Часть II 

// Н.Лукина. Вологодские дворяне Зубовы. – Ч.II. – кн.1. – М., 2005

Добрые отношения с крестьянами особенно ярко проявились в тяжелые переломные годы революции. Никто не посягал сжигать усадьбу Кузнецово, никто не желал зла «господам» и никто из дворовых не хотел уходить из семьи и оставался жить с Зубовыми.

Но... 1 февраля 1918 года пять человек из волостного Земского комитета явились в усадьбу, чтобы описать скот, орудия и все постройки. И хотя на сходках очень многие защищали и уговаривали «горланов»: «Зубовых не трогать!», а в Трыкове бабы ревели и просили не ходить в Кузнецово и не обижать стариков, хозяевам усадьбы оставили пока только дом, приписав Комитету (присвоив) все остальное имущество. Через год комиссия «приняла» усадьбу в советское хозяйство, а одной из дочерей Юлия Михайловича, Марии Юльевне, предложила заведовать реквизированной кузнецовской библиотекой; пришлось согласиться, чтобы библиотека осталась в доме. Книги для чтения разносились по деревням. Пианино, большую часть мебели, посуды и других вещей попросту отобрали и увезли. Порывались даже взять весь сельскохозяйственный инвентарь, но после больших хлопот часть его удалось отстоять [5].

О хлебе насущном надо было заботиться теперь самим: пахать, сеять, жать, косить и убирать на выделенных нескольких десятинах – все своими силами. А «сил» было очень мало, т. к. с состарившимися Юлием Михайловичем и Софьей Петровной, кроме 3-4-х человек престарелой прислуги, остались жить только одна дочь Мария Юльевна, да внуки и внучки: подростки Володя Зубов, Милица и Нина Шеины и двое маленьких, Соня и Вадя Герман. Приходилось опять организовывать «помочь», главным образом, из крестьянских ребят, с которыми расплачивались скромными домашними вещами, разыгрывая их в лотерею. С огородом, дровами, сенокосом и уборкой сена управлялись сами, т. к. подростки работали, как взрослые. Хорошо еще, что семье оставили лошаденку, на которой приходилось и пахать, и возить воду, да на первых порах 2-3 коровы, которые сами паслись на отведенном и огороженном выгоне без пастуха. (Две коровы потом отобрали.) Коровье молоко просто спасало детей и больных стариков от голодной смерти. В большом птичнике сохранилось около 10 кур, так что были свои яйца. Тем не менее, пришлось перевести всех домочадцев «на паек», иначе бы хлеба и пищи зимой не хватило. Ведь все «излишки хлеба против нормы для пропитания до нового урожая» отбирали в общий амбар специально приезжавшие агенты. Кроме того, Зубовы платили продналог: около 8 пудов ржи, овса и ячменя, 15 пудов сена и 4 пуда 20 фунтов картофеля [5].

Оставшуюся картошку свозили в судебную камеру, вход в которую внутри дома запирали на замок. Здесь в кадках хранили также брюкву, свеклу и другие «плоды земные». Капуста лежала на шкафу с делами бывшего мирового судьи. Рожь засыпали в футляр от пианино. Рядом хранили инструменты: вилы, косы, грабли; сюда же сложили дрова. В деревянную клетку поместили оставшихся кур, так что петухи утром «услаждали» весь дом своим пением. Позднее, сняв полы и накаты, поставили в свидетельской корову и лошадь, т. к. опасались воровства. На письменную просьбу все это разрешить сохранить за Зубовыми Волостной исполком ответил согласием, т. к. «они обрабатывают землю своим трудом».

Жить перебрались в две соседние с камерой комнаты нижнего этажа, где было теплее. В комнате родителей стало даже просторнее, хотя кроме того, что стояло ранее наверху, добавились письменный стол Юлия Михайловича, два шкафа, сундук и «берлик» (извините, туалет). Вторая комната представляла собой одновременно гостиную-столовую и общую спальню взрослых и детей. Перенесли сюда все иконы, стены завесили картинами, бывшими ранее в столовой и гостиной: в комнате родителей «Наполеон», «Молящиеся крестьяне», два зимних вида (фотографии), увеличенные портреты уже умерших детей Юлия и Екатерины; в другой комнате в старинных золотых рамах «Поль и Вирджини», «Две дамы», «Давид и ?», «Одевание Юдифи», «Пропавшая девочка», «Цветы». Кроме того, перетащили вниз все комнатные цветы.

