Боярова, Марина
// К столетию со дня рождения Варлама Шаламова: материалы Международной научной конференции / [Междунар. конф., посвящ. 100-летию со дня рождения В. Т. Шаламова, Москва, 18–19 июня 2007 г.]. – М.: [б. и.], 2007. – С. 213-233.
|
Уважаемые участники международной конференции, посвященной памяти В. И. Шаламова! Разрешите, прежде всего, передать всем вам низкий поклон от жителей самой холодной обитаемой точки планеты – земли, названной экспедицией выдающегося путешественника, геолога С.В. Обручева «царем холода» – полюса холода Оймякона! Наш удивительно прекрасный край – край неповторимой красоты устремленных в небо снежных гор, шумных водопадов и бурных рек известен миру через произведения В. Шаламова под зловещим названием «Колыма». Мой родной поселок Томтор насчитывает всего около 2000 человек. Земляки провожали меня в Москву с особым чувством волнения и с особыми словами благословения, ибо они все знают произведения Шаламова, преклоняются перед именем человека, чье творчество – бессмертный памятник мученикам Колымы, «яркая и точная летопись зловещей истории Гулага XX века». Я работаю учителем в Томторской средней школе имени известного якутского писателя Н.М. Заболоцкого – Чысхаана. Более 30 лет занимаюсь литературным краеведением – собираю материал о русских репрессированных писателях, отбывавших ссылку в наших краях, в Оймяконе. На основе собранного материала создан музей, который в республике занимает 2 место среди школьных музеев. Б. Ручьев, В. Шаламов, А.И. Алдан-Семенов, Н. Воронецкий, А. Костерин, М. Бирюкова, С. Новик-Пяюн и другие навсегда увековечены в материалах музея. Музей стал центром духовного, нравственного, патриотического, интернационального воспитания для детей и взрослого населения Оймяконья. Что ни поселок, то лагерь: Индигирский, Атка, Бурустах, Делянкир, Угловой, Аляскитовый, Балаганах, Усть-Нера, Юбилейный, Партизан, Панфиловский, Победа, Маршальский, Кюбюма, Куйдусун и др. Это названия лагерей, а не приисков и поселков. Я приведу лишь один пример. По документам расстрельных актов печально известной Серпантинки, расстреляны за невыполнение плана по строительству трассы: 4 февраля 1938 года – 56 человек Расстрелянные, умершие, замерзшие, все они остались вдоль дороги. И нет никакого преувеличения, когда мы говорим, что дорога наша построена на костях человеческих. Трасса Магадан – Хандыга проходит через наше село Томтор. Эта дорога – пока наша единственная связь со столицей республики – Якутском, до которого надо добираться без остановки полторы суток, переплывая на пароме две реки Алдан и Лену. И когда едешь по трассе, особенно через жуткие Черные и Желтые прижимы, где под нависшими над тобой каменными выступами внизу, в глубокой пропасти в 300 метров, серебрится река, испытываешь непередаваемо щемящее чувство боли за тех, кто навечно остался под дорогой и вдоль дороги. Голодные, измученные, оборванные и больные, с обмороженными лицами и руками, в обуви из рваной телогрейки в шестидесятиградусные мороз, ученые и поэты, военачальники и артисты, конструкторы и летчики, врачи и писатели долбили эти гигантские скалы кайлом, прокладывая дорогу. И на память приходят слова Варлама Шаламова: «Окруженные конвоем, мы шли... не один час, по каким-то неведомым тропам двигаясь к перевалу, все вверх, вверх – усталость, крутизна подъема, разреженность воздуха, голод, злоба – все останавливало нас. Крики конвоиров подбодряли нас как плети. Уже наступила полная темнота, беззвездная ночь, когда мы увидели огни многочисленных костров на дорогах близ перевала. Чем глубже становилась ночь, тем ярче горели костры, горели пламенем надежды, надежды на отдых и еду. Нет, эти костры были зажжены не для нас. Это были костры конвоиров. Множество костров в 40-градусном, 50-градусном морозе. На три десятка верст змеились костры. И где-то внизу в снеговых ямах стояли люди с лопатами и расчищали дорогу. Снеговые борта узкой траншеи поднимались на 5 метров. Снег кидали вверх по террасам, перекидывая дважды, трижды... Перевал доложен был очищен, и пока он не будет очищен – никто не тронется с места». И трасса эта сегодня – вечный памятник всем тем, кто в нашем суровом краю «пил горе горстями допьяна» и строил дорогу жизни для многих поколений. 18 июня этого года международная литературная обшественность отметит 100-летие со дня рождения В.