З.В. Антонова, Тема опиума в творчества В.В. Верещагина // «Н.В. Верещагин и проблемы социально-экономического и культурного развития России конца XIX – начала XX веков» – Череповец. – 2009 – С. 49–55.

В настоящее время проблема наркомании является мировой, для нашей страны острой и социально значимой, для ее решение необходимы серьезные государственные меры.

Наркомания в Российской империи впервые была отмечена в ходе специального исследования, осуществленного в 1885 году С. Моравицким по заказу губернатора Туркестанского края А.К. Абрамова1. Как подчеркивал автор, наркотики в жизни местного населения заменяли собой алкоголь, который на Востоке в силу культурно-религиозных традиций и запретов был мало распространен2. Император Николай II, понимая серьезность проблемы, утвердил 7 июля 1915 года Закон «О мерах по борьбе с опиокурением».

Василий Васильевич Верещагин, будучи внимательным наблюдателем, борцом за социальную справедливость, не мог не обратить внимание на данную проблему. В его творчестве можно найти две картины, которые посвящены теме опиума – «Опиумоеды» (1868 г.) и «Политики в опиумной лавочке» (1870 г.).

Замысел картины «Опиумоеды» возник у Верещагина во время его первого туркестанского похода зимой 1867–1868 гг., написана она была в 1868 году в Ташкенте и изображает реальную сцену, одну из тех, которые художник наблюдал в Ташкенте. Не будучи выставленной, она, тем не менее, стала известна в Петербурге, наряду с целой серией туркестанских рисунков и этюдов, о ней стали говорить в художественном мире.

Как вспоминал сам художник «пришедши раз довольно холодным днем в календархан3, я застал картину, которая врезалась в моей памяти: «целая компания опиумоедов сидела вдоль стен, все скорчившись, как обезьяны, прижавшись один к другому; большая часть недавно, вероятно, приняла дозу опиума; на лицах тупое выражение; полуоткрытые рты некоторых шевелятся, как будто шепчут что-то; многие, уткнувши голову в колени, тяжело дышат, изредка передергиваются судорогами. Близ базара есть множество конур, в которых живут диваны, опиумоеды – это маленькие, темненькие, грязные, полные разного сору и насекомых каморки. В некоторых стряпается кукнар, и тогда каморка получает вид распивочной лавочки, постоянно имеющей посетителей; одни, выпившие в меру, благополучно уходят, другие, менее умеренные, сваливаются с ног и спят вповалку по темным углам. Кукнар – очень одуряющий напиток, приготовляемый из шелухи обыкновенного мака: шелуху эту разбивают на мелкие кусочки и кладут в горшок с водою, которую нагревают; когда шелуха поразмокнет, ее выжимают руками в воде, делающейся от этого красноватою, мутною и горькою; горечь кукнара так неприятна, что я не мог никогда проглотить его, хотя не раз был угощаем приветливыми диванами. В подобных же конурах устраиваются лавочки и для курения опиума; каморка такая вся устлана и обита циновками – и пол, и стены, и потолок; курильщик ложится и тянет из кальяна дым от горящего шарика опиума, который маленькими щипчиками придерживается другим у отверстия кальяна. Одурение от курения опиума едва ли еще не сильнее, чем от приема его внутрь; действие его можно сравнить с действием табака, но только в гораздо сильнейшей степени; подобно табаку, он отнимает сон, сон натуральный, укрепляющий; зато, говорят, он дает сны наяву, сны беспокойные, скоропреходящие, галлюцинации, сменяющиеся слабостью и расстройством, но приятные»4. Очевидно, именно это свое впечатление и отразил художник в картине.

Картина «Опиумоеды» не является академической и салонной, скорее она противопоставлена этим требованиям. Ее нельзя назвать идеализированной или заказной. Она лишена эффектности. В ней нет нарочитых ужасов. По своей тематике она ближе к реалистическим картинам В.Г. Перова («Тройка»), выставляющим на обозрение язвы общества. Эта картина может быть поставлена в один ряд с образцами мирового тенденциозного искусства, в которых ставилась цель бороться с социальными проблемами путем привлечения внимания широкой общественности.

