Шацилло В.К. Япония и японцы глазами русских военнопленных, 1904-1906 гг. // Опыт мировых войн в истории России : сб. ст. – Челябинск, 2007.

Более ста лет прошло после окончания русско-японской войны. Сегодня это событие принадлежит далекому прошлому и представляет интерес разве что только для профессиональных историков. Ныне ни с той, ни с другой стороны не осталось в живых ни одного участника событий в Маньчжурии, ни одного свидетеля Цусимского сражения или сдачи Порт-Артура. Через 60 лет после окончания Второй мировой войны и в результате глобальных геополитических изменений на планете полностью потеряли свое практическое значение и итоги передела мира, произошедшего после подписания Портсмутского договора. Более того, уже давно нет и страны, принимавшей в русско-японской войне основное участие: Российская империя прекратила свое существование в 1917 году, и даже сменивший ее Советский Союз вот уже 16 лет как стерт с политической карты мира. Коренным образом изменилась за сто лет и Япония.

Среди современных россиян и японцев события вековой давности не вызывают особо сильных эмоций и потому, что военные действия в 1904-1905 годах велись на чужих территориях – в Корее и Китае, а это значит, что такой наиболее болезненный фактор, сопровождающий войны подобного масштаба, как массовая гибель гражданского населения, здесь полностью отсутствовал. Поэтому вполне понятно, что 100-летие со дня начала войны между Японской и Российской империями, исполнившееся 27 января 2004 года, не вызвало в научном, политическом и информационном сообществе нашей страны особого резонанса. На телевидении, например, 100-летие начала русско-японской войны отметил лишь «Первый канал», показав в 6.20 утра художественный фильм 1946 года выпуска «Крейсер "Варяг"»; да на РТР был показан в целом неплохой документальный фильм о бое при Чемульпо. Но так и не было сделано ни одной серьезной историко-аналитической передачи, которая бы с современных позиций объясняла россиянам события вековой давности и их смысл. Российские музеи, в том числе и Исторический, тоже не удосужились сделать ни одной выставки, посвященной русско-японской войне.

Тем не менее, хотя бы в одном смысле актуальность тех далеких событий не потеряна и поныне – русско-японская война стала не просто историческим фактом, а важным фактором формирования имиджа Японии в России, сохранявшим свое значение вплоть до середины XX века, а в какой-то мере и до начала нынешнего столетия. Я имею в виду два момента. Во-первых, унизительное поражение в войне с не самым сильным противником на глазах у всего мира нанесло крайне болезненный удар по национальной гордости русского народа. Хорошо известно, что в национальном сознании любого народа память о поражениях, подобных цусимскому, сохраняется значительно дольше, чем память о громких победах, а значит, есть возможность у некоторых кругов сыграть на оскорбленном самолюбии и реваншистских настроениях определенной части общества побежденной страны. Не случайно «японская карта» довольно долго разыгрывалась у нас, а определенный аспект этой «карточной игры» во взаимоотношениях Японии и России нельзя игнорировать и сегодня. Во-вторых, война разбудила интерес русских к Японии, побудила рассматривать ее не просто как страну гейш и хризантем, а как общество, способное добиваться побед над Европой в техническом и военном отношении. А в плане исторической науки русско-японская война во многом стала движущим мотивом для изучения Страны восходящего солнца и рождения российского японоведения.

Начиная со второй половины XVII века Россия стала проявлять стабильный интерес к Японии в связи с осуществлением политики территориальной экспансии на Дальнем Востоке. Но дипломатические отношения между Санкт-Петербургом и Токио были установлены только во второй половине XIX века – чуть более 150 лет тому назад. Затем были японо-китайская война 1894-1895 годов и последующее столкновение интересов России и Японии в Маньчжурии, которые обострили отношения между двумя странами. Работы ряда исследователей показывают, что в то время представителями русской интеллигенции японский народ виделся по-разному: от фантастического, экзотического и прекрасного до хитрого, враждебного и отсталого1.

И все же вплоть до начала русско-японской войны в кругах российской высокообразованной публики образ Японии был идеализирован и тесно связан с интересом к восточной экзотике, с утопическими представлениями русского народа о далекой прекрасной стране. Во многом этим представлениям способствовали популярные в те годы в России роман французского писателя П. Лоти «Мадам Хризантема» (1887) и опера Дж. Пуччини «Мадам Баттерфляй» (1904). При этом прямые контакты между жителями европейской России и Японских островов практически отсутствовали.

