И.Марисина. Путешествие в усадьбу во второй половине XVIII века

// Русская усадьба. – Вып.2. – М., 1996
  

Путешествие в усадьбу... Современному читателю такое сочетание возможно покажется необычным, особенно когда речь идет, скажем, о поездке в ближайшее подмосковное имение. Но в XVIII столетии перемещение человека из одной географической точки в другую воспринималось и обозначалось несколько иначе, чем сейчас. 

Петровские реформы знаменуют конец русского Средневековья и наступление следующего большого исторического периода – Нового времени. Это название, символизирующее кардинальные перемены во всех областях отечественной жизни, несет в себе и оттенок буквального прочтения. Русский человек XVIII в. действительно обретает – вследствие результативных изменений в экономическом и культурном развитии страны – новое время и новое пространство. Точнее, следует говорить об отличном от предшествующих веков осознании этих категорий в их тесной взаимосвязи. Последняя особенно наглядно предстает путнику во время путешествия – «освоенное» пространство из меряется как километрами проделанного расстояния, так и часами, проведенными в дороге.

XVIII век приносит значительные сдвиги, качественные и количественные, в развитии средств и путей сообщения – материальной основы путешествия. Активно входит в частную жизнь почта, первоначально обслуживавшая в основном дипломатические, военные и административные нужды. «Главныя удобности публики относительно почт состоят в том, чтобы каждый частный человек мог безопасно отправить письмо, переслать деньги и вещи и сам переехать из одного места в другое» [1], полагает Д.И.Фонвизин. Утвердившаяся в русском дворянском быту переписка вносит свои коррективы в привычный уклад поведения: люди начинают с растущей охотой повторять путешествия, проделываемые их посланиями. Одним из наиболее любимых объектов чтения становятся календари, успешно сочетающие в себе ценный источник информации с наглядным воплощением текущего времени.

Сложность стоящих перед русским государством экономических, политических и культурных задач требует большей точности и унификации в отношениях со временем и пространством. Вводятся новые способы их измерения при помощи математических и астрономических приборов. В одних и тех же параметрах исчисляется путь до Рязани, Орла или Тамбова. Вместе с тем, ощущение времени и пространства, условно говоря, индивидуализируется, преломляясь через личностное переживание проведенных в дороге часов и проделанных верст пути. Пестрая палитра накапливающихся дорожных впечатлений и мыслей постоянно пополняет картину представлений современников об окружающем мире.

Развитие международных связей России сопровождается массовыми поездками наших соотечественников за границу. Активизация же передвижений внутри страны была во многом предопределена расцветом во второй половине XVIII в. русской усадебной культуры.

Имение, дача, загородный дом (или дворец), подгородное поместье, подмосковная, наконец, деревня – под любым из этих употреблявшихся в XVIII в. определений подразумевалось место, отличное от городского жилья, отстоящее от него на расстоянии определенного пути и, стало быть, на время определенного путешествия (порой, правда, из-за нехватки средств на жизнь загородный дом превращался в городской, а последний продавался).

Переезды в усадьбу и обратно «со всем своим домом и семейством» являлись значительными событиями, влиявшими на течение всей городской жизни. Они происходили в устойчивые календарные сроки, окончательно сложившиеся к концу XVIII в. Как свидетельствует современник, в начале мая «Москва начинает пустеть: по улицам ежеминутно встречаешь цепи дорожных экипажей и обозов; одни вывозят своих владельцев, другие приезжают за ними. Скоро останутся в Москве только коренные ее жители: лица, обязанные службою, купцы, иностранцы и наша братия, принадлежащая к учащемуся сословию... еще один класс людей не выедет из Москвы: именно класс должников, которых не выпустят кредиторы. Странно, что одна часть города в Москве не пустеет летом, это – Немецкая слобода: она всегда в нормальном своем состоянии» [2]. Жизнь города в это время оживлялась многочисленными прощальными обедами, которые давали отъезжающие. 

Но вот проходило лето, и к концу сентября можно было сказать, что «эпоха первого переселения из деревень в столицу наступила: многие возвратились уже из подмосковных, теперь потянутся помещики из степных деревень...» [3]. Семьи, дольше других задержавшиеся в своих усадьбах, возвращались «непременно к тому времени, как привозят невест, – к Рождеству, с поросятами» [4]. И снова начинались балы.