«Со скульптурной осязаемостью передан в картине грязный угол притона и изображены фигуры его нищенствующих посетителей. Все эти несчастные оборванцы, отчаявшиеся бедняки, едва-едва прикрытые жалкими лохмотьями, обнажающими иссушенное нищетой и пороком тело. Их шесть человек. Успев принять наркотическое зелье, они сидят теперь, плотно прижавшись один к другому. Шестеро исковерканных жизнью и обездоленных людей дошли до притона разными дорогами, через различные горести и страдания, но всех их привело сюда стремление хотя бы при помощи яда забыть безрадостную действительность. Общая болезненная страсть привела сюда этих несчастных людей. Однако как разнообразны их типы, как различны позы, жесты переживания! Наблюдательный художник увидел в этом мрачном скопище оборванцев самые различные индивидуальности, целую градацию человеческих чувств и передал их с живой экспрессией. Старик в рубище с тюбетейкой на голове (в центре композиции), скрестив на коленях натруженные, изможденные руки, бодрствует. То ли дурман не вступил еще в свои права, то ли перед зрителем картина горького пробуждения. Изборожденное глубокими морщинами, но красивое лицо с открытыми, устремленными перед собой, но как бы невидящими глазами не выражает и тени удовольствия. Оно скорее полно невеселого раздумья. Старик ушел в себя, перед его внутренним взором встают какие-то печальные картины, может быть, тяжкие жизненные воспоминания. Выражение скорби сочетается с бессилием и апатией, разлитыми во всей его фигуре»5.

«Рядом с ним, прислонившись к стене, спит молодой дуван. Его лицо и фигура выражают спокойствие и отрешенность от мира. Какая-то юношеская, почти детская безмятежность написана на пухлых по-детски губах, тонком носе, спокойно опущенных веках. И фигура-то его с зажатыми в коленях руками, с поджатыми ступнями ног вся говорит о власти болезненных, но сладких галлюцинаций, на короткий миг заслонивших жизненные тревоги и невзгоды. С головой накрывшись халатом, он стремится не только согреется, сколько отгородиться от окружающего мира и целиком предаться иллюзиям.

Справа от зрителя изображен другой старик, выпрямляющий в каком-то сладостном экстазе свое тело, опираясь руками о колени. Его лицо с полуоткрытым ртом и мутным взором черных глаз выражает болезненный восторг.

Опухшее от беспробудного пьянства лицо опиумоеда, спящего в самом углу, полно тупой покорности судьбе»6.

Изображенная на картине В.В. Верещегина сцена настолько правдива, а все персонажи настолько рельефно и убедительно выписаны, что у зрителя возникает ощущение реальности всего происходящего. В.В. Стасов высоко оценил «Опиумоедов» за психологическую выразительность и за переданную в ней трагедию «среднеазиатских париев».

«Политики в опиумной лавочке. Ташкент» появилась в результате его второй поездки в Туркестан. В это время В.В. Верещагин пишет несколько небольших картин-этюдов, изображающих типы среднеазиатских нищих, в число которых помимо «Политиков», входят «Нищие в Самарканде», «Хор дервишей, просящих милостыню», «Дервиши (дуваны) в праздничных нарядах». Вероятнее всего все они были написаны непосредственно на месте, с натуры или на основе натурных этюдов. Эти картины-этюды можно признать документально точными, при этом их отличают и художественные достоинства. На первый взгляд кажется будто «Политики в опиумной лавочке. Ташкент» представляет собой простой «снимок» городских нравов, своего рода бытовую зарисовку. На самом деле тут все сложнее. Сам художник не раз отмечал, что в каждой его работе есть определенная мысль и мораль, а отсутствие их может свести картину до «фешенебельно мебели»7. Нищета и безделье местного населения показаны как социальная язва среднеазиатской жизни, когда масса трудоспособного населения обречена на паразитическое существование. А это уже социальная причина употребления опиума, решение которой может снять саму проблему. Вот что он сам писал в своих записках: «Почти все диваны записные пьяницы, почти все опиумоеды. Кукнар и опиум принимают дозами, раза по три, по четыре в день – первый большими чашками, второй кусками; многие, впрочем, готовы глотать тот и другой, сколько войдет, во всякую данную минуту.

Я скормил раз одному целую палку продажного на базаре опиума и не забуду, с какою жадностью он глотал, не забуду и всей фигуры, всего вида опиумоеда: высокий, донельзя бледный, желтый, он походил скорее на скелет, чем на живого человека; почти не слышал, что кругом его делалось и говорилось, день и ночь мечтал только об опиуме.