Т. Шаламова, чье творчество – бессмертный памятник мученикам Колымы, «яркая и точная летопись зловещей истории Гулага XX века». Судьба и творчество Шаламова для нас имеет особое значение, ибо именно здесь, у нас, на Полюсе Холода, поэт «много лет дробил каменья не гневным ямбом, а кайлом» с незатухающей верой в торжество правды. В своих воспоминаниях Варлам Тихонович не раз повторял: «Колыму же я никогда не забуду». Колыма превратила его жизнь в осколки, Колыма же сделала его своим летописцем. Шаламов оказался в наших краях потому, что «запомнил из русской истории последних лет не то, что в ней следовало запомнить» (чтение ленинского письма к съезду, признание Бунина русским классиком...). Свой гражданский, нравственный, человеческий, писательский подвиг Варлам Тихонович пронес через всю свою жизнь, хотя сумев доказать, что бесчеловечное отношение к человеку разрушает личность. Из 19 проведенных на Севере лет Шаламов «4 года не держал в руках книги, газеты», ибо условия жизни на Колыме исключали вовсе возможность писать и хранить рассказы и стихи». С особой гордостью и волнением мне хочется сказать о том, что мировая литература сегодня высоко чтит творчество Шаламова – его «Колымские рассказы», написанные в нашем глухом краю. Эти шедевры Варлам Тихонович писал, «на обороте старых рецептурных книг, полосках оберточной бумаги, на каких-то кульках». Он не раз уточняет в своих записях «Я работал фельдшером близ Оймякона в верховьях Индигирки, на полюсе холода, и писал день и ночь на самодельных тетрадях». Здесь, у нас, в п. Барагон (Томтор) он «встретил смерть Сталина, кровавую амнистию Берии, когда были освобождены только блатари...». И отсюда он увез свою знаменитую синюю тетрадь, которую вручил Б. Пастернаку, давшему жизнь творчеству Шаламова. До этого привезла Пастернаку стихи Шаламова врач Е.А. Мамучашвили с приложенной запиской «Это единственная возможность для меня свидетельство моего бесконечного уважения и любви к человеку стихами которого я жил 20 лет». «Я жил не месяцем, не годом Лагерь для Шаламова – отрицательный опыт для человека. Это убеждение он пронес через себя, потому каждое его слово бьют по сердцу и совести читателя. Вот такую емкую и оголенную до жути картину лагерного быта раскрывает он в письме к Борису Пастернаку: – «...Белая, чуть синеватая мгла зимней, 60 – градусной ночи, оркестр серебряных труб, играющих туши перед мертвым строем арестантов. Желтый свет огромных, тонущих в белой мгле бензиновых факелов. Читают списки расстрелянных за невыполнение норм». – Беглец, которого поймали в тайге и застрелили «оперативники». Отрубили ему обе кисти, чтобы не возить труп за несколько верст, а пальцы ведь надо печатать. А беглец поднялся и доплелся к утру к нашей избушке. Потом его застрелили окончательно. – Рассказывает плотник, работавший в женском лагере: «За хлеб, конечно. Там, В.Т., было правило – пока я имею удовольствие – она должна «пайку» проглотить, съесть. Чего не доест – отбираю обратно. Я, В.Т., с утра «пайку» кину в снег, заморожу, суну в пазуху и иду. Не может угрызть – баб на трех хватает одной «пайки». – Свитер шерстяной, домашний часто лежит на лавке и шевелится – так много в нем вшей. – Идет шеренга, в ряду люди сцеплены локтями, на спинах жестяные 11 (вместо бубнового туза», конвой, собаки во множестве, через каждые 10 минут – ложись! Лежали подолгу в снегу, не поднимая голов, ожидая команды. – Кто поднимет больше 10 пудов – то морально, именно морально, нравственно ценней, выше других – он достоин уважения начальства и общества. Кто не может поднять – недостоин, обречен. И побои, побои – конвоя, старосты, поваров, парикмахеров, воров. – Пьяный начальник на именинах хвалится силой – отрывает голову у живого петуха (там все начальство держит по 50-100 кур, яйца 120 руб. десяток – подспорье солидное). Состояние истощения, когда несколько раз за день человек возвращается в жизнь и уходит в смерть. – Умирающему в больнице говорит сердобольный врач: «Закажи, что ты хочешь?» – «Галушки», – плача говорит больной. – У кого-то видели листок бумаги в руках – наверное, следователь выдал для доносов. Шестнадцатичасовой рабочий день. Спят, опираясь на лопату, – сесть и лечь нельзя, тебя застрелят сразу. Лошади ржут, они раньше и точнее людей чувствуют приближение гудочного времени. И возвращение в лагерь в т.