Маршрут следования в усадьбу или из нее нередко намеренно удлинялся: заезжали в Петербург или Москву, в попутные поместья друзей или родственников, осматривали близлежащие достопримечательности, чаще всего – монастыри. Так, например, путь Е.Р. Дашковой из Москвы в свое калужское имение лежал близ окруженного лесами «знаменитого дворца графа Разумовского», через поместья «господина Муромцева и князя Голицына с парками, отражающимися в голубых озерах, в которых плавали лебеди, лодки, где наведены пловучие мосты» [5]. Заехав «к госпоже Небольсиной» и осмотрев ее богатое хозяйство, путешественники отправились «в соседнюю деревню Купавна, чтобы осмотреть мануфактуру князя Юсупова, где выделывают безупречные шали и шелка» [6]. Следующие несколько дней пути были посвящены «Троицкому монастырю»: «мы взобрались на самую высокую колокольню поглазеть на окружающую красоту...» [7]. Затем, после ночлега в Переяславле, последовала остановка в Ростове, где в доме тамошнего архимандрита посетительницы были приятно изумлены, увидев вместо ожидаемой кельи «куполообразные своды, итальянские фрески, череду прекрасно и элегантно обставленных комнат, украшенных великолепными портретами» [8]. Спутницей Дашковой в этой поездке была англичанка К. Вильмот (ее перу и принадлежат процитированные строки), поэтому можно объяснить желание княгини показать своей иностранной гостье как можно больше. Примерно двумя десятилетиями раньше подобным образом Дашкова возила другую свою английскую приятельницу мадам Гамильтон, но тогда калужская вотчина была отнюдь не конечным пунктом путешествия. «Из Троицкого мы поехали в белорусское имение под Могилевым... Таким образом, моя приятельница увидела большую часть Московской, Калужской, Смоленской и Могилевской губерний» [9].

Поездки в дальние усадьбы были, вероятно, не очень частыми. Они не всегда приходились на летнее время и объяснялись, как правило, ознакомительными или хозяйственно-экономическими целями. Однако поводом могло послужить и желание создать себе спокойную творческую обстановку, о чем свидетельствует, например, фрагмент из автобиографических записок Г.Р.Державина. «В течение февраля и марта вздумал он (повествование ведется от третьего лица. – И.М.) съездить в белорусские деревни, дабы, не видав их никогда, осмотреть, сделать как бы распоряжения, или, прямо сказать... то, уединясь от городского рассеяния, докончить в них в уединении начатую им еще в 1780 году.. оду «Бог» [10]. Поэтому, доехав до Нарвы и «приметя, что погода начинала портиться», поэт-путешественник удовольствовался тем, что нанял «у одной престарелой немки небольшой покойчик… докончил ту оду и еще также прежде начатую под названием «Видение Мурзы» [11] и спустя неделю со спокойной душой возвратился в Петербург.

Отсутствие личной сердечной склонности ко всякого рода переездам и путешествиям ни в коей мере не влияло на отношение к самим средствам передвижения. Изобилие их всевозможных типов удивляло иностранцев. «По дороге (на празднество в Петергоф. – И.М.) встретили такое множество карет, фаэтонов, дрожек, кибиток и колясок, что для разнообразия описания увиденных экипажей нужно владеть пером лучше, нежели я» [12], – признавалась М. Вильмот. По мере того, как путешествие дела лось частой и привычной формой времяпрепровождения, все большее внимание уделялось внешнему блеску передвижения, достичь которого стремились даже ценой последующего неотвратимого материального краха. Обладание личным выездом удерживало светский престиж подчас уже разоренного владельца на должном уровне. «У него всего состояния и было только: золоченная двухместная карета и пара пегочалых лошадей» [13], – вспоминает о своем дядюшке Е.П.Янькова. Поездки по одним и тем же маршрутам в свои усадьбы, несмотря на привычку, все же стоили «многих трудов и беспокойств». Поэтому, как правила каждый переезд, а в особенности – длительный, с места на место начинался и оканчивался молитвой. «Я перекрестился и благодарил из глубины сердца моего бога за благополучное доставление меня до дома» [14], – свидетельствует молодой Болотов. М. Вильмот, наблюдавшая, как, по распоряжению Дашковой, служился молебен за успешное путешествие из Троицкого в Москву, отмечает, что «русские всегда чтут этот обычай, который, как мне кажется, заслуживает уважения» [15]. 

