Н.Лукина. Недович (урожденная Зубова) Елизавета Юльевна

. – Б.м., б.г.
 
 

Художница, поэтесса-философ

Елизавета была вторым ребенком в семье вологодского дворянина Юлия Михайловича и Софьи Петровны Зубовых. Она родилась 31 января 1867 года и росла в основном в имении отца Кузнецово Кадниковского уезда. В семье ее ласково звали Лисичкой.

1 августа 1978 г. Лизу отдали в Училище Св. Елены (Екатерининский институт благородных девиц) в Петербурге. Привыкнуть к казенной жизни после домашнего уюта было очень трудно, и 11-летняя девочка писала родителям слезные письма: «...мне ужасно скучно в институте, так что я все плачу. Пожалуйста, приезжайте поскорее ко мне. У нас уроки начались, и я учусь хорошо, только у нас классная дама строгая. Нас кормят там очень голодно. Тетя [Ольга Владимировна, жена Эраста Михайловича Зубова. – Н.В.Л.] очень добрая и хочет брать меня каждое воскресенье, а мне все-таки очень скучно, так скучно, просто ужас, и по ночам я плачу. Пожалуйста, приезжайте; мамаша, я не могу жить без Вас... Я жду Вас с нетерпеньем». И хотя Лиза благоразумно замечала: «Я знаю, что я должна учиться, чтобы быть образованной», далее опять-таки писала: «Оторвали меня от Вас и унесли далеко, далеко. О! Милые папочка и мамочка! Скоро ли каникулы?... Я мочу письмо это слезами, потому, что не могу удержаться. Так хочется плакать и выплакать свое горе. Но не беспокойтесь обо мне. Это иногда только приходят такие тяжелые минуты. Я не могу от вас скрывать это. Я вас так люблю и так хочу вас поскорее увидеть». Только через три года письма Лизы стали более спокойными: «Я уже начинаю понемногу привыкать к институтской жизни. Обещаю всегда хорошо учиться... Пишите мне почаще – ваши письма мне будут доставлять большую радость среди моего одиночества». Помогло то, что в этот же институт были приняты младшая сестра Екатерина и двоюродная сестра Нина Ярышкина. Жили девочки дружно.

В 15 лет Лизу еще не покидают детские фантазии: «Можно ли мне копить деньги для того, чтобы купить жеребеночка? Я буду сама его поить и кормить, обучать. Он будет у меня отлично скакать», – пишет она, – «...я хотела уехать в пустыню, построить себе домик и носиться каждый день на лошади, да думать горькие думы. Я так люблю кататься верхом, что лучше жеребеночка я себе не могу ничего представить..., я непременно куплю..., и сама буду его объезжать. Майн Рид совсем вскружил мне голову, а также «Двенадцатый год». Эта Дурова мне очень понравилась. А особенно ее Алкид. Я хочу назвать и свою будущую лошадку Алкидом. Позвольте мне на каникулах ездить верхом, только в мужском платье... Я ужасно мечтательна». И когда родители выполнили просьбу Лизы, она написала: «...очень, очень благодарю за жеребеночка. Я так обрадовалась, что даже плакала. Напишите мне, как его назвали, какого цвета. Я бы хотела назвать «Казак»... Мы с Катей уже мечтаем о каникулах, и я говорю, что буду говорить с папашей по-немецки, а с мамашей по-французски. Прощайте, дорогие мои папочка и мамочка! Целую вас и всех детей и остаюсь навеки нежно любящая вас дочь ваша Е.Зубова».
В марте 1881 года Лиза, в числе других учащихся, прощалась в Петропавловской крепости с телом Александра П. Из письма Владимира Юльевича Зубова узнаем, что «Лиза написала хорошие стихи на смерть Государя... У нее есть еще несколько стихотворений, и между ними «Отшельник». В этом «Отшельнике» какой-то «юноша прекрасный на белом коне» все скакал мимо избушки и потом закололся на какой-то могиле. Потом одна девица нашла эту могилу и увидела у него на груди свой медальон. Тем и кончается».

Кроме изучения различных предметов, по которым Лиза была второй ученицей в классе, она успешно занималась также рисованием, рукоделием, игрой на фортепьяно и хоровым пением. Она купила себе еще и скрипку со смычком и просила родителей позволить ей учится играть на ней вместе со старшим братом Володей. «В музыке я сделала успехи, – писала она, – но не могу играть пока скоро. Хочу купить пьеску и буду играть на каникулах. ... Мне очень хочется купить гитару ... и учиться во время Пасхи и каникул». Но главные способности Елизаветы проявились в рисовании: «Мы рисуем по четвергам, а некоторые, в том числе и я, у которых есть способности к рисованию, рисуют по понедельникам вечером с гипса. Я уже нарисовала лилию».