н. «Зону», где на обязательной арке над воротами по фронтону выведена предписанная приказами надпись: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». – Тех, кто не может идти на работу, привязывают к волокушкам, и лошадь тащит их по дороге на 2-3 километра. – Ворота у отверстия у штольни. Бревно, которым ворота вращают, и семь измученных оборванцев ходят по кругу вместо лошади. У костра – конвоир. Чем не Египет? – Все это случайные картинки. Главное не в них, а в растлении ума и сердца, когда огромному большинству выясняется день ото дня все четче, что можно, оказывается, жить без мяса, без сахара, без одежды, а также без чести, без совести, без любви, без долга. Все обнажается и это последнее обнажение страшно. Расшатанный, уже дементивный ум хватается за то, чтобы «спасать жизнь» за предложенную ему гениальную систему поощрений и взысканий. Она создана эмпирически, эта система, ибо нельзя думать, чтобы мог быть гений, создавший ее в одиночку и сразу. Паек 7 «категорий» (так и написано на карточке «категория такая-то») в зависимости от процента выработки. Поощрения – разрешение ходить за проволоку без конвоя, написать письмо, получить лучшую работу, перевестись в другой лагерь, выписать пачку махорки и килограмм хлеба – и обратная система штрафов, начиная от голодного питания и кончая дополнительным сроком наказания в подземных тюрьмах. Пугающие штрафы и максимум поощрения – зачеты рабочих дней. На свете нет ничего более низкого, чем намерение «забыть» эти преступления». Вот она – правда жизни, которую увидел, понял и через которую прошел Шаламов. Но и эта систематическая, беспрерывная цепь Унижений не смогла в нем убить человека, хотя он все время убеждает читателя в том, что в лагерях уничтожается все человеческое. Сам того не сознавая, Шаламов дает понять, что это именно помогло ему сохранить себя в этом аду как личность, как человека, как писателя. «Я привык с жизнью встречаться прямо, не различая большого от малого. Так меня учили жить, так я сам учил жить других. Обещаний и зароков в юности было немало. Слишком многое, конечно, разбито, разломано, уничтожено, не осуществлено. В свое время мне не дали учиться, самым коварным и жестоким образом обрекая меня на вечную полуграмотность, на невежество, сковывая меня безвозвратно и безнадежно навеки». А годы шли. Двадцать лет жизни моей я отдал Северу, годами я не держал в руках книги, не держал листка бумаги, карандаша. Обо всем прочем я и говорить не хочу. Но когда приходил в себя – а это все – таки бывало – я возвращался к стихам и возвращался к своему заветному видению. И я счастлив сейчас». И это после долгих лет пыток и унижений, тяжкого труда и жизни на выживание! Размышления Шаламова о жизни сегодня кажутся мудрейшим советом молодым – как надо беречь и ценить самое дорогое для любого человека – жизнь. «Каждый человек в 16 лет дает себе какие-то клятвы, какие-то обещания. Иными они забываются, иными не забываются. Для многих слишком хорошая память служит причиной увлечения водкой или еще чем-либо подобным. Я очень боялся в молодости прожить жизнь напрасно, и вот, по тем письмам, которые я получаю с Севера до сих пор, я имею права считать, что жизнь моя там не была совсем напрасной, что меня помянут добрым словом и помянут люди хорошие». Он добился цели жизни – «послужить людям, принести хоть какую-нибудь пользу, недаром прожить жизнь, сделать что-то, чтобы люди были лучше, чтобы жизнь была теплей и человечней!» Читая произведения Шаламова о бесчеловечном отношении к человеку, с еще большей ненавистью относишься ко всему, что отравляет жизнь людей, мешает им любить друг друга. Письма Б. Пастернака и В. Шаламова были напечатаны в журнале «Юность» (10, 1998 г.). Переписка эта началась в 1952 году, когда Шаламов жил в Кюбюме (это в 150 км от Томтора), через год он переехал жить к нам Томтор, чтобы получать или отправлять письма. Трудно себе представить сейчас смелость и рискованность Бориса Пастернака, отправляющего свои бесценные не прочитанные никем другим рукописи (за них же присуждена была Нобелевская премия!) в наше глухое село заключенному, который жил на волоске, судьба которого ни на час не зависела от него!.. В. Шаламов работал фельдшером в Куйдусуне, это в трех километрах от села Томтор. Томтор в начале 50 годов – это всего несколько юрт. И, к счастью, одна избушка, представляющая собой почтовое отделение. Этот домик и был «светом в окошке», «лучиком надежды» для заключенного Шаламова. «Милое почтовое отделение» не раз упоминается в произведениях поэта-узника. Ну и, наконец у Шаламова есть рассказ «Погоня за паровозным дымом», где