Путевые неудобства старались максимально смягчить специально предназначенными дорожными вещами. У Е.Р. Дашковой например, был раскладной сундук, который превращался в кровать с постелью, подушками и всеми удобствами для ночлега княгини. Кроме того, использовались в дороге и аксессуары «оседлого» городского быта, в частности, серебряная посуда. «Я не могла представить, что в дороге возможна такая сервировка – посуды, уложенной в небольшой сундук, хватило, чтобы 6-7 человек обедали, как на изысканном пиршестве: со сменой вилок, салфеток etc.» [16]. Изумление М. Вильмот, вероятно, раздели ли бы многие современники-иностранцы. Подобная торжественность диктовалась отчасти сословной гордостью княгини, а отчасти – не только ей одной свойственной привычкой постоянно возить за собой определенный набор привычных предметов обеспечивающих душевный и материальный комфорт. 

По окончании сборов процессия путешественников нередко представляла собой весьма внушительное зрелище. «Нам недоставало лишь несколько слонов, чтобы изобразить индийский армию» [17], – саркастически замечает К. Вильмот, описывая «кавалькаду» из 8 экипажей, составившуюся при очередном отъезде княгини Дашковой из Москвы в Троицкое. 

Свойственная XVIII веку склонность к театрализации собственной жизни проявлялась и в различных индивидуальных «ритуалах» передвижения, которые просто из желания покуражиться или в силу природной эксцентричности характера создавали для себя некоторые путешественники. Весьма помпезно однажды обставил момент своего приезда в родовое имение один из князей Голицыных. Предварительно уведомив о времени прибытия «величественным» приказом с гербовой печатью, он въехал в свои владения «в зеленой коляске a l'empereur, с двумя лакеями: первый был в ливрее, второй – в военной форме; почему он нарядил его так, он и сам разъяснить не мог. В коляске барина лежал черный водолаз. Сзади его, в другой коляске ехали: секретарь, приживальщик, повар и казачек» [18].

Не углубляясь в область психологических догадок, объясняющих подобные чудачества, отметим, что наряду с единой материальной культурой путешествия существовала и его духовная атмосфера, в каждом случае индивидуальная.

Разумеется, ежегодные дорожные помыслы хозяйки дома о безопасности детей, сохранности багажа и провианта разительно отличались, например, от впечатлений ребенка, совершающего первое сознательное путешествие. Сентиментально-возвышенным чувством «сладкого восхищения» одушевлялась типичная для XVIII столетия сюжетная схема: молодой офицер возвращался в родные места после длительного отсутствия. «Я... не мог довольно насытить зрения своего, смотря на ближние наши поля и все знакомые еще мне рощи и деревья. Мне казалось, что все они приветствовали меня, разговаривали со мною и радовались моему приезду. Я сам здоровался и говорил со всеми ими в моих мыслях» [19].

Благополучное прибытие в усадьбу формально означало конец пути. Но и в спокойной поместной жизни оставалось место для путешествий, правда, уже несколько иного характера.

«Приятно мне уйти от кровов позлащенных / В пространство тихое лесов невозмущенных... / Здесь буду странствовать в кустарниках цветущих / И слушать соловьев, в полночный час поющих» [20].

Обширные владения – сама усадьба и окрестные леса, поля, деревни – служили местом частых странствий, принимавших порой неожиданный оборот. «Прекрасный лес – девять миль в Длину, четыре в ширину, прилегающий к поместью, полон волков, вчера мы с княгиней заблудились в нем и проблуждали полтора часа» [21], – сообщает К. Вильмот. В стихах и прозе второй половины XVIII в. встречается немало описаний – как идеализированных, так и достаточно документальных – деревенской жизни русского дворянина и, в частности, одного из наиболее типичных способов времяпрепровождения: 

«Иль в лодке вдоль реки, по брегу пеш, верхом / Качусь на дрожках я соседей с вереницей...» [22].

Перемещения в пределах усадьбы были довольно легко осуществимы благодаря наличию разнообразных средств передвижения как по суше, так и по воде (количество их зависело от финансовых возможностей землевладельца). В богатых имения «более десятка линеек, шарабанов, троек были готовы для выезда гостей. На пруде ждали желающих шлюпки, лыжи, гондолы с гребцами» [23]. 

