «комнат великолепия» всегда придавалось большое значение, то жилому интерьеру редко уделяли достаточно внимания и сами его создатели, и «пользователи», и впоследствии, исследователи.

Сразу оговоримся, что в данной статье не проводится чёткое деление жилого интерьера на «городской» и «усадебный». Этот вопрос требует дальнейшей проработки, но укажем, что, как нам кажется, разделявшая их граница носила достаточно условный характер. Конечно, жизнь «на природе» существенно отличалась от городской, была менее скована правилами и условностями, более «естественна» и свободна, прелести этой своеобразной деревенской вольницы особенно начинают ценить к исходу XVIII века. Но отличие это относилось более к характеру общения и поведения, распорядка дня, проведения досуга и т.д., и не столь сильно затрагивало сферу повседневности, особенно, с бытовой ее стороны. Вряд ли жизнь в городе принципиально была лучше устроена, чем в деревне. Состоятельные «горожане», выезжавшие в усадьбы на лето или переезжавшие надолго, старались обыкновенно обустроить свою жизнь в деревне столь же комфортно. Для этого, как известно, массово вывозилась мебель, предметы быта и т.д. Например, П.Б. Шереметев, покинув Петербург в самом начале 1770-х годов и занимаясь «украшением» подмосковного Кускова, в точности копировал некоторые интерьеры своих столичных домов, вплоть до вывоза целых «обстановок». Причём, из Петербурга присылались самые различные вещи, даже «кружки плетёные из кореньев для обтирания ног».

Тот, кто был победнее, большую часть года проводил в деревне и выбирался в столицы на несколько зимних месяцев – либо в собственный дом или к родственникам, либо в наёмный. Вспомним переезд небогатых Лариных к московской тетке: «Обоз обычный, три кибитки / Везут домашние пожитки, / Кастрюльки, стулья, сундуки, / Варенье в банках, тюфяки, / Перины, клетки с петухами, / Горшки, тазы et cetera / Ну, много всякого добра». Так что устроились они там, видимо, так же, как привыкли в деревне. О таких переездах не без иронии замечает Ф.Ф. Вигель – «тогда еще в России странствовали по-Авраамовски – с рабынями, рабами и навьюченными верблюдами». [3]

В наёмных городских домах жизнь иногда была гораздо проще, чем «дома» в усадьбе, и обставлены они были намного беднее. М.Е. Салтыков- Щедрин описывает в «Пошехонской старине» зимние приезды семейства главного героя. В Москве снимался особнячок на семь-восемь комнат, причем, «в числе последних только две-три «чистых» комнаты были довольно просторны; остальные можно было в полном смысле слова, назвать клетушками. ... О роскошной и даже просто удобной обстановке нечего было и думать, да и мы – тоже дворяне средней руки – и не претендовали на удобства. Мебель большею частью была сборная, старая, покрытая засиженной кожей или рваной волосяной материей. В этом крохотном помещении, в спёртой, насыщенной миазмами атмосфере (о вентиляции не было и помина, и воздух освежался только во время топки печей), ютилась дворянская семья, часто довольно многочисленная. Спали везде – и на диванах, и вповалку на полу, потому что кроватей при доме сдавалось мало, а какие были, те назначались для старших. Прислуга и дневала и ночевала на ларях в таких миниатюрных конурках, что можно было только дивиться, каким образом такая масса народа там размещается». [4]

Схожесть интерьеров городских и загородных домов конца XVIII века отмечал Ф.Ф. Вигель. Описывая пензенскую Дворянскую улицу, застроенную «жилищами аристократии», он замечает: «Здесь жили помещики точно также, как летом в деревне... Описав расположение одного из сих домов, городских или деревенских, могу я дать понятие о прочих, так велико было их единообразие». [5] 

Жилые интерьеры обновлялись несоизмеримо чаще, чем парадные – их обстановка нередко не переживала своего хозяина. Изображений названного времени крайне мало – жанр интерьера в живописи развился в России позже, с 1820-х годов. Современники мало интересовались «домашними мелочами» – лишь со второй трети XIX века в литературе появится реалистическое направление с его «бытовым» романом и лишь тогда авторы мемуаров начнут вспоминать не только людей и события, но и подробности повседневной жизни. Поэтому упоминания о ней, о своём доме, окружающих вещах и привычках (такие, например, как у А.Т. Болотова [6] для XVIII – начала XIX века уникальны. Образно и очень точно сказал об этом С. Казнаков в начале XX века: «Да, нелегка задача бытописца ... Записки, письма и рассказы современников не разъясняют ничего; в то время мало занимались описанием внутренней обстановки жизни, её краса давалась так легко, писали больше о событиях и людях. В особенности в царствование Павла, когда у посторонних даже наблюдателей едва хватало времени, чтоб разобраться в хаосе ежедневных впечатлений». [7]

В отличие от соотечественников, немного больше внимания уделяли «внутренней обстановке жизни» иностранцы, [8] так как, по словам Ю.М. Лотмана, «иностранец, переживающий чужую каждодневную жизнь как экзотику, может воспринимать её эстетически», в то время как «непосредственный носитель культуры, как правило, просто не замечает её специфики». [9] Особо надо отметить воспоминания, написанные женской рукой, так как их, в отличие от мужчин, занятых службой и вопросами представительства, повседневная домашняя жизнь волновала гораздо более, и они не в пример чаще, чем их мужья, посвящали ей страницы своих дневников. [10] Иногда информативны воспоминания о своих детских годах у авторов XIX века – они пишутся или обрабатываются десятилетиями спустя и бывают наполнены описаниями повседневных реалий давно прошедшей жизни. [11] В целом, с сожалением следует отметить очень незначительное внимание мемуаристов тех лет к интересующим нас вопросам. Поэтому огромное значение имеют архивные документы, особенно описи частных домов и хозяйственная переписка, а также реально сохранившиеся в музеях предметы, происходящие из жилых интерьеров.

Литература по русскому интерьеру периода классицизма достаточно обширна. [12] Но изучались, преимущественно, парадные интерьеры, жилые часто оставались вне рассмотрения. [13] Ценные сведения по интересующей нас теме можно почерпнуть также из различных работ по истории повседневности, бытового обустройства жизни, приватной её стороны. [14]

На две зоны – парадную и приватную – интерьер богатых частных домов делился издревле, уже в античности существовали особые комнаты для приема гостей. С течением времени граница между «парадным» и «приватным» меняла свои очертания. В XVIII веке, с одной стороны, ежедневный и совсем неинтересный для современников быт был удален с глаз во внутренние покои, с другой стороны, некоторые его составляющие были выставлены напоказ своей «парадной» стороной и включены в ритуализированное действие, разворачивавшееся в «комнатах великолепия». Например, в свою Парадную спальню богатые вельможи зачастую приходили только утром для одевания и причёсывания, сопровождавшегося приёмом удостоенных этой чести посетителей – такой ежедневный «туалет» приобрел статус «не для посторонних глаз» только в XIX веке. Удивляла потомков и ванная комната, иногда включавшаяся в парадную анфиладу дворцов XVIII века. Например, в Мраморном дворце, судя по описи 1785 года, четыре комнаты («предбанная», ванная, баня и подсобная для подогрева воды) перечисляются сразу за «комнатой, которая служить может картинною и для физических экспериментов или билияртною». [15] Но современники воспринимали всё как надо. Ф. Де Миранда, исколесивший пол-Европы, и посетивший дворец год спустя, перечисляет его красоты, в том числе «столовую и картинную галерею, где есть очень хорошие работы Ван дер Верфа и других фламандцев; большую бальную залу правильных пропорций; изящную ванну в форме эллипса и т.д.; украшения и мебель столь же изысканны, сколь богаты». [16] Как видим, ванна воспринимается почти так же, как «изумительные фламандские деревянные барельефы» из «Зала приемов». «Парадные» ванны могли делать из серебра (как в Таврическом дворце у князя Потёмкина [17] и с гордостью демонстрировать окружающим. Такое «парадное», театрализованное мытье (тогда это делалось в простыне) тоже подразумевало присутствие посторонних – принимая ванну можно было вести светские беседы с гостями.