Семья Юлия Михайловича Зубова испытывала большие материальные затруднения, и Лиза писала родителям за себя и сестру Катю: «Я нашла, что очень глупо с моей стороны просить меня и Катю взять на Рождество. Рассчитав, что пойдет слишком много денег на поездку 5-ти человек, я прошу вас оставить нас и не думать, что мы будем скучать или обижаться». Один раз плату за обучение Лизы и Кати внесли дядя Эраст Михайлович Зубов и его жена Ольга Владимировна. Юлий Михайлович приезжал в Петербург на прием к великой княгине Екатерине Михайловне просить, чтобы Лизу перевели на казенный счет. Его просьба была удовлетворена, и на радостях отец с дочерьми обегали весь Петербург и съездили в гости к знакомым в Финляндию, где девочки правили лошадьми и катались на весельной и парусной лодках. А за обучение Лизы музыкой заплатил дядя Эраст. Елизавета писала родителям: «Я всю жизнь не забуду вашей доброты ко мне и, как возможно, постараюсь отблагодарить впоследствии».

Институт Елизавета окончила 26 мая 1884 года, «при отличной нравственности», практически с отличием (имела только одну четверку по немецкому языку) и получила аттестат первого разряда, дававший ей право на свидетельство домашней учительницы. Осенью этого же года, поселившись в Петербурге в семье дяди Эраста, она поступила в Школу живописи, «...учиться живописи – это была моя давнишняя мечта, – писала она в одном из писем домой, – и, понятно, я счастлива, что она исполняется. Я перешла в 1-ый класс из приготовительного и очень бы хотелось к лету перейти во 2-ой, для этого надо нарисовать вазу очень фасонистую. Рисование меня очень увлекает; ...очень хочется в деревню, здесь воздуха чистого нет, но все же раньше окончания уроков не уеду, ведь тут каждый час дорог».

От Ольги Ивановны Шафрановой стало известно, что ее бабушка, Мария Александровна Межакова, была петербургской подругой Елизаветы Недович; сохранилось их совместное фото.

В 20-летнем возрасте Елизавета познакомилась в Петербурге с сербом по происхождению Саввой Ивановичем Недовичем, горным инженером, надворным советником, служившем на Монетном дворе. Ему был 41 год. Елизавета писала домой: «Дорогое сокровище, милая мамочка, я – невеста... Я его люблю недавно, а он с первой встречи... Надеюсь, что Саввушка Вам понравится, человек он простой, русский. Он удовлетворяет моим условиям. В Бога верит, царя чтит, меня обожает и учиться живописи позволит».

17 июля 1888 года в Вологде, в церкви Дмитрия Прилуцкого на Наволоке, священник-Иоанн Костров обвенчал влюбленных. Поселились в Петербурге в 3-х маленьких комнатках, с одной прислугой, так что Елизавете Юльевне приходилось много времени уделять домашнему хозяйству. Это ее явно удручало, т.к. отнимало время от «единственной прелести ее жизни» – рисования.

Жизнь с мужем не сложилась. Уже через четыре месяца, 20 ноября 1888 года, Елизавета Юльевна писала домой: «...не знаю ничего, что будет. Пусть папаша решит, куда меня деть – я и в монастырь в послушницы рада идти от любезного мужа, но папаша несерьезно смотрит на мой семейный ад, ... и придется, может быть, скоро его разубедить, чего бы не хотелось, потому что и без того много неприятностей. Очень меня оживил приезд наших [брата Володи и сестры Нины. – Н.В.Л.], так я рада, что теперь есть хоть родные около, а то совсем было одиноко... Прощайте, дорогая и милая мамочка, крепко целую Ваши ручки; спасибо, что в горе меня не покидаете и не осуждаете за то, что с мужем не могу ужиться». Через полгода после свадьбы Елизавета Юльевна вернулась из Петербурга к родителям в Вологду.

А 25 мая 1889 года родился сын Димитрий. При его крещении 5 июня в той же Дмитровской церкви восприемниками были дядя Елизаветы Юльевны Михаил Михайлович и ее мама Софья Петровна. На лето уехали в Кузнецово. В родном имении отца, Елизавета Юльевна, любившая природу, много возилась в саду: сажала деревья и цветы, ухаживала за ними, устроила модную в то время горку с винтовыми тропинками на верхнюю площадку и т.п. Она не бросала рисование и сделала несколько иллюстраций к стихотворной поэме отца «На юг!».

Зимой переехали с Митей в Вологду, где в учились младшие братья Петя и Миша и сестра Ларя. Елизавета Юльевна заботилась о них также, как и о родном сыне, т.к. была «очень добрая», по словам матери. В эту зиму Лиза, вместе с Катей, собиралась издавать журнал, кое-что писала, а также играла в Вологодском театре в спектакле «Каширская старина».

