Семевский Н. Путевые очерки, заметки и наброски. Поездка по России в 1888 г. // Русская старин. – 1889. – Т. 64

V

Ярославль.

I.

С 1-го по 5-е июня.

Остановился, рано утром, в наилучшей в городе, хотя и не вполне еще чистоплотной, гостинице «Кокуевской». Вижу на доске, в числе фамилий ее обитателей, В.В. Верещагин. Вот прекрасная встреча! Посылаю свою карточку и в девять часов имею истинное удовольствие видеть в своей комнате нашего знаменитого художника. Впервые встретил я Василия Васильевича, сколько помню, в ноябре 1880 года, у Ивана Сергеев. Тургенева, в Петербурге, куда он в то время приезжал и останавливался в меблированных комнатах по Невскому, недалеко от Полицейского моста. Как теперь гляжу: Иван Сергеевич лежит на диване и сильно жалуется на развившуюся будто бы подагру, что было, однако, вовсе не подагра, а проявление того ужасного недуга в поясных позвонках, который низвел его в могилу три года спустя... Вошел красивый средних лет мужчина: черты его лица правильные, красивый нос с горбинкой и умные, выразительные глаза, при длинной темно-русой бороде, производили приятное впечатление. Не вставая с дивана и охая, Иван Сергеевич встретил вошедшего весьма приветливо и познакомил нас. То был Василий Васильевич Верещагин, картины которого давно уже привлекали тысячи восторженных зрителей, которыми и я восторгался, да восторгаться и не престану. Восторг, однако, этот в прежнее время не всеми разделялся. Кое– где появлялись нападки на художника. Тот, как видно было из беседы его с Тургеневым, довольно близко принимал это к сердцу и говорил об этих нападках с раздражением, горячо отвергая обвинения его в какой бы то ни было тенденциозности в его картинах из последней войны 1877-1878 гг. Иван Сергеевич успокаивал художника, утверждая, что те, кто нападает на его картины и его талант, сами отлично знают, что их нападки несправедливы и что отвечать на обвинения и вообще вступать в полемику, во всяком случае, отнюдь не следует.

«А сами-то вы, Иван Сергеевич, заметил художник, – небось, зачастую отвечали своим противникам и обвинителям»...

– Да вот, поди ж, чужую душу в рай, а сам ни ногой, – добродушно засмеялся Иван Сергеевич.

Прошло восемь лет. Новый и длинный ряд дивных картин создан гениальною кистью славного русского художника. Он совершил за это время громадные путешествия, которые дали его могучему творчеству прелестные картины природы, народного быта и в высокой степени характерные типы обитателей разных стран, каковые он и увековечил на полотне, в прекрасных, верных правде, изображениях. Василий Васильевич потерял уже значительную часть своей роскошной куафюры, в длинной шелковистой бороде его пробивается седой волос, ему уже около 46 лет, пополнел, но черты лица его также симпатичны, голос по-прежнему звонок, речь звучит энергией, выразительностью и искренностию. Рассказчик он превосходный.

В течение нескольких месяцев он отдался (1888 г.) изучению старины в самом центре Великороссии: работал в Москве, Ростове, Ярославле, Костроме, в Макарьеве на Унже, опять в Ярославле. Мольберт его с полотном и красками появлялся то в музеях, то в храмах, то в монастырях, то на улицах, то на паперти церковной, в виду какого либо характерного входа... Работает он удивительно быстро, передает полотну с поразительною верностью все, что находит нужным сохранить на нем…

