Чернов А.В. Верещагин: Путешествие как созидание (к проблеме «ментальных карт» российского культурного сознания рубежа веков) // Живопись – язык всемирный. – Череповец, 2007
Название конференции – «Живопись – язык всемирный», подталкивает нас к тому, чтобы рассмотреть еще одну принципиальную составляющую философско-эстетической системы В.В. Верещагина: неутомимого путешественника, человека мира, искавшего новых культурных смыслов и пытавшегося создать универсальный язык всемирного общения.
Феноменология пути и путешествия в русской культуре, как и культуре мировой – уже давно и по праву является предметом специального исследования философов и культурологов.
Путь – универсальная метафора пребывания вне Дома, но и вне себя. Путь – это пребывание вне обыденности и привычности. Путь – это пространственная и в то же время психологическая категория. Движение в пространстве – это всегда и изменение сознания.
Эта метафизика пути в древних культурах и европейской культуре нового времени была очевидна всегда. Поэтому именно метафора пути использовалась в философском, религиозном, литературном дискурсах для описания перемещения человека во времени, пространстве, жизни, смыслах:
Земную жизнь пройдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу.
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он бы, о, как произнесу,
Тот дикий лес, дремучий и грозящий,
Чей дивный ужас в памяти несу!
Так горек он, что смерть едва ль не слаще.
Но, благо в нем обретши навсегда,
Скажу про все, что видел в этой чаще».
(Перевод М. Лозинского).
Верещагин – путешественник в полной мере насыщает свои географические перемещения перемещениями метафизическими. Пути Верещагина лежат не просто на Восток или на Запад, они всегда лежат в плоскости познания мира и человека, самого себя, в первую очередь. Перемещаясь в пространстве, Верещагин перемещался в системе сложных социальных кодов и пытался перевести это географическое, этнографическое движение на язык трансформирующихся смыслов.
Живопись как «язык всемирный» играла в этом особую роль. Априори она мыслилась как язык универсальный и позволяющий такое перемещение и такой перевод сделать аутентичным. Однако, как уже не раз приходилось говорить, художник болезненно понимал и воспринимал недостаточность языка визуальных знаков для передачи всей смысловой гаммы, которую должны воплотить. Картина события не становилась автоматически фактом сознания зрителя. Результат пути художника оставался непонятен или понятен лишь отчасти тому, кто этот путь не совершил. Многочисленные споры о достоверности/недостоверности изображенного на той или иной картине Верещагина – споры в фокусе перевода «чужого опыта в свой», «опыта автора в опыт зрителя».
Напряженная борьба «достоверность» и «точность» изображенного, частые ссылки на свидетельства очевидцев, подтверждавшие верность образа «реальности» наполняют страницы мемуаров и публицистики художника. Но в эстетическом плане эти убедительные свидетельства беспомощны. И Верещагин это прекрасно понимал – если «этос» возникает только у тех, кто был «там» и «видел это», искусство теряет смысл, фактор катарсиса перестает работать, сопереживание не включается. Если искусство для его постижения должно быть изменено до действительности, что же такое искусство вообще? Исчерпанность пути искусства – традиционная для конца XIX века тема в литературе, живописи, философии – глубоко и болезненно волновала Верещагина. Представляется, что именно отсюда его стремление «переназвать» «реализм», определить природу «прогресса в искусстве» ...
Путешествие как переживание изменения себя и других становится одной из центральных тем Верещагина. Используя современную терминологию, можно сказать, что путешествия Верещагина проходили по им самим вычерченным ментальным картам. Эти карты включают в себя не только ориентацию по сторонам света, но и ориентацию в «когнитивной» системе координат, постоянными полюсами которых являются мир и война, жизнь и смерть. При этом мир не всегда отсутствие войны, а смерть – отсутствие жизни.
Но этот процесс трудно фиксировать. Его практически невозможно выразить в визуальных знаках. Зато возможно в слове. Недооценным документом «ментального путешествия» является повесть Верещагина «Литератор» (опубликована в сокращенном виде – «Русская мысль», 1894, №1; с пропусками в отдельном издании: Художник В.В. Верщагин. Литератор: Повесть. М, 1894; полностью, без пропусков, в том же году выпущена в Германии). Именно здесь описывается и воплощается сакральная цель всякого путешествия как познания себя и других. Путешествия из мира (от мира) в войну – путь от иллюзий к реальности. Принципиальным здесь является использование предлога: движение «на» превращается в движение «в».
В этом, если присмотреться, достаточно странном путешествии, где единицами отсчета проделанного пути, верстовыми столбами, являются иллюзии, любовь, дружба, мужество и трусость, жизнь и смерть, главные герои повести проходят краткий и трагический путь к себе: Наталья Ганн и Сергей Верховцев – свой, Владимир Половцев – свой. Герои обретают идентичность собственной системе ценностей, в разной степени согласующейся с системой ценностей общепринятых.
Глубоко закономерно (хотя вряд ли это можно отнести к осознанному художественному приему), что путь героев в войну начинается с молитвы, читаемой отцом Василием при отъезде Владимира Половцева из дома о спасении душ «плавающих, путешествующих, негодующих, страждущих, плененных».
Ментальные карты Верещагина включают в себя много стран. Их можно было бы перечислить так: страна Восток, страна История, страна Америка, страна Искусство, страна Европа, страна Война...
Географическое перемещение затрагивало принципиальные мировоззренческие позиции – укрепляло или ослабляло их. Мировоззренческие позиции в своем оформлении принимали контуры посещенных стран и континентов.
В художественных и публицистических декларациях отчетливо проступали абрисы континентов ментальных.
Так, например, Америка стала для Верещагина по-настоящему новым миром (и в некотором смысле – будущим Европы). Этот мир и притягивал, и пугал:
«В Америке есть и хорошие, и умные, и религиозные люди, но христиан, в смысле соблюдения заповедей о незлобивости, нестяжании, презрении богатства и т.п., менее, чем где бы то ни было. Бедный там только терпится, и беспрерывная погоня за наживой создала общий тип какого-то безжалостного человека, которому нет места между праведными Нового Завета. Там есть ужасное обыкновение определять цену человека величиной его капитала – про незнакомого спрашивают: "Что он стоит?" – отвечают, например: "500 000 долларов, но два года тому назад он стоил миллион". Такой прием определения значения людей нам, европейцам, мало симпатичен. К изрядному чванству деньгами у этого высокоталантливого народа примешивается много ложного стыда всего своего и преклонения перед всем английским и особенно французским».
Интересно сравнить наблюдения Верещагина, например, с наблюдениями Ильфа и Петрова в «Одноэтажной Америке» или с новейшими специальными проектами, вроде «Русского поиска в Америке» (предпринятого группой политологов, рекламистов, журналистов, результаты которого опубликованы в 7-8 номерах за 2006 год журнала об интеллектуальном бизнесе и гуманитарных технологиях «Co-Общение») Мы увидим «странные», но только на первый взгляд, «сближения».
Средняя Азия большинству россиян открывается через картины Верещагина, так же как через его картины начинается знакомство со страной История или островом Наполеон...
Верещагин должен быть оценен не только как великий художник и путешественник, но как создатель (по крайней мере, один из активнейших и последовательнейших создателей) новой ментальной карты мира. Верещагин – уникальный картограф, создавший или открывший и запечатлевший в отечественной культурной традиции очертания материков и островов путем наложения русского сознания на иные страны и города, иных людей и иные нравы. Этой, созданной Верещагиным, ментальной картой мира русская культура будет пользоваться очень долго, можно сказать, что пользуется ею и до сего дня.
|