Однако нужно было зарабатывать на жизнь, ив 1891 году губернатор взял Елизавету Юльевну на службу в Воспитательный дом (приют), где она начала давать уроки грамоты по 4 часа в день за 10 рублей в месяц. В 1892 году ей удалось получить место машинистки в Губернской земской управе с жалованием 20-25 рублей в месяц; затем она работала у прокурора. Но такая жизнь не могла принести удовлетворения: «У нас такая скука, – писала Елизавета в одном из писем, – что если бы не моя живопись, музыка и книги, то можно умереть... Я делаю переводы (с ключом), чтобы не забыть язык». Но, главное, очень хотелось продолжить обучение рисованию: «Я в восторге. Может быть получу место на Северных жел.[езных] дорогах... Воспользуюсь предстоящей свободой, чтобы приготовить несколько этюдов для выставки, опять хочу попробовать себя на поприще искусства... Я также много думала о себе последнее время: как мне устроиться, чтобы кончить курс рисования? И пришла к тому заключению, что нужно накопить 800 руб., чтобы обеспечить 2 года существования в Москве или Петербурге, а пока рисовать с гипса и для этого попрошу, чтобы дядя Миша мне послал из Петербурга хороший бюст. Надеюсь выйти в отставку..., поселюсь в Кузнецове, но не хочу задаром – а то будет мне неловко. И еще прошу, пожалуйста, оштукатурить северную комнату и выбелить – на мой счет, потому что для рисования нужен такой фон».

Но самостоятельные занятия, конечно, не могли принести много пользы, и Елизавета Юльевна, оставив пятилетнего Митю на попечение матери, уезжает учиться в Москву. «Живу хорошо, – пишет она домой, – спустила лишний жир от бегания и рисования, ничего не читаю – некогда, зато пользуюсь обществом художников и вообще всяких артистов... Успехи – перешла на анатомическую голову, красками рисую на вытянутой руке». Однако обрушилось несчастье – внезапно пришло известие о смерти Саввы Ивановича Недовича: 13 октября 1894 года он скончался в Петербурге от рака печени, не дожив до пенсионного возраста 9 месяцев. Елизавета Юльевна срочно выехала в Петербург, заняв где можно денег, хлопотать о пенсии. Однако они оказались безрезультатными, т.к. у С.И.Недовича была другая семья и воспитанник, которым он оставил половину своей дачи, а другую половину – сестре. Елизавета Юльевна, получив «вдовий вид» и отслужив панихиду, вернуться в Вологду; средств для обучения рисованию опять не стало.

В Вологде Елизавету Юльевну увлекло всеобщее увлечение театром. В апреле 1895 года, на Пасху, она уже играет в любительском спектакле. Потом организует «свой художественный театр, где дают пьесы Шиллера. ...главное и первое сходство с Художественным театром – это то, что занавес раздвигается на две половинки». «Я вся в хлопотах, – пишет она. Спектакль мой обставлен не так хорошо, как бы мне этого хотелось, но, надеюсь, будет приличен. Хотела, чтобы Ларя [сестра. – Н.В.Л.] произвела фурор, и я внимательно слежу за ней на репетициях; она играет «Из-за Мышонка» – Щепкинскую роль. Я играю простушку, и могу сыграть хорошо, потому что со Свентицкой очень легко, да и роль подходящая... Ждем губернаторов...». Елизавета Юльевна просит сестру Нину прислать ей из Петербурга мандолину или банджо, плюс школу: «Посылаю 8 р., чтобы заплатить за отправку. Заработала 30 р. и хочу себя понежить». В это же время Елизавета Недович начинает писать пьесы для театра: в апреле 1895 г. она пишет шутку в одном действии «Пари», в январе 1897 г. шутку и фарс в одном действии «Поцелуй» и «О! Жизнь антрепренера!», в ноябре 1897 г. комедию в трех действиях «На заре» и в январе 1898 г. комедию в двух действиях «Вслед за балом». Рукописи этих пьес, прошедшие цензуру, сейчас хранятся в Театральной библиотеке в Санкт-Петербурге.

В 1896 г. Елизавета Юльевна снова поехала в Москву учиться живописи, на этот раз взяв с собой Митю и наняв ему гувернантку. Поступила в Строгановское центральное училище технического рисования. Домой писала: «успехи делаю и уже перешла на анатомическую голову – это очень трудно; масляными красками тоже пишу, но очень мало, некогда; технику учитель мне преподает, и я рисую красками на вытянутой руке». В это время Елизавета Юльевна посещала студии разных художников, по воспоминаниям родных, Коровина и Серова, а также брала уроки у ученицы Левитана С.П.Кувшинниковой и, конечно, значительно продвинулась вперед. Однако не получив в Москве обещанного заработка, 19 сентября Елизавета Юльевна вынуждена была забрать свои документы из Строгановского училища и вернуться в Вологду. Зиму 1896 – 97 годов и лето 1897 года провели в Кузнецове, где Елизавета Юльевна много хлопотала по хозяйству, посадила в усадьбе около 70 лип, создав целый «бульвар». Принимала участие в спектаклях, которые ставились в городе Кадникове. Живопись не бросала: в семье потомков сохранились ее работы, запечатлевшие виды Кузнецова и имения брата Владимира Кубин Бор на реке Кубене.