О планах и предположениях своих и вообще о своих трудах Верещагин говорить не любит; что он в данное время пишет, то старается схоронить от взглядов любопытных; несколько недель как живет в Ярославе и ни с кем не знакомится. Две просторные комнаты, занятые им на антресолях Кокуевской гостиницы, представляют целый музей: кокошники, вообще головные и всякие другие женские уборы, предметы старины самые разнообразные, и иконы, и пуговицы, и монеты, и оружие, и рукописи – все это приобретается художником с большим знанием дела и все поступает в громадное собрание бытовых предметов всех стран света, куда только приводит его любознательность. Супруга В.В., кажется, немка по происхождению, милая, нежно любящая его сопутница во всех его странствиях по белу свету. Вот уже несколько дней, как рано по утрам удаляется В.В. в Иоанновскую Предтеченскую старинную церковь; местный священник с радостью предоставил ему работать в храме: двери за В. В. затворяются, и вот целые часы бегут в быстрой работе. Превосходные, конечно, произведения выйдут из этих набрасываемых им эскизов. «Подкрадешься к В.В. сзади, когда он нишет что-либо с древних фресок, икон и пр.», – рассказывали впоследствии и священники и монахи, – «взглянешь на полотно и невольно ахнешь от восторга, при виде, с какою правдою, с какою верностию выходит все из-под его кисти!»

Принявшись за изучение родной старины в памятниках живописи и зодчества, В.В. не только быстро ознакомился е ней, но и изучил ее всесторонне и с любовью.

Поехал я с ним, в первый же день нашей встречи, в Церковь Иоанна Предтечи, что в Ярославском посаде в Толчкове, за рекою Которослей. Это – храм, воздвигнутый более двух сот лет тому назад; целая группа, именно пятнадцать, вызолоченных куполов, служат ему большим украшением; стены, натурального цвета кирпичей, обложены разноцветными кафелями или изразцами, с рельефными раскрашенными изображениями цветов и птиц; с крепостью и красотою этих изразцов не сравнятся кафели лучших, новейших заводов. Кроме кафель, церковь весьма затейливо украшена полуколоннами, пилястрами, арками, – все это разных цветов, гладкие, витые, с поясками, чешуйчатые. Вокруг всей церкви крытая галерея, с каменной кругом скамейкою и живописною раскраскою стен картинами из Ветхого Завета. Внутри церкви все стены, столпы, своды и купола покрыты древним старинным письмом, иконостас шестиярусный, с своеобразным размещением икон, также весьма старинного, очень хорошего письма.

Надо было послушать Василия Васильевича, с какою живостью и одушевлением говорил он, в виду этого прекрасного памятника старинного русского зодчества, о старинном искусстве, о даровитости тогдашних зодчих, созидавших храмы, художников, рисовавших образа, украшавших внутренности церквей почти без руководителя, почти без знания какой-либо теории или, по крайней мере, без изучения ее в школах, но по указаниям своих даровитых предшественников, да по вдохновению врожденного таланта и вкуса.

– «А вот не подпустить ли здесь красненького, а здесь зелененького, – говорит художник XVII века, – погляжу, как выйдет», и выходит так, что и 200 лет спустя стоишь пред расписанною стеною, либо затейливым входом, либо пред иконой и восхищаешься письмом. «Нет, вы посмотрите, посмотрите внимательно на этот весьма древний большой образ Благовещения, помещенными кругом миниатюрными изображениями событий из жизни Божьей Матери, что это за изящная работа!» – говорил В.В., войдя с нами в церковь и остановясь пред образом старинного письма: – «каков лик у Пресвятой Девы! на нем действительно изображено изумление, с каковым она слушает ангела, но в то же время какою кротостью и покорностью воле Господней дышать все черты Ее прекрасного лица! А эта ручка, как мастерски написана эта ручка! А фигура Архангела, как она благородно поставлена. И как досадно видеть, когда такую живопись прячут под различные привески и оклады. Оклады эти для меня грош стоят, из чего бы их ни делали, а живопись стоит тысячи; между тем её прячут, и гвоздями окладов безжалостно портят. Да где эти безвестные русские художники, живописцы и зодчие XVII, XVI веков! Мы даже имен их не знаем, так скромно творили они, и между тем творили с неподдельным талантом. Теперь же какой-нибудь раделец благолепия в храмах Господних заменить характерную черепичную крышу железною, поснимает изразцы с наружных украшений и заменить их кирпичом, да замажет штукатуркою, отделает стены и своды под мрамор – и ведь дался этим рачителям мрамор, говорил, все одушевляясь, В. В., – и глядишь, уж хлопочет о медали, да выставляет свое имя в надписях как оказавший великую заслугу, в качестве украсителя храма Господнего!»...

