О.Солодянкина. Иностранные гувернантки и их роль в формировании усадебной культуры

// «Недаром помнит вся Россия…». – Череповец, 2003
  

После Манифеста о вольности дворянства это сословие получило возможность пользоваться своими привилегиями в полной мере. Выйдя в отставку, дворяне стали селиться в своих имениях, прежде заброшенных, превращая их в «дворянские гнезда». Отстраивались дома, службы, разбивались парки, прокладывались аллеи, строились гроты и беседки, совершались визиты – словом, формировался усадебный быт. Личность владельца (а чаще жены владельца, поскольку именно женщина воспринималась как «хранительница домашнего очага») накладывала отпечаток на формирование усадьбы – черты дома, особенности интерьера и т.п. Но вкусы, идеалы, привычки обычно формировались уже в детстве, в результате воспитания. И здесь колоссальная роль принадлежала гувернантке – одному из главных персонажей процесса социализации. Во многих семьях образование было домашним, и учителя жили прямо в семье. На рубеже XVIII – XIX веков стало типичным доверять воспитание ребенка гувернантке, а обучение избранным предметам – учителю (вполне в согласии с пушкинской строкой: «Сперва Madame за ним ходила, / / Потом Monsieur ее сменил...»). Маленького ребенка в усадьбе растила няня – русская женщина, обычно крепостная. Все мемуаристы вспоминают о своих нянях как о самых ласковых и преданных существах; память о няне («доброй подружке бедной юности моей») хранили всю жизнь. Затем ребенок переходил в руки гувернантки. Девочка воспитывалась гувернанткой на протяжении всего периода «взросления», мальчик же вскоре переходил из женских рук в руки мужские – воспитателя, учителя или дядьки: воспитание было гендерно ориентированным. Из девочки пытались вырастить настоящую леди, из мальчика – настоящего джентльмена. По меткому замечанию Пономаревой и Хорошиловой, «женские царствования» XVIII века, особенно правление Екатерины II, задали «образец» определенного стиля бытового поведения: «образованная современная русская женщина отныне – это особа, которая владеет одним-двумя иностранными языками, умеет прекрасно излагать свои мысли и в разговоре, и на бумаге. Она следит за новинками науки, литературы и искусства, читает журналы – российские и зарубежные. Она занимается самообразованием всю жизнь. Такая женщина умеет поддержать разговор на любую тему, и разговор этот будет приятен собеседнику. Она играет на музыкальных инструментах, танцует, может сделать портретный набросок и сочинить эпиграмму. Образованная женщина модно и всегда уместно одета. Ее манеры безупречны. Она любит прогуляться по саду и, может быть, даже заняться физическими упражнениями» [1]. Изменились требования и к мужчинам, но женщины быстрее приспособились к новым стандартам: французский посол граф Сегюр считал, что «женщины ушли далее мужчин на пути совершенствования. В обществе можно было встретить много нарядных дам, девиц, замечательных красотою, говоривших на четырех и пяти языках, умевших играть на разных инструментах и знакомых с творениями известнейших романистов Франции, Италии и Англии» [2].