Тем не менее, с середины XIX века на российском Дальнем Востоке встречались районы, где японцы и русские проживали как соседи: в Нагасаки у российских офицеров и матросов было свое поселение Инаса, а во Владивостоке имелся целый японский квартал. Со второй половины XIX века и до войны 1904-1905 годов российский флот, базировавшийся во Владивостоке, регулярно зимовал в Нагасаки. На время пребывания там некоторые русские офицеры «покупали» для сожительства японских женщин.

Любопытно, что к началу XX века на российском Дальнем Востоке, особенно во Владивостоке, проживало немало японских женщин легкого поведения. В этом городе был даже специальный квартал «красных фонарей», в котором «трудились» девушки из бедных сельских семей в основном из района Нагасаки. У них даже было специальное имя – караюки-сан («поехавшие за рубеж»)2.

Однако в местах, где японцы и русские сталкивались напрямую, социальные и международные обстоятельства тех лет – огромное экономическое и культурное превосходство России над Японией, низкий социальный статус женщин – не позволяли японцам и русским относиться друг к другу как к равным; они всегда находились в отношениях подчинения одного другому. Отсюда и чувство превосходства русских над японцами, процветавшее накануне 1904 года в самых различных кругах российского общества3.

Из теории расового неравенства между русскими и японцами выводили свои формулы и военные. «Положение, которое создалось теперь на Востоке и которое отличается таким крайним и общим возбуждением, является, прежде всего, результатом... коренного и глубокого антагонизма между европейскими и азиатскими народами»,– писал начальник Тихоокеанской эскадры контр-адмирал Дубасов в 1898 году4.

Подобные мысли сквозили и в русской прессе: «...желтолицые островитяне должны быть поставлены в положение землевладельцев, рыболовов и торговцев, которые будут заниматься своими экономическими делами, а не военными авантюрами», – писал в самом начале войны «Киевлянин»5. Схожую точку зрения на войну выражали и многие другие вполне солидные издания.

Неудивительно, что начавшуюся войну в Зимнем дворце поначалу восприняли как событие, по большому счету не достойное внимания. По свидетельству В.П. Обнинского, «именно в эти же ближайшие к 25 января дни царь поражал всех веселостью и легкомысленным отношением к начавшейся драме». В день начала войны и трагедии у Чемульпо он, например, счел возможным посетить банкет на приеме у принцессы Альтенбергской.6

Характерно, что на пропагандистских лубках времен русско-японской войны японцев изображали некрасивыми карликами, а то и вообще лягушками7. Да и сам государь-император, как хорошо известно, именовал жителей Страны восходящего солнца не иначе, как «макаками». Впрочем, не жаловал жителей японских островов и немецкий кайзер Вильгельм II, употреблявший в их адрес куда более оскорбительные эпитеты.

Тем не менее, «образ врага» стал создаваться в России только после первых поражений. Именно тогда японцы стали представляться официальной пропагандой в виде нехристей и язычников, затем возникла идея обвинить их в нарушении международного права и вероломстве, появились ассоциации между японцами и татаро-монголами, а с середины 1904 года были в ходу лубки под характерными названиями «Как русский матрос разбил японцу нос» и проч. Тогда же стала массовыми тиражами издаваться «Дешевая библиотека», где русскому обывателю доходчивым языком рассказывалось о тяжелом бремени белого человека на Дальнем Востоке и о грозящей всему цивилизованному миру «желтой опасности»8.

С другой стороны, представляется, что для японцев война с Россией имела особое значение, так как придала Японии статус одной из ведущих держав мира. Именно этим различием в государственном статусе тогдашней Японии и России на мировой политической арене, на наш взгляд, можно объяснить разницу между образами врагов в Японии и России: первая еще только стремилась вступить туда, куда вторая уже вошла – то есть в ряды передовых держав, разделяющих плоды западной цивилизации. Японцы хотели продемонстрировать России и всеми миру гуманность их культуры, показать, что они ни в чем не уступают европейцам. Человечное отношение к русским военнопленным дало японцам хорошую возможность в этом плане, и они, надо признать, полностью использовали ее.

На момент подписания Портсмутского мира в японском плену находились 62149 человек, всего на родину вернулись 72408 солдат и офицеров. Разница – свыше 10000 человек – объясняется тем, что часть военнослужащих была репатриирована еще во время войны. Кроме этого 462 воина умерли в лагерях, их прах остался на японской земле. Поэтому фактическая численность репатриированных русских военных составляет всего 71946 человек. Цифра в 32,5 тысячи, названная в газете «Известия», не соответствует действительности9. Лагеря для военнопленных распределялись по 29 населенным пунктам островов японского архипелага.

Таким образом, впервые в истории двусторонних отношений такое большое число российских граждан получило, хотя и поневоле, возможность ознакомиться с Японией, культурой и бытом жителей этой страны.

