М.Ю.Зубова 

  // Н.Лукина. Вологодские дворяне Зубовы. – Ч.II. – кн.2. – М., 2007 
 
 

«Вторую половину лета мы обыкновенно проводили в Порозове. Это усадьба дедушки, Михаила Алексеевича Зубова. Стоит она на слиянии двух рек: Вологды и Маслены. Местность холмистая и очень живописная. В Порозове – большой старый дом, где могут поместиться несколько семейств, и отличное купание. Порозово мы любим не меньше Кузнецова. Уезжают туда сначала папа со старшими детьми. А через два дня мама, Александра Алексеевна и все младшие дети с нянями. Обоз с вещами и кухней и при нем повар Михаила, прачка и горничные уезжают накануне. В Порозово нам отдают левое крыло дома с отдельной кухней, кладовой и т. д. Мама, Александра Алексеевна, Миша, Петя и старшая горничная Клавдюша едут в открытом экипаже. На козлах староста Владимир. В колымаге (6-ти местный экипаж с фордэком) едут: Тятля с Ларей, Матрена с Любой, а на передней скамейке: Оля, Нина и я. На козлах – Егор-кучер и рядом с ним маленький лакей, Вася Филиппов, который должен отворять и затворять ворота многочисленных деревень, мимо которых мы едем. До Вологды 50 верст. В Вологде мы переночуем в дедушкином доме, а на другой день, сделав еще 30 верст, будем в Порозове».

«Как хорошо я помню эти переезды! Едем полями, деревнями. На звон наших колокольчиков в избах открываются окошечки, и в них показываются – то седобородый старик, то старуха в низко повязанном головном платке. (Все способные работать – в поле.) В городе Кадникове, мимо которого мы едем, также открываются окна в домах, и любопытные горожане смотрят: кто едет? Длинная Трехоконная улица заканчивает город, и мы выезжаем на песчаную дорогу. Вот часовня у поворота к Лопотову монастырю. Монах в порыжелом подряснике подходит к экипажу и протягивает тарелочку. Тятля кладет на нее какую-то монетку, и мы едем дальше. Вот село Рабанга на широкой реке Сухоне. Мы будем ее переезжать на пароме. Колеса тормозят, т. к. спуск к реке очень крутой. Лошади осторожно спускаются вниз, коренник, вороной Кадан медленно переступают, сдерживая на себе тяжелый экипаж. Въехали на паром. Перила парома со всех четырех сторон закрывают жердями, и паромщики тянут мокрый канат. Вода плещет и брызжет на настил парома. Пристяжные жмутся к кореннику и пугливо шевелят ушами. Но вот быстро приближается противоположный берег, паром привязывают к берегу, снимают перила, лошади дружно подхватывают, и мы въезжаем наверх, на дорогу. Опять поля, леса, деревни. Мелькают верстовые столбы. То и дело встречи: то идет обоз из 10-12 телег, нагруженных бочками, ящиками, 'мешками; то с громыханием бубенчиков и больших поддужных колокольцев промчится почтовая тройка. Это большой Архангельский тракт, и езда здесь большая (железн.[ая] дорога из Вологды в Архангельск была проведена гораздо позже). Солнце жарит, 'Хочется пить, хочется размять ноги, побежать. «Скоро ли Оларево?» – то и дело спрашиваем мы. «Скоро, скоро!» Наконец, Вася поворачивается к нам и говорит, указывая вперед: «Вот и Оларево!» Вдали, в низине, видны соломенные и тесовые крыши, журавли колодцев. Наконец то! Мы въезжаем в деревню и долго едем почти до конца длинной улицы и останавливаемся у небольшой избы ямщика Зуды. Хозяин уж несет лошадям сена в кузове. Егор поочередно вынимает нас из колымаги и ставит на крыльцо. Потом начинает распрягать лошадей. Из окон избы высовываются белые головки детей. А вот и «наши» подъезжают!».