опять-таки есть упоминание о почтовом отделении, где «столько писем отправил и столько писем получил». Томтор и по сегодняшний день называется П-м Борогонским наслегом Оймяконского улуса. В рассказах Шаламова не раз упоминается Томтор, и «Борогон». А в рассказе «Яков Овсеевич Заводник» писатель передал историю, где по дороге в Барагон чуть не был потерян чемодан с бесценным сокровищем – письмами Пастернака. Случайные попутчики – бойцы, приехавшие только что с материка, вместе со своими вещами прихватили и чемодан Шаламова. Взяли случайно или не случайно, но Шаламов пустился в погоню. И можно себе представить его счастье, когда он вновь взял в руки заветное письмо Бориса Пастернака. Барагон не раз упоминается и в другом рассказе В. Шаламова – «Рива-Роччи». В нем рассказывается об истории, происшедшей жарким летом 1953 года, когда работая фельдшером на участке Барагон, Шаламов услышал долгожданную весть об амнистии Берии. Через скупые строки о себе, мы узнаем, что автор, как фельдшер, оказался на высоте: здоровье пациента, долг медика для него были дороже всего. Он не побоялся немилости начальства, хотя эта немилость могла обойтись очень дорого – даже ценой собственной жизни. Трудолюбие и знания помогли ему улучшить санитарное состояние в бараках, особенно всем понравился его метод уничтожения вшей путем прожарки в бензиновых баках. Амнистия Берии освобождало всю 58 статью, включая все пункты, части, параграфы, с восстановлением во всех правах – со сроком наказания до 5 лет. Но эта амнистия не касалась заключенных по 58 статье, имеющих вторую судимость, а касалась только рецидивистов-уголовников. Поэтому все уголовники были освобождены «по чистой» – с восстановлением во всех правах. По Магадану и по всем трассовским поселкам Колымы бродили убийцы, воры, насильники. Шаламов рассказывает о том, что «барагонских» (т.е. томторских) блатарей отправили до реки Алдан (до Хандыги) на машине, дальше – на пароходе до Якутска. «В пути продуктов оказалось недостаточно. Менять что-либо у жителей никто не мог, ибо имущества не было, не было и жителей, которые могли бы продать что-то съестное. Блатари, захватившие пароход и командование (капитана и штурмана) на своем общем собрании вынесли решение, использовать на мясо фраеров, соседей по пароходу. Блатарей было гораздо больше, чем фраеров. Фраеров резали, варили в пароходном котле, постепенно, но по прибытии зарезали всех. Остались, кажется или капитан или штурман. ...Я хорошо знаю подробности этой истории, потому что из Барагона в этом этапе уезжал товарищ Новикова – Блумштейн...» Далее Шаламов повествует о том, что после опустошительной амнистии «лагерь не закрывался, оказывается, увеличивался и рос. Нашему Барагону отводилось новое помещение, новая зона, где возводились бараки, а стало быть и вахта, и караульные вышки, и изолятор и площадка для разводов на работу. Уже на фронтоне арки лагерных ворот был прибит официально принятый лозунг: «Труд есть дело чести, дело славы, дело доблести и геройства». Хотя Барагону было далеко до Магадана, Сусумана, Усть-Неры, за несколько дней были разбиты клумбы, посажены цветы. Рассказ дает представление о лагерной зоне в Томторе в начале 50-х годов. 10 октября 1995 или 1996 года по первой программе была показана одна из серий документального фильма «Колыма». Известный артист Георгий Жженов рассказал о том, как Шаламов ходил «всегда голодный» и как врач, лечивший их, угощала его иногда пельменями. «Был он (Шаламов) очень истощен, ростом был 190 см., высокий как телеграфный столб», – вспоминал Жженов. О жизни писателя в лагере узнаем и через его письма к Пастернаку. Отдельные строки мы уже цитировали. Однообразный пейзаж: тайга, снега, мороз, лагерные бараки, вышки с часовыми... Писать здесь было равносильно подвигу, ибо все это было рискованно и вызывало подозрение у лагерного начальства. Но, тем не менее, нашлась мужественная женщина, врач Е.А. Мамучашвили, которая доставила две тетрадки колымских стихов Шаламова Галине Игнатьевне Гудзь. И она с помощью дочери композитора А.Д. Кастальского Наталии Александровны Кастальской встретилась с Борисом Пастернаком и передала ему эти тетради. Впоследствии стихи эти вошли в «Колымские тетради» как и стихи из «Синей тетради». Часть этих стихов была опубликована в 5 сборниках, выпущенных издательством «Советский писатель». Б.