Первые русские, отправленные в 1904 году в Японию, были не военнопленные, а интернированные, раненые в ходе знаменитого морского боя у корейского Чемульпо (Инчхона) русские моряки с крейсера «Варяг» и канонерской лодки «Кореец». Их спас французский военный корабль «Паскаль». Затем моряки были переправлены в Шанхай, а позже переданы Красному Кресту Японии. 24 тяжелораненых поместили в госпиталь Красного креста в Инчхоне, где два из них умерли. Остальные же российские моряки были пересланы в Японию для лечения. Через военный порт Сасэбо моряков перевезли еще дальше в Мацуяма на острове Сикоку. После выздоровления независимо от хода войны всем им было разрешено вернуться домой в Россию.

Человека, знакомого с ситуацией, в которой оказались многочисленные жертвы войн и вооруженных конфликтов 30–40-х годов прошлого века, поражает редкое благородство, которое проявили японцы по отношению к попавшим в плен русским военнослужащим: офицерам и генералам было разрешено немедленно по железной дороге отправиться домой в том случае, если они письменно пообещают больше не участвовать в боевых действиях. Такой возможностью воспользовались 440 человек. Именно в подобном спецпоезде со всем имуществом уехал в Россию и пресловутый Стессель. Нижние чины и офицеры, из патриотических побуждений не пожелавшие подписать обещание больше не участвовать в войне, коих было большинство, были отправлены в японские лагеря для военнопленных. На работах их не использовали, хорошо кормили, а офицерам разрешали свободно гулять, посещать театры и заведения с гейшами. Им даже не возбранялось за свои деньги выписывать семьи из России. Более того, старостам бараков для русских военнопленных – «батькам» – японцы при отправлении на родину выдавали серебряные медали. Никто не считал зазорным их носить, и даже существует в архиве официальная переписка на тему, допустимо ли носить эту японскую медаль на колодке вместе с русскими медалями. Вопрос, правда, так и не был решен.

В материалах Центрального справочного бюро России по военнопленным отмечалось, что «не наблюдалось грубостей со стороны японцев во время приема», что японские жители, частью из любопытства, частью из доброты, относились к русским солдатам дружественно, даже иногда как иностранным гостям приносили провизию. Японские власти предоставляли пленным свободу, чтобы удовлетворять повседневные потребности, дали даже указание японским школьникам не относиться враждебно к русским военнопленным и оказывать им теплый прием10. В русских материалах сообщалось, что начальник лагеря в Мацуяма полковник Коно широко открыл двери лагерей посетителям со всех концов страны. Он принимал и Общество дружбы, организованное знатными людьми города, и Общество духовного утешения, основанное епископом Николаем Японским. Позднее везде, где были лагеря для российских пленных, стали устраиваться дружественные встречи русских и японцев.

Любопытные сведения о порядках, царивших в лагере для военнопленных в Кумамото, сообщает участник Цусимского сражения, советский писатель, автор повести «Цусима» унтер-офицер А. С. Новиков-Прибой. В этом лагере неким политэмигрантом, бывшим народником Русселем, прибывшим с Гавайских островов, издавался революционный журнал «Япония и Россия», им же распространялась нелегальная литература, активно велась соответствующая пропаганда11. Новиков-Прибой стал сотрудничать с журналом. Когда возмущенные агитацией (все же не 1917 год!) пленные лагеря попытались приструнить агитаторов, те обратились за помощью к японской полиции, которая и обеспечивала с тех пор безопасность Новикова и его товарищей. Причем проживать они стали в госпитале, и совершенно свободно, без какой-либо охраны. Как пишет автор «Цусимы», он «не встречал опечаленных и угрюмых лиц ни у мужчин, ни у женщин. Казалось, что они всегда жизнерадостны, словно всем им живется отлично и все они довольны государственным строем, и самим собою, и своим социальным положением». Жизнь среди японцев настолько понравилась унтер-офицеру, что он решил жениться на некоей Иосие, сестре переводчика, в доме которого он был частым гостем12. Лишь только жгучее желание военнопленного участвовать в свержении самодержавия в России расстроило свадьбу и вынудило его покинуть гостеприимную Японию.

Более чем гуманное отношение к русским военнопленным в Японии подтверждается и другими свидетельствами. «Пленные офицеры имели каждый по отдельной комнате, пользовались садом, в их распоряжении был бильярд и теннис, наконец, они получали жалованье от русского правительства в размере 50 рублей в месяц и, казалось, ни в чем не нуждались»,– вспоминает бывший пленный А. Толстопятов. Он же возмущался в своих воспоминаниях тем фактом, что, когда он вместе со своими товарищами после неудавшегося побега был заключен по приговору суда в тюрьму, тюремная охрана вынуждала его убирать за собой камеру, как это делали провинившиеся японские офицеры. По этому поводу Толстопятов даже написал жалобу французскому консулу13.

