Москва 8 июня 1966.
Дорогая Елена Бруновна.
Я получил Ваше милое письмо и очень рад, что мог содействовать такой важной для Вас встрече. Однако нравственных заслуг моих тут никаких нот — ведь иначе никто никогда бы но поступил (кроме нелюдей ироде лагерного начальства). Это из области самой элементарной, морали. Поэтому Ваши похвалы в мои адрес ненужны.
Важно, конечно, самое главное — Ваша гордость за то, как держался отец, и я разделяю с Вами эту гордость.
Желаю Вам (и Н. И., раз Вы ее упоминаете) всего, всего лучшего. Чувства мои не изменились ни к Вам, ни к ней.
Желаю Вам всего доброго. Лето по-прежнему остается моей рабочей порой, а с осени я к Вашим услугам.

Москва 10 октября 1970 года.
Дорогая Елена Бруновна.
В высшей степени мне было приятно получить именно от Вас книгу о Германе Лопатине (Юрий Давыдов. Глухая пора листопада. Роман. 1 и 2 книги. М., 1970.). Я ее, конечно, читал, оцепил и литературную искусность. Хотя вся эта изящная вязь ее не стоит по силе впечатления заднего форзаца книги, красного (в первой части не было его). Не вполне согласен с трактовкой Судейкина и Скандракова. Судейкин, па мой взгляд,— крупнее, Скандраков — мельче. Традиционный допрос Лопатина изумителен. Полиция никогда не считалась с «донкихотством». Об Ошаниной мало. С Ошаниной (она умерла рано, лет сорока) успел провести большое интервью М. Р. Попов, знаменитый народоволец, позднее чернопеределец. Сведения об этой беседе не отразились в романе, а жаль, ибо Ошанина в нашем революционном движении фигура крупнее, чем Фигнер или Перовская.
Но все это пустяки. Материал и так редок, почти уникален.
Мой телефон 255-77-49 без всяких добавочных. Что же касается свидания, то лучше его пока отложить, и вот почему. В течение последних двух лет я работаю беспрерывно, в высшей степени результативно. Работаю так, как я еще никогда не работал в Москве. Я написал за два последних года очень много. Я дорожу своим трудовым режимом, и пока не остановится этот поток, я не хочу сам, своими руками преградить ему дорогу. Режим мой очень хрупок. Тем более, что показались контуры моей главной работы, о которой я и думать не осмеливался. Может быть, год подождем?
Прошу меня понять, Елена Бруновна,— пишу: «прошу меня понять», нарушая дурную традицию модной современной фразы: «прошу меня правильно понять» — ораторской, писательской, литературной. Мне кажется, что наречие «правильно» вовсе лишнее в этой фразе — лишь искажает подлинный ее смысл.

Москва 10 июля 1971 г.
Дорогая Елена Бруновна!
Вот почему я так думаю об Ошаниной: она ведь была ученицей Зайчеевского, орловца, автора прокламации «Молодая Россия» — той самой, от которой отреклись и Чернышевский и Достоевский. Тем не менее, эта прокламация сама этап русского освободительного движения. Все якобинство Зайчневского проведено М. Н. Ошаниной через всю свою жизнь.
И Перовская и Фигнер присоединились к Народной воле не сразу после Воронежского съезда, а после некоторого двухмесячного раздумья. М. Н. Ошанина (Оловянников, Баранникова) — организатор съезда в Воронеже.
Перовской и Фигнер генетически, что ли, легче войти в ряды революционеров. Перовская дочь генерал-губернатора, и в этом [нрзб] простоты ее перехода в террор. Ошанина — провинциалка, орловка, и нужно иметь больше личных данных для жертвенной бескомпромиссности, чем столичным цветам — вроде Перовской и Фигнер. Ошанина за границу была направлена как ответственный деятель. Провела Дегаевское дело в высшей степени умно и энергично и решительно. Ошанина — один из авторов письма Исполнительного Комитета царю — последнее после 1 марта 1881 г. Письмо это потеряно. Есть же интервью в «Былом» не то с Серебряковым, не то с М. Р. Поповым, не [то] с Русаковым, я уже сейчас не помню. И хотя вопросов там мало [нрзб]. У меня нет Былого под руками. Если все это взвесить, вспомнить, что Ошанина (как [нрзб] Баранникова) принимала личное участие во всех покушениях «II. В.»,— вывод и подсказывается сам собой насчет ее роли в освободительном движении. Желаю Вам добра. Шлю приветы.
С сердечным уважением В. Шаламов. Прошу простить за задержку ответа.