В 1899 году Елизавета Юльевна снова уехала в Москву учиться: «Жизнь моя идет однообразно, – узнаем мы из ее писем, – с утра пишу масляными красками, отдыхаю до обеда, а после обеда 4 вечера в неделю рисую с натурщицы у Крюковской. (Это моя новая знакомая барышня-художница.) Устаю ужасно. Изредка попадаю в театр, потому что трудно достать дешевые места. Немножко скучаю без Мити, но очень рада, что он не со мной, мне бы некогда было с ним слова сказать. [В это время Митя учился в Вологодской гимназии. – Н.В.Л.] ... занимаюсь, стараюсь не пропускать ни одного дня... Научилась уже многому новому, живопись очень интересна, но и ученье обходится дороже, чем я думала (потому что не считала натурщиц и материала). Опять придется занимать... Дорогая мамочка, хоть бы выиграли и дали мне рублей 100. Скоро я буду ходить вся оборванная – на живописи совсем разорилась... Нине Крюковской очень хочется к нам в Кузнецово, а мне бы хотелось вместе с ней порисовать, это бы меня далеко продвинуло, она такая талантливая...». Крюковская с матерью «зовут меня на будущее время приезжать в Москву к ним жить, чтобы всегда вместе заниматься; она на будущую зиму, вероятно, появится экспоненткой на Периодической выставке; и я мечтаю... Я приеду, вероятно, к масленице, Риффесталь меня зовет играть, и я очень хочу отвести душу на подмостках» [в Народном театре – П.В.Л.]. Весной 1900 года, в костюме усыпанном брильянтами, Елизавета играла на сцене в Вологде роль царицы Анны в пьесе «Василиса Милентьева».

Лето Елизавета Юльевна с сыном провели в имении дяди Михаила Михайловича Зубова Заломаиха. «Я очень рада, что гощу у дяди Миши, – писала Елизавета матери, – очень люблю здешние места, не успеваю рисовать всего, чтобы хотелось. Здесь тихо и покойно». Елизавета купалась, ездила верхом, рисовала «чудные виды», сажала деревья в новом саду, гуляла с дядей в лесу и вместе со всеми сенокосила. Столяр Тяпин заказал ей свой портрет масляными красками, и «дядя Миша пожертвовал одну из рож своей картинной галереи на сей предмет». Было много ягод, так что «сварили пуд клубники и ананасной земляники», потом принялись за малину.

Это был последний год безмятежной жизни Елизаветы Юльевны. В Вологде заработка не было, удалось получить только один урок у товарища председателя Окружного суда – учить дочку рисованию два раза в неделю по 1 рублю за час. Родители помочь не могли. Брат Володя, стараясь как-то поддержать сестру, сделал хороший заказ – срисовать портреты дедушки и бабушки [Михаила Алексеевича и Лариссы Алексеевны Зубовых с овальных портретов работы художника Платона Тюрина 1880 г. – Н.В.Л.]. Но из-за плохого питания сильно болел и очень похудел Митя. Елизавета Юльевна изнервничалась. После смерти дяди Миши вся семья ютились в маленьком холодном флигеле вологодского Зубовского дома. В результате сильно осложнились отношения с сестрами Марией и Ольгой. «Многое больно отзывается на моих нервах, – писала Е.Ю.Недович. Жить вместе стало тяжело, необходимо было уехать из Вологды. Да и подросшему способному сыну нужно было учиться в более серьезном учебном заведении, чем Вологодская гимназия. Елизавета Юльевна с Митей переехали в Москву.

Оттуда она вскоре написала матери: «...ничего еще нет хорошего в моих делах, – я еще ничего не нашла определенного, имею только обещания; а пока езжу по конкам по всей Москве, то в присутственное место, то к какой-нибудь даме (влиятельной), то по объявлениям газетным: напр.[имер], читаю в газетах: «нужна приходящая учительница», или что-нибудь в этом роде. Сейчас у меня лежат два позитива, чтобы раскрашивать для волшебного фонаря, но я не имею понятия как это делается? Завтра поеду к Браиловским (муж и жена художники) и попрошу меня научить или дать совет – куда обратиться за указанием по этого рода живописи. А это может быть постоянным заработком, хотя дешево очень оплачивается. Но и то хлеб. Я уже сейчас в очень затруднительном денежном положении, придется завтра же занимать где-нибудь, так что я попросила бы папашу разрешить мне не высылать в октябре 10 рублей; но если он будет недоволен этой моей просьбой, то я займу и пошлю непременно». Но где занять? Переехавшая в этом же году в Москву сестра-скрипачка Нина Юльевна Зубова, работая в оркестре оперного театра, получала совсем небольшую зарплату, которой еле-еле хватало на оплату ее комнаты и пропитания, так что и она не могла помочь сестре. Немного помогали родители. «Сердечно благодарю за деньги, – писала Елизавета Юльевна матери и отцу. Я уже опять сделала заем в 50 р. до осени сроком. Теперь надо работать вовсю, чтобы выплатить и туда, и сюда. На днях напишу вам о моем вступлении в спиритический кружок. Сегодня очень счастлива, ...нашла еще заработок: французские переводы – 4 раза в неделю ездить в Марьину рощу (25 р. – 5р. на конки). Это – гипнотизер, френолог и графолог, который сразу по моему лицу прочел, что может мне доверить тайны науки; он переписывается с Американским каким-то обществом, но не зная французского, должен нанимать переводчицу. Я очень рада, потому что все это интересно, и Бог даст не придется больше занимать. Постараюсь хоть по 2 рубля в месяц откладывать, но сперва надо одеться – все истрепано: ни башмаков, ни галош, ни шубы, -вроде француза в 12 году путешествую по Москве, крючась от холода». Переводы «по 40 к. с листа очень мелко налинованного. Очень жалко, что нет машины, скорее бы печатать, руки не немели бы. ... Больше 4-х листов немыслимо, обыкновенно перевожу по 3... В час я могу заработать только 20 коп. ... Дорогие мамочка и папочка, не посылайте мне своих денег, у вас тоже всегда нужда, и мне стыдно обирать вас. Если будет крайность, то надеюсь опять здесь же займу».