Остальными помещениями, как хотело, распоряжалось местное начальство. В скотной избе усадьбы поселили сначала рабочих, а затем человек 10 солдат с лошадьми; баню топили несколько дней подряд для нескольких дивизий, а в доме сначала хотели устроить детский приют, потом агрономическую школу на 30 человек или школу для дефективных детей, но потом отказались от этих затей и временно вселили командира прибывшего отряда, одного писаря и шестерых геодезистов. Для хозяев это было даже благо, т. к. жить одним в отдаленной усадьбе стало опасно. Но когда в доме устраивали солдатскую школу, собрание красноармейцев, или чью-нибудь свадьбу, гулянку и пр., хозяева не спали боясь, что кто-нибудь залезет к ним или в кухню. Сидели с одной маленькой керосиновой лампой, свечой или лампадкой [5].

Мария Юльевна начала писать «Кузнецовскую хронику времен революции». А писать, конечно, было о чем! Например, собака Марсик из конуры зимой перебиралась в дом, т. к. по усадьбе бродили волки; Пирата они уже съели. Или был такой случай. Как-то из Вологды привезли в продовольственную лавку деревни Марковское товар, который уполномоченные разделили и роздали по деревням. Зубовым достались две пуговки, три иголки и немного краски в бумажке, их родным – рамка из папье-маше и зеркальце в картонной оправе, а дьяконице коробка крема «Метаморфоза», которым она хотела «мазаться, прежде чем идти доить своих коров». Соседям дали детский нагрудник, зубную щетку, зубной порошок и т.п. Все, конечно, были в «диком восторге», т. к. ждали из города прежде всего соли, а привезли «предметы роскоши» [5].

Угроза выселения Зубовых из бывшего усадебного дома сохранялась, о чем открыто говорило местное начальство. В феврале 1921 году приезжали обмерять величину всех комнат и помещений в постройках, предполагая устроить в Кузнецове хозяйственное отделение совхоза «Марковский», а никакой охранной грамоты на квартиру у Зубовых не было. Случай помог Марии Юльевне через неделю встретиться в Кадникове с Александром Николаевичем Самариным, служившим в Комиссии по улучшению быта ученых. Он посоветовал ей, как литератору, сейчас же написать краткое заявление на имя Максима Горького, который был председателем этой Комиссии. Самарин обещал рассказать Горькому о семье Зубовых. Сама Мария Юльевна хлопотала как могла в Вологде. Ей пришлось из Кузнецова идти пешком сначала на пароход, куда не приняли, т. к. брали только командировочных; потом на ст. Сухона, где не было поездов; а потом по шпалам в Вологду, всего 62 версты. Отделалась мозолями, которые увеличились, когда она проделала из Вологды опять пешком обратный путь. Одновременно, по сигналу из Вологды Владимира Юльевича, дети и внуки Зубовых в Москве тоже хлопотали перед пролетарским писателем о судьбе оставшихся в имении Кузнецово [5].

В результате Вологодский Губземотдел получил письмо следующего содержания: «Уважаемые товарищи! Очень прошу Вас не отбирать, если это возможно, дом семьи Зубовых в с. Кузнецово Пельшемской волости Кадниковского уезда. Мне пишут, что дом старый, а семья Зубовых – всё люди, много проработавшие в области культуры, и обижать их, лишая жилища не следует. Буду очень рад и благодарен, если Вы исполните эту просьбу. Привет. М. Горький. 6/VII 21 г. Москва.» И вскоре пришло известие о том, что Зубовым дают землю, несколько построек и инвентарь. Сколько – это должна была решить комиссия из трех человек: представителей вологодского и уездного земских отделов и заведующего Марковским совхозом, с учетом того, что в Кузнецово приехали еще Ольга Юльевна и Михаил Юльевич Зубовы [5].

