Верещагин В.В. Из записной книжки //Искусство и художественная промышленность. – 1899. – №10

К нам, художникам, часто обращаются с вопросом: «скажите, пожалуйста, что это – хорошая картина или нет?» А когда холст, даже совершенно черный, помечен громким именем, то вопрос изменяется обыкновенно в такой: «скажите, пожалуйста, как вы думаете, подлинная эта картина или нет?» – спрашивают, говорю, не подозревая, до чего трудно отвечать на такие вопросы, особенно на последний. Умению распознавать подлинную руку того или другого мастера, сколько я знаю, не обучают ни в каких школах, – к нему навыкают, его приобретают долгою практикой, «нюхом», и иные, несмотря на старание и опыт, всю жизнь не выходят из тяжелых ошибок по этой части.

Я знал англичанина, скопившего на службе в Индии порядочный капиталец, поселившегося в Риме и пристрастившегося к скупке по дешевым ценам старых полотен, не без задней мысли распродать их потом втридорога. Знавши его бравым инженером, возводившим правительственные постройки в одной из Гималайских санаторий, я был не менее удивлен ответом на мой вопрос о том, чем он теперь занимается: «Вы еще услышите обо мне – скоро в Лондоне будет распродажа картин старых мастеров, которая наделает шума!» – Да будто вы сильны в этом? – Он снисходительно улыбнулся. – «Я занимаюсь уже много лет этим; известный эксперт в Риме – имя рек, доставивший мне не мало замечательных вещей, выразился так: я видел людей, усвоивших науку распознавания наших старых мастеров, но таких умелых, как вы, – не встречал». И, не глупый человек, так наивно давшийся в обман, уложил из тяжело скопленного капитала 200.000 лир на коллекционерство. Он, действительно, сделал распродажу картин в Лондоне, которая не удалась: часть черных «шедевров» пошла очень дешево, другая осталась на руках.

Такие и аналогические случаи не редки. Известная коллекция картин старых школ, принадлежавшая Г.А., долго стоявшая в Петербургской Академии Художеств, оказалась потом состоящею из поддельных полотен. Признаюсь, один Рембрандт так подкупил меня, что я готов был биться об заклад насчет его подлинности, но обстоятельный осмотр хорошего Парижского эксперта не оставил никакой иллюзии: и этот портрет, подписанный именем великого голландца, был поделкой.

Нужно знать, что продавцы этого «темного товара», как выражаются торговцы, прибегают ко всевозможным уловкам, для придания ему вида старины и «подлинности»: держат подолгу хорошие копии в наглухо заколоченных ящиках, в темных и сырых местах, даже в земле, коптят их и т. п., причем сплошь и рядом рассказывают, под секретом, что та или другая картина выкрадена из такого-то известного собрания. Вспоминаю музей одного славянского, австрийского города, со многими такими, якобы украденными и перепроданными, в сущности же подделанными полотнами, подписанными самыми громкими именами: Тицианом, Рубенсом, Веронезом, Рембрандтом и др. Когда я позволил себе выразить сомнение в подлинности многих подписей директору галереи, он остался недоволен.

За навыком и вкусом в оценке произведений чистого искусства, следует, по трудности, определение подлинности вещей, созданных приложением искусств к промышленности и ремеслам – и это умение, как и первое, нигде не преподается, а при меньшей литературе, пожалуй, немногим легче его. Покорный, прекрасный человек и замечательный археолог, Филимонов так крепко ошибся в своем известном описании Карабановских древностей, оказавшихся в лучших вещах поддельными, что только искренним сознанием загладил несколько свой промах; за то уже после – «обжегшись на горячем, дул и на холодное».

У меня есть коллекция старинных русских вещей, в которой не мало интересных представителей нашего старого искусства, разных стадий развития, в приложении к ремеслам, начиная от ювелирного и кончая кузнечным, – веригами подвижников, обвивавших тело тяжелыми грубыми железными цепями и крестами. Есть много вещей из собрания известного реставратора картин и знатока древностей Подключникова, 40 лет составлявшего свою коллекцию. Полюбивши характерные наивные формы всевозможных принадлежностей нашего старого обихода, от маленьких тельных крестов до крупных братин и кувшинов, я потратил много труда и не мало денег на «обучение» науке распознавания подлинности вещей, при чем не раз попадался на ловкие подделки, надобно в том сознаться. В виду того, что теперь многие составляют коллекции древностей, я расскажу о некоторых каверзах, проделанных со мною старьевщиками – хоть в назидание другим пылким, но мало подготовленном любителям.