«Общественный» характер жизни, присущий XVIII веку, подразумевал для личной, частной ее стороны глаза стороннего наблюдателя. «... Стать предметом лицезрения – высшее желание всех. Интимность поэтому исключена из жизни, и все поведение становится единым официальным актом, вся жизнь от рождения и до смерти и даже в ее священнейшие моменты. Ибо и в сфере чувств царят поза и представительство» [18].

Но к исходу «галантного века» приватная сторона жизни стала приобретать все большее значение. Примерно за полстолетия, с 1780-х по 1820-е годы, [19] коренным образом изменилось самосознание человека, он сформировался как личность (в современном значении этого слова). Этот качественный перелом привел к значительным изменениям в общекультурной ситуации тех лет и окончательно сместил акценты с мира «внешнего», которым жил человек XVIII века, на мир «внутренний». «Личность» – это уже не часть целого, она не «растворена» в коллективном, как прежде, а имеет полное право не только на свой внутренний мир, но и свою среду обитания, обретшую, наконец, самостоятельное значение и особую ценность. [20] Если «на протяжении очень долгого времени быт рассматривался как изнанка бытия, т.е. как неприметная и непривлекательная противоположность высоким формам человеческого самовыражения – общественным, государственно-политическим, художественным, светским» [21], то в течение первой четверти XIX века огромное некогда расстояние между «высоким» (государственная служба, политика, война, праздники и т.д.) и «низким» (ежедневные заботы, быт) сокращается и впоследствии сфера приватного перестает восприниматься, как нечто низменное и недостойное внимания. [22]

Эти изменения были настолько сильны, что, если в начале указанного полстолетия хозяева не только не ценили, но как бы и вовсе не замечали «домашней жизни» то к его концу появляются попытки увековечить собственный домашний быт, чтобы показать всему миру «абсолютную значимость своей сугубо частной, никакого места в государстве не занимающей, персоны ...», наиболее наглядно проявившиеся a создании «Нащокинского домика», являвшегося точной копией настоящего. [23] Значимость частной жизни, наконец, по достоинству оцененная, проявилась также в зарождении жанра «в комнатах», дотоле неизвестного в России.

Перелом в самосознании, хронологически почти совпавший с рубежом столетий не мог не ощущаться современниками, и в России связывался, в основном, со сменой царствований. Восемнадцатый век фактически закончился со смертью Екатерины, время Александра – «новое царствование с новыми идеями». [24] Молодое поколение смотрело на мир совсем другими глазами и уже плохо понимало заботы и образ жизни своих отцов – дворян екатерининских времен. Недаром Ф.Ф. Вигель, вспоминая киевское общество конца XVIII века, восклицал: «Как бы мы теперь казались смешны! Сорок лет времени и тысяча двести верст расстояния делают большую разницу в понятиях и мнениях людей».

Цельное, незамутнённое восприятие жизни, состояние равновесия «внутреннего» и «внешнего», столь свойственное многим современникам Елизаветы Петровны и отчасти Екатерины II, не получило своего развития в потомках, обративших свой взор «в себя, в бездну «внутреннего»». [25] Это наглядно видно при сравнении двух представителей XVIII столетия – отца и сына Шереметевых. Отец, Петр Борисович, – дитя XVIII века, барин и эпикуреец, в котором органично сочетаются гедонизм, широта натуры и практицизм, ему, похоже, удалось приблизиться к идеалу века – «человек действительно со вкусом, который живет для того, чтобы жить, и который сам собою наслаждается ...». [26]

Совсем иное сын Николай Петрович – натура рефлексирующая и артистическая. Он «одним из первых ступил на дорогу личностного самосознания, личностного выбора, личностного поступка». [27] К государственной карьере он не стремится, много читает, музицирует и занимается театром. Довольно рано «он начал иметь склонность к тому грустному состоянию и томительному для души ..., столь врачам известному под названием гипокондрическаго безпокойства», [28]  – пишет о нём семейный доктор. Стремление к уединению, «тишине и спокойствию», усиливавшееся с годами, дополнилось обращением к Богу, столь естественным для многих на склоне лет. Сам Николай Петрович так писал об этом сыну: «пиршества переменил я в мирные беседы с моими ближними и искренними; театральныя зрелища заступило зрелище природы, дел Божиих и деяний человеческих». [29]

Исключив из своей жизни сферу «высшего» служения, Николай Петрович погрузился в жизнь «частного человека», уделяя домашним проблемам значительное внимание. В осознанно выбранном им самим уединении он, «имея склонность к жизни домоседной» любил «предаваться домашним нуждам и заниматься счастьем своих многочисленных крестьян». [30]

Следует отметить, что к концу XVIII века уже немалое число дворян рассматривали в качестве своего гражданского долга перед Отечеством не военную или государственную службу, как это было ещё недавно, а полагали ей равноценной служение «не с оружием, так с пером в руках» – например, в просвещении общества путем издательской деятельности (А.Т. Болотов, Н.И. Новиков, Н.М. Карамзин и др.). [31] Эту позицию четко сформулировал А. Т. Болотов, отказываясь от участия в выборах в местное управление, объясняя это нежеланием «мешаться в их дела» и стремясь «лучше остаться совершенным гостем и свободным человеком».