Обращение к автобиографической, мемуарной и художественной литературе XVIII – XIX столетий позволяет заметить, что гувернерские функции чаще выполняли именно женщины. И если в середине XVIII века гувернантками были нередко немки, то к началу XIX столетия – француженки, реже немки, крайне редко – англичанки: «новорожденного отдавали на руки мамке, обыкновенно из немок; в очень затейливых домах – англичанке. Как скоро ребенок начинал переступать с ноги на ногу, к нему приставляли француженку, а по миновании семи лет – дядьку француза, бракуя при выборе все наречия, кроме парижского!» [3] К 50-м годам XIX века, считал Н.В. Давыдов, ситуация несколько изменилась, и «домашнее воспитание шло под руководством гувернанток, большею частью француженок или англичанок» [4]. Гувернантка-француженка – типичнейшая фигура русской дворянской семьи дореформенной России (сами слова гувернер и гувернантка (по-французски gouverneur, gouvernante) происходят от французского слова gouverner, т.е. «руководить, управлять»), а отношение к ней детей довольно точно передают строки автобиографической прозы великого русского писателя: «Что за несносная особа была эта Мими! При ней, бывало, ни о чем нельзя было говорить: она все находила неприличным. Сверх того, она беспрестанно приставала: "Parlez done frangais", а тут-то, как назло, так и хочется болтать по-русски; или за обедом – только что войдешь во вкус какого-нибудь кушанья и желаешь, чтобы никто не мешал, уж она непременно: "Mangez done avec du pain" или "Comment се que vous tenez votre fourchette?"» [5]. Выбор иностранной гувернантки обуславливался тем, что наиболее важной компонентой образования был иностранный, а именно французский, язык (иногда, помимо современных, детей принуждали учить и «мертвые» языки – латынь и греческий). Иностранные языки воспринимались как «гимнастика для ума». Владеть французским в совершенстве – это считалось главным признаком «хорошего» образования. Для той поры новые образовательные идеи могли быть просто данью моде, но «мода была не просто причудой в этом кругу: она строила придворную культуру, обосновывала идеологию» [6]. Долгое время законодательницей мод для России была Франция. В «Русской старине» в 1896 году так вспоминали об этом времени: «По вступлении Екатерины на престол жизнь высшего русского дворянства приняла решительное склонение к обычаям, нравам, вкусам и общественной жизни французов. Давно уж Париж был для Европы образцом утонченного вкуса и обхождения» [7]. В начале XIX века галломания продолжалась: приятельница Е.Р. Дашковой, ирландка Кетрин Уильмот (Вильмот) с раздражением писала в письме от 24 сентября 1805 года, что высшее сословие «во всем подражает французам; положим, что французские манеры к ним идут, но все же это обезьянство <...>. Одежда также чужая и повсюду слышится французский говор <...>. И как странно видеть, что среди этих французских манер, языка и нравов, русские кричат против Бонапарта, когда не могут съесть обеда без французского повара, когда не могут воспитать детей без парижских бродяг, принимающих здесь обязанности наставников и гувернанток, словом, когда весь внешний лоск взят из Франции» [8]. К Англии, второй великой мировой державе, отношение было двойственное: уважение и подозрительность одновременно из-за ее политического устройства, несомненных экономических успехов. Рассудок восхищался, а душа не принимала. Кетрин Уильмот замечала, что «англичан здесь уважают издали; их жизнь, язык почти вовсе неизвестны; их манеры нелюбимы; вообще их судят здесь на свой лад, не так, как других иностранцев» [9]. Н.М. Карамзин признавался: «Было время, когда я, почти не видав Англичан, восхищался ими, и воображал Англию самою приятнейшею для сердца моего землею. <...> Мне казалось, что быть храбрым есть <...> быть Англичанином – великодушным, тоже – чувствительным, тоже; истинным человеком, тоже. Теперь вижу Англичан вблизи, отдаю им справедливость, хвалю их – но похвала моя так холодна, как они сами» [10]. Вплоть до рубежа XVIII – XIX веков, считает А.А. Орлов, «коллективное мировидение русских слабо выделяло «англичан» из числа остальных «немцев», населявших земли к западу от границы их страны. К началу же XIX века участившиеся контакты и участие России в наполеоновских войнах породили особое внимание русских и англичан друг к другу» [11]. Проанализировав мемуарную литературу, Орлов утверждает, что «на рубеже XVIII – XIX веков образ англичанина пока еще остается на периферии сознания русского дворянина. В целом он представляет себе англичан как хитрых, ловких, практичных и холодных дельцов, с эксцентричной и чудаковатой манерой поведения» [12].