В Москве есть великий мастер по этой части, умеющий не только ловко подделать, но и продать, не стесняясь сочинением аттестата подделанному. Еще вовсе «неученому», он продал мне большой овальный ярлык с двуглавым орлом, из эмали, очень недурно сделанный под старину, причем рассказал о происхождении этой вещи следующее: «Дмитрий Самозванец, по вступлении на царство, якобы учредил должности особых приставов, которым были присвоены эти знаки», установление 60-ти приставов и 60 помощников их весьма правдоподобно объясняло появление в продаже этих орлов в довольно большом количестве... Оборотная сторона ярлыка представляла обтертую позолоту, заклеенную куском старой вытертой парчи. Я заплатил за эту «память Самозванца» 80 руб. и утешился только тем, что нашел ее и в известной коллекции Постникова и в собраниях некоторых знакомых любителей и любительниц, подделанною той же рукой.

Купивши почти в то же время, у этого самого фабриканта старины, довольно большое собрание ее, в разных формах, и открывши в ней массу подделок, я решил никогда ничего не покупать более у слишком ловкого торговца. Но вот что случилось: сильный решимостью доставать нужные вещи по возможности не из десятых рук, я отправился на Сухаревку, где, по слухам, еще можно было купить кое-что, и наткнулся у лотка старьевщика на эмалевую пряжку к кушаку, тоже с двуглавым орлом, каменный обделанный в серебро, крест и некоторые другие любопытные вещи. Худенький мужичок, продававший их, сказал мне, что, признавая во мне любителя, он считает необходимым объяснить происхождение этих вещей и, действительно, выложил целую родословную. Я купил – и попался; но самым лучшим вышло то, что мужичок оказался приказчиком того самого фабриканта древностей, у которого, как у заведомого фальсификатора, я решил никогда более ничего не покупать.

Еще я ошибся в Ярославле, где одна почтенная старушка, продавшая мне не мало интересных вещей, добытых с севера, показала между прочим серебряную, позолоченную братину с бирюзой и рельефными изображениями охоты, обнесенную весьма неразборчивой надписью, старою вязью, в которой с трудом удалось разобрать: «а вино с чары обманет досуг гульца... ожется...». – Откуда у вас эта вещь? спросил я торговку. – «Не знаю, право, не помню, кто-то принес, должно быть, мужичок из Устюга; я ведь не понимаю, дадите хоть маленькую прибыль, я и отдам!».

Поторговавшись, я купил братину за 140 рублей – и опять попался.

Скажут: это слишком наивно... Но что же делать, ведь нам художникам, сплошь и рядом бывают нужны такие вещи, а уменье распознавать их сразу не является.

Вот что рассказывал мне известный петербургский торговец древностями Т. о своем «обучении». Одною из первых его покупок были комнатные часы с украшениями из бронзовых фигур, приобретенные за 500 руб. Не находя покупателя на них в России, он снесся с одним из известнейших парижских торговцев. Тот попросил снять и прислать ему фотографию, по которой предложил за часы 7000 франков. Конечно, Т. отдал и скоро имел удовольствие узнать, что это был один из шедевров знаменитого Буля, проданный в Париже за 50000 франков. «Купил я раз», рассказывал далее Т., «китайскую чашечку с блюдцем, очень изящную и необыкновенно легкую – ее буквально не слышно было на руке».

Надобно сказать, что Т. служил прежде у графа С., большого знатока и любителя древностей, около которого он наметался и пристрастился к этому делу.

