Г.Р. Державин
Евгению.
Жизнь Званская
Блажен, кто менее зависит от людей,
Свободен от долгов и от хлопот приказных,
Не ищет при дворе ни злата, ни честей
И чужд сует разнообразных!
Зачем же в Петрополь на вольну ехать страсть,
С пространства в тесноту, с свободы за затворы,
Под бремя роскоши, богатств, сирен под власть
И пред вельможей пышны взоры?
Возможно ли сравнять что с вольностью златой,
С уединением и тишиной на Званке?
Довольство, здравие, согласие с женой,
Покой мне нужен – дней в останке.
Восстав от сна, взвожу на небо скромный взор;
Мой утренюет дух правителю вселенной;
Благодарю, что вновь чудес, красот позор
Открыл мне в жизни толь блаженной.
Пройдя минувшую и не нашедши в ней,
Чтоб черная змия мне сердце угрызала,
О! коль доволен я, оставил что людей
И честолюбия избег от жала!
Дыша невинностью, пью воздух, влагу рос,
Зрю на багрянец зарь, на солнце восходяще,
Ищу красивых мест между лилей и роз,
Средь сада храм жезлом чертяще.
Иль, накормя моих пшеницей голубей,
Смотрю над чашей вод, как вьют под небом круги;
На разноперых птиц, поющих средь сетей,
На кроющих, как снегом, луги.
Пастушьего вблизи внимаю рога зов,
Вдали тетеревей глухое токованье,
Барашков в воздухе, в кустах свист соловьев,
Рев крав, гром жолн и коней ржанье.
На кровле ж зазвенит как ласточка, и пар
Повеет с дома мне манжурской иль левантской,
Иду за круглый стол: и тут-то раздобар
О снах, молве градской, крестьянской;
О славных подвигах великих тех мужей,
Чьи в рамах по стенам златых блистают лицы.
Для вспоминанья их деяний, славных дней,
И для прикрас моей светлицы,
В которой поутру иль ввечеру порой
Дивлюся в «Вестнике», в газетах иль журналах
Россиян храбрости, как всяк из них герой,
Где есть Суворов в генералах!
В которой к госпоже, для похвалы гостей,
Приносят разные полотна, сукна, ткани,
Узорны образцы салфеток, скатертей,
Ковров, и кружев, и вязани.
Где с скотен, пчельников и с птичников, прудов
То в масле, то в сотах зрю злато под ветвями,
То пурпур в ягодах, то бархат-пух грибов,
Сребро, трепещуще лещами.
В которой, обозрев больных в больнице, врач
Приходит доносить о их вреде, здоровье,
Прося на пищу им: тем с поливкой калач,
А тем лекарствица, в подспорье.
Где также иногда по палкам, по костям
Усатый староста иль скопидом брюхатый
Дают отчет казне, и хлебу, и вещам,
С улыбкой часто плутоватой.
И где, случается, художники млады
Работы кажут их на древе, на холстине
И получают в дар подачи за труды,
А в час и денег по полтине.
И где до ужина, чтобы прогнать как сон,
В задоре иногда, в игры зело горячи,
Играем в карты мы, в ерошки, в фараон,
По грошу в долг и без отдачи.
Оттуда прихожу в святилище я муз
И с Флакком, Пиндаром, богов восседши в пире,
К царям, к друзьям моим, иль к небу возношусь,
Иль славлю сельску жизнь на лире;
Иль в зеркало времен, качая головой,
На страсти, на дела зрю древних, новых веков,
Не видя ничего, кроме любви одной
К себе и драки человеков.
«Все суета сует! – я, воздыхая, мню;
Но, бросив взор на блеск светила полудневна: –
О, коль прекрасен мир! Что ж дух мой бременю?
Творцом содержится вселенна.
Да будет на земли и в небесах Его
Единого во всем вседействующа воля!
Он видит глубину всю сердца моего,
И стороится моя Им доля».
