Иванов А. В.В.Верещагин в преддверии и начале русско-японской войны //Мир и война в судьбах русских дворян XIX века: Семья Верещагиных. – Череповец, 2006.

«Изо дня в день это странное человеческое существо «поэт» запечатлевает и свое время, и тот душевный отклик, который это время в нем вызывает.

В этом смысле поэт предстает своего рода летописцем, достоверным свидетелем эпохи и обстоятельств, в которых ему довелось житъ.

Возможно, поэтому суть истории человечества следует искать не в дотошных научных изысканиях инее многотомных историографических описаниях, а в творческом мире поэтов, где с незапамятных времен трепещет живая плоть мира, самое существо его, где предстает в точном ли, идеализированном ли виде, но картина бытия».

Из интервью испанского поэта Антонио Порпетта.1

Творчество Верещагина последнего периода оказалось в перекрестии сложнейших проблем социально-политической и художественной жизни России конца XIX – начала XX века. К числу важнейших из них, несомненно, относятся судьба общеевропейского мира, возрастающая роль Азии и Востока, обновление искусства... Поэтому внимание к мироощущению Верещагина рубежа веков позволяет представить творческие поиски последних лет в более широком контексте общественно-культурной жизни, а также дает возможность обратиться к некоторым аспектам малоисследованной проблемы «Война и художественная культура». В свою очередь, исследование отношения художника к войне помогает по-новому взглянуть на некоторые проблемы интеллектуальной истории.

Творчество Верещагина, как крупного художника, в переломное время, таким образом, привлекло наше внимание точками соприкосновения макро– и микроистории. Эти точки порождают немало вопросов, ответы на которые потребуют усилий специалистов по разным дисциплинам, нового угла зрения на хорошо известные, казалось бы, факты.

В 1895 году вспыхнула итало-абиссинская война в Африке. В 1896 году -англо-американское столкновение в Венесуэле. В 1898 – испано-американская война за испанские колонии на Филиппинах, Кубе и в Пуэрто-Рико. В 1899 – англо-бурская война в Южной Африке. В статье «Патриотизм или мир?» (1896) Л. Толстой так охарактеризовал состояние международных отношений, сложившихся к концу XIX века: «За какое хотите время откройте газеты и всегда, всякую минуту вы увидите черную точку, причину возможной войны: то это будет Корея, то Памиры, то Африканские земли, то Абиссиния, то Армения, то Турция, то Венесуэла, то Трансвааль. Разбойничья работа ни на минуту не прекращается, и то здесь, то там, не переставая, идет маленькая война, как перестрелка в цепи. И настоящая большая война всякую минуту может и должна начаться».2

Итак, большая война – неизбежность для наступающего XX века? В последнем произведении Вл. Соловьева «Три разговора о войне, прогрессе и конце всемирной истории. Со включением краткой повести об Антихристе» (1900) по этому поводу звучат разные мнения. Политик считал, например, что «...всякая европейская война на теперешней ступени развития была бы безумным и преступным междоусобием».3 Тогда как Генерал выразил неверие в «солидарность европейских наций» и в наступающий «мир всего мира» и не стал отвергать угрозу с Востока, нашествия «желтого человека».

Вопрос о неизбежности «большой» войны на рубеже веков в той или иной степени был связан с вопросом о дальнейших путях цивилизации, с вопросом о смещении центра культуры из Европы на Восток. Вл. Соловьев в статье «Смысл войны» (1895) предсказывал вооруженную борьбу между Европой и «монгольской Азией», которая «будет, конечно, последнею, но тем более ужасною, действительно всемирною войною, и не безразлично для судеб человечества, какая сторона останется в ней победительницею».4 Россия, по мнению Политика в «Трех разговорах», должна «играть первостепенную роль в Средней Азии и, особенно, на Дальнем Востоке, куда, по-видимому, всемирная история переносит центр тяжести».5

Духовную атмосферу рубежа веков можно сравнить с состоянием между двумя электродами, которые сближают для того, чтобы возникла электрическая дуга... Что означали поездки Верещагина на Восток в плане провидческом? Познание неведомого Востока или тех, с кем придется вступить в войну?

