Н.П. Николев
Послание к князю
Николаю Михайловичу Козловскому
Ты хочешь знать, Козловской милый,
Участник сердца моего,
Как мир, еще мне не постылой
(Винюсь, винюсь, держусь его),
Я всякий год весной и летом
Могу оставя не скучать?
Как расстаюсь с большим я светом?
На это стану отвечать.
В пустыне той, где устраняся
От шумных городских сует,
Красами естества пленяся,
Я забываю гордой свет;
Там славя Божий щедроты
Среди веселыя заботы
Весну и лето я живу,
То в луг иду смотреть траву,
Каков подсед, густа ль засела,
Бояся, чтоб не подопрела,
Велю в саду ее косить,
Для сушки по холмам сносить,
И тем дав корню прохлажденье,
Предупреждаю поврежденье,
Могущее случиться ей
От лишней густоты своей;
А следуя сему уставу,
Сбираю добрую отаву
С поречных я моих лужков.
То на поля пустясь с брегов,
Не четвернею и не цуком,
Их новым угобжаю туком,
Бранами разбиваю ком,
Или дроблю ево катком.
Тебе, Голицын, подражая,
И на минуту вображая,
Что трудность всю превозмогу,
Что будто бы и я могу
С моей хозяйкой, слепотою,
Итти с тобой одной чертою!
То прогоня мечту минутну,
Поверя зренью мрачну, мутну,
Дающему мне знак живой,
Что способ у меня иной,
С Голицынским совсем не сходен,
Хоть замыслом и я заводен.
И часто так же в суете,
Но средствы у меня не те,
Не тот прием, не та ухватка
К установлению порядка;
Но словом, что он зряч – я слеп,
И от чево не будет вечно,
Когда сказать чистосердечно,
В полях моих обилен хлеб.
Я воздохнув, простяся с рожью,
Пшеницей, ячменем, овсом,
Предав все то на волю Божью,
Иду занять себя леском,
Где все предметы быв крупнее,
Мне сделались всего милее,
Где маленький Китайский сад
Приносит море мне отрад;
Где тени разныя кусточков,
И яркия цветы листочков,
Дающи образа цветкам,
Жанхилиям, лилеям, розам,
Яцинтам, мальфам, туберозам,
Цветным горошкам и бобкам,
Чей листик пурпе не уступит,
Хоть смертной взора перед ним
Из раболепства не потупит.
Иду – и зрелищем таким
Прельщаюся и утешаюсь,
О слепоте не сокрушаюсь,
Природа где пестра, цветна,
Для сих красот мне зренье служит;
Их вижу – и душа не тужит.
В пустыне той или в сельце,
В сем родовом моем именьи,
Довольней я, чем во дворце,
Покой имея в ощущеньи,
Служа и ближним и Царю
Пером, лишь правде посвященным,
(И что без спеси говорю)
Гляжу за стадом порученным
Не гордой прихоти моей,
Но доброй совести смотренью,
Но отческому наставленью,
Да не чумит порок детей;
Довольней, смело повторяю,
Я многих – многих на земли,
Хоть и высоко возрасли.
Держася правила такова,
Гордыню и корысть презря,
Живу для пользы я Царя,
Равно и пахаря простова,
Тщусь кончить безпорочно век.
Но совершенством не ласкаюсь,
Как смертный – слабый человек!
Умишком в жизни – спотыкаюсь.
Вот как, возлюбленный мой князь!
Во мне души и тела связь
(Не оставляя мира в зиму,
Любя в морозы шумный свет),
Избрав пустыньку ей любиму,
Всегда в ней полгода живет.
Текст: Николев. Т. 5. С. 115-119.
Автор: Николай Петрович Николев (1758-1815) был родственником Е.Р. Дашковой и воспитывался в ее доме, где вошел в круг Паниных, Шувалова и других знаменитых современников. С 16 лет начал службу в гвардии, однако еще в молодости был вынужден выйти в отставку (в чине майора), так как начал терять зрение. Н.П. Николев поселился в Москве и всецело отдался литературной деятельности. В 17 лет им была написана «Сатира на нравы», за ней последовали лирические стихотворения, в том числе торжественные оды и дружеские послания. Николев страстно любил театр и написал ряд трагедий, комедий и комических опер, с успехом шедших на сцене. Особенную известность получила в свое время его трагедия «Сорена» (1783), полная тираноборческого пафоса. В 1811 г. Н.П. Николев был избран почетным членом «Беседы любителей русского слова» и Общества любителей словесности при Московском университете.
Усадьба: Горки Верейского уезда Московской области. В «Памятнике друзей Николаю Петровичу Николеву» (М., 1819) его друг и ученик С. Маслов сообщал следующее: «В подмосковной деревне Николев имел собственный театр, и за год перед нашествием французов он играл первую ролю в «Святославе», трагедии собственного сочинения (...) Надобно сказать, что незнакомый, взглянувши на Николева, с трудом мог приметить, что он был лишен зрения: глаза его были ясны, как у зрячего, и он имел столь хорошую память, что в подмосковном, в огромном своем доме, выстроенном наподобие замка в три етажа на 52 саженях, он твердо знал все переходы и всегда с тросточкою в руках ходил без проводника. Иногда, в хорошую погоду, вышедши ночью из своей комнаты, он уходил прогуливаться в аглинской сад, где все тропинки были ему известны. Занятый размышлениями, он или произносил какие-либо слова, или декламировал, что подало повод собственным и соседним крестьянам почитать его за чернокнижника, над чем он нередко смеялся» (с. 25-27). «Во время всеобщего смущения перед нашествием французов он, живя в подмосковной деревне, видел опыт доверенности и любви к нему даже простого народа. Крестьяне Верейской округи, в коей находилось поместье Николева, зная его любовь к родине и благоразумие, в числе шестисот пришли к слепцу требовать совета и помощи. Какое зрелище! Опираясь на посох, он выходит к ним с веселым лицом и простым, но трогательным и понятным языком говорит, что стыдно на земле своей бояться неприятеля, что умереть за веру отцов, за родину и государя, верно, никто из них не откажется, научает их, какие принимать в случае нужды предосторожности, и в смутное время делается утешителем и ободрителем устрашенных» (там же, с. 27-28).
Эти воспоминания, однако, относятся к более позднему периоду, чем стихотворные послания Н.П. Николева, написанные в 1790-е годы, когда он еще не совсем ослеп.