Обращение к себе, к своему недавно обретённому внутреннему миру, к частной, домашней жизни неизбежно привело к росту значимости того окружения, в котором эта, осознавшая себя личность, пребывает. Жилые комнаты приобретают, если не равноценное, то, по крайней мере, сопоставимое с парадными интерьерами значение и подчеркивают индивидуальность (уже отличную от барского самодурства ушедшего века). Если «для просветителей и для романтиков бытовая интерпретация среды, окружающей человека, была исключена», [32] то в бидермейере жилая среда обитания выходит за рамки внутренних комнат в парадные, в которых отныне проводится все больше и больше времени как с гостями, так и без них. Уже в начале XIX века анахронизмом воспринимается обычай, ещё так недавно повсеместно и широко распространённый, когда хозяева «в каменных домах большия комнаты содержали в совершенной чистоте, и для того никогда в них не ходили, ёжились в двух-трех чуланах, спали на сундуках ...». [33]

Жилой интерьер становится выражением индивидуальности владельца – «интерьер моей комнаты, квартиры, салона – это продолжение «моего» внутреннего мира, отчуждаемый наружу «мой» внутренний мир». [34] Допускаются в него лишь избранные. Поэтому удостоиться приглашения во внутренние покои почиталось за особую милость. Не случайно Ф.Ф. Вигель, иногда посещавший в самом конце XVIII века петербургский дом П.Г. Демидова (внука «знаменитого кузнеца» Петра I Акинфия), отмечал: «Несколько узких длинных комнат сего дома были назначены для приема гостей; гораздо же большее число внутренних, как и сердце Г. Демидова, открывались только задушевным его друзьям». [35]

В рассматриваемый нами период последней четверти XVIII – первой четверти XIX века деление на парадное и приватное, с одной стороны, не утратило своей актуальности и жилые интерьеры существенно отличались от парадных, с другой стороны, на протяжении первой четверти XIX века начался процесс «завоевания» (по терминологии Е.В. Николаева) парадного интерьера жилым. Процесс этот шёл медленно, преодолевая эстетические установки ампира, сориентированные на «высокое» античное искусство, глубоко проникшее в жизнь. В это время «быт ещё всецело был предметом искусства». [36]

Характеризуя художественную ситуацию рубежа веков, B.C. Турчин отмечает: «В искусстве имелась тяга к всеохватности бытия. Этим определялась высокая содержательность образов, широта видения. Великое должно быть сомасштабно личностям, а тогда каждая личность воспринималась неординарной, почему мало обращали внимания на детали быта, мелочное, незначительное. Если же и привлекала частность, то лишь настолько, насколько в ней проявлялось нечто более значительное, чем она была на самом деле». [37] Но время шло, и «полупустые, с убранным с глаз бытом» [38] комнаты заполняются вещами, затесняются и заставляются и во второй половине XIX века превращаются в уютные и донельзя перегруженные разнообразными предметами свидетельства внимания человека к самому себе.

При Екатерине II понятие о комфорте только-только входило в жизнь и воспринималось еще как нечто очень западное, нерусское. Но интерес к повседневным удобствам рос и перемены, происходившие на памяти одного человека, были разительны. Так, Вигель, вспоминая времена примерно тридцатилетней давности, отмечал, что «ни дорожнаго, ни домашняго комфорта мы столько не знали, как нынешние молодые люди». [39] Например, об уровне «дорожного» комфорта свидетельствуют воспоминания Екатерины II времён многочисленных переездов императорского двора при Елизавете Петровне. Одно из путешествий в Ревель «отличалось скукой и неудобствами. В почтовых и станционных домах обыкновенно располагалась сама императрица; для нас разбивали палатки, либо помещали нас в кухне. Помню, что однажды во время этого путешествия мне пришлось одеваться у печки, в которой пекли хлеб, а в другой раз я взошла в палатку, где мне приготовлена была постель, и по колена замочилась в воде». В другой раз, по приезде в Москву зимой 1753 года, Екатерина и Петр были поселены в новом доме. «Нас поместили в деревянном флигеле, только что выстроенном прошедшею осенью: вода текла по стенам, и все комнаты были чрезвычайно сыры». [40]

Если в середине XVIII века, многочисленные предметы обстановки хозяева перевозили вместе с собой из одного дома в другой, то к его концу положение меняется. Вещи уже воспринимаются не сами по себе и не являются принадлежностью конкретного лица, а становятся частью того или иного интерьера. [41] Так, Екатерина II вспоминает, что во время многочисленных переездов двора Елизаветы Петровны, для жительства могли отводиться разные комнаты, то есть не те, в которых жили в прошлый приезд. Например, переезжая в конце осени в Зимний дворец на всю зиму, императрица «заняла комнаты, в которых мы жили прошлою зимою; нам отвели комнаты, где жил Великий Князь, будучи женихом. ... В них некогда жила императрица Анна». [42] Если это считалось нормой при Елизавете, то Екатерину уже не устраивало. Она стала на свои деньги покупать самостоятельно мебель для своих комнат в Зимнем и Летнем дворце «и, переезжая из одного места в другое, ... находила свои комнаты совсем прибранными; при том же не было ни возни, ни ломки при перевозе».

Это замечание относится не только к императорским и великокняжеским резиденциям. Например, останкинский жилой флигель (называемый в документах «Старыми хоромами») содержался в постоянной готовности к приезду хозяина, которого ждали не только курительная трубка на столе, щипцы для колки сахара и пилочки для ногтей, но даже шелковый шлафор в Спальне не убирался внутрь комода (почему и вошел в текст Описи 1802 года).

Обустройство жилых интерьеров конца XVIII века отличала некоторая «бестолковость», когда очень мало значения придавалось обыкновенным (с нашей сегодняшней точки зрения) удобствам повседневной жизни. Е.Н. Николаев, изучивший большое количество частных домов конца 18 – первой половины XIX века, отмечал «тот несомненный факт, что устройство «каждодневного», непарадного быта было слабым местом архитектуры XVIII века». [43] Это бытовое неустройство являлось скорее правилом, нежели исключением и было характерно не только для «заштатных» усадеб, но и для императорских дворцов тех лет. Так, например, в Гатчине, в большой степени воплотившей вкусы императора Павла I, планировка, убранство и размеры жилых комнат нередко вызывали недоумение не только у потомков, но уже и у современников. Графиня В.Н. Головина писала: «Теснота в замке, где в парадных залах происходили церемонии, почти непристойные жилые помещения для первых персон двора и петербургского общества, грязь и осеннее небо, затянутое тучами...». [44] «Непристойность» жилых помещений охарактеризовал один английский мемуарист, написавший в 1827 году о личных комнатах Павла, сохраняемых практически в неприкосновенности Марией Федоровной: комнаты маленькие и не могут похвастаться убранством в духе величественном».

Эта «бестолковость» постепенно уходила из жизни. Если в первой половине века жилые комнаты составляли анфиладу и в больших домах размещались в третьем и первом этажах, то в классицизме некоторые из них стали устраивать в парадном этаже (в небогатых домах это практиковалось и раньше). Таким образом, в жилой зоне возросло количество комнат, ставших территориально ближе к парадным. Важнейшим нововведением классицизма было появление коридора, который располагали параллельно анфиладной оси и делали в неге дополнительные двери, вследствие чего, перекрыв анфиладные, можно было изолировать одну или несколько комнат. Анфиладная планировка стала постепенно вытесняться более удобной коридорно-апартаментной. [45] Над жилыми комнатами, не столь высокими, как парадные, стали устраивать антресоли - всё это обеспечивало более комфортные условия существования.

Таким образом возводились новые дома (или перестраивались старые). Но в большинстве своем, особенно в провинции, долго продолжали жить по старинке. Например, так описывает провинциальное детство своего героя, пришедшееся на 1820-е годы, М.Е. Салтыков-Щедрин: «Хотя в нашем доме было достаточно комнат, больших, светлых и с обильным содержанием воздуха, но это были комнаты парадные; дети же постоянно теснились: днём – в небольшой классной комнате, а ночью – в общей детской, тоже маленькой, с низким потолком и в зимнее время вдобавок жарко натопленной. ... Летом мы ещё сколько-нибудь оживлялись под влиянием свежего воздуха, но зимой нас положительно закупоривали в четырёх стенах. Ни единой струи свежего воздуха не доходило до нас, потому что форточек в доме не водилось, и комнатная атмосфера освежалась только при помощи топки печей». «Внешней обстановкой моего детства, в смысле гигиены, опрятности и питания, я похвалиться не могу». В детской комнате «было поставлено четыре-пять детских кроватей, а на полу, на войлоках, спали няньки. Само собой разумеется, не было недостатка ни в клопах, ни в тараканах, ни в блохах.