«Ртов» стало больше и работы прибавилось. Вот как описывает один из множества трудовых зимних дней Мария Юльевна. «Встаем в 7-ом часу, Оля возится в кухне, а я: выношу нечистоты, кормлю кур, рублю картофель и вообще приготовляю пойло коровам, открываю трубы у печей, ставлю самовар, моюсь, убираю кровать, пью чай, иду доить и кормить корову (в 8 часов), топлю печь, мету пол, вытираю пыль, несу коровам теплое пойло (4 ведра), приношу с пруда воды, помогаю Оле чистить картофель или рубить капусту, мою посуду, рублю овощи для дневного пойла коровам, заправляю лампы, ставлю самовар, моюсь, завтракаю, иду давать коровам осоки, трясу овсянку с сеном и спускаю вниз, записываю хлеб и (заработок) поденщику и др., что есть в этот день, хожу в библиотеку, если приходят ребята, в 3 часа уже иду доить корову, ношу горячее пойло (4 ведра), даю обеим коровам по кузову осоки, обедаю, мою посуду, насыпаю в печь теперь овес, а раньше рожь для сушки, шевелю их в печке, ставлю самовар, занимаюсь литературным трудом или как сейчас письмами, пью чай, клюю носом и падаю в объятия Морфея в 10 или 11 часов». Кроме того, приходилось ведрами носить воду из бочки в кухню, просеивать рожь по 1,5 пуда в день, «опихивать» ячмень, делая по 8000 ударов пестом ежедневно и т. д. У Оли дел было тоже «по горло». Руки женщин были постоянно в трещинах. Михаил Юльевич расчищал от снега дороги, обряжал лошадь, прорубал несколько раз в день замерзшую прорубь на пруду, носил дрова. А нужно было еще ездить на мельницу, за керосином, по делам в Кадников. Летом же работы только прибавлялось: пахота, сев, огород, сенокос, жатва, уборка урожая, заготовка продуктов на зиму и т. д. и т. п. Поденщик же стоил 10 фунтов хлеба вдень [5].

А вот еще одна зарисовка Марии Юльевны из жизни того времени: «Мы постепенно донашиваем свое старье и скоро останемся чуть-то не голыми. Мне перешили из армяка нечто вроде драпового пальто, и я отработавши надеваю его на нижнюю юбку, и оно служит мне платьем. Донашиваю последние драные кофты, а юбок уже нет для лета ни одной. Надеемся, что выхлопочем мануфактуры у Кадниковского отдела народного просвещения, как возмещение за отобранные [театральные – Н.В.Л.] костюмы» [5].

11 мая 1922 года от слабости сердца скончался Юлий Михайлович. Его похоронили на сельском кладбище у церкви Св. Троицы в селе Поповском. Мария Юльевна надорвалась на мельнице и была вынуждена уехать из Кузнецова. Осенью приехала старшая дочь Елизавета Юльевна, взялась делать все по дому. Все крутились как могли. Экипажи, тарантас и кабриолет сменяли на тележку, так как навозная телега стала совсем плоха. Линейку, два флигеля в Кузнецове и амбар в Вологде продали за хлеб. Затем пришлось продать людскую, скотную избу и овин. Оба скотных двора рухнули и их купили на дрова. Весной Елизавета Юльевна начала работы в саду и в огороде: косила корове траву и кормила ее (выпаса не давали), возилась с наседками и цыплятами, собирала яблочные лисья на чай, позднее малину и т. д. «Мы тут работаем вовсю, – писала она, – насадили капусты, картофелю, свеклы, огурцов, луку, моркови, кабачков, укропу, редьки, томатов, редиски... Надеюсь, что к зиме будут овощи». Осенью Елизавета Юльевна еще окапывала цветники и кусты сирени. Михаил Юльевич «месил грязь» по деревням, устраивая передвижные библиотеки, и занимался заготовкой дров, поправкой заборов; он носил много тяжелого и у него открылась астма. Все же по вечерам он всегда играл на рояле, приводя в порядок и переделывая некоторые свои сочинения, или переписывал их начисто [5].