«В избе жена Зуды уже ставит под трубу громадный медный самовар. Ребятишки смотрят на нас, мы – на них. Тараканы бегают по стенам и печке. Около потемневших икон такие же потемневшие лубочные картины. Тут и «Мыши кота хоронят» и «Ступени человеческой жизни». На первой ступени запеленатый младенец, потом мальчик с кнутиком, отрок с книжкой, молодой солдат, бородатый мужик. Затем ступени уже спускаются вниз и туда идут: старик с седой бородой, горбун с палочкой и, наконец, лысый старец, весь в белом, ступает ногой в гроб. Осень интересные картины! Таких у нас нет! А как вкусны в дороге холодные пирожки, цыплята, котлеты и яйца. А всего вкуснее топленое деревенское молоко. Егор, Вася, няня и Клавдюша пьют чай за одним столом с нами. Это удваивает удовольствие. Мы выходим после чая на крыльцо и смотрим как лошади жуют овес и отгоняют хвостами мух».

«Наконец, мы снова садимся в экипажи и едем дальше. До Вологды осталось 20 верст. Подул свежий ветер. Егор оглядывается назад и, наконец, говорит: «Дождь будет, надо бы фордэк поднять». «Подымай», – говорит Тятля. «Наши» перегоняют нас, у них уже поднят верх тарантаса. Егор вынимает из-под широких козел свернутый фордэк и еще какие-то приспособления, и через несколько минут мы наглухо закрыты в нашей колымаге. Через маленькие окошечки в кожаных боковых стенках видно, как все чаще и чаще моросит дождь. Он барабанит и щелкает по крыше и бокам экипажа. Но вот снова светит солнышко. Егор слезает с козел и снимает фордэк. Как славно пахнет свежей травой и лесом. Вот опять встречные тройки и обозы. Возчики идут сбоку, курят, и до нас доносится запах махорки. А солнце все ниже и ниже. Скоро город. С обеих сторон дороги начинаются старые развесистые березы. Значит скоро [Спасо]-Прилуцкий монастырь. Впереди блестят главы монастырских церквей. Мы едем мимо белых стен. Осталось 5 верст до города. Впереди мелькают бесчисленные огоньки. Стемнело, когда мы въезжаем в город и медленно едем по булыжной мостовой мимо цветущих палисадников по Архангельской улице. А вот и дедушкин дом! Ворота открыты: приехали!».

«На следующий день мы выезжаем в Порозово. Едем проселком, а не большим почтовым трактом. Дорога в Порозово, насколько я помню, всегда была разбитая и плохая. В Окуловском лесу, на половине дороги, мы останавливаемся и завтракаем на лужайке, пока кормят лошадей. Помню, как мы потеряли в лесу Петину собачку Амишку, которую Петя вез с собой в Порозово. Ее искали долго, наконец, она прибежала, и мы поехали дальше. Вот и последняя деревня: Лживка. Отсюда уже видны громадные березы Порозовского парка, а вдали на горке, на другом берегу реки – усадьба дяди Миши Заломаиха. (Дядя Миша жил по летам с дедушкой в Порозове и переехал в Заломаиху только после его смерти.) При виде этих милых знакомых мест мы, три девочки, начинаем прыгать в колымаге и кричать от радости. А Тятля и няня смеются и держат нас за платья, чтобы мы не вывалились из экипажа. Вот и прогон между полями высокой ржи и, наконец, мы въезжаем в ворота усадьбы, где нас встречают наши приятели – дети старосты Якова. А там, на крыльце, стоят: папа, дядя Миша и вся Порозовская молодежь, которая гостит у дедушки. А сам дедушка стоит в окне своего кабинета, в пестрой турецкой венгерке и с ермолкой на голове».

«Пока идет раскладка вещей и приготовления к обеду (мы в Порозове живем отдельным хозяйством и обедаем у себя) мы, девочки, пытаемся обойти весь дом, посмотреть – висят ли по-прежнему в столовой часы с кукушкой, не переменилось ли что в большом зале и в «кругленьких». Но дом дедушки очень велик. Где-то, в длинном коридоре или в чайной, мы с Ниной заблудились и едва нашли дорогу в свою часть дома... Иногда, пробегая мимо кабинета дедушки, заглянешь к нему в дверь. «Пойди-ка сюда!» – позовет дедушка. Он отворял свой красный шкаф, вынимал оттуда то горсть чернослива, то кисть сушеного винограда и давал мне».