«Приношу чашку к графу. – Что ты за нее хочешь? – Что вашему сиятельству угодно будет дать. – Я дам тебе сто рублей. – Покорно благодарю вас. – Граф повертел чашку в руках и сказал, что может дать двести – довольно? – Очень благодарен, ваше сиятельство, – довольно... Еще и еще повертел чашку: я дам тебе 300 рублей – будешь совсем доволен? – Совсем доволен, ваше сиятельство! – Ну, теперь я скажу тебе, что ты дурак! –??! – Дюжина этих чашек, объяснил граф, была сделана для Императора такой-то династии; осталось, по крайней мере известно, только 3 чашки, все в надежных руках, эта четвертая; теперь понимаешь, почему ты дурак? Ты получил за эту вещь 300 рублей, когда мог бы получить 3000».

О графе С. мне рассказывал, совершенно подтверждая его удивительное знание толка в древностях всех стран и эпох, хорошо с ним знакомый любитель – собиратель X., в Киеве. Даже купивши вещь, граф, если только является сомнение в ее подлинности, тотчас продает, так что дом его в Риме представляет музей, полный вещей первостепенного достоинства. Торговцы этим товаром в вечном городе, будто бы, единогласно склоняются перед авторитетом русского богача-знатока в вопросах распознавания оригиналов от имитаций.

«Одному торговцу», передавал мне X., «очень хотелось узнать: подлинная вещь попала ему в руки или подделка? Не будучи в состоянии сам решить этого, он попросил сказать свое мнение графа С. Тот любезно согласился, пришел и стал пытливо ворочать, рассматривать, а торговец тем временем с замиранием сердца следил за ним: еще бы – если вещь подлинно первых веков христианства, за каковую он ее приобрел, то она стоит по меньшей мере 50.000; коли поддельная – цена ей грош. Вдруг слышу, рассказывал торговец, что граф затянул какую-то, должно быть русскую, песенку, а потом, ничего не говоря, направился к выходу – у меня сердце так и упало, я уж и не расспрашивал его».

«Другой римский торговец», по словам X., «купивши где-то эмалевый византийский триптих, тоже попросил графа придти взглянуть на него. Тот явился, осмотрел. – Что он стоит? – А я, признавался торговец, и не знаю, что назначить! Сказать мало – жаль, дешево отдать – вещь-то, кажется, недурная; сказать много – знаю графа: ни слова не говоря, положит, уйдет и другой раз его не заманишь к себе. – Две тысячи лир, говорю. – Он вынул бумажник, отсчитал деньги и, сунувши триптих в карман, пошел к двери со словами: Франческо был дурак, есть дурак и 6удет дурак – вещь стоит 40000 лир».

Не все мирятся с такими промахами. Я знаю одного торговца старьем в Вологде, бравого крестьянина, глядящего точно ушибленный с тех пор, как, купивши какой-то кораблик за 4 рубля, он перепродал его за 8 рублей; а кораблик, будто бы, оказался собственноручной работой Петра Великого и, как таковой, пошел в Петербурге за 9-10.000 рублей – целое состояние для крестьянина!

Между бойко идущими в ход подделками надобно упомянуть и мои картины. Генерал Ш., кавказский служака, рекомендовавшийся мне как поклонник моего таланта, перечислил 8 моих картин, якобы находящихся у него, но, по описанию, оказавшихся не моими. Некоторые знакомые говорили о купленных за мои картинах, сюжеты которых были мне, однако, неизвестны. Доктор О. в Москве, показывая свою маленькую коллекцию, подвел меня к одному небольшому полотну со словами: «ну эту, вы, конечно, знаете?» Оказалось, что и имя и фамилия – мои, но картина не моя. Владелец известных магазинов Дациаро просил меня в Петербурге взглянуть на оставленные ему для продажи, каким-то молодым человеком, якобы эскизы моих маленьких полотен: «На Шипке все спокойно», с целою историей о том, как подаренные мною товарищу, эскизы эти, лишь из-за крайней нужды последнего, попали в продажу... Я признал их за подделку и просил, если возможно, задержать фабриканта, но тот не появился более.

