Иволгин А. Последние годы : (неизвестные письма В.В. Верещагина) // Художник. – 1963. – № 4
В одной из наиболее полных монографий о жизни и творчестве великого русского художника Василия Васильевича Верещагина есть строчки, которые можно было бы предпослать эпиграфом к этой статье: «Верещагину посвящена большая литература, начиная от монографий и статей и кончая повестями и стихами на разных языках мира. Тем не менее, как это ни странно, многие факты биографии Верещагина остаются неисследованными»1 [А.К. Лебедев. Василий Васильевич Верещагин. Жизнь и творчество. «Искусство», М. 1958].
Впервые публикуемые здесь письма В.В. Верещагина подтверждают справедливость этих слов.
Эти письма позволяют уточнить некоторые детали последних лет жизни великого художника я <в известной мере пополнить новыми данными его биографию.
Более полутора десятка лет Василий Васильевич трудился над серией картин «1812 год». Отражавшая горячие патриотические чувства художника, она явилась итогом титанического труда, которому Верещагин отдал основные силы, время и талант последних лет своей жизни.
Вследствие предвзятого отношения царского двора и окружения к творчеству Верещагина вообще и к серии «1812 год», в частности, а также в связи с желанием художника видеть эти картины показанными вместе создалось такое положение, при котором знаменитый баталист практически не мог реализовать плоды своей многолетней работы.
В искусствоведческой литературе существует мнение, будто художник намеревался с болью в сердце устроить распродажу картин в розницу. Якобы он показал в США свою серию «1812 год» (в 1901-1902 гг.) с намерением поставить ее на аукцион.
Такое утверждение искажает истинное положение дел.
В начале переговоров об организации второй американской выставки Василий Васильевич получил от американского дельца Н.Г. Карпентера письмо, в котором довольно ясно сквозит желание коммерсанта нажиться на таланте художника. Вот выдержки из него: «Милостивый государь! Я был огорчен тем, что не повидал Вас в Лондоне, куда я прибыл в прошлый четверг; я предполагал, что Вы пробудете здесь дольше. Я надеюсь, Вы мне простите то, что отвлекаю Вас от занятий с целью дать Вам некоторые сведения относительно Института Искусства. Институт Искусства постоянно развивался со времени Вашей последней выставки. Мы имеем красивое здание... в настоящее время наше имущество свободно от долгов... я мог бы предоставить прекрасные места для выставок и выгодные сделки. Институт Искусства согласен уплатить г-ну Верещагину 15 000 ф.с. за предоставление ему коллекции на время пребывания ее в Америке, но все доходы с каталогов, книг, фотографий и проч. поступают в пользу Института. Г-н Верещагин ничего не получает сверх 15 000 и выручки от продажи картин. Я посильно изложил Вам письменно все то, что мы можем для Вас сделать, а затем прошу Вас в награду за потраченное время, за беспокойство и расходы тщательно взвесить вышеизложенные предложения, надеясь, что американцы будут иметь удовольствие увидеть Вашу коллекцию. При заключении соглашения с Институтом Искусства Вы можете положиться на честность и рассчитывать на почетное и прекрасное вознаграждение. В надежде, что каждый получит вознаграждение за мои труды, остаюсь совершенно преданный Вам Н.Г. Карпентер»1 [Центральный государственный военно-исторический архив (ЦГВИА), фонд 165, опись 1, ед. хран. 595. стр. 16-19. Публикуется впервые, с сокращением].
Это письмо заставило Верещагина задуматься. В силу тяжелых материальных затруднений трудно было отказаться предложения Карпентера, но еще тяжелее было остаться равнодушным к судьбе серии «1812 год». Художник понимал, что эти полотна – национальное достояние России, а потому не могло быть даже мысли о продаже их за границу; вместе с тем в России никто не хотел их приобрести. Как сообщает в своей книге А.К. Лебедев, директор «императорского» Эрмитажа на запрос о верещагинских картинах говорил, что серия «1812 год» имеет скорее анекдотический, нежели исторический интерес. Сам Николай II находил сюжеты картин «слишком мрачными».
В поисках выхода из создавшегося положения Василий Васильевич обращается в дирекцию Русского музея с предложением приобрести картины. «Августейший управляющий» музея создает из членов Академии художеств комиссию, которая 23 января 1900 года вынесла решение: «...комиссия по покупке картин... осмотрела выставку работ В. В. Верещагина. Нашла, что все картины из эпохи отечественной войны 1812 года достойны находиться в Музее... Комиссия отмечает особенно выдающимися следующие №№ 0, 13, 9, 4, 12 и 1... Подписали: И. Репин, В. Маковский, П. Чистяков» 1 [ЦГВИА, ф. 165, оп. 1, е. х. 595, л. 24. Публикуется впервые].