И хотя в Москве Елизавете Юльевне приходилось зарабатывать на жизнь большей частью случайными заработками, она не оставляет надежду посвятить себя целиком любимому делу – живописи и делает попытку сдать экзамен на звание учительницы рисования в Академии Художеств: «Завтра начнется мой экзамен, – пишет она, – а сегодня мне надо купить материалы, т.е. бумаги, холста, некоторые краски... При экзамене оказалось еще осложнение: надо своего натурщика или натурщицу – это для меня непредвиденный расход. Таня [Татьяна Викторовна Петрова (Бол. Дмитровка, д. Бахрушина, кв. 44). – Н.В.Л.] очень мила и даст нарисовать свою голову на экзамене, т.е. идет ко мне в натурщицы... ». К сожалению, не ясно – удалось ли сдать этот экзамен и получить свидетельство или нет.

В это время Митя начал заниматься в частной Поливановской гимназии, которая после Вологды ему «ужасно» нравилась. В ноябре 1903 года он уже первый ученик в классе. Из писем видно, что он был смел и принципиален и пользовался большим уважением товарищей. Несколько гимназистов с его участием организовали литературный кружок, в котором по воскресеньям и праздникам читались вслух произведения «хороших писателей»»; иногда кружковцы ходили вместе на лыжах или катались на коньках. А Митя с удовольствием посещал оперу по контрамаркам игравшей в оркестре тети Нины. В 1904 году, правда, он опять был сильно болен, и из-за сердца пришлось даже нанять сиделку. Но летом, после поездки в Кузнецово, все прошло.

Зато заболела Елизавета Юльевна. «Если слягу, то, надеюсь, не встану, – писала она. Лечиться не по карману, а пока я на ногах буду служить..., набрала три заказа: рисование, печатанье и вышивку, которую сама же должна и сочинить рисунок». Но в конце концов она все-таки попала в больницу, где «плакала от слабости, шума, крика больных и умирающих». Ее навещала сестра Нина, знакомые, и, немного поправившись, Елизавета Юльевна выписалась. Все как будто стало налаживаться, кроме одного обстоятельства – хронического безденежья, хотя родители периодически продолжали поддерживать ее деньгами.

«Мне хотелось пойти в гувернантки, – пишет в это время Е.Ю.Недович, – с тем, чтобы у меня была комната, в которой мог бы жить Митя, а я спала бы с детьми, – это нам было бы выгодно, оба были бы сыты и угол есть, но комнаты то мне и не дали». И Елизавета Юльевна «наняла квартиру, целый домик, особняк в четыре комнаты» в Казачьем переулке у Большой Полянки, чтобы сдавать по одной комнате квартирантам. «Если Нина [сестра. – Н.В.Л], -пишет она, – захочет жить с нами, то для нее есть комната, с удовольствием дам ей за 10 р. в месяц; если же она не захочет, то поищу кого-нибудь; мне как раз будет нехватать на квартиру 10 рублей, так что надо сдавать... Иметь вторую службу – кажется, мне не под силу, устаю и от этой, но поищу уроков. Была у директора гимназии насчет освобождения Мити от платы. Директор, очень деликатный и добрый человек, говорил, что за хорошее ученье [все 5, кроме поведения и Закона Божия. – Н.В.Л] с удовольствием освободил бы, но Митя все время относится враждебно к гимназии, и этой враждебностью заразил весь класс... Я просила так: не отказывать решительно, а дать время до Рождества на испытание Мити, теперь он поздоровел, и отношение к гимназии и учителям будет здоровое».

Тем не менее, у Мити после грудной жабы кашель, самой Елизавете Юльевне после больницы нужно еще лечиться. «Я в ужасной меланхолии, – пишет она в одном из писем. Поправляюсь сама не очень-то; вечером, если немного устану – то делается дурно, дольше 10 часов не могу сидеть, а сегодня и утром было нехорошо... Летом поправлюсь, если возьму 40 горячих морских ванн. Я и сейчас едва существую, перебиваюсь кое-как, куда же мне ехать на море, на какие средства? А долги не уменьшаются, приходится занимать каждый почти месяц. Конечно, все это действует еще более удручающе. У Кувшинниковой еще ни разу не была, тяжело все, да и денег жаль. Сижу дома... Браиловская удивляется – откуда берутся у меня силы на такую отчаянную борьбу за существование». Она же и пытается помочь Е.Ю.Недович – позирует ей для портрета, дарит раму для картины, которую можно представить на выставку. Но картину и два этюда на Московскую выставку не приняли, а посылать их в Петербург, куда везет свои работы Браиловская, не было средств. «Не знаю, до чего доведет меня бедность и неудачи, – восклицает Елизавета Юльевна, но духа не теряет. Позднее она писала об этом времени: «Когда я уставала в Москве в борьбе за существование (с Митей на руках) до болезни, то шла в хороший концерт или в оперу, и на другой день совершенно оздоровленная продолжала бодро свою лямку тянуть. Музыка кормит душу». В 1907 и 1910 гг. Елизавета Юльевна побывала в Крыму, жила в Мисхоре, и здоровье ее немного поправилось.