Эти насекомые были как бы домашними друзьями. Когда клопы уж чересчур донимали, то кровати выносили и обваривали кипятком, а тараканов по зимам морозили». [46]

Но в целом, но протяжении первой трети XIX века акценты смещаются с дворцового на частное строительство, на рядовые дворянские дома и «… тем главным местом, где поселяется культура и куда проецируется вся история искусства, усваиваемая и присваиваемая, обращаемая в собственность «я», становится дом, интерьер». [47] Просторные гостиные обживаются и жилой интерьер «выходит» в парадный.

Этот процесс иллюстрирует эволюция спальни. В XVIII веке в богатых домах было принято иметь две спальни – парадную и «вседневную». Первая служила для представительства, вторая использовалась по назначению (конечно, в рядовых домах эти функции были совмещены). Но к концу века всё чаще альков парадной спальни отделялся завесами или ширмами от остального пространства, обращённого к окнам, которое превращалось в гостиную. «Такое удачное решение привело к тому, что даже очень богатые люди стали совмещать парадную и вседневную спальни в своих дворцах, что позволяло пользоваться в ежедневном быту роскошными парадными интерьерами, не нарушая их великолепия». [48] В соответствии с идеей совмещения спальни и гостиной был сделан в 1790-е годы проект ниши для Спальни Останкинских жилых хором. Альков, фланкированный колоннами, отделялся от остального пространства завесой, перед которой с «гостевой» стороны ставилось канапе, состоящее из двух половин и раздвигавшееся в стороны для того, чтобы освободить проход к кровати для сна.

Интересно проследить, в каком направлении перестраивались старые, например отцовские, жилые комнаты детьми. Николай Петрович Шереметев, получивший в наследство обставленный и отделанный Останкинский жилой дом, начал в 1790-е годы заниматься его частичной перестройкой (происходившей одновременно со строительством большого дворца, расположенным в непосредственной близости). Работы велись по трём направлениям – увеличивалось количество комнат, увеличивалась площадь некоторых из них за счёт объединения существующих, а также убиралась, где возможно, старая анфиладная планировка путём переноса дверных проемов и создания дополнительных выходов в парк. Сначала Николая Петровича не устраивали, видимо, не размеры, а лишь количество имевшихся в его распоряжении комнат, так как на планах флигеля, который сначала предполагали пристроить к Старым хоромам, назначение и размеры новых помещений мало отличались от уже имевшихся, а некоторые были даже меньше. Основное неудобство заключалось не столько в размерах, сколько в анфиладном расположении, повсеместно практиковавшемся в XVIII веке. Если на парадной половине анфилады ругали, в основном, из-за пронизывающих их сквозняков («Чтоб ветер в ноябре взывал как на пароме, а барин бы не знал, куда деваться в доме» [49], то на жилой они доставляли массу других неудобств. От сквозняков можно было как-то спастись с помощью ширм, разгородив пространство комнаты на «кабинеты» и создав уютные уголки у камина или у стола. Но защитить свой покой от постоянного хождения домочадцев через смежные комнаты было не так просто. Например, в Кабинет Останкинских Старых хором можно было попасть только через Спальню, и не случайно Николай Петрович был озабочен их разделением. В результате перестройки Кабинет соединили с комнатой, имевшей собственный выход, что позволило принимать посетителей, не проводя их через Спальню.

В середине XVIII века совершенно естественным было поселить недавно приехавших в Россию невесту великого князя Петра с ее матерью таким образом, что они были вынуждены, «чтобы идти к обедне или к императрице проходить комнатами великого князя, которыя были рядом с моими». [50] Это не вызывает недовольства у Екатерины, а наоборот, имеет даже положительные стороны «таким образом мы его часто видали».
Заставил её возмутиться другой случай, произошедший с ней в Москве, куда они с Петром приехали в начале зимы 1753 года. Их поместили в только что выстроенном флигеле. Отметим сразу, что дело происходило не где-нибудь в глухомани, а во второй столице, и дом специально отстроили к их приезду. Так что случай был совершенно в духе времени – уже к концу века такое вряд ли могло произойти. Итак, в сообщавшуюся со Спальней приболевшей Екатерины Уборную комнату были поселены 17 служительниц («девушки», камер-фрау и их служанки), причем из этой комнаты «не было другого выхода как через мою спальню, и женщины за всякою нуждою проходили мимо меня, что вовсе не было удобно ни для них, ни для меня. ... В добавок оне обедали в одной из моих передних комнат». [51] Лишь через десять дней их навестила императрица и, узнав о таких мучениях, не придумала ничего лучше, как приказать прорубить внешнюю стену Уборной и сделать таким образом для 17 человек отдельный выход наружу. Причем, и обедать, и к устроенным под их окнами отхожим местам они должны были «ходить улицею» – и все это зимой! К тому же такая скученность имела ещё одну неприятную сторону, Екатерина вспоминала: «Ко мне набиралось оттуда столько всякого рода насекомых, что я, бывало, не могла уснуть от них». [52]

Ситуация усугублялась тем, что в городских домах «простой народ» жил по деревенским обычаям [53] и поэтому, как правило, многочисленная дворня спала не только в специально отведённых местах (на антресолях, лавках в кухне и коридорах), но и вповалку на полу в разных комнатах (лакейской, девичьей и т.д.), «по соседству с комнатами, где спали хозяева, чтобы и ночью быть у них «под рукой». [54]

Это обыкновение вызывало удивление у иностранцев. Например, француз Ш. Массон брезгливо описывал: «Дворяне, благодаря своему образу жизни, претерпевают общие с простым народом неудобства: их постоянно окружает толпа грязных крепостных, весьма нечистоплотно спящих тут же на полу или на мебели; в редком доме помышляют о том, чтобы отвести им отдельную комнату, а еще меньше о том, чтобы дать им постели. Когда проходишь позднее через апартаменты дворца или через залы какого-нибудь большого дома, то приходится осторожно лавировать, чтобы не наступить на ноги слуг, завернувшихся в неизменные овчины и храпящих тут же но паркете: здесь-то в полной безопасности гнездятся и размножаются несносные паразиты». [55] Отметим, что мемуарист относит свои слова и к дворцу, т.е. императорской резиденции, и к частным домам – это было распространено повсеместно.

Высказывали недовольство по этому поводу не только иностранцы. Ф.Ф. Вигель, описывая дома пензенских дворян конца XVIII века, отмечал: «В передней перед анфиладой после отхожих мест «встречает меня другого рода зловоние. Толпа дворовых людей наполняет её; все ощипаны, все оборваны; одни лежа на прилавке, другие сидя или стоя говорят вздор, то смеются, то зевают. В одном углу поставлен стол, на коем разложены или камзол, или исподнее платье, которое кроится, шьётся или починивается, в другом подшиваются подмётки под сапоги, кои иногда намазываются дёгтем. Запах лука, чеснока и капусты мешается тут с другими испарениями сего ленивого и ветреного народа» [56].