Только один член комиссии – В.А. Беклемишев высказался против приобретения этих полотен.
«Августейший управляющий» представил императору заключение академиков живописи и свой доклад, в котором присоединялся к мнению большинства комиссии. Однако Николай II «начертал» резолюцию: «Нахожу желательным приобретение одной из картин Верещагина эпохи 1812 г. для Музея»2 [Там же, л. 22. Публикуется впервые]...
«Августейший», выполняя царскую волю, обратился к художнику с предложением продать только одну картину №0 («Бородинская битва умолкает»). Но Василий Васильевич, узнав об отказе самодержца приобрести всю серию, через секретаря Общества поощрения художников Н. Собко мужественно и решительно отверг монаршую «милость» и отказался продать одну картину3 [Там же, лл.22-23].
Таким образом, этот исторический факт, документально подтверждаемый, начисто опровергает ошибочное мнение о том, что художник намеревался распродавать отдельные картины сюиты «1812 год». Если он этого не мог допустить в России, то тем более трудно предположить, что он хотел это сделать в США.
Верещагин ищет дружеской помощи, совета... Еще в дни русско-турецкой войны 1877-1878 годов случай свел его с начальником штаба генерала Скобелева – А.Н. Куропаткиным. Когда же Куропаткин стал военным министром, то он не утратил чувства дружеской симпатии к знаменитому баталисту. Перед нами не тронутые временем белые листики почтовой бумаги, на которых великий художник в свое время писал:
«24 января 1900 г. Многоуважаемый Алексей Николаевич! Как умному человеку и хорошему патриоту показываю Вам прилагаемое письмо, 2-м пунктом которого мне предлагают 30 000 рублей (15 000 долларов) за 6-месячную выставку моих картин в Америке, а также предлагают правила для продажи там картин.
Боюсь, до слез боюсь, что потом ни за какие деньги нельзя будет выцарапать оттуда назад мои полотна.
Будьте добры возвратить мою американскую цидулу либо сейчас, либо по адресу: в Москву за Серпуховскую заставу, свой дом, куда я завтра хочу ехать. Привет мой Вашей прелестной супруге и выражение самого искреннего уважения Вам. В. Верещагин» 4 [Там же, л. 15. Публикуется впервые].
Полные драматизма слова художника «боюсь, до слез боюсь...» говорят о том, что, конечно же, Верещагин не собирался устраивать ни «распродажу картин в розницу», ни «поставить их на аукцион» в США. Художник опасался стать жертвой американских дельцов. В этих строках отразилось то тяжелое положение, в которое художник был поставлен царским двором.
Мрачное, угнетенное состояние Верещагина в то время раскрывает и другое его письмо к Куропаткину: «31 января 1900 г. Многоуважаемый Алексей Николаевич. Посылаю фотографии, которые мог подобрать – некоторых теперь уже нельзя достать, картины уничтожены, как, вероятно, запалятся и Ваши новые знакомые полотна, относящиеся к 12 году...» 5 [Там же, л. 20. Публикуется впервые].
Между тем Куропаткин 3 февраля обратился к «августейшему управляющему» с письмом, в котором привел веские мотивы в пользу приобретения верещагинской сюиты в связи с приближением столетнего юбилея войны.
5 февраля 1900 года «августейший» ответил Куропаткину, что, «всей душей разделяя высказанные Вами по этому поводу мысли, я тем не менее «е могу вторично представлять доклада Государю Императору о покупке картин Верещагина...» 1 [ЦГВИА, ф. 165, оп. 1, е. х. 595, л. 23. Публикуется впервые].
Куропаткин сообщил Василию Васильевичу и об этом отказе.
Почти через полгода, в поисках путей для начала новых переговоров, Верещагин 24 сентября посылает Куропаткину письмо, в котором пишет о новых замыслах продолжения серии «1812 год» и просит переговорить с министром двора Фредериксом о предоставлении ему заказа на задуманные картины. Куропаткин пересылает это письмо Фредериксу, поддерживая со своей стороны предложение художника.
Министр двора пожелал знать, какие именно картины художник задумал. 18 октября Василий Васильевич ответил, что в первую очередь он хотел бы написать «Канун Бородинской битвы».