Таким образом, складывались определенные стереотипные представления о людях разных национальностей. Карамзин, по чьим «Письмам русского путешественника» провинциалы узнавали о Европе, «наклеил ярлык» на каждую известную нацию: «есть ли бы одним словом надлежало означить народное свойство Англичан – я назвал бы их угрюмыми, так как Французов легкомысленными. Италиянцев коварными» [13]. Именно эти стереотипные представления довлели над родителями при выборе гувернантки. Сохранившиеся мемуары и художественная литература позволяют представить, какой была английская гувернантка. Так, у Пушкина на страницах «Барышни-крестьянки» она воспитывает дочь англомана Муромского Лизу. «Резвость и поминутные проказы восхищали отца и приводили в отчаянье ее мадам мисс Жаксон, сорокалетнюю чопорную девицу, которая белилась и сурьмила себе брови, два раза в год перечитывала «Памелу», получала за то две тысячи рублей и умирала со скуки в этой варварской России» [14]. Французская гувернантка была обычно хороша собой, но легкомысленна, как «Бурьенка» в «Войне и мире» Л.Н. Толстого. Немки славились своей педантичностью и способностью воспитать настоящую хозяйку дома. Обзаведясь семьей, дворянин нередко покидал «свет» и поселялся в своем имении. В этом случае центральной задачей жизни в усадьбе становилось воспитание детей. «Классные занятия здесь чередовались с совместными с родителями прогулками и семейными вечерами в гостиной, с музицированием, непременным чтением вслух, рисованием, рукоделием и пр.», – так характеризовали жизнь в усадьбе поэта Е.А. Баратынского Муранове современники [15].

Обязанности гувернантки были многообразны. Она должна была научить своих воспитанников правилам хорошего тона: как вести себя за столом, как принимать гостей, вести светскую беседу и т.п. Она учила рисованию, музыке, иностранным языкам, следила за здоровьем воспитанников, организовывала проведение досуга. Она следила за кругом чтения воспитанников и их душевным здоровьем. Кроме собственно воспитательных функций, она могла быть переводчицей. Так, А.В. Стерлигова вспоминала, что в имении ее отца В.И. Дубровина в Калужской губернии «отцу помогал управляющий англичанин, не говоривший по-русски <...>. Переводчиком в сношениях с людьми этого управляющего в отсутствие отца была наша гувернантка» [16].

Дети вместе с воспитателями занимали в усадебном доме определенное место: «на антресолях располагались детские и комнаты учителей с почти квадратными окнами» [17]. «Дети тогда, по-видимому, не менее любимые родителями, чем теперь, не вызывали, однако, стольких забот, особенно в отношении гигиены, и не составляли безусловно преобладающего элемента в жизни семьи; им отводились комнаты наверху, в мезонине, часто низенькие, совсем непроветривавшиеся. Особой диете их не подвергали, да и самое дело воспитания в значительной степени предоставляли наставникам и наставницам, следя лишь за общим ходом его, а непосредственно вмешивались в детскую жизнь лишь в сравнительно экстренных случаях» [18].

Система воспитания, если в дом приглашалась английская гувернантка, менялась полностью. Прежде всего пересмотру подлежал режим дня. Восстановить распорядок, введенный английской гувернанткой, мы можем на основании мемуаров Софьи Васильевны Ковалевской, урожденной Корвин-Круковской [19].

Вставать надо было рано утром, и это правило действовало и зимой. Далее следовало утреннее чаепитие – в полном одиночестве: «я пью чай сам-друг с гувернанткой, так как другие члены семьи, не исключая и брата, и сестры, встают гораздо позднее». Показательно, что у брата Софьи гувернером был поляк, и он в обучении своего воспитанника не придерживался столь строго распорядка.

Далее следовали уроки: сначала музыки, затем – остальные. Английская гувернантка тщательно следила за температурой (она должна быть низкой в спальне и в учебных комнатах) и проветриваемостью помещений. В полдень завтракали, а затем гувернантка исследовала погоду: прогулки на свежем воздухе (летом катание на лодке) и физические упражнения были непременным атрибутом английской методы воспитания. «Если термометр показывает менее 10° мороза, и притом нет большого ветра, мне предстоит скучнейшая полуторачасовая прогулка вдвоем с гувернанткой взад и вперед по расчищенной от снега аллее».