Бывший директор одного Московского банка просил меня взглянуть на две небольших картинки, купленные им за мои, оказавшиеся мне неизвестными. Он любезно рассказал и всю процедуру надувательства, над ним проделанного. «В Петербурге, на продаже заложенных и просроченных вещей, ему показали несколько картин известных русских художников и в конце концов сказали: а вот, если хотите воспользоваться из редких редким случаем – совершенно нечаянно попавшая нам работа Верещагина – прежде Туркестанского, теперь Индийского. – Я совсем бегло взял обе вещи, когда заметил, что выставлен только год 1852 *) [когда мне было 9 лет], а надписи нет, и, спохватившись, сказал, что возьму лишь под условием, чтобы было дано письменное ручательство в подлинности картин. Тогда торговец сердито взял обратно оба холстика, заметивши, что, коли я не верю словесному уверению в том, что картинки действительно Верещагина и попали совершенно случайно, так он не имеет ничего прибавить. Однако, как бы нечаянно добавил-таки, что художник, будучи еще очень молодым – откуда и недорогая цена: 250 руб., – подарил эти вещи своему товарищу, который, чуждаясь, пустил их в продажу. Это было рассказано так натурально, что я велел завернуть холст». Еще случай подделки, уже до такой степени грубый, что и я сам распорядился невежливо, по меньшей мере. Придя раз со знакомым в один из магазинов, торгующих старыми вещами, я услышал от узнавшей меня, как художника, хозяйки, что ей особенно приятно познакомиться, в виду того, что в магазине ее есть большая прекрасная картина моей работы. Оказалось, действительно, большое полотно с бойко, но лубочно написанною баталией: «Плевна», крепко и четко подписанное: «В. Верещагин 1879». Это было уже слишком! Я вынул перочинный ножничек и провел им два хороших разреза, крестообразно по всему полотну. На аханье хозяйки, я посоветовал сейчас же послать за полицией – я подожду. Она рассудила, однако, что лучше не жаловаться.

Что касается боле наивных подделок, то у меня до сих пор хранится «альбом» моих военных картин, продававшейся на углах Петербургского Гостиного двора с громким выкрикиванием: «Альбом Верещагина! Альбом Верещагина!» и заплаченный мною 60 коп. Это безобразный набор разных гравюр на дереве, изображавших генералов, офицеров, солдат, штыки, пушки, победы; на обложке тетради красовалась надпись: «Альбум вирищагина.

Но есть более цивилизованные и более вредные подделке, – вернее, извращения.

В 60-х годах, приехавши в Лондон, я нашел расклеенными на всех видных местах вокзалов и др. общественных мест мои рисунки из путешествуй по Кавказу и Закавказью, с оригинальным добавлением: надписи под типами, сиенами, даже пейзажами, были изменены, очевидно подлажены под местный вкус. Напр., под очень характерным типом калмыка, было подписано: русский казак; под рисунком, представлявшим сцену из процессии празднеств Махаррема в гор. Шуше, Закавказского края, – свадебная процессия в Японии и т.п. Я был просто возмущен, первый раз в жизни встретившись с таким нахальством, и объявил одному моему знакомому лондонцу, что непременно начну процесс против бессовестного издателя. Знакомый мой пробовал отговаривать тем, что всякие судебные препирательства в Англии очень дороги и что, пожалуй, я не добьюсь результата, т.е. осуждения; но, сильный своим правом, я не мог себе представить, чтобы такая бесцеремонность не была осуждена, и решился непременно вести процесс. Тогда добрый приятель, хоть родившийся и живший долгое время в России, но англичанин, прежде всего попробовал уладить это неприятное для издателя, с которым был хорошо знаком, дело иначе: он пригласил меня в Севиль-Клуб, где посадил за обедом рядом с г-м О., отрекомендованным мне за секретаря Лондонского Географического Общества и оказавшимся очень любезным собеседником, весьма начитанным по географии, и между прочим по всему, относящемуся до Средней Азии, из которой я только что воротился тогда. Мы оживленно проговорили весь обед и расстались как старые знакомые, по-видимому очень довольные друг другом.