В 1910 году Елизавета Юльевна служила сразу в двух местах: секретарем у графини Бобринской за 30 рублей в месяц и у Урусовых за 20. «Сейчас каждый день (будни), – пишет Елизавета домой, – я ношусь по присутственным местам с устройством концерта в пользу хитровских детей; устроить концерт – это мучение здесь даже при протекции и знакомстве графини со всеми власть имеющими; из одной канцелярии в другую. Надоели мне эти канцелярии, а главное, очень плохая у меня одежда, а ведь по платью встречают, я уж и так везде рекомендуюсь: «Личный секретарь графини Бобринской». ... Я еще брала вышивку и работала по вечерам, мне за нее заплатят что-нибудь, но все же еще не могу свести концы с концами, все не выхожу из долгов, и когда это только кончится? ... Хорошо, что мне некогда думать, а то, наверное, очень тосковала бы о живописи. ... Сейчас я вроде ломовой лошади».

Но есть и отдушины. Во-первых, Елизавета Юльевна стала членом «Союза равноправных женщин», цель которого – «содействовать общему политическому освобождению и добиваться уравнения прав женщин с правами мужчин (например, в образовании и равенстве перед законом)». Во-вторых, она начала слушать лекции по теософии. По ее мнению, «это душа религии, искусства, философии и науки», и для нее «очень много значит и очень много дает ценного понимания жизни и искусства (что самое главное и есть!)». Спиритизм, которым она какое-то время увлекалась, «был как бы переходной ступенью к теософии». «В живописи сказывается то, чем живет художник, -пишет Елизавета в одном из писем, – а так как я теперь больше интересуюсь внутренней жизнью, чем внешней, то и это сказывается в моих работах. Конечно, я не прочь и даже очень рада была бы порисовать с натуры красивые леса, интересных людей и т.д., но зимой и в полутемной комнате, где видна в окно грязная стена и никогда не видно солнца, – естественно замкнуться в себя, в свой внутренний мир. Например, когда я очень страдаю физическими болями [у Елизаветы Юльевны возникли опухоли на голове, от которых ее лечили массажем, а потом сдвинулись обе почки, когда она без бандажа проехалась на извозчике и пришлось отказаться от службы и три недели лежать, лишь иногда выползая на солнышко перед квартирой в палисадник. – Н.В.Л.], то, встав с постели, я рисую «Страдание» или «Печаль»; когда радуюсь, что поздоровела, то рисую «Радость». Благодаря теософии – и краски мне понятны. Вообще могу сказать, что теософия дала мне громадный смысл моей жизни, она как бы осветила все кругом, уяснила все, и это очень уже отразилось на моем характере. Теософия – это тайное учение тайных оккультных школ, которые сохранились в разных тайных обществах... Это очень высокое учение о Боге, мире и человеке. Оно может только укрепить религию человека, но ничего не нарушает». Сестра-скрипачка Нина с мужем-виолончелистом иногда давали бесплатные концерты в теософском обществе, которые организовывала Елизавета Юльевна.

Возможно, именно занятия теософией привели Елизавету Юльевну к философскому осмыслению жизни, умению стойко переносить невзгоды и к вере в высокое предназначение человека на Земле. Это отразилось, прежде всего, в ее стихах, которые она писала с детства до конца своих дней. Вот пример одного из стихотворений, названного «Мистерии»:

Митя тоже посещал лекции в обществе теософов. В это время он уже стал студентом историко-филологического факультета Московского университета, куда поступил в 1908 году. Главной своей специальностью он избрал античное искусство, ваяние древних мастеров Греции и Рима, и, кроме занятий в университете, посещал лекции в Московском археологическом институте. Будучи студентом, он немного подрабатывал уроками и однажды получил урок на 5 р. в месяц по подготовке мужа тети Нины, Владимира Казимировича Германа, к экзаменам по общим предметам в Московскую консерваторию. В это время Дмитрий Саввич уже начал читать лекции в Музее изящных искусств [впоследствии Музее изящных искусств им. А.С.Пушкина. – Н.В.Л.].