После обеда в классной комнате под присмотром гувернантки готовились задания на завтрашний день. Остальные домочадцы проводили время перед вечерним чаем совместно, музицировали, но, несмотря на приготовленные уроки, «гувернантка все еще под разными предлогами не пускает меня наверх». Маргарита Францевна, гувернантка в семье Корвин-Круковских, старалась «устроить из нашей детской род английской nursery, в которой она могла бы воспитать примерных английских мисс. А бог ведает, как трудно было завести рассадник английских мисс в русском помещичьем доме, где веками и поколениями привились привычки барства, неряшливости и "спустя рукава"».

Пытаясь воспитывать русских девочек по образцу английских мисс, гувернантка тщательно изолировала своих воспитанниц от вредного, с ее точки зрения, окружения русских нянюшек, чрезмерно баловавших детей. Имея достаточно высокий статус в семье (гораздо более высокий, чем у русских слуг), гувернантки порой чувствовали себя хозяйками положения (когда глава семейства был вдовцом или же его жена была женщиной слабой).

Как правило, гувернантки были инициаторами устройства домашних вечеров, театральных представлений. В выборе пьес, танцев, книг для чтения гувернантки руководствовались своими понятиями о приличиях. Гувернантки служили образцами поведения для девочек, и казались столь нудными и надоедливыми, что воспринимались как ходячее воплощение своих правил поведения.

В случае невыполнения каких-то обязанностей гувернантки практиковали разные методы устрашения. О разнообразнейших наказаниях, практикуемых наставниками, вспоминал Н.В. Давыдов: «Во многих вполне почтенных семьях розга применялась к детям младшего возраста, а затем была в ходу вся лестница обычных наказаний: без сладкого, без прогулки, ставление в угол и на колени, устранение от общей игры и т.п.» [20].

Нередко английская гувернантка жила в России с рождения (как в случае Маргариты Францевны, воспитательницы Софьи Ковалевской), неплохо знала русский язык, теряла все связи с родной страной, но образцом для воспитания все равно служил образ настоящей английской леди, как его понимала гувернантка, порой и сама не бывавшая в Англии, но читавшая романы Джейн Остен, сестер Бронте, Ричардсона и т.п.

Не имея других близких, гувернантка привязывалась к своей воспитаннице. А.О. Смирнова-Россет вспоминала о своей гувернантке Амалии Ивановне и обобщала: «Тогда приезжали в Россию гувернантки, которые заменяли недостаток знаний привязанностью к детям и ко всему дому» [21]. Однако потеря связи с родиной была невосполнимой утратой. Как прозорливо заметила Ковалевская, «судьба гувернантки тоже была невеселая». «Некрасивая, одинокая, уже немолодая, отставшая от английского общества, но никогда вполне не освоившаяся в России, она сосредоточила на мне весь тот запас привязчивости, всю ту потребность в нравственной собственности, на какую только была способна ее крутая, энергичная, неподатливая натура, – вспоминала Софья. – Я действительно составляла центр и средоточие всех ее мыслей и забот и придавала значение ее жизни; но любовь ее ко мне была тяжелая, ревнивая, взыскательная и без всякой нежности» [22].

При выросшей воспитаннице гувернантка могла оставаться в новом качестве – компаньонки. О. Елисеева считает, что «английская протестантская культура нашла прекрасный компромисс, создав целый институт платных компаньонок, существовавший исключительно для того, чтоб позволить состоятельным, одиноким дамам существовать независимо от родных и не подвергаться при этом общественному осуждению» [23]. Для одинокой гувернантки, постаревшей в заботах о воспитанниках, это тоже была неплохая перспектива. Таким образом в усадебном доме могли оказаться постепенно стареющие дамы, занимающие разное положение в обществе, но заинтересованные во взаимном существовании.