Обеспокоенный дошедшими до него слухами о том, что его картины могут не понравиться дружественной Франции и что царедворцы собираются заказать картины, посвященные 1812 году, иностранцам, Верещагин из Одессы пишет письмо Фредериксу, которое по существу являлось протестом против утонченной травли художника. Копию этого письма он направляет Куропаткину: «Одесса, 22 октября 1900 г. Многоуважаемый Алексей Николаевич! В развлечение от тяжелых трудов позвольте предложить (конфиденциально) прочесть при сем прилагаемую копию письма моего Его Высокопревосходительству Г-ну Министру Двора. Знаю, что Вы и этого не одобрите, но что же делать – наболело...» 2 [Там же, л. 25. Публикуется впервые].
И вот это «наболело» – как психологическая доминанта продолжает расти и расти. Внутренний протест прорывается не однажды, о чем можно судить и по письму, написанному еще в феврале того же года3 [Там же, л. 21. Публикуется впервые]: «кроме В[еликого] К[нязя] Владимира, французский посол очень против моих картин из 12 года – я имею письменное доказательство его «чада» против них и, конечно, против сохранения их в Музее. Мы, однако, русские, а не французы, и история остается историей? Теперь я, кажется, отказываюсь от писания второй части серии, русской, с Кутузовым и др. лицами эпохи. Пусть пишут proteges г-на Монтебелло».
Как мы видим, Верещагин решительно не желал слушать советов «учиться галантности у французов и писать приятные, лакирующие историю картины».
Как известно, Николай II не дал согласия на заказ художнику новых картин. Долго держал Куропаткин у себя «американскую цидулу» – с января по 28 ноября 1900 года, пока не убедился, что его влияния недостаточно ни для приобретения в ближайшее время сюиты «1812 года», ни для заказа новых картин.
Верещагин в 1901 году уезжает в Америку, где состоялась его вторая выставка. Именно потому, что он не хотел ни «продавать в розницу», ни «выставлять на аукцион» свои картины, он попал в отчаянное положение, усугублявшееся тем, что художник снова стал жертвой бессовестных, жульнических комбинаций американских дельцов-антрепренеров. Насколько были серьезны материальные затруднения Верещагина, красноречиво говорит письмо его жены: «Думаю, что деньги тебе нужны скоро, поэтому хлопочу заложить или продать дом... Я кругом задолжала – в лавке, за дрова и проч... Телеграмма твоя о присылке денег поразила меня, буквально с ног повалила. Но ничего, я зубы сжала, я пока стерплю... Если не сладишь в Америке, приезжай сюда нищим – все равно, будем вместе спасать детей, а то я одна не перенесу удара...»4 [А.К. Лебедев, Василий Васильевич Верещагин. Жизнь и творчество. «Искусство», М. 1958].
Тягостное до трагичности положение художника стало известно широким общественным кругам.
Резкие критические высказывания иностранной печати заставили Николая II пойти на уступки. Кроме того, вопрос о сюите «1812 год» поднимал Куропаткин, который в марте 1902 года писал, что эти картины «наиболее точные в историческом отношении воспроизведения событий этой войны» и что они представляют ряд «талантливых произведений почти безупречных в отношении исторической правды».
Определить историческую ценность картин поручили военным историкам. И если царь, питавший слабость к военной форме, мог не посчитаться с мнением академиков живописи, то положительное заключение генштабистов сыграла наряду с общественным воздействием свою роль: в ноябре 1902 года после унизительных для художника переговоров и проволочек царь, наконец, вынужден был дать согласие на приобретение серии.
Роль Куропаткина в этом отношении Верещагину была очевидна. 26 января 1903 года он ему писал: «...Вы больше всех приняли участие в моих работах из эпохи 1812 года и влияли на приобретение их...» 1 [ЦГВИА, ф. 165, оп. 1, е. х. 595, л. 28. Публикуется впервые], и в марте почти повторил эти слова: «...картины, Вашею любезностью, приобретаются, уже пришли в Петербург и скоро будут поставлены в Музее...» 2 [Там же, л. 11. Публикуется впервые].
В этот же период при дворе вторично рассматривался вопрос о заказе Верещагину новых полотен, продолжающих серию. Куропаткин телеграфировал Василию Васильевичу в Москву: «Очень сочувствую и поддерживаю мысль сделать Вам заказ картин...».