В 1911 году вологодская подруга детства Мити Наташа Эндаурова [рожд. 7 января 1886 года в браке подпоручика лейб-гвардии Преображенского полка Николая Ивановича Эндаурова и Софьи Всеволодовны, рожд. Лукиной. – Н.В.Л.] стала невестой Дмитрия. Все ее знали как хорошую девушку, окончившую Вологодскую Мариинскую гимназию в 1901 году с золотой медалью и с 1907 года учившуюся на Историко-филологическом факультете Петербургских высших женских Бестужевских курсов. Ее влияние на Митю было очень заметно; он стал гораздо мягче, чему несомненно радовалась Елизавета Юльевна. «Жаль только, что у жениха нет порядочных брюк! Одна пара, да и та изрядно лоснится... Наташа простая сама и не взыщет», – писала Елизавета Юльевна. А Митя в это же время написал бабушке: «Мы любим друг друга совсем особенно и оказываемся подходящими людьми. Я даже не делал формального предложения, все это вышло само собой. Наше чувство очень духовно и (как это ни смешно) – разумно. Даже для нас с Наташей это настолько ново, непривычно и необыкновенно, что нам не хочется говорить этого никому... Разумеется до окончания университета я жениться не буду, и несчастные примеры женатых студентов помогут нашему терпению. Моя невеста ... благоразумна не менее, чем я, хотя очень меня любит. Теперь я охотно верю в сродство душ... Этот год был для меня действительно совершенно «новый»». Венчание состоялось 26 мая 1913 года в Санкт-Петербурге. Поручителями были: со стороны жениха воспитанники Императорского Александровского лицея Иван Иванович и Михаил Михайлович Хрущевы, а со стороны невесты: надворный советник Николай Николаевич Бурлейн и отставной капитан 2-го ранга Александр Александрович Можайский [видимо, сын известного изобретателя и создателя первого самолета Александра Федоровича Можайского. – Н.В.Л.]. В этом же 1913 году Дмитрий Саввич закончил Отделение истории и теории искусств с дипломом первой степени и был оставлен при университете для научной работы в области древнегреческой архитектурной пластики.

В 1916 году, 28 марта, родился первенец Леонид, а Дмитрий Саввич, сдав магистерские экзамены, получил должность приват-доцента и звание члена-корреспондента Московского археологического общества и стал преподавать в Училище живописи, ваяния и зодчества, а также стал младшим хранителем Античного отдела Музея изящных искусств. В 1918 году он занял должность заведующего этим отделом, а в 1919 году получил звание профессора Московского археологического института по кафедре греко-скифской археологии и профессора искусствоведения филологического факультета Московского университета. В этом же году он прислал Владимиру Юльевичу Зубову открытку о том, что его командируют в Вологду читать лекции, и он очень хотел бы съездить в Кузнецово. Но, видимо, эта мечта так и не осуществилась, хотя, кажется одно лето Дмитрий Саввич провел вместе с семьей где-то недалеко от Вологды.
В 1922 году Дмитрий Саввич Недович был избран председателем Предметной комиссии искусствознания. Он же, вместе с В.Кандинским, стал одним из инициаторов создания Государственной Академии 

наук (ГАХН) и, став действительным членом Ассоциации художественных наук ГАХН, возглавил скульптурную группу, а затем и секцию пространственных искусств организованного им Физико-психологического отделения этой Академии.
А Елизавета Юльевна лето 1917 года и зиму 1920-21 гг. провела в Крыму, в Кореизе, где она давала уроки двум мальчикам за питание. «Морской воздух меня очень живит, – писала она сестре, – так что я целый день могу как ломовик везти воз: уроки до 12 час, библиотека Народного Дома, с 2-5,5, стирка, уборка и т.д. Все делаю сама. Износилась вдребезги, комната моя вся в плесени, холодно, впроголодь, боль в легких, припадки в сердце, – и все-таки живу, и живу! Так Богу угодно. Очень истосковалась о Мите, мамочке, об выставке тоже. Писать этюды некогда, да и материалы недоступны. Бедствую, конечно, но молюсь Богу, – и это единственное утешение». Тем не менее, сохранилось несколько прекрасных живописных и акварельных крымских работ Елизаветы Юльевны.

Из Крыма она привезла семян тыкв, дынь, мечтая посадить их в Кузнецове: «Если бы мне удалось попасть домой! Хочется помочь мамочке работой по полям, огороду и саду». Но здоровье не позволяло ей поехать туда: «почки не выдержат тряски». В это время Елизавета Юльевна писала матери: «Я все по-прежнему работаю, содержу себя, но летом тяжело, душно. Сердце плохое. Иногда думаю пробраться к вам на недельку (если довезут даром), но боюсь быть в тягость, не перенесу дороги, слягу, а надо быть здоровой и работать. ... Я посадила в горшках дыни, и семена взошли, а дождусь ли плодов? Неизвестно, но у меня все старые привычки – садить цветы, деревья, все, что возможно и где возможно».

Елизавета Юльевна часто бывала в Марфо-Марьинской обители, где еще существовало Покровское религиозное православное общество, в которое вступил и Дмитрий Саввич. (По данным фонда 1215, оп. 4, ед. хр. 12 Административного отдела НКВД Моссовета Центрального государственного архива Октябрьской революции и социалистического строительства, в списке членов общества он числился под № 68.) В 40-ой день со дня смерти отца и деда Юлия Михайловича Зубова в обители состоялась заупокойная обедня и панихида. Сюда же, в сад возле обители водили гулять маленького Леонида Недовича.