Приглашение английской гувернантки могло быть признаком не только высоких семейных притязаний, но и атрибутом «странности», чудаковатости. У Пушкина в «Барышне-крестьянке» таким общепризнанным чудаком был «настоящий русский барин» Григорий Иванович Муромский. «Промотав в Москве большую часть имения своего, и на ту пору овдовев, уехал он в последнюю свою деревню, где продолжал проказничать, но уже в новом роде. Развел он английский сад, на который тратил почти все остальные доходы. Конюхи его были одеты английскими жокеями. У дочери его была мадам англичанка» [24]. Пушкин близко был знаком с таким же чудаковатым англоманом, Н.И. Кривцовым, построившим в Тамбовской губернии англо-русскую усадьбу с большим барским домом в английском стиле и занимавшимся сельским хозяйством и садоводством по-английски [25]. «Пленившись английским бытом, – писал Б.Н. Чичерин, – он брал из него то, что могло прийтись к русской среде и что составляет потребность для образованного человека. <...> Созданный им быт сделался образцом для всего края. Это был новый просвещенный элемент, внесенный в русскую помещичью жизнь» [26]. Англомания затронула высшие слои русского общества, «которые были покорены английскими парками с их естественным очарованием, респектабельным и осмысленным английским бытом, устойчивой и достойной общественной и частной жизнью, британскими художниками, граверами, садовниками» [27]. Так, через приобщение к иному образу жизни, под впечатлением от посещения Англии, под влиянием английских гувернанток, шла европеизация русской глубинки. На самом деле «большинство увлекающихся британской культурой молодых образованных дворян в реальности почти не знало, как и чем живет Англия». «Мода на все английское: вещи, наряды, книги, журналы, поведение в обществе (клубы, дендизм), формы личных контактов между людьми – являлось выражением более глубокого общественного настроения – моды на Англию, моды на британскую свободу, которой лишены были русские современники. Перенимая английские приемы повязывать галстук или литературные эпистолярные стили, русский дворянин XVIII – XIX веков как бы заявлял о своих общественных и даже политических пристрастиях» [28]. Как результат англомании «в усадебной архитектуре тех лет распространяются постройки, отмеченные печатью «английского вкуса» и имеющие вид замка или коттеджа. Подобная архитектура соответствовала эстетическим установкам романтизма и одновременно отвечала задачам комфорта, уюта, известной простоты загородного жилища. Английский быт возводится в образец, достойный подражания» [29]. Англомания привела к изменению в системе питания и распространению обильных завтраков в английском стиле, да и гувернантки считали, что привычная им еда полезнее детям, чем непроверенная русская пища.

Гувернантка определяла и круг чтения своей воспитанницы: «гувернантка моя очень разборчива насчет дозволенного для меня чтения. Детских книг у меня немного, и я все их уже знаю почти наизусть; гувернантка никогда не позволяет мне прочесть какую-нибудь книгу, даже предназначенную для детей, не прочтя ее предварительно сама; а так как она читает довольно медленно и ей постоянно некогда, то я нахожусь, так сказать, в хроническом состоянии голода насчет книг» [30]. Представления об опасности «неразборчивого» чтения для барышень были весьма распространены: популярная писательница мадам де Жанлис одно из своих произведений назвала «Гортензия, или Жертва романов и путешествий» [31]. Н.В. Давыдов свидетельствовал, что «самостоятельно читать девицам разрешалось лишь английские романы, всегда отвечавшие требованиям общепринятой морали» [32].

Английская литература, которой «доверяли» английские гувернантки, была весьма необычна на взгляд современного родителя и воспитателя. Она была полна мистики, романтических грез, сверхпереживаний. Впечатлительные русские барышни, начитавшись «готических романов», грезили рыцарями, странниками, принцами на белых конях, радклиффовскими [33] замками и чудесами. Известный литератор В.И. Крыжановская (1861 – 1924) утверждала, что некоторые романы и повести продиктованы ей духом английского поэта XVII века Дж. Цилмота, графа Рочестерского, с которым она вошла в спиритическую связь, и публиковала романы под псевдонимом Рочестер. Выросшие на литературных образцах хозяева усадеб заводили в своих парках «Руссоевы хижины, Радклифские замки, беседки Трефиля, руины Трои, Римские темницы» [34].