Другой офицер – капитан 1-го ранга Г. Селецкий – рассказывает читателям о том, что «на первый день Пасхи к нам приехало много японцев в полной парадной форме, чтобы поздравить нас с праздником, а также привезли мне телеграмму и ящик папирос от французского посланника в Токио». А когда в его просторную комнату в связи с большим наплывом пленных после сдачи Порт-Артура японское начальство собралось подселить еще двух русских офицеров, то капитан заявил протест и пригрозил побегом14. Со стороны японских медсестер, по словам Селецкого, можно было найти только «заботу и идеальный уход», все свои «обязанности они несли не только без ропота, но и даже с видимым удовольствием». Кстати, три раза в неделю офицеры могли без конвоя разъезжать по всей стране; во время таких путешествий их поразили не только «феерические виды», но и то, что у «макак», оказывается, существует совершенная система орошения полей, везде есть электричество, в каждом деревенском хозяйстве созданы опытные поля (агрошколы), а учителя вместе со своими учениками часто выезжают на лоно природы для игр на свежем воздухе и изучения флоры и фауны. Сами же жители островов, по мнению пленных русских офицеров, отличаются редким трудолюбием. Когда же пришла пора возвращаться на родину, по случаю отъезда русских было устроено благотворительное гулянье местных жителей и японцы «при каждом удобном случае высказывали нам симпатию»15.

Возникает вопрос, с чем связано было такое гуманное отношение к поверженному врагу? Ведь, казалось бы, не так давно – в 1894 году – японцы, например, хладнокровно расправились с гарнизоном Порт-Артура и не комплексовали по этому поводу. Но тогда они воевали с китайцами, до которых в мире мало кому было дело. А в 1905 году японцы, во многом неожиданно и для самих себя, сумели разгромить армию одной из самых мощных великих «белых держав» и ощущали себя в центре внимания всего мира. Это налагало ответственность; отсюда, думается и стремление вести себя подобающе, следовать всем правилам, установленным тогда «цивилизованными странами», соблюдать Гаагскую конвенцию. Возможно, важную роль играло здесь и присутствие в японских войсках пронырливых европейских и американских журналистов, которые фиксировали все перипетии войны и зорко следили за соблюдением норм гуманности.

Впрочем, в России к японским пленным тех лет относились тоже по-джентльменски, за что японцы также поблагодарили российское правительство. Несколько отвлекаясь от темы, хочется напомнить, что на декабрь 1906 года 1776 японских военнопленных, среди которых была одна женщина, содержались в селе Медведь под Новгородом и еще 197 человек – под городом Харбином в Маньчжурии. Общая численность военнопленных японцев составила 1973 солдата и офицера. В эти лагеря тоже допускались репортеры, они брали интервью у японцев. Хотя с цензурой, но допускалась переписка пленных с родными. Русские власти выдавали японским пленным и немалые денежные пособия: генералам 125 рублей, старшим офицерам – 75, а младшим – 60 рублей в месяц. После заключения мирного договора между обеими странами первая группа пленных из европейской части России была направлена поездом в немецкий Гамбург, из которого отплыла в японский порт Кобэ. Вторая группа, размещенная под Харбином, доехала до маньчжурского города Чанчуня, где была передана уполномоченному японской армии. Не всем из японских военнопленных суждено было вернуться домой: некоторые из них заболели по дороге и умерли или в России, или в Берлине, или на борту корабля.

Некоторые из этих японцев оставили мемуары о времени, проведенном в русском плену, и, по словам историков, большинство их воспоминаний не очень резко отличается от тех. которые написаны русским пером – на их страницах везде можно встретить похвальные слова, выражения чувства благодарности врачам и сестрам милосердия, простому русскому народу16. Не случайно среди историков распространено мнение, что русско-японская война была последней «джентльменской войной» XX века.

