П.А. Вяземский
     
      Послание к ... в деревню
     
      И так, мой милый друг, оставя скучный свет,
      И в поле уклонясь от шума и сует,
      В деревне ты живешь, спокойный друг природы,
      Среди кудрявых рощ, под сению свободы!
      И жизнь твоя течет, как светлый ручеек,
      Бегущий по лугам, как легкий ветерок,
      Играющий в полях с душистыми цветами,
      Или в тени древес пастушки с волосами.
      Беспечность – твой удел! Стократ она милей
      И пышности владык, и блеску богачей!
      Не тот, по мне, счастлив, кто многим обладает,
      Воспитан в роскоши, в звездах златых сияет,
      (Ни злато, ни чины ко счастью не ведут);
      Но тот, чьи ясны дни в невинности текут,
      Кто сердцем не смущен, кто славы не желая,
      Но искренно, в душе свой рок благословляя,
      Доволен тем, что есть, и лучшего не ждет –
      И небо на него луч благости лиет!
      Гром брани до него в пустыне не доходит:
      Ни алчность почестей, ни зависть не тревожит,
      Его, сидящего при светлом ручейке,
      Или в объятиях своей супруги нежной.
      О друг мой! Так и ты, оставя град мятежной,
      В уединении, в безмолвной тишине,
      Вкушаешь всякий день лишь радости одне!
      То бродишь по лугам, то по лесу гуляешь,
      То лирою своей Климену восхищаешь;
      То быстро на коне несешься по полям,
      Как шумный ветр пустынь; то ходишь по утрам
      С собакой и ружьем – и с птицами воюешь;
      То, сидя на холме, прелестный вид рисуешь!
      А вечером, когда зефиров резвых рой
      На листьях алых роз, осыпанных росой,
      Утихнет и заснет, как пахарь возвратится
      С полей, чтобы в семье покоем насладиться;
      Как вечера туман объемлет мрачный лес,
      Когда усеется звездами свод небес,
      Тогда ты, вышедши из хижины смиренной,
      Покрытой мягким мхом, древами осененной,
      С своею милою приблизишься к реке,
      И станешь рассекать с ней воды в челноке,
      И будет вам луна сопутницей приятной!
      Взор бросив на тебя, взор только сердцу внятный,
      Промолвит милая, – вздохнув: друг нежный мой!
      Какое счастье быть любимою тобой!
      Но, ах! Всегда ль судьбы к нам будут так преклонны?
      Быть может, разлучат с тобой нас люди злобны,
      Иль смерть... печальна мысль! «На что себя смущать,
      Ты скажешь ей: на что покой свой нарушать?
      Любезны мы богам, чего же нам страшиться?
      Мы чистою душой привыкли им молиться!
      Когда от нас в слезах убогий уходил?
      Когда гонимый в нас друзей не находил?
      Утешься, милая, мы добры – и конечно,
      Нас боги наградят здесь жизнью долговечной!»
      Потом, обнявшися, в безмолвии домой
      Пойдете медленно вкушать ночной покой.
      Вы не услышите ни птичек щебетанья,
      Ни звука от рогов, ни эха грохотанья, –
      Сны благотворные с лазоревых небес
      Слетят на ложе к вам толпой приятных грез,
      А утренний Зефир, прохладу разливая,
      Разбудит вас опять... Живи в полях, вкушая
      Прямые радости чувствительных сердец!
      Когда же нимф собор оставит мрачный лес,
      Когда туманами оденется Аврора,
      В лесу поющих птиц не будет слышать хора,
      И вместо ярких роз лишь иней по утрам,
      С осенней будет мглой на землю сыпать к нам:
      Тогда, мой милый друг, в столицу возвратися,
      Таков, как был всегда, к друзьям своим явися!
      Поверь, и в городе возможно с счастьем жить:
      Оно везде – умей его лишь находить.
     
      Текст: Вяземский. ПСС. Т. 3. С. 109.
      Впервые опубликовано в «Вестнике Европы» 1808. № 9. С. 178 за подписью «К.П.В...ий» и является первым опубликованным стихотворением Вяземского. В копии Бартенева озаглавлено «Жуковскому» (см.: Собр. соч. Т. III. Прим. С. 1). В остафьевском экземпляре «В дороге и дома» на с. 385 против заглавия этого стихотворения на полях Вяземским написано: «В послании почти все стихи сплошь и целиком были переделаны Жуковским. Мне было тогда 16 лет».
      Это послание вряд ли имеет в виду конкретного адресата и конкретное поместье. Оно представляет собой набор общих мест карамзинистской просветительско-сентиментальной идеологии, с ее предпочтением частной жизни, неважно, городской или деревенской. Вместе с тем оно воспроизводит приметы усадебного быта и занятий, впрочем, изображая их тоже в самом общем виде: прогулка верхом, охота, катание на лодке. Кажется, можно говорить и о европейском, точнее, английском влиянии на эту картину: оно видится нам в двух чертах: в изображении хозяина усадьбы рисующим сельские пейзажи, сидя на холме – занятие, гораздо более редкое в русской усадьбе, чем писание стихов; и в том, что хозяин усадьбы с супругой выходят вечером из «хижины смиренной, покрытой мягким мхом, древами осененной»: это явно «хижина анахорета», неотъемлемая принадлежность английского пейзажного парка: туда, как правило, приносились книги серьезного, философского содержания, и там, на лоне девственной природы, полагалось размышлять о естественной природе человека.