Спать не только не в постели, но и вповалку на полу не считалось зазорным в особых случаях и среди дворян. Например, это было вынужденной необходимостью для многочисленных гостей, нагрянувших в соседнюю усадьбу и загостившихся там надолго: «Гвоздин, Буянов, Петушков / И Флянов, не совсем здоровый, / На стульях улеглись в столовой, / А на полу мосье Трике, / В фуфайке, в старом колпаке».

Чем дальше от столиц – тем нравы проще. Так Ф.Ф. Вигель вспоминает визит к одному помещику в его усадьбу под Казанью в 1805 году. Многочисленных гостей после ужина, обильного возлияниями, отправили спать. Губернатора и самого почётного гостя положили по отдельным комнатам, а всех остальных проводили «в просторную горницу, род пустой залы и пожелали нам доброй ночи. На полу лежали тюфячки, подушки и шерстяные одеяла, отнятые на время у актеров и актрис. (Учитывая, что наезды гостей повторялись систематически, а не были неожиданными, «отнимать» постельное белье было сложившейся практикой – С.Д.) Я нагнулся, чтобы взглянуть на подлежащую мне простыню и вздрогнул от ея пестроты. Сопутники мои, вероятно зная наперёд обычаи сего дома, спокойно стали раздеваться и весело бросились на поганыя свои ложа. Нечего было делать, я должен был последовать их примеру ... если бы темнота и молчание водворились вокруг меня; самый отвратительный запах коровьяго тухлаго масла, коим напитано было мое изголовье, не помешал бы мне успокоиться; но при свете сальных свеч (которые, заметим, тоже неприятно пахнут – С.Д.), каляканье, дурацкий наш дорожный разговор возобновился ... Не один раз подымал я не грозный, но молящий голос; полупьяные смеялись надо мной, не столь учтиво, как справедливо, называя меня неженкой. Один за другим начали засыпать, но когда последние два болтуна умолкли, занялась заря, которая беспрепятственно вливалась в наши окошки без занавес. Между тем, сверху мухи и комары, снизу клопы и блохи, все колючие насекомые объявили мне жестокую войну. Ни на минуту не сомкнул очей, истерзанный, я встал, кое-как оделся и побрёл в сад, чтоб освежиться утренним воздухом...». [57] Интересно, что сам Вигель соглашается с тем, что он, по словам его товарищей, неженка – ведь все остальные преспокойно спали, ибо это было для них совершенно обыденно.

Для жилых комнат тех лет характерна многофункциональность. О спальне уже упоминалось – она делится на используемый в практических целях альков и «гостиную». Следует отметить, что спальня имела огромное значение не только в системе парадных, но и жилых комнат. [58] Она могла играть роль гостиной, служить кабинетом (для чего обставлялась специальными предметами мебели – секретерами, «кабинетцами» с многочисленными ящичками для хранения мелочей), уборной (помимо «уборных кресел» в ней, например, мог находиться настенный умывальник). М.Е. Салтыков-Щедрин, описывая утренние сборы, отмечает: «... а из отцовской спальни всё ещё доносятся звуки приводимого в движение рукомойника» [59], а также мини-столовой для особо близких гостей (Салтыков-Щедрин вспоминал: «Матушка тотчас же увела Настасью в свою спальню, где стоял самовар, особый от общего и разного рода лакомства»). Останкинская Спальня была просто забита разнообразными предметами - завешена эстампами, затеснена мебелью и заставлена мелочами. Помимо перечисленных занятий, в ней можно было также отдыхать (для чего служили канапе «для дневного отдыха» – они были широко распространены в обстановке спален, [60] а так же кресло и даже курительная трубка – отметим, что в 1790-е годы курение, вновь вошедшее в моду при Павле I, ещё не утвердилось окончательно в мужских кабинетах), пить кофе (там находились щипцы для колки сахара, кофейник и молочник) и вообще комфортно проводить время днём, например, за чтением.

В свою очередь, Кабинет мог быть фактически чем угодно. Вспомним: «Вот это барский кабинет; / Здесь почивал он, кофей кушал, / Приказчика доклады слушал / И книжку поутру читал ...». В Останкинской «Конторочке» (как нередко назывались кабинеты при составлении описей) не было письменного стола, бюро или секретера, а находился лишь комод с выдвижной доской, заставленный разными безделушками. Наличие на нём чернильного прибора указывает, все-таки, на назначение комнаты. Но три умывальника (в том числе настенный, то есть стационарный) свидетельствуют о дополнительной функции уборной комнаты. Очень часто кабинеты использовались хозяином в качестве спальни. И уж вовсе не обязательно они служили для «учёных» или «деловых» занятий («... нигде ни пятнышка чернил»). Вспомним кабинет Ноздрёва из «Мёртвых душ», «в котором, впрочем, было заметно следов того, что бывает в кабинетах, то есть книг или бумаги», находились всевозможные раритеты: сабли, ружья, кинжалы, даже шарманка. Потом показались трубки – деревянные, глиняные, пенковые, обкуренные и необкуренные, обтянутые замшею и необтянутые, чубук с янтарным мундштуком, недавно выигранный, кисет, вышитый какою-то графинею...». Кабинет к описываемому Н.В. Гоголем времени уже стал признанным местом для курения. В него обыкновенно удалялась после обеда мужская часть гостей во главе с хозяином – там они пили кофе, вели «мужские разговоры» и курили.

Аналогично и уборные комнаты могли быть местом проведения досуга или использоваться как столовые, несмотря на наличие в жилом комплексе специальной «столовой». Например, в Камер-фурьерском журнале отмечено, что в такой-то день Павел «не вышел из внутренних покоев (Михайловского замка – С.Д.), обедал вдвоём с Императрицею внизу, в своей уборной; вечернего собрания не было и ужинали Их Величества в своих уборных комнатах». [61]

В Останкинском доме комната, названная «Уборной», могла быть также гостиной и кабинетом. В ней можно было музицировать на стоявших там клавикордах, играть в шашки и другие настольные игры, для «письменных» занятий предназначался трёхъярусный секретер, а также письменный прибор в футляре. При желании там можно было пить чай из двух, стоявших симметрично на шкафах «самоваров», служивших ещё и украшением.

Все эти особенности не всегда можно объяснить недостатком места. До предела суженное число собственных обитаемых комнат, их бросающаяся в глаза многофункциональность, при наличии по соседству большого числа просторных пустых парадных, для каждодневной жизни вплоть до начала XIX века почти не употребляемых, говорит не только о ещё не совсем развитых понятиях комфорта, но и о том, что для реальной жизни человеку надо очень мало места – и совсем не важно, простой ли он коллежский асессор или же тайный советник. Так, император Павел I в Михайловском замке отвёл для себя ряд жилых комнат, но пользовался не всеми. Например, своей спальней, так как поместил свою «походную» (т.е. разборную) кровать в кабинете, «служившем ему вместе с тем и спальней, где он проводил время днём и где скончался». [62]

Обстановка и отделка жилых комнат, как правило, значительно отличалась от парадных. Чаще всего их заполняли простой удобной и легкой мебелью (фанерованной красным деревом или крашеной), в основном, в «английском вкусе» – «все английское чарует нас», отмечал Н.И. Новиков. [63] Слово «мебеля» тогда имело более широкое, чем сегодня, значение (существовал даже специальный термин «столовые мебели то есть жирандоли, вазы и шенданы бронзовые»). [64] Предметный состав обстановки жилых комнат в богатых домах характеризовался, в отличие от парадных, огромным разнообразием.