В 1923 году, в годовщину со дня смерти отца, Елизавета Юльевна все-таки добралась до Кузнецова: «18 верст до Кадникова шла пешком с мешком, ноги истерла в кровь, плечи распухли...». Тем не менее, она сразу же энергично взялась за хозяйство. 2/15 июня 1923г. она писала: «Мы здесь работаем вовсю – насадили капусты, картофелю, свеклы, огурцов, луку, моркови, кабачков, укропу, редьки, томатов, редиски... Надеюсь, что к зиме будут овощи... Ульи теперь поставлены около пихт... Ношу траву на ночь коровам и лошади... Дела выше головы! Но все же успеваю читать Евангелие, жития, английский журнал (привезла четыре номера) и Платона». Прожила Елизавета в родной усадьбе всю зиму: вела дом, рубила и колола дрова, топила печи, рисовала. В 1924 году она сделала карандашный портрет матери Софьи Петровны Зубовой, который сохранился до наших дней. Елизавета Юльевна изобихаживала и лечила мать, приехавшего брата Мишу, а также местных жителей. Софья Петровна писала: «Лиза вылечила одного крестьянина из дер. Добрынино, которому доктора не помогли, и теперь он здоров; вообще у нее есть пациенты, и всем она помогает».

В начале 1924 года в Кузнецово дошли слухи, что «Митя Недович находится в большой нужде, без дров, за квартиру нечем платить, и его письма очень грустные... У Наташи мало заказов [шляп. – Н.В.Л.], т.к. они живут далеко, и она просила Лизу рекомендовать ее своим знакомым.... Лиза, конечно, страшно встревожена этим», – писала Софья Петровна. А Дмитрий Саввич еще в 1922 году писал бабушке: «... теперь время такое, что умершим [дедушке Юлию Михайловичу Зубову. – Н.В.Л.] иной раз и позавидуешь: светлых сторон жизни как будто не осталось, все время и все внимание занимают работа и забота, эти два кита нашего существования, ...на днях минуло мне 33 года, но при моей трате сил и выветривании энергии, какая сейчас идет, наверное, уже две трети моей жизни позади; я совсем не чувствую себя молодым, ничто не увлекает меня, ко всему какое-то снисходительное (или презрительное) отношение человека, который не ожидает никакого будущего и ни на что особенно не надеется. Есть у меня семья, но житье семьи невеселое, все распыленное на мелочи; карьеру я сделал, если хотите, но деятельность моя не доставляет никакого морального удовлетворения: наука мне скучна, искусство мне утомительно, и ни одна тема мне неинтересна». Как ни странно, это писал человек, с 1923 года ставший профессором кафедры истории и теории скульптуры ВХУТЕМАС, впоследствии гордость русской науки. Объяснить это можно только тем, что для обеспечения семьи Д.С.Недович был вынужден работать еще и по совместительству в Моссовете, причем на чрезвычайно неинтересных должностях: помощника контролера контрольной комиссии финансового отдела, заведующего административно-финансовым отделом, управделами одного из производственных участков, контролером-инструктором, заместителем председателя, фининспектором и т.п.

9 мая 1924 года Елизавета Юльевна уехала из Кузнецова в Москву, «теперь она с сыном и его семьей, работа – шитье все же легче и приятнее..., она веселая и радостная». Зиму 1925 года она провела в Киеве у знакомых, а летом снова недолго жила в Вологде со старенькой матерью. После ее смети осенью вернулась к сыну в Москву, у которого родился 28 мая 1925 года еще один сын Николай. Елизавета Юльевна посвятила ему замечательные стихи. Умерла она в марте 1926 года.

Дмитрий Саввич к этому времени имел многочисленные труды по искусству, но в силу советской формалистики в 1930 году был отчислен из Академии по сокращению штатов с формулировкой: «...проявил себя на научном поприще как идеалист, а на общественном – как лицо, чуждое социалистическому строительству». На протяжении последующих десяти лет он читал лекции по архитектуре, занимался педагогической деятельностью, став преподавателем студии при мастерской Г.Рошаля на Мосфильме по истории пространственных искусств и переводил научные статьи. При этом он продолжал занимать последовательно должности экономиста, ответственного исполнителя плановой секции снабжения, старшего экономиста-консультанта Моссовета, Главного экономического управления Всесоюзного Совета народного хозяйства СССР, Союзлеса, Узбекторга, Горнаркомснаба, Мособлисполкома и, наконец, ученого секретаря НТК асбообрабатывающей промышленности.

В 1941 году Д.С.Недович получил звание профессора кафедры истории искусств Московского архитектурного института. В годы войны с семьей был в эвакуации и работал в Ташкенте. Вернувшись в Москву, в 1945 году преподавал иностранные языки и философию в Военно-политической академии, но в 1946 году был внезапно арестован по ложному обвинению и 16 августа 1947 года умер от истощения в бутырской тюремной больнице. Осталось двое сыновей: Леонид и Николай. Леонид Дмитриевич стал артистом Театра Советской Армии и успешно проработал там много лет. Николай Дмитриевич – архитектор-реставратор, много сделавший для восстановления старинных памятников России.