Москва, 9 апреля 1975.
Дорогая Елена Бруновна!
Я прочел Вашу статью: толковая, краткая и энергичная и бесконечно полезная главной цели, которую ставила публикация (Статья «Лопатины» опубликована в газете «Восточно-Сибирская правда» 28 февраля 1975 г.).
Лестно [нрзб.] было ощутить — из цикла телепатических совпадений,— что и в мою жизнь Иркутск вошел важной принципиальной вехой, как и Вологда — для Лопатиных. После 16 лет Колымы я возвращался — не в Москву, а мимо Москвы — в Чарджуй. В Москве была пересадка, где предстояло свидание с женой, вокзальное, во всяком случае. Чарджуй был избранным местом жительства. Грузовой «Дуглас» вывез меня из Оймякона за 6 часов в Якутск. А из Якутска на Москву были две дороги воздушных: одна — до Новосибирска, а другая — до Иркутска. Поскольку мне не оплатили дорогу — каждый грош был на счету. Самый дешевый путь был через Иркутск. От Иркутска ехал поездом до Москвы. Поезд шел утром следующего дня, у меня было несколько часов встречи с Иркутском — городом, в котором я никогда не бывал ранее. Был теплый вечер осенний — весь город па улице, ловящий последнее тепло перед долгой иркутской зимой.
Шум чужих разговоров, до которых мне нет никакого дела. Теплый ветер. Шум машин, звонки трамваев, голоса пешеходов.
Именно в Иркутске — первом большом городе, куда я приехал поело шестнадцати лет гор и болот,— я понял, почувствовал каждой клеткой своего тела, какой же я все-таки горожанин. Потом все было то же самое — Москва, Ленинград, Калинин. Но первой встречей был Иркутск. Уже темнело, когда добрался до Ангары — зеленый [нрзб.]. Постоял на знаменитом мосту Ангарском.
Еще чем приятен мне Иркутск? Там в 1971 году в альманахе-читинских писателей «Сибирь» (прежнее название «Ангара») печатались мои стихи. И хотя стихи эти были старые (перепечатанные из моих книжек), но, конечно, стихи соответствовавшие?] местности, географии. Альманах «Сибирь» издается па общественных началах, так и гонорар-то не был положен. Но это было приятнее, чем попадать под золотой дождь Новосибирска. Всех этих Академгородков, где платят весьма щедро за [нрзб.] балованому ребенку вроде [нрзб.] высшей истины по вопросам, в которых он не имеет компетенции. Меня в этот «Интеграл» приглашали несколько лет, но [нрзб.] твердо уверен, что наука и стихи — это разные вещи, что такой «Интеграл» плодит только графоманов.
Книжки Кондратьева я еще не видел. Она в новых поступлениях. Сам Кондратьев — Бальзак халтуристов-биографистов. Перечень его трудов занимает пол-ящика в Ленинской. Заголовок «Пока свободою горим» — пошл и банален.
Идеал всякого заголовка — романа, стихотворения, очерка, повести: ОДНО СЛОВО. Например: Лопатин. Это вдвое лучше, чем «Юность Лопатина», «Елена Лопатина», «Дело Лопатина», «Жизнь Лопатина» — и так далее. Но когда в заголовке из трех слов нет имени героя биографического очерка, это не только плохой издательский вкус, а прямой недосмотр.
К сожалению, саратовскую книжку о «Народной расправе» [?] мне увидеть не пришлось. Ее в каталогах Ленинской нет. Очевидно, она на спецхране. В Ленинской библиотеке много улучшений, но немало и неудобств, рогаток, затрудняющих приближение к книге.
Я работаю над «Опричным террором» — тоже Вологодская тема. Вологда ведь была в опричнине вся. И вот мне понадобился известный синодик Ивана Грозного. Я не историк, чтобы иметь доступ к документам. Но синодик был опубликован в одной из поконченных работ [нрзб.] одним советским историком. И я пользовался этой. Выписок не делал, а только переводил со срока на срок. И вдруг синодик отключили в один прекрасный день и я остался без книги. Можно было бы получить через «спецхран» — но это лишняя волынка. Так что сказать, что библиотека — ДРУГ ЧЕЛОВЕКА, можно не всегда. Саратовскую же книжку (В. В. Широкова. «Партия народного права», Саратов, 1972.) я лучше почитаю у Вас — она невелика. Пишу Вам печатными буквами из-за своего неразборчивого почерка.
Сердечный привет.