Для обстановки жилых комнат характерна полистилистика, когда устаревшие «мебеля», а также любимые предметы разных «возрастов», с которыми невозможно расстаться, прекрасно уживались с более модной мебелью. В XVIII веке отношение к вещам сильно отличалось от последующих времён фабричной промышленности, и при смене обстановки в парадных комнатах старые предметы не уничтожались, а могли частично включаться в новую или отправлялись доживать свой век в жилые и служебные комнаты – расселялись по антресолям, флигелям и разным второстепенным помещениям. Это наглядно иллюстрируется составленной в 1783-1786 годах «Описью Большого дома» Кусковской усадьбы, построенного в 1777-1779 годах на месте старого. Если весь бельэтаж был отделан и обставлен в «новом вкусе» (в стиле раннего классицизма), то населённые «служителями» антресоли заставлены старыми вещами из обстановки прежнего дома – расписанными золотом «китайскими» кабинетами, которым уже не нашлось места в бельэтаже, но была жива ещё память об их немалой ценности, [65] наборными столиками на точёных ножках, «нахтышными» столами и т.д. [66]

Такие устаревшие «мебеля» очень часто отправляли не только в жилые комнаты, но и гораздо дальше – из города они перемещались в деревню, из основного усадебного дома – во второстепенные имения. Поэтому обстановка последних либо не обновляться десятилетиями, либо «обновлялась» уже не востребованными в местах вещами. Описи домов в близлежащих к Кускову владениях П.Б. Шереметьева  – Амирёве, Маркове Бронницкого уезда, Мещеринове Коломенского уезда, составленные в 1770-е годы, наглядно рисуют картину запаздывания стиля мебельного убранства. Эти хоромы были заполнены старой дубовой мебелью, столами на точеных ножках с «аспидными» досками и интарсией, креслами и канапе, обитыми чёрной кожей гвоздями с круглыми крупными шляпками, зеркалами с двумя волютами сверху и прочими, уже не соответствующими моде третьей четверти века, вещами.

Естественно, чем беднее усадьба, чем дальше она от столиц, тем обстановка проще (отметим, что дальность расстояний имела меньшее значение, чем достаток). Например, в «картинной книге» небогатого князя Т.И. Енгалычева, постоянно жившего с 1790-х годов в своем поместье в Тверской губернии, на одном из листов изображена «Столовая», имеющая обстановку, характерную для середины XVIII века (во всяком случае, до- классицистического периода) – всё те же гнутые ножки, стулья «чиппендейл» и прочее, хотя рисунок датируется концом этого века. [67]

Большое количество вещей перевозилось с собой при временных переездах из города в деревню и обратно. Когда переезд планировался на неопределённый срок, масштабы его были значительны. Как уже отмечалось, в 1770 году П.Б. Шереметев, оставив службу, переселился из Петербурга в Москву и обосновался в загородном Кускове. Обстановка кусковских хором, сформировавшаяся в 1750-е годы, не отвечала его взыскательному столичному вкусу, поэтому он решил значительно её обновить за счёт петербургских Фонтанного дома и дачи Шампетр. В переписке 1770-х годов граф постоянно приказывает сделать что-либо «как в Фонтанном моём доме». Например, интерьер Парадной спальни предлагается скопировать целиком, в некоторые комнаты перевозятся обитья шёлковые или «гарусные» (т.е. шпалеры) и разнообразные предметы.

В Москву потянулись по санному пути обозы с зеркалами, столами, жирандолями и т.д., а навстречу им летели из Москвы указы «графа-государя» с требованием не забыть то-то и то-то. Вывозился фарфор, осветительные приборы, парковая скульптура, палатки, кибитки, кунсткамера, в Фонтанном доме были сняты все термометры, переехали даже «мопсики» с каминов и французские венички из стружек для обмахивания от мух. Граф перевозит из петербургских домов большое количество мебели, на часть предметов заказывает копии. Старый кусковский дом, пока не перестраиваясь, частично модернизируется внутри, настилаются даже новые, привезённые всё из того же Петербурга, паркеты. Конечно, такой серьёзный переезд – дело особенное. Масштаб его объяснялся не только соображениями, чтобы мебель зря не «пропадала» в опустевшем петербургском доме, но и тем, что в Москве в те годы многое достать или на должном уровне изготовить было непросто. Видимо, не случайно, Петр Борисович писал петербургскому управителю в 1770 году: «для Кускова кресла и стулья сколко куда надобно неотменно надлежит сделать в Петербурге потому что сдесь долго очень делают и зделать хорошо не умеют о чем осмотрясь впредь буду писать». Правда, «осмотревшись», граф вскоре начинает заказывать мебель и в Москве – в последней четверти XVIII века московское мебельное производство уже переживает период расцвета.

Стремление всё устроить в Кускове по возможности так же, как в столице является характерной приметой тех лет. Вообще, в XVIII в. было принято воссоздавать обстановку городских домов в загородных резиденциях, даже когда отпала необходимость непосредственно вывозить за собой мебель. [68]

Итак, мы коснулись ряда вопросов, связанных с темой приватной повседневной жизни и жилого интерьера. Некоторые аспекты изучения (например, способы отделки, колористическое решение жилых интерьеров, их взаимосвязь с парадными и т.д.) остались за рамками настоящей статьи. В заключение хотелось бы отметить, что все эти мелочи «домашней жизни», кажущиеся несущественными, имеют большое значение, так как являются одной из составляющих, формирующих в конечном итоге «историческое лицо», и именно в «этом безымянном пространстве [повседневности – С.Д.] чаще всего развёртывается настоящая история». [69]

Примечания:

1 Человек в кругу семьи. Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени. / Под ред. Ю.Л.Бессмертного. М., 1996. С.5

2 /Вигель Ф.Ф./. Воспоминания Ф.Ф. Вигеля. Ч.1 и 2. М, 1864. 4.2. С.73

3 Там же. С.206

4 Салтыков-Щедрин М.Е. Пошехонская старина. Собр. соч. в десяти томах. Т. 10. М, 1988. С. 238

5 /Вигель Ф.Ф./ Указ. соч. Ч.1. С.229

6 Андрей Тимофеевич оставил нам и редкое для конца XVIII века изображение кабинета. См.: Болотов А.Т. Жизнь и приключения Андрея Тимофеевича Болотова. В 4-х томах. Т.1. Москва, 1973. Фронтиспис.

7 Лансере Н., Вейнер П., Трубников А., Казнаков С., Пинэ Г. Гатчина при Павле Петровиче цесаревиче и императоре. СПб., 1995. С.244

8 Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. M., 1996; Миранда Ф. де. Путешествие по Российской империи. М., 2001; Сегюр Л.Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII века глазами иностранцев. Л., 1989 и др.