«В Порозове мы, младшие дети, целый день играем на дворе под липами и около гигантских шагов. А старшие целый день на реке: купаются, катаются в лодках, уходят на «Жоли рив» [«Красивый берег»] (берег Маслены, названный так дедушкой) или в многочисленные Порозовские рощи. (С ними племянник дедушки и внучатый племянник поэта К.Н. Батюшкова Леша Батюшков, который часто по летам гостил у дедушки в Порозово.) В Порозово всегда доносится шум мельничной плотины. Мельница – сразу за парком. Оттуда к нам прибегают дети мельника».

«По вечерам иногда он [дедушка] собирал всех младших детей, а также Старостиных, садился за рояль и разучивал с нами песенки. Все какие-то старинные и странные. Помню одну:

«Иногда во время нашего пения дядина собака Крэк начинала выть на балконе. (Видно, хорошо было наше пение!) Я и Миша в испуге лезли на колени к дедушке. Нам казалось, что это не Крэк воет, а воет тот самый волк, про которого рассказывал нам Федор, дедушкин лакей, что он переплыл Маслену и «зарезал» овцу в деревне Овчино».

«Дедушка очень любил смотреть как веселится молодежь, и поэтому почти каждое воскресенье в Порозове устраивались танцевальные вечера. ... Я и Миша, конечно, на этих вечерах не были, а сидели у себя в боковом крыле... Иногда нам удавалось каким-то чудом убежать... в большой коридор. Там, за закрытой дверью в зал, слышались звуки музыки, веселые голоса, шарканье ног... Мы ложились на пол и заглядывали под дверь; мы видели только мелькающие ноги...».

Бывали дети и в гостях у «барышень Зубовых» [трех сестер из «погореловской» ветви рода, фото которых с братом Николаем помещено в Ч. I «Вологодских дворян Зубовых» – Н.В.Л.]. «Они жили летом в своем имении, верстах в 3-х от Порозова. Усадьба их называлась Жегалиха. Очень уютно было там и в доме, и в саду, который спускался к реке Масляне. Барышни Зубовы были мастерицы занимать детей. Когда мы приезжали в Жегалиху, то нам вырезали из бумаги кукол, мебель кукольную и прочие интересные вещи, показывали фокусы, угощали особым вареньем из розовых лепестков. У них были детские книжки с красивыми рисунками, на которых девочки были одеты в платья, широкие, как колокольчики. Бумага в этих книжках была толстая синеватая и как-то особенно пахла...».

«В 20-ти верстах от Порозова жил в своем имении Жуково Сергей Алексеевич Зубов, родной брат дедушки. ...старшая его дочь Лидинька часто бывала в Порозове..., всегда была ласкова, за что мы и любили ее и называли не «тетя Лида», как полагалось, а просто «Лидинька». Она любила потанцевать и умела плясать по-цыгански, подрагивая плечами под пение плясовой:

Что означали по-русски эти слова никто не понимал и не мог объяснить. Лидинька любила подшутить, рассказать в смешном виде какое-нибудь событие, но все это так добродушно, что сердится на нее было нельзя. А если она увидит, что ты сердишься, то смеясь начинает петь:

В конце лета семья возвращалась домой. Мария Юльевна вспоминала «пожар в Кузнецове. Это было ранней осенью. Ночью я проснулась: в доме и на дворе слышались громкие голоса, беготня. Нина и Оля не спали и стояли в одних рубашках у окна. Комната была освещена каким-то странным красноватым светом. «Пожар! – сказала Нина. Иди сюда. Видишь?» И я увидела за скотным двором длинные красные языки пламени. Это горят снопильни сараи. «Молитесь!» – вскрикнула не то Нина, не то Оля, и все три девочки опустились на колени перед образом. Я послушно стала на колени, но как молиться – не знала и была очень смущена. Я знаю «Отче наш», «Богородицу» и несколько других молитв, но и Оля, и Нина молились «своими словами», а я не умела. Помню, как в комнату вошла мама, успокоила нас, сказала что пожар утихает и заставила нас лечь в кроватки... Оля, Нина и я решили, что мы стали бедные, «совсем» бедные. Нам было и страшно, и жалко папу и маму. Помню, как мама дала нам денег, чтобы мы купили себе сладкого в лавочке, а мы плакали и не хотели брать денег, потому, что деньги нужны папе. Вообще я помню, что все мы трое были в эти годы очень впечатлительные».