Как бы то ни было, но русско-японская война вызвала взрыв интереса в России к Стране восходящего солнца. До этого Япония в восприятии русских все еще оставалась где-то за рамками цивилизации, воспринималась как край мира – и не только географический. Это была Япония. Пьера Лоти – с хризантемами, «мусмэ», чайными домиками, Япония без армии и флота, без адмиралов Того и Уриу, без генералов Ноги и Ояма. Поэтому тот крайне болезненный удар, который нанесла она России, внезапно вызвал в Петербурге и Москве не только шок, но и живейший интерес к победителю. Замечательно передал картину «японского сумасшествия», которое царило в те годы в России, А. Белый в своем романе «Петербург», описав «японский» салон Веры Лихутиной. Образно говоря, мода на Японию, проникнув сначала в светские салоны, шагнула из них на Невский проспект и на Тверскую, в мастерские художников, на дачи писателей и, наконец, в кабинеты ученых17. Под влиянием событий 1904-1905 годов на острова хлынул поток ученых, впоследствии ставших корифеями российского японоведения. С. Елисеев, Н. Конрад, Н. Невский и многие другие воочию познакомились с этой страной.

Любопытно, что из поражений на сопках Маньчжурии в России сделали вывод о провале нашей разведки в Японии и стали лихорадочно готовить квалифицированных переводчиков, изучать дальневосточный театр военных действий и устранять многие другие пробелы в подготовке к ведению боевых действий с Японией. Интерес к Японии с этой стороны, также возникший в результате событий 1904-1905 годов, иногда приобретал странные формы и имел весьма неожиданные последствия.

Например, в 1907 году по проекту гвардии капитана И. Свирчевского в Японию, в русскую православную миссию, было направлено несколько подростков-сирот. Официально – для обучения в семинарии, а на самом деле – для изучения японского языка и подготовки из них профессиональных шпионов. Один из упомянутых сирот, Василий Ощепков, стал первым европейцем, окончившим академию дзюдо Кодокан и получившим второй дан. Кстати, впоследствии В. Ощепков действительно некоторое время был резидентом советской военной разведки в Токио, а вернувшись в СССР, разработал известную ныне во всем мире борьбу самбо.

Можно смело утверждать, что после 1905 года отношения России и Японии значительно улучшились на межгосударственном уровне, в том числе благодаря и гуманному отношению с обеих сторон к военнопленным противника. Померявшиеся силами страны выяснили, что являются достойными противниками, решили все спорные вопросы и на том успокоились. Политики и бизнесмены начали искать поводы для сотрудничества, и инициатива в этом поиске во многом принадлежала Японии. Четыре соглашения между Мотоно и Сазоновым, в которых декларировались возникшие после войны дружеские отношения между нашими странами, стали доказательством заинтересованности японских деловых кругов в России и явились основой для весьма плодотворного сотрудничества вплоть до октябрьского переворота и Гражданской войны в России.

Рассказ о положении русских военнопленных в Японии и ^японских в России в 1904-1906 годах не может не навести на грустные размышления о том, чем был вызван феномен необычайного взрыва жестокости в мире в 20–40-х годах прошлого века. Ведь если лагеря для пленных в годы Первой мировой войны хотя и не отличались комфортом, но все же там соблюдались правила гуманности, а Красный Крест контролировал их по обе стороны фронта, то еще через десятилетие в мире началась буквально вакханалия зверства. Что же случилось с японцами, русскими, немцами и другими народами за эти несколько лет, что они с такой страстью начали уничтожать себе подобных? Но это сюжет для другого исследования.

Примечания

1 Молодяков В.Э. Образ Японии в Европе и России второй половины XIX – начала XX века. М., 1996. С.5.

2 Игауэ Нахо. Взаимные образы русских и японцев (по фольклорным материалам). С.9.

3 Подробнее см.: Ларюель М. «Желтая опасность» в работах русских националистов // Русско-японская война. Взгляд через столетие. М, 2004.

4 Шацилло В.К., Шацилло Л.А. Русско-японская война 1904-1905 гг. М., 2004. С.203.

5 Киевлянин. 1904. 24 марта.

6 Жукова Л.В. Начало войны с Японией и реакция русского общества (январь 1904 – март 1904). М., 1996. С.7, 8.

7 Игауэ Нахо. Взаимные образы... С.3.

8 Жукова Л.В. Начало войны... С.18, 27.

9 Известия. 2005. 19 марта.

10 Такэси Сакон. Военнопленные в период русско-японской войны 1904-1905 гг. Владивосток, 2001. С.2.

11 Новиков-Прибой А.С. Соч. Т.3. М., 1950. С.8.

12 Новиков-Прибой А.С. Соч. Т.4. М., 1950. С.445.

13 Толстопятов А. В плену у японцев. СПб., 1908. С.21, 99.

14 Селецкий Г. 646 дней в плену у японцев. СПб., 1910. С.66, 160.

15 Там же. С.133, 200, 206, 210, 249.

16 Такэси Сакон. Военнопленные... С.3.

17 Куланов А. Русско-японская война как фактор формирования имиджа Японии в России // Япон. журн. 2004. 24 февр.

назад