9 Лотман Ю.М. Поэтика бытового поведения в русской культуре XVIII века. // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т. 1. Статьи по семиотике и типологии культуры. Таллинн,1992. С.249

10 Например: Благово Д.Д. Рассказы бабушки: Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные её внуком Д. Благово. Л., 1989; Головина В.Н. Мемуары. // История жизни благородной женщины. М., 1996; Каменская М.Ф. Воспоминания. М., 1991

11 Например: [Вигель Ф.Ф.] Указ. соч.; Жихарев СП. Записки современника: Воспоминания старого театрала. В 2-х томах. Т. 1 -2. Л., 1989

12 Литература по русскому классицистическому интерьеру посвящена, в основном, его истории. Например: Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Русский интерьер XVIII-XIX веков. М., 2000; Бартенев И.А., Батажкова В.Н. Русский интерьер XIX века. Л., 1984; Борисова Е. Романтические тенденции в русском интерьере. К вопросу о бидермейере // Вопросы искусствознания. № 4, 1994. С. 358-386; Кучумов A.M. Убранство русского жилого интерьера XIX века: По материалам выставки в Павловском дворце-музее. Л., 1977; Художественное убранство русского интерьера XIX века: Очерк-путеводитель / Авторы-сост.: Гусева Н.Ю., Орлова К.А., Уханова И.Н., Петрова Т.А, Кудрявцева Т.В. Под общ. ред. И.Н.Ухановой. Л., 1986. Теоретическим вопросам уделялось меньше внимания. Например: Лотман Ю. М. Художественный ансамбль как бытовое пространство // Лотман Ю.М. Избранные статьи в трех томах. Т.3. Статьи по истории русской литературы. Теория и семиотика других искусств. Механизмы культуры. Мелкие заметки. Таллинн, 1993. С. 316-322; Пронина И.А. Терем. Дворец. Усадьба: Эволюция ансамбля интерьера в России конца XVII – первой половины XIX века. М., 1996

13 За исключением немногих работ. Например, Николаев Е.В. Классическая Москва. М., 1975; Соколова Т.М., Орлова К.А. Глазами современников. Русский жилой интерьер первой трети XIX века. Л., 1982. Соловьев К.А. «Во вкусе умной старины ...»: Усадебный быт российского дворянства первой половины XVIII – второй половины XIX веков. По воспоминаниям, письмам и дневникам. Очерки. СПб., 1998; Тыдман Л.В. Изба, дом, дворец: Жилой интерьер России с 1700 по 1840-е годы. М., 2000

14 Бытовыми вопросами интересовались историки XIX – начала XX века. Например: Карнович Е. Исторические рассказы и бытовые очерки. СПб, 1884; Кирхман П. История общественного и частного быта. Ч.1. М., 1867; Пыляев М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. СПб., 1898; Он же. Старая Москва: Рассказы из былой жизни первопрестольной столицы / Сост. Ю.Н. Александров. М., 1990; Он же. Старый Петербург: Рассказы из былой жизни столицы. СПб, 1889. Интерес к конкретному человеку и его предметному окружению вновь стал расти примерно в последней четверти XX века. Он вызвал к жизни целые серии публикаций, посвященных истории повседневности: «Живая история: Повседневная жизнь человечества», «Частная жизнь» и др. Например: Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М., 1996; Кирсанова P.M. Розовая ксандрейка и драдедамовый платок: Костюм – вещь и образ в русской литературе XIX в. М., 1989; Кирсанова P.M. Костюм в русской художественной культуре XVIII – первой половины XX в. / Под ред. Т.Г. Морозовой и В.Д. Синюкова. М., 1995; Кирсанова P.M. Сценический костюм и театральная публика в России XIX века. М., 1997; Кнабе Г. С. Быт как предмет истории / / ДИ СССР. № 9, 1982. С. 26-27; Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII – начало XIX века). СПб., 1994; Федосюк Ю.А. Что непонятно у классиков, или энциклопедия русского быта XIX века. М., 1998. Пристальный интерес со стороны историков в последние годы вызывают и вопросы, посвященные отдельным сторонам жизни XVIII-XIX века (карточные игры, светские развлечения, устройство бань и т.д.). Например, Богданов И.А. Три века Петербургской бани. СПб., 2000; Гордин А., Гордин М. Пушкинский век: Панорама столичной жизни / Серия: Былой Петербург. Кн. 1 и 2. СПб., 1999; Парчевский Г.Ф. Карты и картежники: Панорама столичной жизни / Серия: Былой Петербург. СПб., 1998. Появляются работы, посвященные жизни и быту различных эпох или отдельных семей, а также конкретных усадеб. Например, Семёнова Л.Н. Очерки истории быта и культурной жизни России: первая половина XVIII века. Л., 1982; Смилянская Е.Б. Дворянское гнездо середины XVIII века: Тимофей Текутьев и его «Инструкция о домашних порядках». М., 1998.

15 «Описание Мраморного дома покоям и их уборам и вещам, также и службам, с приложением планов, поднесенное от полковника Буксгевдена 1785 года» (Научный архив Останкинского музея (Далее – НА). № 485. С.40 – 46).

16 Миранда Ф. де. Указ. соч. С.290.

17 Русский литературный анекдот конца XVIII – начала XIX века. М., 1990. С.46.

18 Фукс Э. Иллюстрированная история нравов. Галантный век. М, 1994. С.64 

19 Это время было переломным во всех сферах культурной жизни Европы. См.: Турчин В. С. Основные проблемы западно-европейского и русского искусства конца XVIII - начала XIX века. Автореферат ...на соиск.... доктора искусствоведения. М, 1989.

20 См.: Вдовин Г.В. Становление «Я» в русской культуре. XVIII век и искусство портрета. М, 1999

21 Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1994. С.30.

22 Историческая наука осознала этот поворот еще позже – бытовая повседневность была реабилитирована для культуры не так давно, примерно с начала 1960-х годов. Изучение «огромного царства привычного, рутинного, этого «великого отсутствующего истории»» (Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. Т.1. Материальная цивилизация, экономика и капитализм.. XV-XVIII в. М, 1986. С. 18), было подготовлено деятельностью представителей школы «Анналов» (журнала «Анналы социальной и экономической истории»). Грань между традиционно понимаемой культурой и повседневностью стала расплываться и изучение последней стало одним из наиболее актуальных направлений в современном историческом знании (См.: Человек в кругу семьи: Очерки по истории частной жизни в Европе до начала нового времени / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. М.: РГГУ, 1996; Кнабе Г.С. Введение первое, теоретическое, в котором почти ничего не говорится о древнем Риме, но зато ставится в общем виде проблема отношений между бытом и историей // Древний Рим – история и повседневность. Очерки. М., 1986. С. 7-18; Кнабе Г.С. Материалы к лекциям по общей теории культуры и культуре античного Рима. М., 1994).