Но при всех этих странных веяниях, при всем влиянии спиритизма и мистики, общая направленность воспитания была прагматической, и потому трудно не признать: благодаря усилиям иностранных (и главным образом – английских) гувернанток в России удалось сформировать новое поколение женщин. Те, что были воспитаны на английский манер, уже были не в состоянии следовать модели российской патриархальной семьи, хотя так любили ее в детстве: сказывалось влияние боровшихся с иными семейными влияниями гувернанток. Это поколение российских женщин в 50 – 70-е годы XIX века отправилось получать образование в Европу, а затем потребовало равных с мужчинами прав. Протестное поведение, не реализовавшееся в общении с воспитательницами-англичанками, выплеснулось на общественную арену [35]. Это влияние иностранных стандартов, внедрявшихся через образовательную систему, и прежде всего домашних наставников, замечали уже современники, но оценивали по-разному в зависимости от политических взглядов. С.П. Шевырев, известный своими симпатиями к официальной идеологии николаевской поры, в работе «Об отношении семейного воспитания к государственному» писал: «Семья наша, слишком заключенная прежде в самой себе, вдруг растворила настежь двери всему иностранному и приняла в свои недра все чужие стихии Западной Европы. Франция, Англия, Германия, Швейцария, Италия вторглись в наш домашний быт, в лице бесчисленных пестунов и учителей; языки и понятия смешались; Русский человек стал легко превращаться в Француза, Немца, Англичанина и так далее, – и семья Русская представила другую крайность, совершенно противоположную прежней. Свобода европейского образования и многосторонность, нами во всем принятые, конечно, много содействовали развитию особенных характеров у нас в России, – и нельзя не изумиться тому множеству славных лиц, которые в течение столь малого времени произвело наше Отечество по разным отраслям государственной, ученой, литературной и художественной деятельности! Но сильное расторжение национального единства, разногласие мнений, разрозненность семей, разнообразие домашних обычаев, смесь воспитаний, метод учения языков стали угрожать нам тем, чтобы не оправдался об нас в нравственном отношении тот намек, которым иностранные летописатели средних времен толковали имя Россов, производя его от рассеяния. В самом деле, нам, уже сосредоточенным в сильное политическое единство на таком огромном пространстве земли, угрожало рассеяние внутреннее, нравственное и умственное, рассеяние мнений» [36]. Аналогичный вывод делает современная исследовательница Т.А. Володина: «получалось, что чем более образованным был человек, тем больше он проникался чужеземной культурой» [37]. В усадебной культуре эта смена веяний, «иноземные влияния» ощутимы особенно сильно: в смене форм здания, стиля парка, организации внутреннего пространства. Выросшие в усадьбах дворяне ностальгировали по этому «золотому веку» и пытались повторять его снова и снова. Купечество и буржуазия, интеллигенция также не устояли перед притягательной силой «дворянских гнезд» и создали свои типы усадьбы на рубеже XIX – XX веков. Конечно, образ усадьбы создает ее владелец, но руководствуется он при этом теми идеями, о которых знает с детства, теми вкусами, которые усвоил в детстве, добавляя к ним последующие жизненные впечатления. И таким образом в формировании усадебной культуры России значительную роль сыграли иностранные гувернантки, в чьих руках в значительной степени и находилось воспитание российского дворянина.

Примечания:

1 Пономарева В.В., Хорошилова Л.Б. Русское женское образование в XVIII – начале XX вв.: приобретения и потери // Мир истории. Электронный журнал. 2000. № 6.

2 Сегюр Л. Ф. Записки о пребывании в России в царствование Екатерины II // Россия XVIII в. глазами иностранцев. Л., 1989. С. 329.

3 Русская старина: Путеводитель по XVIII веку / Авт.-сост. А.В. Кургатников. М. – СПб., 1996. С. 258.