Прогулки в сопровождении хозяев имели, как правило, «экскурсионную» цель. М. Вильмот, хорошо изучившая «география Троицкого, не раз оказывалась в роли гида. «Я водила свое войско по дорожкам и, в конце концов, нашла, что показ достопримечательностей – очень интересное занятие. Люди видят одни и те же вещи настолько по-разному, что можно составить себе представление о человеке, если знать, на что он особенно обращает внимание» [24]. Из троих ее спутников двое мужчин – 60-ти и 30-ти лет – интересовались не столько пейзажами, сколько количеством деревень и доходами княгини. Третий же – 14-летний Петруша Бутурлин – заметил, что хотел бы полюбоваться «этим чудесным местом в разное время дня и в разном настроении, потому что... все меняется, если радуешься или печалишься, грустишь или наслаждаешься жизнью» [25]. Эти слова юного гостя прозвучали в унисон с чувствованиями самой хозяйки имения, характерно проявившимися однажды в разговоре с К. Вильмот. Видя, что в превосходном, по ее мнению, зимнем ландшафте Троицкого собеседница не замечает ничего, кроме снега, Дашкова воскликнула: «Однако, дорогой друг, с вашим умом вы могли бы вообразить другое время года!» [26]. 

В границах обустроенного привычного мира дворянской усадьбы действует своя система пространственно-временных координат, частично задаваемая самой планировкой архитектурно-паркового ансамбля. «Не худо, чтоб главные виды (усадебного дома. – И.М.) были на Мартовский и Сентябрьский восход солнца» [27], – рекомендует одно из руководств по усадебному строительству. Подобный расчет изначально связывал восприятие всего комплекса построек и пейзажных видов с циклическими состояниями природы. В максимальной степени он оправдывался при постоянном проживании в имении. Отсутствие такой возможности компенсировалось мысленным «путешествием» из одного сезона в другой, призыв к которому прозвучал из уст Дашковой. Интересно замечание наблюдавшей Троицкое в разную пору М. Вильмот: «Времена года здесь сменяются быстрее, чем у нас, и иностранец с удивлением наблюдает, как происходит переход от снежной зимы к зеленому лету» [28].

Усадебные парки располагали и к воображаемым перемещениям в «историческом» пространстве различных эпох. Маршруты прогулок пролегали мимо «итальянских» и «голландских» домиков, «турецких» киосков, «китайских» беседок, «античных» храмов – соответствующий дух придавался и окружающей сооружения местности. Мифологические и аллегорические скульптуры соседствовали с мемориальными объектами в память реальных личностей или событий. Нередко встречались изображения царствующих особ и известных современников, в том числе тех, кто посещал данную усадьбу. Здесь переплетались правда и вымысел, жизненная конкретика и возвышенный идеал, точное следование европейским художественным традициям и «романизированное» представление о разных странах. Знаковая природа пейзажного парка подсказывала множество отправных точек для мысленного путешествия. Остальное зависело от индивидуальной силы фантазии и личного уровня культурно-исторических, географических, литературных познаний, «...если человек, последуя существу своей природы, восхочет жизнь свою учинить длиннее, нежели природою она ему положена, если хочет расширить круг, стесняющий его, и разумом своим пренестися во все времена и во все страны – да соответствует прилежание его ею желаниям... Творец наш дал все к тому... нам остается им воспользоваться» [29].

И воспользовались. Философия сентиментализма, утверждавшая, что «ослепленным жизнью дворской Природа самая мертва» [30], возвела любовь к уединенным мечтательным прогулкам по окрестностям своего или принадлежащего близкому человеку имения в признак высокой добродетели. Знакомые ландшафты исправно давали пищу поэтическому вдохновению. Однако не только естественные натурные виды способны были располагать к «утехам мысли».

Одним из традиционных развлечений «жизни Званской» (Званка – имение Г.Р. Державина) были сеансы «волшебного фонаря». 

«Иль в стекла оптики картинные места / Смотрю моих усадьб; на свитках грады, царства, / Моря, леса, – лежит вся мира красота / В глазах, искусств через коварства» [31]. 