В книге А.К. Лебедева о Верещагине читаем: «В начале 1901 г. художник совершает далекую поездку на Филиппины, а в 1902 г. – на остров Кубу, заинтересовавшись незадолго перед тем разыгравшимися в этих районах событиями испано-американской войны 1898. Как старый боевой конь, устремляющийся на звуки трубы, Верещагин снимается с места, чтобы еще раз наблюдать и правдиво запечатлеть (курсив мой. – А.И.) лик войны, выполняя свой гражданский долг – представить обществу истинную картину военной жизни».6

На первый взгляд, в отношении Верещагина к войне исследователем подмечена какая-то неизменность: еще одна война, одной войной больше, т.е. войны в творчестве Верещагина – как бусы, нанизываемые на один и тот же стержень... Однако далее автор монографии обращает наше внимание на отличие рисунков

Верещагина по сравнению с этюдами о русско-турецкой войне: «В результате путешествия на Филиппины и Кубу художник исполнил значительное число рисунков <...> Этюд теперь выполняет только служебную роль, еще более вспомогательную, чем этюд из русско-турецкой войны, когда он иногда являлся, по существу, небольшой картиной. Но фрагментарные по композиции, написанные широкой уверенной кистью большого мастера, новые этюды очень хороши в колористическом отношении, они замечательно верно передают цвет моря и неба при разной погоде, окраску растительности при разном освещении, схватывают редкостные цветовые сочетания в природе, тончайшие переходы полутонов, свет, воздух, пространство» (курсив мой. – А.И.).7

Вроде бы незначительное, второстепенное (цвет моря, окраска растительности) выдвигается на первый план. Не есть ли это выкристаллизовывающийся противовес войне, противовес красоте жизни – жизни, так ценимой художником? Не идеологическое, но эстетическое противостояние войне как таковой. Ведь отношение художника к войне – это не только прямолинейное ее приятие или отрицание, но и противопоставление красоты мира ужасам войны.

Размышляя о картине Верещагина «Взятие Рузвельтом С.-Жуанских высот» (1902), А.К. Лебедев пишет, что за документально-правдивой и живой трактовкой эпизода сражения зритель не увидит в этой картине больших, глубоких обобщений социального порядка, свойственных почти всем картинам художника <...> Порыв штурмующих, динамика атаки, предельное напряжение сил переданы в картине верно, но характер войны (курсив мой. – А.И.) и ее жертвы, в сущности, остались не выявленными. Верещагин не сумел уяснить империалистического, захватнического характера испано-американской войны и подняться до обличения в ней американских агрессоров».8

Слова А.К. Лебедева приведены не для того, чтобы лишний раз показать идеологическую направленность советского искусствоведения. В суждении А.К. Лебедева, как ни парадоксально покажется это на первый взгляд, выразилось невольное признание поворота Верещагина как военного художника от социально-конкретного в изображении войны к общечеловеческому ее содержанию. Не случайно А.К. Лебедев обращает внимание на достоинства серии полотен, изображающих четыре эпизода из жизни американского военного госпиталя: «В госпитале», «Письмо к матери», «Письмо прервано» и «Письмо осталось неоконченным». Ибо, действительно, в этих картинах вновь предстал «идеал ненависти к завоевательным войнам, протест против истребления здоровых и сильных людей», т.е. общечеловеческий идеал!

В августе 1903 г. Верещагин отправился в Японию. «Чудесная страна, живой, впечатлительный и способный народ», – так отозвался русский художник о Японии и ее населении. Особенно его поразили красота природы, раститель¬ного мира и архитектура этой страны. С этой страной предстояло сразиться России. «Живя в Японии накануне войны, – пишет А.К. Лебедев в своей монографии, – Верещагин явственно ощущал милитаристскую подготовку страны и подготовку общественного мнения против России. Художник не мог понять истинных причин развязываемой японцами войны (курсив мой. – А.И.). Но неизбежность войны была для него вне сомнений, и он был преисполнен глубокой тревоги за родину, за родной народ».9

Что должен был и не мог понять художник Верещагин? Отвечая на этот невольно возникающий вопрос, следует, прежде всего, разграничить социальные, культурные, профессиональные начала в интересе к этой войне. Вот как четко была проведена граница между взглядом военного и историка на только что закончившуюся Русско-турецкую войну в специальной работе: «Для историка интересно столкновение народов двух различных рас и культур. Специально для военного война эта интересна тем, что здесь столкнулись две армии, укомплектованные на основании общей воинской повинности и вооруженные всеми знаниями военной науки и усовершенствованиями современной техники; на этом примере мы имеем случай познакомиться с действиями на суше, как и на море; отдаленность театра военных действий от баз противников придает нашей последней войне, до некоторой степени, колониальный характер...»10

Русско-японская война в историко-культурном плане характерна для России началом размежевания в отношении к ней. Падение Порт-Артура, по мнению Ленина, приближало столь желанную для большевиков социальную революцию. А Л. Толстому за сдачей Порт-Артура, гибелью тысяч солдат и матросов виделось горе их матерей. И в том, и другом случае главное – дальнейшая судьба России.