Дворовых, между тем, крестьянских рой детей
Сбирается ко мне не для какой науки,
А взять по нескольку баранок, кренделей,
Чтобы во мне не зрели буки.
Письмоводитель мой тут должен на моих
Бумагах мараных, пастух как на овечках,
Репейник вычищать, – хоть мыслей нет больших,
Блестят и жучки в епанечках.
Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут;
Идет за трапезу гостей хозяйка с хором.
Я озреваю стол – и вижу разных блюд
Цветник, поставленный узором.
Багряна ветчина, зелены щи с желтком,
Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,
Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером
Там щука пестрая – прекрасны!
Прекрасны потому, что взор манят мой, вкус;
Но не обилием иль чуждых стран приправой,
А что опрятно все и представляет Русь:
Припас домашний, свежий, здравый.
Когда же мы донских и крымских кубки вин,
И липца, воронка и чернопенна пива
Запустим несколько в румяный лоб хмелин, –
Беседа за сластьми шутлива.
Но молча вдруг встаем: бьет, искрами горя,
Древ русских сладкий сок до подвенечных бревен:
За здравье с громом пьем любезного царя,
Цариц, царевичей, царевен.
Тут кофе два глотка; схрапну минут пяток;
Там в шахматы, в шары иль из лука стрелами,
Пернатый к потолку лаптой мечу леток
И тешусь разными играми.
Иль из кристальных вод, купален, между древ,
От солнца, от людей под скромным осененьем,
Там внемлю юношей, а здесь плесканье дев,
С душевным неким восхищеньем.
Иль в стекла оптики картинные места
Смотрю моих усадьб; на свитках грады, царства,
Моря леса, – лежит вся мира красота
В глазах, искусств через коварства.
Иль в мрачном фонаре любуюсь, звезды зря
Бегущи в тишине по синю волн стремленью:
Так солнцы в воздухе, я мню, текут, горя
Премудрости ко прославленью.
Иль смотрим, как вода с плотины с ревом льет
И, движа машину, древа на доски делит;
Как сквозь чугунных пар столпов на воздух бьет,
Клокоча огнь, толчет и мелет.
Иль любопытны, как бумажны руны волн
В лотки сквозь игл, колес, подобно снегу, льются
В пушистых локонах, и тьмы вдруг веретен
Марииной рукой прядутся.
Иль как на лен, на шелк цвет, пестрота и лоск,
Все прелести, красы берутся с поль царицы;
Сталь жесткая, глядим, как мягкий, алый воск,
Куется в бердыши милицы.
И сельски ратники как, царства став щитом,
Бегут с стремленьем в строй во рыцарском убранстве,
«За веру, за царя мы, – говорят, – помрем,
Чем у французов быть в подданстве».
Иль в лодке вдоль реки по брегу пеш, верхом
Качусь на дрожках я соседей с вереницей;
То рыбу удами, то дичь громим свинцом,
То зайцев ловим псов станицей.
Иль стоя внемлем шум зеленых, черных волн,
Как дерн бугрит соха, злак трав падет косами,
Серпами злато нив, – и, ароматов полн,
Порхает ветр меж нимф рядами.
Иль смотрим, как бежит под черной тучей тень
По копнам, по снопам, коврам желто-зеленым
И сходит солнышко на нижнюю ступень
К холмам и рощам сине-темным.
Иль, утомясь, идем скирдов, дубов под сень:
На бреге Волхова разводим огнь дымистый;
Глядим, как на воду ложится красный день,
И пьем под небом чай душистый.
Забавно! в тьме челнов с сетьми как рыбаки,
Ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком;
Как парусы суда и лямкой бурлаки
Влекут одним под песню духом.
Прекрасно! тихие отлогие брега
И редки холмики, селений мелких полны,
Как, полосаты их клоня поля, луга,
Стоят над током струй безмолвны.
Приятно! как вдали сверкает луч с косы
И эхо за лесом под мглой гамит народа,
Жнецов поющих, жниц полк идет с полосы,
Когда мы едем из похода.