Привычные взгляду пейзажные мотивы обретают – благодаря возможностям техники и восприятию владельца – статус произведения искусства. Застывая во времени, они встают в один зрительный ряд с другими «красотами мира», запечатленными в книгах. (Чтение, наряду с прогулками, было одним из обязательных занятий в поместной жизни). 

Территория дворянской усадьбы второй половины XVIII в. вмещала в себя, по выражению современника, «экстракт вселенной». Путешествие по ее действительным и вымышленным просторам часто находило завершение у колонны или обелиска с надписью «Край света» или «Пути нет». О другом пути, которым проходят все, издавна напоминало человеку бесконечное движение текущих вод – излюбленной приметы пейзажного парка и пейзажной лирики XVIII в. В «Ежемесячных сочинениях, к пользе и увеселению служащих» можно было прочесть такие строки: «человеческая жизнь, по сказанию Сенеки, подобна путешествию, на котором безпрестанно состояние наше переменяется» [32]. Таким образом, цепочка реальных и воображаемых путешествий русского человека второй половины XVIII столетия замыкалась «философским» замком: путешествие, не без помощи Сенеки, возводилось в ранг обобщающей теоретической категории. Наши соотечественники в XVIII в. учились путешествовать во времени и пространстве. Научившись, они полюбили и привыкли к этому занятию. Привыкая, они задумывались над своими ощущениями и записывали свои впечатления. Путешествие вошло в быт, в сознание, в литературу, в искусство. Оно стало активной единицей словарного и понятийного запаса русского человека, узнавшего о самых разных способах передвижения – от полетов на воздушном шаре и плаванья на гондолах до езды на оленях («как ездят барыни зимой в странах сибирских, хладом строгих» [33]). Путешествие выступало как инструмент познания и усовершенствования мира. В утопических романах, облеченных – согласно европейской традиции – в форму путешествия, последнее представало как необходимый этап достижения идеального состояния общества – настойчивой мечты XVIII столетия. Осознается и переносный смысл слова: образное сравнение с путником, с ситуацией реального путешествия стало распространенным метафорическим приемом литературного языка XVIII в. Сложение «мифа путешествия» и «мира усадьбы» шло в России почти параллельно. Неизбежное пересечение, взаимодействие этих «культурных пространств» открывает перед нами еще один из многочисленных ликов «столетья безумного и мудрого».

Примечания:

1 Сочинения Д.И. Фонвизина. Полное собрание оригинальных произведений. СПб., 1893. С. 212

2 Жихарев СП, Записки современника. Воспоминания старого театрала. Кн. 1. Дневник студента. Л., 1989. С. 86

3 Там же. С. 123

4 Там же. С. 86-87

5 Дашкова Е.Р. Записки. Письма сестер М. и К. Вильмот из России, М., 1987. С. 311

6 Там же. С. 311

7 Там же. С. 313

8 Там же. С. 314

9 Там же. С. 163

10  Державин Г.Р. Сочинения. Л., 1987. С. 335

11  Державин Г.Р. Сочинения. Л., 1987. С. 335

12  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 218

13  Рассказы бабушки. Из воспоминаний пяти поколений, записанные и собранные ее внуком Д. Благово. Л., 1989. С. 31-32

14  Болотов А.Т. Записки Андрея Тимофеевича Болотова. 1737-1796. Т. 1-2. Тула, 1988. Т. 1. С. 403

15  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 235

16  Там же. С. 264

17  Там же. С. 306

18  Пыляев М.И. Замечательные чудаки и оригиналы. М., 1990. С. 218

19  Болотов А.Т. Указ. соч. С. 403

20 Русская поэзия 18 века. М., 1972. С. 434

21  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 295

22  Державин Г.Р. Указ. соч. С. 202

23  Пыляев М.И. Указ. соч. С. 268

24  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 408-409

25  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 408-409

26  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 307

27  Цит. по: ...в окрестностях Москвы. Из истории русской усадебной культуры XVII-XVIII веков. М., 1979, С. 155

28  Дашкова Е.Р. Указ. соч. С. 261

29  Русская философия второй половины XVIII века. Хрестоматия. Свердловск, 1990. С. 247

30 Державин Г.Р. Указ. соч. С. 111

31  Там же. С. 201

32  Путешествие жизни человеческия // Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие. 1775. Май. С. 404

33   Державин Г.Р. Указ. соч. С. 70