Л. Пастернак сыграл исключительную роль в судьбе Варлама Шаламова. Переписка, сумевшая сблизить их, давшая толчок к духовному и творческому возрождению узника северного Гулага, совпала с драматическим периодом в жизни обоих писателей. Пастернак работает над «Доктором Живаго» и переживает бурю, вызванную его публикацией за рубежом (1958 год). Вспомним, что было в 1958 году. Б. Пастернак удостоен звания лауреата Нобелевской премии. Но награду свою он не смог получить. Ему поставили жесткое условие: либо высылка из СССР, либо отказ от Нобелевской премии. В своем письме Хрущеву Пастернак ответил: «Я связан с Россией рождением, жизнью, работой. Я не мыслю своей судьбы отдельно и вне ее... Выезд за пределы моей Родины для меня равносилен смерти, и поэтому я прошу не применять в отношении ко Мне этой крайней меры. Выход на Западе романа «Доктор Живаго» и Нобелевская премия стали причиной политического скандала и беспрецедентной травли писателя на родине. Но, тем не менее, «Я окончил роман, – писал он тогда же Варламу Шаламову, – исполнил долг, завещанный от Бога». Шаламов после почти двух десятилетий бесправия, испытания голодом и лишением любимого труда в подлинном смысле воскресает из мертвых, воскресает и как писатель. Страстное желание высказаться, быть услышанным людьми, заставляет писать Шаламова дни и ночи. Личная его трагедия связана с расторжением брака с Г.И. Гудзь, образ которой он пронес через колымский ад. Сам он писал Пастернаку, «что много растеряно, брошено, убито и только самое дорогое пронесено через всю жизнь: любовь к жене и стихи». Главное в переписке Пастернака и Шаламова – это размышление, спор о поэтическом, писательском мастерстве, о творческих принципах в литературе. Действительно, поражает читателей высокий дух, нравственная чистота, верность своим идеалам этих двух поистине великих писателей. Б. Пастернак склонял голову перед суровостью судьбы Шаламова и тем не менее свежестью его задатков. Его восхищала острая наблюдательность, дар музыкальности, восприимчивость к осязательной, материальной стороне слова поэта Шаламова. Провидец Пастернак верил в будущее человека, который находился в то время в глухой зоне, затерянной в заснеженных горах далекого якутского края. Письма Пастернака, написанные в чудесные летние дни, Шаламов получал, проехав за ними тысячи километров «в морозы свыше 50 градусов». Неимоверно тяжелые километры одолевал Шаламов, чтобы добраться до «милого почтового отделения». Машина прыгала по ухабам и рытвинам, каждый метр дороги был страшной пыткой как для водителя, так и для пассажира. Трудно себе сегодня представить транспорт на выдолбленных только что кайлом и ломом каменных грядах. Сердечное, доброе и деликатное отношение Пастернака вдохновляла Шаламова, пробуждала в нем веру в свое будущее. В письмах Пастернака он видел «чуть не оправдание всей своей жизни, так угловато и больно прожитой». Шаламову не нужна была пустая похвала, он сам «хотел строгого суда, без всяких и всяческих скидок на что бы то ни было». Он очень серьезно и философски объясняет мотивы своего решения отправить письма великому поэту: «Я послал их потому, что в жизни есть какое-то неисполненное обещание, несделанный поступок, неосуществленное намерение и боязнь раскаяния в том, что обещание, поступок, намерение – не выполнено. Я ощущал долг перед собственной совестью, беспокойство душевное – что я не могу ничем, кроме простого и показавшегося бы странным, письма, благодарить Вас за все хорошее, чистое и прямое, что было в Ваших стихах и освещало мне дорогу в течение многих лет». Шаламов признался, что Пастернак поставил перед ним большие и высокие задачи. «Бог знает, сумею ли я победить в этой борьбе, но мне кажется, я понял правду и душу поэзии, и сознание этой силы заставит меня держаться бумаги и чернил...» – пишет он Пастернаку. Доходят эти письма, как живая вода, до Шаламова через «пешеходно-олене-собачье-конно-автомобильно-самолетные» пути. В письмах своих Шаламов сокрушается, что не имеет достаточного литературного образования. К поэзии влечет его необъяснимое чувство тяги к стихам, он понимает, что задача поэзии – это нравственное совершенствование человека. И поэзия Шаламова нужна прежде всего для «лечения душевной раны» своей и людей, ибо для него писатель – «совесть времени, его неподкупная душа». Единственное, на что он жаловался, что «живет медведем», Потому что здесь «очень плохая библиотека, даже журналов толстых свежих нет». Переписка с Пастернаком не только духовно обогащала Шаламова, она