Стекл заревом горит мой храмовидный дом,
На гору желтый всход меж роз осиявая,
Где встречу водомет шумит лучей дождем,
Звучит музыка духовая.
Из жерл чугунных гром по праздникам ревет;
Под звездной молнией, под светлыми древами
Толпа крестьян, их жен вино и пиво пьет,
Поет и пляшет под гудками.
Но скучит как сия забава сельска нам,
Внутрь дома тешимся столиц увеселеньем;
Велим талантами родных своих детям
Блистать: музыкой, пляской, пеньем.
Амурчиков, харит плетень иль хоровод,
Заняв у Талии игру и Терпсихоры,
Цветочные венки пастух пастушке вьет, –
А мы на них и пялим взоры.
Там с арфы звучныя порывный в души гром,
Здесь тихогрома с струн смягченны, плавны тоны
Бегут, – и в естестве согласия во всем
Дают нам чувствовать законы.
Но нет как праздника, и в будни я один,
На возвышении сидя столпов перильных,
При гуслях под вечер, челом моих седин
Склонясь, ношусь в мечтах умильных, –
Чего в мой дремлющий тогда не входит ум?
Мимолетящи суть все времени мечтаньи:
Проходят годы, дни, рев морь и бурей шум
И всех зефиров повеваньи.
Ах! где ж, ищу я вдруг, минувший красный день?
Победы слава где, лучи Екатерины?
Где Павловы дела? – Сокрылось солнце, – тень!..
Кто весть и впредь полет орлиный?
Вид лета красного нам Александров век:
Он сердцем нежных лир удобен двигать струны;
Блаженствовал под ним в спокойстве человек,
Но мещет днесь и он перуны.
Умолкнут ли они? – Сие лишь знает тот,
Который к одному концу все правит сферы;
Он перстом их своим, как строй какой ведет,
Ко благу общему склоняя меры.
Он корни помыслов, Он зрит полет всех мечт
И поглумляется безумству человеков:
Тех освещает мрак, тех помрачает свет
И днешних и грядущих веков.
Грудь россов утвердил, как стену, он в отпор
Темиру новому под Пультуском, Прейсш-Лау;
Младых вождей расцвел победами там взор
И скрыл орла седого славу.
Так самых светлых звезд блеск меркнет от нощей.
Что жизнь ничтожная? Моя скудельна лира!
Увы! и даже прах спахнет моих костей
Сатурн крылами с тленна мира.
Разрушится сей дом, засохнет бор и сад,
Не воспомянется нигде и имя Званки;
Но сов, сычей из дупл огнезеленый взгляд
И разве дым сверкнет с землянки.
Иль нет, Евгений! ты, быв некогда моих
Свидетель песен здесь, взойдешь на холм тот страшный,
Который тощих недр и сводов внутрь своих
Вождя, волхва гроб кроет мрачный,
От коего, как гром катается над ним,
С булатных ржавых врат и сбруи медной гулы
Так слышны под землей, как грохотом глухим,
В лесах трясясь, звучат стрел тулы.
Так, разве ты, отец! святым твоим жезлом
Ударив об доски, заросши мхом, железны,
И свитых вкруг моей могилы змей гнездом
Прогонишь – бледну зависть – в бездны;
Не зря ни колесо веселых, мрачных дней,
На возвышение, на пониженье счастья,
Единой правдою меня в умах людей
Чрез Клии воскресишь согласья.
Так, в мраке вечности она своей трубой
Удобна лишь явить то место, где отзывы
От лиры моея шумящею рекой
Неслись чрез холмы, долы, нивы.
Ты слышал их, – и ты, будя твоим пером
Потомков ото сна, близ севера столицы,
Шепнешь вслух страннику, вдали как тихий гром:
«Здесь Бога жил певец, – Фелицы».
Текст: Державин. Песни. С. 360-372.