– «Ну, как вам понравился О.?» – спросил меня мой приятель, когда мы вышли. – Очень милый и очень начитанный человек, ответил я: я не потерял время, проведенное с ним. – «Он тоже очень доволен, что познакомился с вами: знаете, ведь это и есть тот издатель журнала путешествий, против которого вы: хотите начинать процесс! – ??!! – «Уж не оставить ли это дело?» И я, действительно, оставил, еще раз подивившись уменью обделывать всякие дела в цивилизованных странах.

У нас есть издание «Живописная Россия», в которой, по отделу Кавказа и Закавказья, много моих рисунков, не помеченных, как мои, и тоже с исковерканными подписями. Если настоящие строки попадутся на глаза редактировавшему эту книгу, то пусть он узнает, что его, назначенный поучать наше юношество, труд грешит просто бессовестными извращениями. Напр., под типом казака подписано: Лугин, под Духобором – Молокан, а мой приятель оружейник в Пятигорске, кумык родом, назван Шамилем – excusez du peu!

Однако, самая лучшая и ловкая штука с подделкою типов и мест живописанных мною «дальних стран» проделана была парижским домом Hachette, издавшим в известном журнале «le Tour du Monde» мою поездку по Средней Азии. Когда, 20 лет спустя, некто Уйфальви, офранцузившийся венгерец, с женою, проехавши приблизительно теми же местами, по которым ездил я, захотел издать в этом журнале свою поездку, – последний не задумался снова пустить в ход мои рисунки, но уже без моего имени и с новыми названиями, под новым соусом, – благо прошло много лет. Напр., узбекская деревня у меня – стала городом у них ; мой проводник Киргиз – слугою г-жи Уйфальви и уже татарином; мои Узбеки – стали их Тадушками и, наоборот, калмыки – опять русскими, и т.п., и т.п.

Я подал жалобу в суд и потребовал, кроме 10000 франков «dommage d'interets», напечатаны решения суда в 20 газетах и журналах по моему выбору. Это последнее обстоятельство было всего горше для редакции Tour du Monde, как известно почти монополизировавшего дело просвещения юношества касательно новых и малоизвестных стран. Не только книга была сейчас же перепечатана с восстановлением моего имени под 75 рисунками, под которыми прежде оно было совсем замолчано, но и испробованы всяческие старания для того, чтобы я убедить меня взять, какое мне нужно, удовлетворение и отказаться от претензии в суде. Я долго не поддавался, однако – сердце не камень и, после того, что на бывшую в то время в Париже выставку моих картин пришел редактор журнала, фактический виновник этой истории, и, напомнивши нашу прежнюю дружбу, наговорил мне жалостных слов, – я согласился взять назад свою жалобу, уже накануне дня ее обсуждения, когда в решении дела в мою пользу не могло быть тени сомнения... Где наше не пропадало!

Такие бесцеремонные подделывания и прилаживания старых рисунков к новым местам, лицам и событиям, особенно часто практикуемые в применении к дальним странам, приводят иногда к комичным положениям. За последнюю мою поездку в Индию, в 1883 году, там вдруг объявился Нана-Саиб, знаменитый индийский князек, считавшийся цивилизованным, но проявивший во время восстания Сипаев изумительно утонченную жестокость относительно англичан: довольно сказать, что колодезь в Каунгюре был наполнен трупами – преимущественно женщин и детей – им, т.е. по его распоряжениям. – Так как возникло сомнение в подлинности назвавшего себя таким громким в летописях Индии именем, субъекта, лета которого, после исчезновения в 1858 году и проявления через 25 лет, плохо согласовались с его заявлением, то естественно стали искать возможности разобраться в деле. Чего же лучшее средство: как он ни изменился за 25 лет, а должно было все-таки остаться сходство с портретом, опубликованным в годы восстания одним из лучших иллюстрированных журналов. Разыскали № журнала, самый портрет, и что же открыли: подлинной физиономии Нана-Саиба не могли в то время достать, а общество интересовалось видеть кровожадного раджу; поэтому взяли физиономию подходившего к требованию Индуса и пустили его под именем Нана-Саиба – vogue la galere!

Это, пожалуй, еще лучше моего кумыка, всю жизнь просидевшего в оружейной лавке и окрещенного Имамом Шамилем!

И вот как пишется история, а для детей в особенности – бедные дети!

назад