действовала на него оздоравливающе и облагораживающе: «Я никогда не думал, не мог себе представить даже в самых Далеких моих чаяниях последних пятнадцати лет, что я буду читать Ваш ненапечатанный, неоконченный роман, да еще получаемый в рукописи от Вас самих. Всего два месяца назад, чужой всем окружающим, затерянный в зиме, которой вовсе и нет дела до людей, вырвавших у нее какие-то уголочки с печурками, какие-то избушки среди неизбывного камня и леса, среди чужих пьяных людей, которым нет дела ни до жизни, ни до смерти, я пытался то робко, то в отчаянии стихами спасти себя от подавляющей и растлевающей душу силы этого мира, к которому я так и не привык за 17 лет». Он признается Пастернаку, что самые светлые праздники на его полюсе холода – это письма жены, письма Пастернака и стихи. Как тонко анализирует Шаламов рукописи Пастернака! Мне даже кажется, не будь Шаламов писателем, а стал бы литературным критиком – был бы он среди лучших. Анализ произведений так его захватывает, что он в письмах своих как рыба в чистой воде – блестит эрудицией, знанием материала, умением каждую мысль автора ставить на весы. Он осмеливается «критиковать Пастернака за незнание языка простого народа. «Ваш народный язык – это лубок, не меньше», – заявляет он великому писателю из глухого якутского села. Он не боится сказать ему, что «больно за художника», который не сумел убедить читателя языком своего героя». Шаламов слишком хорошо знает язык простого народа, чтобы критиковать Пастернака. Величие и мудрость Пастернака проявляется и в том, что он честно принимал замечания Шаламова и соглашается с ним. «Доктор Живаго» близок и понятен Шаламову. Он восхищается прозорливостью писателя и делает грустное заключение: «Живаго» будет медленно и естественно раздавлен, умертвлен где-то на каторге. Как добивается, убивается XIX век в лагерях XX века. Похороны где-нибудь в каменной яме – нагой и костлявый мертвец с фанерной биркой, привязанной к левой щиколотке на случай эксгумации». Жутко, больно, но справедливо. Письма Шаламова тоже были очень дороги для Пастернака. Он признается ему: «Вы одна из редких моих радостей и в некоторых отношениях единственная». Пастернак пишет о том, что шаламовская «Синяя тетрадь» ходила по рукам и везде вызывала восторги. Самого его поражало богатство основного потока, питающего каждое стихотворение Шаламова. Пастернак восхищается одухотворенностью наблюдения, чувств и мыслей, точностью слов и их тонкостью... Борис Леонидович писал Варламу Тихоновичу: «Я люблю Вас, считаю, что Вы одарены настоящим талантом и верю в Вас». Он обещает никогда не вернуть Шаламову синюю тетрадь, ибо там стихи «сильного, самобытного поэта». Пастернаку, «жившему» в торжествующей, самоудовлетворенной, ханжески застойной – убивающей его «обстановке, письма Шаламова – душевное лекарство. Он искренне жалуется Шаламову, что снова «плавает, вязнет, тонет, погряз в начатом, неоконченном, несделанном, несовершенном, безнадежном». И в этой, казалось бы, безвыходной ситуации письма Шаламова поддерживали Пастернака, давали ему силы для противостояния, поднимали дух. Держится Шаламов – должен держаться и Пастернак. Насколько существенна была эта переписка для обоих – можно судить по тому, что отголоски ее читатель найдет в их творчестве, перечитав концовку романа «Доктор Живаго», стихи Шаламова «Некоторые сходства рифмы», «Орудие высшего начала», а также «Колымские рассказы». «Паровозный дым» – это мечта многолетней жизни Шаламова. Паровозным дымом казалось его собственное дыхание на пятидесятиградусном морозе. Серебряные лиственницы казались взрывом паровозного дыма. Белая мгла, которой было закрыто небо, наполнена ночь – это тоже было паровозным дымом. Так он рвался к этому заветному паровозному дыму через наш аэропорт, через наш Томтор. У него теплеет сердце, когда вспоминает наше «милое почтовое отделение», которое по большому счету было его спасением, храмом его души. Через него он получал заряд жизни и творчества. Перечитывая произведения и письма Шаламова, приходишь к мысли, что человек поистине велик. И доказательством этого служит стихотворение Шаламова, посвященное Б. Пастернаку: Поэту (Отрывок) В моем еще недавнем прошлом,