Поэма начата в мае 1807 г. под названием «Жизнь моя на Званке». Завершена в июле 1807 и опубликована в «Вестнике Европы», 1807,№16.
Усадьба: Я.К. Грот в «Жизни Державина» сообщает об усадьбе следующее: «Она куплена была на деньги, полученные Дарьей Алексеевной (второй женой Державина. – Е.З.) в приданое, у ея матери (за10,000 р. асе). Это сельцо (ныне село) с плохою землей, отчасти покрытою каменьями, лежит на левом берегу Волхова, водою в 55-ти верстах от Новгорода, сухим путем более 70-ти. В тогдашних актах Званка показана принадлежащею Грузинскому погосту, и приобретя ее, Державин сделался соседом Аракчеева, с которым, однакож, отношения у него всегда были довольно холодныя. (...) О новой собственности Державина в первый раз упоминается в письме его к Капнисту от 9-го августа1797 года: «Мы едем сегодня на Званку, которую купили». Вскоре после того решено было построить там усадьбу, и для этого из белорусского имения перевели туда часть крестьян. Тогда же Державин стал помышлять о заведении на Званке разных фабричных производств и готовить к тому людей...» (т. 1. С. 752).
С 1803 г., когда Державин вышел в отставку, и до смерти в 1816 г.поэт проводил в этом имении лето. «Это стихотворение, – пишет Я.К. Грот, – до мельчайших подробностей представляет верный и точный очерк жизни Державина в деревне. Многие черты его подтверждают как сохраняющимися там до сих пор в среде сельских жителей преданиями, так и записками, которые вела на Званке молодая племянница его, Праск. Ник. Львова» (1, 980).
Двухэтажный господский дом на высоком берегу Волхова был построен предположительно по проекту Н.А. Львова. На балконе его находилось несколько пушек, из которых палили по торжественным случаям, и телескоп. От дома каменная лестница спускалась вниз к пристани, где стояла лодка «Гавриил» и ботик «Тайка» по имени любимой собачки Державина. Под надзором Дарьи Алексеевны в имении было заведено большое хозяйство, в том числе ковровая и суконная фабрики.» Для снабжения сельца водою и особенно для действия фабрик устроена была под горой, близ реки, паровая подъемная машина, которая поддерживала и фонтан, находившийся перед домом на горе» (1, 983).
Державины не имели детей, но постоянно давали приют и оказывали покровительство родственницам и знакомым, которых поэт называл своими «богоданными детьми». «Из родных и близких – пишет Я.К. Грот, – жили с Державиными на Званке девицы: три племянницы Львовы, из которых однакож только младшая. Прасковья Николаевна, оставалась при них после 1812 года. Кроме того, гостила на Званке Александра Павловна Кожевникова. Из Петербурга приезжали часто братья Львовы, Дьяковы и Капнисты. Семен Вас. Капнист, в городе исполнявший отчасти роль секретаря при поэте, в деревне был душею праздников, на которые он иногда привозил с собою фейерверки. (...) Особенно оживлялась Званка в июле месяце, по случаю рождения и именин Гаврилы Романовича» (1, 983-4). Умер Державин также на Званке и похоронен в Хутынском монастыре.
Адресат: поэма посвящена будущему митрополиту Киевскому Евгению (Е.А. Болховитикову, 1767-1837), который в 1804 г. был возведен в сан епископа Старорусского, викария Новгородской епархии и переселился из Петербурга в Хутынский монастырь на берегу Волхова недалеко от Званки. 2 июля 1804 г. он писал своему другу: «Я живу попеременно то в Новгороде, то в Хутыне. Но охотнее в последнем, где роскошная природа живит меня свежими своими красотами» и описывает свое сельское уединение в стихах:
Мой сад не аглинской, но фруктов в оном боле;
Они сочней Петропольских, растущих по неволе;
Театр мой – целый сад, музыка – птичек хоры,
Мой пышный двор – друзей любезных разговоры;
Мой Ермитаж – в саду, в сгустившихся кустах;
Моя кунсткамера – в снопах и в закромах;
Вся Академия – природа предо мной:
В ней лучше учится и сердце и ум мой.