23 Так называемый Нащокинский домик, «работу» над которым начал в 1830-м году П.В. Нащокин. Этот домик являлся миниатюрной копией настоящего (2,5 х 2,0 х 2,0 м), «с детальнейшим воспроизведением всех, буквально всех предметов обстановки, вплоть до ночного горшка» (Г.Ф. Парчевский. Карты и картёжники. СПб, 1998. С. 120)

24 Здесь и далее: /Вигель Ф.Ф./. Воспоминания Ф.Ф. Вигеля. Ч.1 и 2. М., 1864. Ч.1.С.205 и 64.

25 Вдовин Г.В., Лепская Л.А., Червяков А.Ф. Останкино. Театр-дворец. М, 1994. С. 109.

26 Как было сказано в «Садовом словаре», издании конца XVIII века. (Цит. по: Овсянников Ю.М. Картины русского быта. М, 2000. С. 236)

27 Вдовин Г.В., Лепская Л.А., Червяков А.Ф. Указ соч. С. 109

28 Отголоски XVIII века. В.11. М, 1905. С. 24

29 РГАДА. Ф.1287. ОП. 1. Д. 4824. Л. 15

30 Отголоски XVIII века. В. 11. М, 1905. С. 21

31 Здесь и далее: Щеблыгина И.В. Нравственная позиция А.Т. Болотова в системе его ценностных ориентаций. (К вопросу о системе ценностей русского образованного дворянства второй половины XVIII века) // Человек эпохи Просвещения. М., 1999.С.122

32 Турчин B.C. Эпоха романтизма в России: К истории русского искусства первой трети XIX столетия / Очерки. М: Искусство, 1981. С.242.

33 Таким образом уже с некоторым недоумением описывал Ф.Ф. Вигель в самом начале XIX века столь архаичный обычай, всё ещё распространённый в провинциях. (См.: /Вигель Ф.Ф./ Указ. соч. Ч.2. С. 166).

34 Михайлов А.В. Идеал античности и изменчивость культуры. Рубеж XVIII-XIX в.в. // Быт и история в античности. М., 1988. С.236

35 /Вигель Ф.Ф./. Указ. соч. Ч. 1. С. 158

36 Николаев Е.В. Указ. соч. С.216; Исследователь М. Фон Бен писал: «Стилизация жизни по античным образцам требовала, чтобы /помещение/... по возможности напоминало храм ... Жилые комнаты приобретают вследствие этого черты патетики, они следуют программе, а не удобству и уюту. Люди стыдятся своих потребностей и необходимости отправлять их» (Цит. по: Михайлов А.В. Указ. соч. С.243)

37 Турчин B.C. Основные проблемы западно-европейского и русского искусства конца XVIII – начала XIX века. Автореферат ... на соиск.... доктора искусствоведения. М, 1989. С.43

38 Кнабе Г.С. Вещь как феномен культуры // Музееведение. Музеи мира. (Сб. научных трудов НИИ культуры). М., 1991.С. 123

39 /Вигель Ф.Ф./ Указ. соч. Ч. 1. С. 166

40 /Екатерина II/ Записки императрицы Екатерины II / Россия XVIII столетия в изданиях Вольной русской типографии А.И. Герцена и Н.П. Огарева. Репринт. М., 1990. С.48, 133

41 Сиповская Н.В. Искусство и быт в культуре фарфора. К вопросу о художественных взглядах в России второй половины XVIII века. Диссертация на соискание ученой степени канд. искусств. М, 1992. С. 58

42 Здесь и далее: /Екатерина II/ Указ. соч. С.53 и 118

43 «Собственно жилые комнаты даже в ту эпоху, когда интерьер классицизма уже откристаллизовывался, отличались какой-то бестолковостью, точнее, особой «житейской» логикой». (Николаев Е.В. Указ. соч. С. 190, 201).

44 Здесь и далее: Лансере Н., Вейнер П., Трубников А., Казнаков С., Пинэ Г. Указ. соч. С. 346 (примечание 136) и С. 249.

45 См.: Байбурова P.M. Русский усадебный интерьер эпохи классицизма. Планировочные композиции // Памятники русской архитектуры и монументального искусства. Материалы и исследования. М., 1980. С. 146-148; Тыдман Л.В. Изба. Дом. Дворец. Жилой интерьер России с 1700 по 1840-е годы. М., 2000. С. 20.

46 Салтыков-Щедрин М.Е. Пошехонская старина. С. 238 и 20.

47 Михайлов А.В. Указ. соч. С.236; Николаев Е.В. Указ. соч. С. 201.

48 Тыдман Л.В. Указ. соч. С. 17.

49 Долгорукий И.М. Повесть о рождении моём, происхождении и всей жизни. Цит. по: Е.В. Николаев. Указ. соч. С. 198.

50 /Екатерина II/. Указ. соч. С.23.

51 Там же. С. 133.

52 Там же. С. 134.

53 «Деревенские жители не имели специальных помещений и кроватей для сна, а спали если в избах, то на полу (если он был деревянный), на лавках, на полатях, на печи, а если в холодных неотапливаемых помещениях, то на соломе или сене. Постельного белья у крестьян не было вплоть до 20 века. В качестве подстилки служила верхняя одежда, а более зажиточные подстилали специально заведенный для этого войлок». (Тыдман Л.В. Указ. соч. С.271- 272. Примеч. 1).

54 Тыдман Л.В. Указ. соч. С. 17

55 Массон Ш. Секретные записки о России времени царствования Екатерины II и Павла I. М., 1996. С.151.

56 /Вигель Ф.Ф./. Указ. соч. Ч. 1. С. 229.

57 Там же. С. 135.

58 О значении спальни в ряду парадных интерьеров см.: Михайлов А.В. Указ. соч. С. 243-246.

59 Здесь и далее: Салтыков- Щедрин М.Е. Указ. соч. С. 518 и 216.

60 Ефремова И. К. Мебель московских мастерских эпохи классицизма. Основные особенности. Дис. на соиск. ... канд. искусств. М. 1997. С. 140.

61 Лансере Н., Вейнер П., Трубников А., Казнаков С., Пинэ Г. Указ. соч. С. 290.

62 Там же. С. 249.

63 Цит. по: Испарин К.А. Британцы в Петербурге и Царском селе. Вторая половина XVIII – начало XIX века // Россия – Англия. Страницы диалога. Краткое содержание докладов V Царскосельской научной конференции. СПб, 1999. С. 13.

64 НА. № 350. С. 154.

65 Такого рода памятью в последующем веке себя почти не обременяли. В 1870-е годы при разделе имущества между наследниками Д.Н. Шереметева эти кабинеты оценивались на уровне пары плевательниц XIX века, а за один гостиный стол этого же столетия предлагалось столько же, сколько за десятка два предметов XVIII, в числе которых значились наборные комоды, ломберные столы, украшенные интарсией, кабинет с «флорентийской» мозаикой и т.д. (Опись 1876 года. РГАДА. Ф.1287. Оп.2. Ч.1.Д. 1197).

66 ЦГИАЛ, ф. 1088,оп. 17, д.69, л.л. 155-164

67 Корнилова А.В. Мир альбомного рисунка. Русская альбомная графика конца XVIII - первой половины XIX века. Л., 1990. С.65.

68 Байбурова P.M. Зал и гостиная усадебного дома русского классицизма // Памятники русской архитектуры и монументального искусства. М, 1983. С.111

69 Лотман Ю.М. Беседы о русской культуре. С. 13.