Уважаемая Ирина Павловна, уважаемые участники международной конференции, посвященной памяти В.Т. Шаламова! Я вышла к микрофону для того, чтобы передать всем вам низкий поклон от жителей самой холодной обитаемой точки нашей планеты – Полюса Холода Оймякона и рассказать в нескольких словах о том, что далеко отсюда в самой глубине не только России, но и Якутии есть место, где свято имя В.Т. Шаламова. Оймякон – край необыкновенной красоты устремленных в небо снежных гор, шумных водопадов и бурных рек известен теперь миру через произведения В. Шаламова под зловещим названием «Колыма». Я из маленького села Томтор, где население всего 2000 человек. Земляки провожали меня в Москву с особым чувством волнения и с особыми словами благословения, ибо они все знают произведения Шаламова, преклоняются перед именем этого человека, чье творчество – бессмертный памятник мученикам Колымы, яркая и точная летопись зловещей истории Гулага XX века. Работаю около 40 лет в школе имени известного якутского писателя Н.М. Заболоцкого-Чысхаана. Этой школе В.Т. Шаламов посвятил свое стихотворение «Школа в Барагоне». Более 30 лет собираю материал о репрессированных русских писателях, отбывавших ссылку в наших краях. Имена В. Шаламова, Б. Ручьева, А.И. Алдан-Семенова, Н. Воронецкого, А. Костерина, М. Бирюкова, С. Новик-Пяюна и других навсегда увековечены в материалах музея, который стал центром Духовного, нравственного, патриотического, интернационального воспитания детей и взрослого населения Оймяконья. В 2003-2006 годах наш музей занял II место на республиканских конкурсах-смотрах Школьных музеев. Музей организован на общественных началах. В годы сталинских репрессий на территории нашего улуса насчитывалось более 30 лагерей (это всего-навсего один из 33 улусов (районов) Республики Соха (Якутия). Что ни поселок, то лагерь: Индигирский, Атка, Бурустах, Делянкир, Угловой, Аляскитовый, Балаганах, Усть-Нера, Юбилейный, Партизан, Панфиловский, Победа, Маршальский, Кюбюма, Куйдусун и другие. Это названия лагерей, а не приисков и поселков. Сегодня в нашем районе всего 7 поселков. Напомню один пример. По документам расстрельных актов печально известной Серпантинки расстреляны за невыполнение плана по строительству трассы: 4 февраля 1938 года – 56 человек Расстрелянные, умершие, замерзшие, все они остались вдоль дороги. И нет никакого преувеличения, когда мы говорим, что дорога наша построена на костях человеческих. Трасса Магадан-Хандыга проходит через наше село Томтор. Эта дорога – пока наша единственная связь со столицей республики – Якутском, до которого надо добираться без остановки полторы суток, переплывая на пароме две реки Алдан и Лену. И когда едешь по трассе, особенно через жуткие Черные и Желтые прижимы, где под нависшими над тобой каменными выступами внизу, в глубокой пропасти в 300 метров, серебрится река, испытываешь непередаваемо щемящее чувство боли за тех, кто навечно остался под дорогой и вдоль дороги. Голодные, измученные, оборванные и больные, с отмороженными лицами и руками, в обуви из рваной телогрейки в шестидесятиградусный мороз, ученые и поэты, военачальники и артисты, конструкторы и летчики, врачи и писатели долбили гигантские скалы кайлом, прокладывая дорогу. И на память приходит слова В. Шаламова: «Окруженные конвоем, мы шли... не один час, по каким-то неведомым тропам двигаясь к перевалу, все вверх, вверх – усталость, крутизна подъема, разреженность воздуха, голод, злоба – все останавливало нас. Крики конвоиров подбодряли нас как плети. Уже наступила полная темнота, беззвездная ночь, когда мы увидели огни многочисленных костров на дорогах близ перевала. Чем глубже становилась ночь, тем ярче горели костры, горели пламенем надежды, надежды на отдых и еду. Нет, эти костры были зажжены не для нас. Это были костры конвоиров. Множество костров в 40-градусном, 50-градусном морозе. На три десятка верст змеились костры. И где-то внизу в снеговых ямах стояли люди с лопатами и расчищали дорогу. Снеговые борта узкой траншеи поднимались на 5 метров. Снег кидали вверх по террасам, перекидывая дважды, трижды... Перевал должен был быть очищен, и пока он не будет очищен – никто не тронется с места». И трасса эта сегодня – вечный памятник всем тем, кто в нашем суровом краю «пил горе горстями допьяна» и строил дорогу жизни для многих поколений. И одним из них был В.