(Извлечение из писем к Г.Н. Городчанинову // Сборник статей, читанных в отделении русского языка и словесности Императорской Академии наук. СПб.,1868. Том 5. Вып. 1. С. 48).
Знакомство преосвященного Евгения с поэтом состоялось в августе1805 г., поводом к чему послужила работа иерарха над составлением «Словаря русских писателей», для которого потребовались материалы биографии Державина. 22 августа он писал графу Хвостову: «...я ездил к Гавриле Романовичу в другой раз и, застав дома, препроводил с отменным удовольствием время, целые сутки. Начитался, наговорился и получил еще надежду впредь пользоваться знакомством нашего Горация; слышал собственными ушами тысячи эх, около его живущих, и теперь только понял, что такое в его сочинениях значит грохочет эхо... Почтенный пиит на сих днях обещался и меня посетить в Хутыне...»
Далее приводим собственные объяснения Державина к этой поэме(по изданию: Державин. Песни. С. 457-459).
Зачем же в Петрополъ на верну ехать страсть... Петрополь, или Петербург. Или Петроград, от коего Званка находится в 130 верстах.
...с уединением и тишиной на Звонке... – Званка, сельцо или деревня автора, лежащая на реке Волхове.
...барашков в воздухе, в кустах свист соловьев... – Т.е. бекасы, кои кричат, как барашки, и обыкновенные барашки гуляют между кустов.
...рев крав, гром жолн... – Или отголоски их, когда они долбят деревья и производят звук.
...Повеет с дома мне манчжурской иль левантской... – Маньчжурский, т.е. запах чайный; левантский – кофейный, т.е. что первый родится в Китае и доставляется чрез торг левантский.
...ковров и кружев, и вязани. – На Званке были небольшие коверные и суконные фабрики.
В которой обозрев больных... – Была там небольшая для крестьян больница.
...в ерошки, в фараон... – Ерошки, карточная шутовская игра, в которую картами в глаза «фыркают», приговаривая: «тумана б тебе в глаза, – чего хочешь, того просишь», – и в сие время должно назвать какую-нибудь, с которой бы стороны колоды, карту; а кто скоро не отгадает, у того за простую карту волосы ерошат, за другую тумака дают и проч. Фараон – шуточное название карточной игры, происходящее от слова «фаро».
Иль в зеркало времен... – Зеркало времен здесь называется история.
...сбираются ко мне не для какой науки... – У автора приучены были маленькие ребятишки, чтобы они приходили каждое утро для получения баранок.
...блестят и жучки в епанечках. – Т.е. посредственные мысли, хорошо сказанные, чистым слогом, делают красоту сочинения.
...и липца, воронка и чернопенна пива... – Липец, мед, наподобие вина приготовленный, желтого цвета, а воронок – тоже мед, но черный, с воском варенный, напитки, которые бывают очень пьяны, особливо последний, так что у человека при всей памяти и рассудке отнимутся руки и ноги; пиво черное, кабацкое тоже весьма крепкое.
...древ русских сладкий сок до подвенечных бревен... – Березовый сок, яблочный и проч. делают наподобие шампанского вина, которое вырывает пробки из бутылок. Подвенечное бревно есть самое верхнее в доме под застрехой.
...за здравье с громом пьем... – Т.е. с пушечной пальбой.
...там в шахматы, в шары... – Шахматы, игра известная; в шары – в кегли или в бильярд; пернатый к потолку леток, или игра в волан.
Иль в стекла оптики картинные места... – Оптическая устроенная машина; подкладываются эстампы, изображающие виды разных городов, пристаней и тому подобные, которые, представляясь в большом виде, немалое делают удовольствие зрителям.