– «Теперь все более и более собирают памятники старины в музеи, и знаете ли, что это вызывает в некоторых монастырях? – продолжал В.В., – я вот знаю одну почтенную игуменью, которая из боязни, что у нее отберут разные украшения с древних церковных облачений и с пелен, покрывавших гробницы в усыпальнице ее обители, велела вделать все эти украшения в иконостас, – вот тут и говори с ней о старине и о необходимости собирать их в музеи церковной и другой древности!»...

Увлечение Василия Васильевича памятниками русского старинного искусства, в особенности зодчества, до того искренно и горячо, что еще 1-го мая того же 1888 г. он напечатал в «Московских ведомостях» целое воззвание к русским архитекторам, приглашая их изучать старинное русское зодчество и всячески подражать ему в их постройках. Жаль, что нет у меня под рукою этого нумера «Ведомостей», стоило бы перепечатать этот клич гениального нашего художника.

Предметы, совершенно, по-видимому, ненужные, отброшенные, как хлам, в ризницу или просто в чуланы церковные, на колокольни, в подвалы, нередко останавливали на себе внимание Василия Васильевича. Так, и в настоящее наше посещение Иоанновской Предтеченской церкви, он вытащил из угла обломок какой-то рамы.

– «Вот, посмотрите, что это за резьба, какая это, поистине, изящная, конечно, старинная, работа, – говорил Василий Васильевич, приглашая посмотреть на работу действительно искусного резчика. – Задача музеев наших – подобрать весь этот хлам; но он лишь здесь и в разных других местах хлам, – в музеях же может послужить моделью художникам».

Увлечение своим родным у Василия Васильевича Верещагина выражается, особенно в последнее время, в целом ряде картин. На выставке произведений его кисти в Париже, в апреле 1888 г., в числе 74-х картин, сюжеты и типы для которых взяты им в Палестине, Болгарии, Австрии, Румынии, Индии и из последней восточной войны, Верещагин выставил, в числе помянутых картин, шесть русских типов из Москвы, Владимира, Смоленска и Рязани; три картины московского кремля и его соборов, улица в Ростове при закате солнца, зимою; иконостас древней деревянной церкви (XVI столетия) в деревне Ишна, близ Ростова; внутренность той же церкви, входная дверь в церковь; княжие терема в Ростовском кремле; входная дверь в собор Ипатиевского монастыря в Костроме; усыпальница бояр Салтыковых и других боярских фамилий в Богоявленском женском монастыре в Костроме.

Обращаясь к показанной мне столь обязательно В.В. Верещагиным Предтеченской церкви, должно сказать, что она, действительно, одна из замечательных церквей во всей Ярославской епархии. Она выстроена почти 220 лет тому назад и совершенно во вкусе современных ей по сооружению храмов Ростова Великого, строителем каковых был покойный митрополит Иона Сысоевич. Предтеченский храм выстроен в посаде Толчкове, прозванном так потому, что большинство его обывателей толкли дубовую кору для кожевенных заводов; храм созидали в течение шестнадцати лет, именно с 1671 по 1687 г.; в одном из множества стенных его тайников бережно сохранены, в течение двух веков, грамоты, столбцы,. книга приемная по сбору пожертвований и прочие акты, относящиеся до этой церкви, что и дало возможность, в 1881 году, местному священнику составить, на основании их и других сведений, историческое описание этого храма. Из нее видно, что большой храм Иоанна Предтечи создан на пожертвования обывателей, которых собрано было в 1658-1660 гг. 2,935 рублей, громадная по тому времени сумма. Интересен перечень тех пожертвований, каковые были «посулены» и записаны вкладами от разных обывателей посада Толчково и прочих обывателей Ярославля; тут были: «дворовое место», «красный юхотный товар», слитки серебра, зернята жемчугу, лавочные порожние места, «пол-лавки с погребом в сапожном и ветошном ряду», «двор с огородного землею и с хоромы», кожевенный завод с дворовым строением... На все это жертвователи выдали «поступные записи попу Абросиму и всем тое церкви приходским людем»... Вот какими средствами создан был величественный храм, и до сих пор привлекающий внимание. «Тишайший» царь Алексей Михайлович, по челобитью жителей, дозволил взять кирпич для сооружения этого храма с заводов, выстроенных на казенной земле; предание гласит, будто бы работами руководили голландские зодчие, но историк храма отвергает это предание, находя более вероятным, что высшим руководителем этого превосходного сооружения был митрополит ростовский Иона, которым устроены были не только знаменитые храмы в Ростове, но и большая часть церквей, поныне существующих в Ярославле. В Предтеченской церкви все замечательно хорошо сохраняется; так напр. цел еще белый атласный антиминс, освященный Димитрием, митрополитом ростовским, в 1704 г.; он сохраняется во всей свежести, несмотря па 185-тилетнее употребление, хотя, впрочем, с 1812 г. его выкладывают только в храмовые праздники, а на прочие дни выдан другой антиминс. Вещей старинных из церковной утвари в стенных тайничках храма имеется несколько, и некоторые из них, действительно, любопытны по старине и по изящной их работе. Таковы: потир (1684 г.), дискос (1685 г.), резные деревянные вызолоченные венцы брачные XVII века, большое старинное изображение кадила, высокой старинной работы воздухи.