Т. Шаламов. Судьба и творчество Шаламова для нас имеет особое значение, ибо, именно, здесь, у нас, на Полюсе Холода, поэт «много лет дробил каменья не гневным ямбом, а кайлом» с незатухающей верой в торжество правды. Все мы знаем, что в своих воспоминаниях Варлам Тихонович не раз повторял: «Колыму же я никогда не забуду». Колыма превратила его жизнь в осколки, Колыма же сделала его своим летописцем. Шаламов оказался в наших краях потому, что «запомнил из русской истории последних лет не то, что в ней следовало запомнить» (чтение ленинского письма к съезду, признание Бунина русским классиком). В. Шаламов работал фельдшером в Куйдусуне, это в трех километрах от села Томтор. Томтор в начале50-х годов – это всего несколько юрт. И, к счастью, одна избушка, представляющая собой Почтовое отделение. Этот домик и был «светом в окошке», «лучиком Надежды» для заключенного Шаламова. «Милое почтовое отделение» не раз упоминается в произведениях поэта-узника. Ну и, наконец у Шаламова есть рассказ «Погоня за паровозным дымом», где опять-таки есть упоминание о почтовом отделении, где «столько писем отправил и столько писем получил». Томтор и по сегодняшний день называется П-м Борогонским наслегом Оймяконского улуса. В рассказах Шаламова не раз упоминается Томтор, и «Борогон». А в рассказе «Яков Овсеевич Заводник» писатель передал историю, где по дороге в Борагон чуть не был потерян чемодан с бесценным сокровищем – письмами Пастернака. Случайные попутчики – бойцы, приехавшие только что с материка, вместе со своими вещами прихватили и чемодан Шаламова. Взяли случайно или неслучайно, но Шаламов пустился в погоню. И можно себе представить его счастье, когда он вновь взял в руки заветное письмо Бориса Пастернака. Для нас переписка В.Т. Шаламова с Б.Л. Пастернаком имеет особое значение. Об этой переписке написано много статей, и вчера об этом говорили. Но для нас, для жителей села Томтор – это наша особая память, наша особая гордость, ведь писал Шаламов Пастернаку из нашего малюсенького села Томтор. И «Синяя тетрадь» – наша, ибо Шаламов не раз уточнял в своих записях: «Я работал фельдшером близ Оймякона в верховьях Индигирки, на полюсе холода, и писал день и ночь на самодельных тетрадях». Для наших детей (школьников) эта переписка является особой пищей для размышлений и открытий невероятной силы духа и нравственной цельности Шаламова. «Борогон» не раз упоминается и в одном рассказе Шаламова – «Рива-Роччи». В нем рассказывается об истории, происшедшей жарким летом 1953 года, когда, работая фельдшером на участке Борогон, Шаламов услышал долгожданную весть об амнистии Берии. Через скупые строки о себе мы узнаем, что автор, как фельдшер, оказался на высоте: здоровье пациента, долг медика для него были дороже всего. Он не побоялся немилости начальства, хотя эта немилость могла обойтись очень дорого – даже ценой собственной жизни. Трудолюбие и знание помогли ему улучшить санитарное состояние в бараках, особенно всем понравился его метод уничтожения вшей путем прожарки в бензиновых баках. Амнистия Берии освобождала всю 58 статью, включая все пункты, части, параграфы, с восстановлением во всех правах – со сроком наказания до 5 лет. Но эта амнистия не касалась заключенных по 58 статье, имеющих вторую судимость, а касалась только рецедивистов-уголовников. Поэтому все уголовники были освобождены «по чистой» – с восстановлением во всех правах. По Магадану и по всем трассовским поселкам Колымы бродили убийцы, воры, насильники. Шаламов рассказывает о том, что «барагонских» (т.е. томторских) блатарей отправили до реки Алдан (до Хандыги) на машине, дальше – на пароходе до Якутска. «В пути продуктов оказалось недостаточно. Менять что-либо у жителей никто не мог, ибо имущества не было, не было и жителей, которые могли бы продать что-то съестное. Блатари, захватившие пароход и командование (капитана и штурмана) на своем общем собрании вынесли решение использовать на мясо фраеров, соседей по пароходу. Блатарей было гораздо больше, чем фраеров. Фраеров резали, варили в пароходном котле, постепенно, но по прибытии зарезали всех. Остались, кажется, капитан, или штурман...». Для меня главное на этой конференции узнать новое о Шаламове, пополнить свой музей новыми материалами, поклониться могиле великого человека, познакомиться с замечательными людьми – все это исполнилось. И за это спасибо Ирине Павловне, обществу «Мемориал» за приглашение. Я безмерно благодарна главе администрации своего Улуса В.А. Месон за организацию поездки и заместителю главы P.M. Садыковой, которая приехала вместе со мной, поддерживая меня во всем. Она сама много лет занимается темой Гулага, о чем P.M. сама скажет. А я же увезу своим детям и землякам новые книги, новые Материалы, новые темы о Шаламове. Спасибо всем. |