Иль в мрачном фонаре любуюсь... – В камеру-обскуру, в которую супротивные натуральные предметы представляются в малом виде весьма живо, и по реке, особливо когда небольшой ветер, струйки, освещаемые солнцем, бегут наподобие звезд по синей воде.
...И, движа машину, древа на доски делит... – Пильная водяная мельница.
...Как сквозь чугунных пар столпов... – Огненная паровая машина.
...Марииной рукой прядутся. – Государыня императрица Мария Федоровна выписала из Англии прядильную машину, на которой один человек более нежели на сто веретенах может прясть.
...Все прелести, красы берутся с поль царицы... – Т.е. красильня, где красят шелк, шерсть, лен и бумагу травными красками, сбирая оные с царицы полей, т.е. Флоры.
...куется в бердыши милицы. – В сие время по повелению императора Александра была набираема милиция для защищения границ империи от французов, для которой ковали бердыши и всякое белое оружие.
«...чем у французов быть в подданстве». – Простой народ русский в сие время никак не терпел французов и никоим образом не хотел от них быть побежденным.
...ленивым строем плыв, страшат тварь влаги стуком... – Рыбная ловля, называемая колотом, в которой несколько десятков лодочек, собравшись вместе, в каждой с двумя человеками, опустя в воду сетки, тихохонько или лениво ездят и стучат палками в лодки, производя страшный звук, отчего рыба мечется, как бешеная, в реке и попадает в сетки.
...как парусы суда и лямкой бурлаки... – На лямках, когда бечевой тянут суда, то для дружного шагу поют иногда бурлаки песни.
...и редки холмики, селений мелких полны... – По обеим сторонам Волхова находятся небольшие холмики, населенные маленькими деревеньками, которых тень, особливо при закате и восходе солнца, видна в струях водных, тихо текущих, а также луга и нивы.
Стекл заревом горит мой храмовидный дом... – Когда солнце ударяет в стекла, особливо при вечере, то оные, подобно зареву, блистают; дом автора был с куполом и с колоннами, немного похожий на храмик.
...где встречу водомет шумит лучей дождем... – Посередине горы, по которой был выход к дому, усыпанный желтым песком и осажденный шиповными кустами.
Из жерл чугунных гром... – Из чугунных пушек во время фейерверков и иллюминаций.
...блистать: музыкой, пляской, пеньем. – У автора было несколько родных девиц и молодых людей с талантами, умеющих играть на разных инструментах.
...у Талии игру и Терпсихоры... – Они представляли иногда комедию; Талия – муза комедии, а Терпсихора – муза песен.
...здесь тихогрома... – Тихогром, или фортепиано.
Сокрылось солнце – тень! – Сокрылись славные победы и печальные происшествия, и кто знает, что вперед случится с россиянами, кои под орлами разумеются.
...но мещет днесь и он перуны. – Император Александр был кроткого духа и с мирными расположениями, но заведен был окружающими его в весьма неприятные военные дела.
...Темиру новому под Пультуском, Прейсш-лау... – Темиру, т.е. новому завоевателю или Наполеону; под Пултуском и Прейсиш-Эйлау был он отражен славным образом.
...и скрыл орла седого славу. – г. Каменский, заслуженный генерал и старик, потерял свою славу от болезни своей или неведомо от упадка духа, так что отдана была команда подчиненному ему генералу Бенигсену, который в означенных сражениях предводительствовал.
Иль нет, Евгений! – Евгений, архиерей викарный новгородский, приятель автора, который посещал его на Званке и любил слушать эхо от выстрелов пушечных, которые по лесам Волхова удивительно отдаются.
...вождя, волхва гроб кроет мрачный... – Подле дома автора находится холмик или курган, который обыкновенно бывает над гробницами. Волхв или вождь предполагается, что под оным погребен, ибо по истории новгородской известно, что волхв или колдун, чародей был такой, который превращался в крокодила и другие разные чудовища и поедал по озеру Ильменю и по речке Волхову, из него текущей, плавающих на ней людей, отчего последняя и прозвалась Волховом.