Сначала он не обращал внимания на то, что я говорил ему, не отвечал и, вероятно, не слышал; но вот он увидел в моих руках опиум – вдруг лицо его прояснилось, до тех пор бессмысленное, получило выражение: глаза широко раскрылись, ноздри раздулись, он протянул руку и стал шептать: дай, дай... Я не дал сначала, спрятал опиум – тогда скелет этот весь заходил, начал ломаться, кривляться, как ребенок, и все умолял меня: дай бенг, дай бенг!.. (бенг – опиум). Когда я, наконец, подал ему кусок, он схватил его в обе руки и, скорчившись у своей стенки, начал грызть его потихоньку, с наслаждением, зажмуривая глаза, как собака гложет вкусную кость. Скоро он начал как-то странно улыбаться, нашептывать бессвязные слова; временем же судорога передергивала и искривляла его лицо...

Он сгрыз уже половину, когда близ него сидевший опиумоед, давно уже с завистью смотревший на предпочтение, оказанное мною скелету, вдруг вырвал у него остальное и в одну секунду положил себе в рот. Что сделалось с бедным скелетом? Он бросился на своего товарища, повалил его и начал всячески теребить, бешено приговаривая: «Отдай, отдай, говорю!» Я думал, что он ему выворотит скулу...

Календарханы – не только приюты нищих – это также нечто среднее между нашим кафе-рестораном и клубом: желающий покурить наша или, еще более, запретного опиума и стыдящийся или не имеющий возможности заводить эти вещи дома идет в календархан; пьяница отводит свою душу кукнаром также в календархане; разных новостей, как это можно себе представить, между бродягами-диванами не переслушаешь; поэтому народа всякого – болтающего, курящего, пьющего и спящего -всегда немало. Мне случалось встречать там лиц довольно почтенных, которые, впрочем, как бы стыдились того, что я, русский тюра, заставал их в компании опиумоедов и кукнарчей. Между опиумоедами есть личности поразительные; физиономия каждого из них уже прямо говорит: я опиумоед; но те, которые едят его много и с давних пор, особенно отличаются вялостью, неподвижностью всей фигуры, какою-то пугливостью всех движений, мутным, апатичным взглядом, желтым цветом лица и донельзя обрюзглым видом всей физиономии. Мне говорили (и я имел случай проверить это на деле), что опиумоед оказывается непременно трусом. Летом жизнь этих людей далеко не горька: птицы божьи, они не сеют, не жнут, не собирают в житницы – впрочем, вернее сказать, только не сеют и не собирают в житницы; жать же, хоть и с грехом пополам, но жнут и жнут изрядно; от плодов этой жатвы бравый диван исправно напитается, напьется и, если время свободное, валяется, пока душа просит, в тени деревьев. Зимою беднякам приходится туже: как ни кутаются они в свои дырявые халатишки, но все-таки мерзнут и коченеют, потому что зимы здесь бывают, сравнительно с жарами лета, довольно холодны».

Таким образом, В.В. Верещагин своими картинами реалистично показал нищету и убогость тех, кто привык к опиуму, он не романтизировал и не идеализировал этот порок, как делал это, например, английский писатель Оскар Уайльд в своем романе «Портрет Дориана Грея», создавая привлекательный образ порока. Картины Верещагина «Опиумоеды» и «Политики в опиумной лавочке» являются ярким красочным призывом против зла наркомании, создают устойчивый жалкий, опустившийся образ наркоманов.

Интересно и собственное замечание художника по поводу перспективы популярности опиума в России – «Едва ли можно сомневаться, что в более или менее продолжительном времени опиум войдет в употребление и в Европе; за табаком, за теми приемами наркотиков, которые поглощаются теперь в табаке, опиум естественно и неизбежно стоит на очереди»8.

Примечания

1 Моравицкий С. О наркотиках и некоторых других ядовитых веществах, употребляемых населением Ферганской области. – Фергана, 1885.

2 Шеренги Ф.Е., Арефьев А.Л. Наркотизация в молодежной среде: структура, тенденции, профилактика. – М.: Центр социального прогнозирования, 2003.

3 Календархан – приют для нищих; места, в которых эти приюты выстроены, всегда полны тени и прохлады и принадлежат к лучшим уголкам города (цитата из В.В.Верещагин. Из путешествия по Средней Азии. // Верещагин В.В. От Оренбурга до Ташкента. // Всемирный путешественник, 1874, май.

4 Верещагин В.В. От Оренбурга до Ташкента.// Всемирный путешественник, 1874, май, С.33.

5 Лебедев А.К., Верещагин В.В. – М.: Искусство, 1968. – С.80.

6 Там же.

7 Художественная галерея № 137. Верещагин. – С.26.

8 Верещагин В.В. Повести. Очерки. Воспоминания. //Сост. В.А. Кошелев. А.В. Чернов. – М.: Советская Россия, 1990

назад