А вот итог 1923 года, подведенный Софьей Петровной: «...у нас все благополучно, хорошо поспел [овес – Н.В.Л.], и за неделю до Покрова все измолотили... Ржи у нас мало, всего 38 п[удов] 23 ф[унта], зато хорош ячмень и овес, ячменя 42 п 35 ф, овса 86 п 9 ф, пшеницы 11 п 28 ф. Налогу с нас 18 п ржи, но председатель Симонов сказал Мише, чтобы он подал заявление о сбавке; на днях у них будет совещание и, вероятно, половину налога сбавят. Миша, конечно, сейчас же подал заявление. Картофель выкопали, нанимали великодвор.[ских], четверых по 1 п 10 ф картошки в день одному человеку..., в каретнике очищали грязь с картофеля и разбирали, потом уже вносили в камеру, где Лиза топит каждый день, чтобы не было сыро. Мне приносили в кухню пестерь со свеклой, я обрезала и очищала от грязи и земли. Одним словом, все за работой. ...надобно везти продналог, заставляют привозить и масло. За яблоки Барашков и Поповкин отдали масла 10 ф, которые и пошлем, а 10 ф, взятые в маслодельне, наши. ...муку смололи, опять сушим на муку рожь, овсяную крупу еще не сделали». Зимой продали «баню и водогрейку..., и все на хлеб... Нужно теперь как-нибудь да схлопотать, чтобы покрасить крышу на доме, вся полиняла и даже есть дырки. Наружность Кузнецова теперь очень изменилась. Без скотных дворов, скотного флигеля двор очень большой, и открылся вид на Помазкино, Андреевское и на деревню Замотье, поле, но Миша по границе насадит деревьев, и тогда это будет недурно и будет защищать от севера. Теперь построек осталось в Кузнецове, кроме дома, только каретник или конюшня, небольшой сарайчик за конюшней, амбар, погреб и курятник» [5].

Зубовы не умерли с голоду только потому, что с детства умели трудиться. Ценой неимоверных усилий и загубленного здоровья удалось обеспечить в Кузнецове сносное существование старикам-родителям и поставить на ноги ораву племянников и племянниц, которые, наверное, не выжили бы в городе.
Иногда удавалось устроить небольшие семейные праздники. Вот как описывает один из них Софья Петровна: «Миша в сочельник крещения [1924 года – Н.В.Л.] наверху в своей комнате зажег елку, были восковые свечи и более никаких украшений, но несмотря на это елка имела очень хороший вид. Миша пригласил нас всех к себе наверх, мы вошли, сели, а он заиграл прелестные вещи, все мы слушали со вниманием. Я же подбоченилась и прошла ни один раз вокруг елки; были леденцы, которые нам послала Маша, и он ими угостил нас, и потом несколько дней после елки мы, вместо пирожного, закусывали этими конфектами» [5].

Летом 1924 года в Марковское приехало трое ревизоров. Один из них, председатель губернского земельного отдела, два или три раза приходил в усадьбу, все рассматривал, расспрашивал – много ли у Зубовых земли, сколько живет народу. В июле произвели в доме обыск, все описали до последней худой табуретки, семью нашли нетрудоспособной, и землю решили отобрать. Если бы одну землю, то бы ничего: оставили бы дом, сад, огород, двор, и Михаил Юльевич справился бы с хозяйством, но и дом, и все тоже решили отобрать. «Мы были очень огорчены, – писала Софья Петровна. Миша ничего не может делать, все из рук валится, да и зачем делать что-нибудь, т. к. отберут... Земли не жаль, а жаль дому, сада, огорода; жаль каждой вещицы в доме и каждого дерева и куста... Библиотеку увезли в школу, и, говорят, что половина книг растащена». Тем не менее, убрали урожай, Михаил Юльевич «ездил в Вологду, подал заявление или какую другую бумагу, которая нужна была», и до конца 1924 года / судьба Кузнецова так и не прояснилась [5].

В апреле 1925 года Кузнецово было отнято – с землей, постройками, коровой и лошадью. 12 апреля все приехали в Кадников и остановились у знакомых – ждать, когда пойдут пароходы, чтобы добраться до Вологды, где у Зубовых был небольшой домик. Для Софьи Петровны, прожившей в Кузнецове» почти безвыездно 62 года, расставание с усадьбой, конечно, было очень тяжелым, но она ничем не позволила себе выдать свое горе. Однако осенью этого же года она скончалась в Вологде в возрасте 83 лет [5].

Кузнецовский дом отдали под правление совхоза «Марковский», почту и магазин. Но в 1947 году председателю совхоза захотелось перенести правление ближе к главной усадьбе совхоза, и дом решили разобрать. Разобрать-то разобрали..., а вот собрать – не смогли! (Или, может быть, не хотели, и кому-то просто нужен был материал?).

Так погиб усадебный дом Зубовых, простоявший чуть ли не сто лет и могший простоять еще столько же. Теперь на его месте не найти ни одного кирпича от фундамента; только сильно изменившийся парк, да пруды напоминают о прошлой жизни дворянского имения [7].