4 Давыдов Н.В. Из прошлого // Московский летописец: Сборник. М., 1988. Вып. 1. С. 109.

5 Толстой Л.Н. Детство // Толстой Л.Н. Собрание сочинений в двенадцати томах. М., 1987. Т. 1. С. 57.

6 История русской литературы / Под ред. Г.А. Гуковского. М., 1947. Т. 4. С. 10.

7 Русская старина. Указ. соч. С. 258.

8 Записки княгини Е.Р. Дашковой. М., 1990. С. 456 – 457.

9 Там же. С. 469.

10 Карамзин Н.М. Письма русского путешественника. Л., 1987. С. 380.

11 Орлов А.А. Русские и англичане друг о друге (1787 – 1815) // Россия и внешний мир: Диалог культур / Сб. статей под ред. Ю.С. Борисова. М., 1997. Электронная версия книги.

12 Там же.

13 Карамзин Н.М. Указ. соч. С. 384.

14 Пушкин А. С. Повести покойного Ивана Петровича Белкина. Барышня-крестьянка // Пушкин А.С. Сочинения в трех томах. М., 1987. Т. 3. С. 87.

15 Марасинова Е.Н., Каждан Т.П. Культура русской усадьбы // Очерки русской культуры XIX века. Общественно-культурная среда. М., 1998. Т. 1. С. 328.

16 Стерлигова А.В. Воспоминания // Институтки: Воспоминания воспитанниц институтов благородных девиц. М., 2001. С. 70.

17 Марасинова Е.Н., Каждан Т.П. Указ. соч. С. 303.

18 Давыдов Н.В. Указ. соч. С. 107.

19 Ковалевская С.В. Воспоминания детства // Ковалевская С.В. Воспоминания детства. Нигилистка. М., 1989.

20 Давыдов Н.В. Указ. соч. С. 107.

21 Цит. по: Любжин Алексей. «Париж, столица Франции ... ищите, дети!» Домашнее воспитание на рубеже XVIII – XIX веков // Домашнее воспитание. 2001. № 1. С. 32.

22 Ковалевская С.В. Указ. соч. С. 48.

23 Елисеева Ольга. «Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения) // Персональная история. Исповедь судьбы / Сост. Д. Володихин. М., 2001. С. 34. С. 53.

24 Пушкин А. С. Повести покойного Ивана Петровича Белкина. Барышня-крестьянка // Пушкин А. С. Сочинения в трех томах. М., 1987. Т. 3. С. 85.

25 Марасинова Е.Н., Каждан Т.П. Указ. соч. С. 325.

26 Чичерин Б.Н. Из моих воспоминаний: По поводу дневника Н.И. Кривцова // Русский архив. 1890. Кн. 4. С. 506 – 507.

27 Хорошилова Т.Е. Джентльмен из Нежина, или Кто был первым англоманом в России? // Мир истории. Электронный журнал. 1999. № 5.

28 Елисеева О. Указ. соч. С. 53.

29 Марасинова Е.Н., Каждан Т.П. Указ. соч. С. 324.

30 Ковалевская С.В. Указ. соч. С. 43.

31 Подробнее о проблемах «женской литературы» см. статью Д. Равинского. – Равинский Дмитрий. Барышня с книжкой: Портрет в историческом интерьере // Родина. 2000. № 9. С. 102 – 106.

32 Давыдов Н.В. Указ. соч. С. 109.

33 По имени английской писательницы A. Radcliffe (1764 – 1823), создававшей классические готические романы («Удольфские тайны»).

34 Марасинова Е.Н., Каждан Т.П. Указ. соч. С. 308.

35 Подробнее об этом см.: Тишкин Г.А. Женский вопрос в России в 50-60 гг. XIX в. Л., 1984.

36 Цит. по: Любжин А. Указ. соч. С. 31.

37 Володина Т.А. «Русская история» С.Н. Глинки и общественные настроения в России в начале XIX в. // Вопросы истории. 2002. № 4. С. 149.