Придел храма, именно северный, во имя Гурия и Варсонофия, имеет также предметы достойные внимания археологов и вообще жителей старины. Так, напр., здесь можно видеть царские врата, которые вдвое старее церкви, как полагают авторитетные в археологии лица. Подъятые руки, птицы, цветы, травянистые узоры – все это художественной резьбой исполненное, украшают эти двери.

Вообще Предтеченский храм в целом и во всех его подробностях, действительно, весьма замечателен, а живопись его XVII до того хороша, что с больших живописных клейм паперти рама, в 1860 г., по высочайшему повелению, сделаны снимки для обновлявшейся тогда московской Дворцовой церкви Спаса на Бору. Но как заботливо сохранен этот прекрасный памятник русского церковного зодчества, так, напротив, испорчен близ лежащий, по левую сторону Которосли, храм Николы Мельницкого. Церковь, современная по сооружению Предтеченской, – она во второй половине текущего столетия поступила в инженерное ведомство – и вот – стенная живопись, по казарменному образцу, чисто начисто замазана известью, забелена; паперть лишилась и живописи, и каменной скамьи; изразцы кафели из стен повыдерганы... словом, рука невежды в полную ширь расходилась здесь.

Вечером в этот день я застал В.В. Верещагина в его комнате, с пером в руках, за воспоминаниями. Наш даровитый художник очень часто переходит от кисти к перу и обратно. Тут же я получил от него экземпляр его «Воспоминаний», изданных недавно на французском языке. Записки Василия Васильевича вызвали немало ему порицаний. Гениального художника нашего обвиняют в самовосхвалении, в бахвальстве. Нам кажется, эти обличения несправедливы. Верещагин просто и естественно рассказывает то, что другой передает с обходами, да всякого рода вычурностями и ужимками; расхваливать ему себя или давать волю воображению, говоря прямо – привирать, решительно не для чего, и он отлично это понимает: никакое самовосхваление не придаст ему ничего к той великой славе, какая окаймляет уже издавна его имя во всем образованном мире, как замечательнейшего из русских современных художников. Затем, он решительно не нуждается ни в восхвалениях и порицаниях, измышленных по отношению к другим. Он может ошибаться и ошибается иногда, но нигде не бахвалит, и нигде сознательно не говорить неправды, это не в его натуре.

Мы долго говорили с В.В. о его деятельности, как художника. «Сюжеты для моих картинок зарождаются у меня самобытно, прямо под влиянием виденного мною и нередко испытанного; никаким внушениям и заданиям я не следовал и никогда не последую. Пусть говорят, пишут, бранят – я ничего не послушаю; я исполню свой труд, как мне его Бог на душу положит. Раз задумав картину, я ношусь с своим сюжетом иногда долго, и всегда мучительно. Мысль о нем терзает и гнетет меня, пока я не воспроизведу его на полотне красками»...

назад