Но, как известно, снова началась издевательская канитель с требованиями: то представить перечень задуманных картин, то представить эскизы, то осуществить контроль над работой художника и т. п.
И на этот раз предложение Верещагина было отвергнуто Николаем II, а чем он был извещен в январе 1904 года.
Между тем на Дальнем Востоке разразились грозные события: вероломно, без объявления войны японский флот напал на русскую Тихоокеанскую эскадру. Гибелью двух лучших броненосцев «Ретвизан», «Цесаревич» и крейсера «Паллада» ознаменовалось начало русско-японской войны. За сутки до начала войны Василий Васильевич писал Куропаткину3 [Там же, л. 6. Публикуется впервые]: «25 января 1904 г. Многоуважаемый Алексей Николаевич... Пожалуйста, устройте мое пребывание при главной квартире Вашей ли, или другого генерала, если дело дойдет до драки. Напоминаю Вам, что Скобелев сделал бы это – когда он дал честное слово В[еликому] К[нязю] Михаилу Николаевичу не брать никого из Петербурга, а только с Кавказа, он уступил мне в просьбе взять брата моего.
На всякий случай я предлагаю честное слово не писать и не печатать ничего о военных действиях, или если и рассказать о каком-нибудь выдающемся деле, то с ведома военного начальства...».
Через два дня Верещагин узнал о начавшейся войне. Чувство долга призывало его оставить семью, дом, близких. Напрасно родные, друзья пытались отговорить шестидесятилетнего художника от поездки в действующую армию; верный себе, он не мог усидеть в глубоком тылу.
Пять дней ожидал Василий Васильевич ответа от министра на свое первое письмо. Услышав стороной, что Алексей Николаевич, не желая подвергать великого художника опасностям и случайностям войны, не хочет взять его действующую армию, Верещагин решается прибегнуть к хитрости – обратиться с той же просьбой к жене военного министра, с которой он был хорошо знаком: «30 января 1904 г. Многоуважаемая Александра Михайловна! Знаю, что Алексей Николаевич страшно занят, но все-таки прошу Вас уведомить меня, когда можно ему представиться. Если он пойдет – ведь был командирован командовать армией военный министр Барклай де Толли, – то я готов зачислиться к нему в ординарцы, в уверенности, что он меня побережет...» 1 [Там же, л. 11. Публикуется впервые].
Вскоре Верещагин поехал на войну. 19 марта он писал из Ляояна: «Только что воротился из Порт-Артура и, забравши в Мукдене свои вещи, опять туда уеду, потому что в Ляояне, действия будут еще не скоро».
В Порт-Артуре художник встретился с С.О. Макаровым, новым командующим Тихоокеанским флотом. Оба они воспитывались в морских корпусах, оба были героическими участниками русско-турецкой войны, оба были дерзновенно-мужественными людьми. По приглашению вице-адмирала Макарова Верещагин посещал с ним различные суда, непрестанно рисовал, не разлучаясь со своим альбомом.
В ночь на 31 марта (13 апреля н. с.) Макаров выслал в море на разведку 8 миноносцев. Один из них на рассвете принял бой с шестью кораблями противника и героически погиб. Вышедший на помощь крейсер «Баян» забрал в море пять тонущих матросов и, отстреливаясь, пошел обратно; появилась вся эскадра адмирала Того.
Русская эскадра во главе с флагманским броненосцем «Петропавловск» находилась на внешнем рейде Порт-Артура. Макаров долго уговаривал Верещагина покинуть «Петропавловск», но Верещагин отказался это сделать: он приехал на флот, чтобы все видеть своими глазами и все запечатлеть в своем альбоме. Макаров решил вступить в бой с японским флотом под прикрытием береговых батарей крепости. Адмирал скомандовал, и вот сигнальщики передают приказ командам броненосцев и крейсеров построиться колонной в кильватер флагманскому броненосцу. Все это роковое утра Василий Васильевич лихорадочно набрасывал в альбом панораму развернувшегося морского боя. В 9 часов 43 минуты утра раздались два страшных взрыва. Над «Петропавловском» поднялся столб дыма. Броненосец накренился на борт, поднялась корма, и за две минуты объятый пламенем корабль скрылся под водой... Один из спасшихся моряков рассказывал, что видел художника рисующим до самой последней минуты... Так погиб великий художник, прославивший мужество и героизм простого солдата, показавший неимоверные страдания, которые приносит человеку война, осудивший всю 6eccмысленную жестокость несправедливых войн.
|