Известно, что Верещагин был против высокомерного пренебрежения русских к военной силе их будущих противников, убеждал своих собеседников в том, что японцы хорошо подготовлены к войне, и война будет тяжелой. По свидетельству И.Е. Репина, Верещагин при всяком удобном случае предостерегал всех и вся от войны России с Японией: «Японцы давно превосходно подготовлены, и непременно разобьют нас... У нас еще нет и мысли о должной подготовке к этой войне... Разобьют, голову дам на отсечение – разобьют! – восклицал художник».11

Вполне естественно было бы ожидать от Верещагина этюды, наброски на военную тему, запечатлевшие милитаристскую Японию... Однако главными произведениями о Японии стали «Шинтоисский храм в Никко», «Вход в храм в Никко», «Японка», «Нищий». К начатым, но неоконченным картинам японского цикла относятся «Прогулка в лодке. Япония», «На прогулке (Японка на мостике)» – эти картины, по словам А.К. Лебедева, «раскрывают совершенно другой подход художника к созданию произведения живописи <.. .> От былой графичности и сухости живописи, от выписанности деталей не осталось и следа <... > богатая игра рефлексов, мастерство в передаче света и атмосферы придают этюдам замечательную жизненность <...> По поэтичности настроения, мастерству исполнения, свежести живописи, тонкости передачи световоздушнои среды и гармонии красок японские этюды столь превосходны, что даже многие злейшие враги Верещагина, всячески принижавшие его творчество, давали им самую лестную оценку».12 Живопись Верещагина в преддверии первой большой в XX веке войны для России оказалась в русле художественных поисков в искусстве рубежа веков. Российское искусство, напомним, находилось в полутора десятках лет от гибели, вызванной началом следующей, уже мировой войны.

В Русско-японской войне трагически переплелись судьба России и судьба Верещагина – художника и человека. В письме Алексею Николаевичу Куропаткину Верещагин писал, что считает Куропаткина лучшим среди тех, кто способен «разделаться с забывшими меру в своих притязаниях японцами, которых удовлетворить нельзя. Замирясь сегодня, они полезут завтра».13 В своем дневнике А.В. Жиркевич передает впечатление от разговора с Верещагиным накануне поездки в Японию: «...предчувствие смерти живет в нем. Ему кажется, что он не вернется в Россию. А едет... Удивительный человек!»14

Можно предположить, что если бы не трагическая гибель художника, так хорошо знавшего войну, у отечественной баталистики была бы возможность дальнейшего познания войны как иной реальности, более сложного соотношения войны и мира.

Для восприятия творчества Верещагина сейчас нужна более сложная социокультурная оптика, позволяющая увидеть не столько «понимание» им социально-политических причин войны, сколько эмоциональное ее восприятие, мироощущение художника, знавшего войну, бившегося над разгадкой идеи войны. Эта многомерная оптика позволила бы совместить глобальные изменения в мире и индивидуальное их восприятие, объективное и подсознательное в отношении к войне, творческую судьбу художника и историю России... Задача, видимо, состоит в том, чтобы совместить гражданственность мировоззрения Верещагина и лиричность, метафоричность и чувственность художника, его изобразительный дар и редкую художественную наблюдательность... Все это в совокупности позволит представить мироощущение Верещагина рубежа веков в большей рельефности и динамике.

Примечания

1 Из интервью испанского поэта Антонио Порпетта // Литературная газета. 2005. 12-18 октября. №42. С.8.

2 Толстой Л.Н. Поли. собр. соч. (Юбилейное). Т.90. С.47.

3 Соловьев Вл. Смысл любви. Избр. произведения. М., 1991. С.353.

4 Там же. С.513.

5 Там же. С.352.

6 Лебедев А.К. В.В. Верещагин. Жизнь и творчество. М., 1958. С.276.

7 Там же. С.277.

8 Там же. С.278.

9 Там же. С.282.

10 Русско-японская война / Сост. Английский Генштаб. М., 1905. С.VI.

11 Цит. по кн.: Лебедев А.К. В.В. Верещагин. Жизнь и творчество. М., 1958. С.282.

12 Там же. С.285.

13 Верещагин В.В. Избранные письма. М., 1981. С.206.

14 Цит. по кн.: Лебедев А.К. В.В. Верещагин. Жизнь и творчество. М., 1958. С.276.

назад