Художественная жизнь

Альт Н. Таланты и поклонники / Н. Альт // Правда Севера. – 1934. – 1 марта.

---

Таланты и поклонники

I. Бетховен нашел аудиторию

Оркестр гремит. С солнечных высот ля-мажора звуки стремительно низвергаются вниз, затем снова поднимаются как знамя, зовущее к победе. В этих звуках – революционное воззвание, песня, воспевающая столкновение страстей, труба, зовущая на баррикады.
Бетховен! Творец 9-й симфонии, покоряющей стоим величием, создатель «Аппассионаты», которой восхищался Ленин, воинственный диалектик музыкального искусства, сумевший звуками передать классовые противоречия, зовущий в бои за новое человечество.
Бетховен! О произведениях которого Владимир Ильич говорил: «Ничего не знаю лучше «Аппассионаты», готов слушать ее каждый день, изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, детской, думаю, вот какие чудеса могут делать люди», которого Анатолий Васильевич Луначарский называл героем и вождем.
– Нам хотелось бы видеть сейчас, – говорил Луначарский, – среди нас Гете, Софокла, но сердце никого из них не жаждет так, как Бетховена. Никогда, я думаю, он не был так нов, так необходим, никогда призывы Бетховена не могли раздаться с такой силой, как теперь. Проповедь его начнет реять над головами миллионных масс, находить отклик в рабоче-крестьянских сердцах. Эта проповедь реет уже с трибуны рабочего клуба. Больше того: проповедниками ее являются представители миллионных масс.
На 23 маймаксанском лесозаводе, может быть, кто-либо помнит рабочего Матвеева? Был такой чересчур бойкий парень, песенник и гармонист, бродивший в полосатой майке со взбитой на затылок кепкой. Этот Матвеев сейчас управляет великолепным оркестром, в котором флейту ведет сын рабочего, гобой – колхозник, кларнет – рабочий, фагот – бывший беспризорник, волторну – колхозник. Матвеев управляет оркестром Северного краевого музыкального техникума. Он кончил техникум и оставлен работать преподавателем по классу духовых инструментов. Техникум воспитывает десятки артистов, музыкантов из бывших рабочих, колхозников, беспризорных. Он знакомит массы с богатым музыкальным наследием прошлого.
Северный Вологодский краевой техникум, пятнадцатилетие которого будет праздноваться в апреле, делает огромное дело. Он насаждает в крае музыкальную культуру, являясь единственным центром подготовки музыкальных кадров. А край жаждет культурных музыкантов, способных пробуждать в массах любовь к музыке, умеющих выявлять в массах ТАЛАНТЫ воспитывать и руководить ими, могущих доставить радость людям, любящим музыку, поклонникам ее, в ее звуках получающим и отдых, и зарядку для борьбы за социалистическое строительство.
Возникший в 1919 году как «Народная музыкальная школа», музыкальный техникум растет и расширяет объем своей работы.
Рост техникума сопряжен с огромными трудностями. В первые годы революции, когда вместо тромбона и контрабаса гудели пушки и вместо барабана выбивал дробь пулемет, трудно приходилось музыкальному техникуму. Люди не забыли песню! Они шли с ней и в бой на белогвардейцев, и в наступление на разруху. Легкие музыкантов выдували «Интернационал» и марши на площадях во время демонстраций и парадов. Но людям было не до забот о музыкальном техникуме. Они сердились, как этот маленький человек, застенчивый, но настойчивый, робкий, но всюду проникающий, не понимает, что время не до музыки. А маленький человек, Илья Григорьевич ГИНЕЦИНСКИЙ, организатор техникума и бессменно руководящий учебной частью, сколачивал техникум, не обижаясь на нечуткость товарищей, прекрасно понимая, что придет день, когда бойцы будут возвращаться с фронта, когда их нужно будет встретить песней и гимном.
Интуитивно он почувствовал, что завоевавший свободу пролетариат, а вместе с ним и крестьянство потянется к культуре и предъявит спрос на серьезную музыку.
Илья Григорьевич не ошибся. Вместе со своими ближайшими помощниками Лидией Владимировной СОКАЛЬСКОЙ, Николаем Алексеевичам ГАЛКИНЫМ он собирает силы.
Музыкальный техникум несколько раз лишался дотаций, техникум оставался без копейки. Преподаватели по три – четыре месяца совершенно не получали зарплаты, но они исправно вели занятия. Соблазнительные приглашения в центр не могли сманить Илью Григорьевича. Были тяжелые моменты, когда личное начинало довлеть над общественным, когда домашние готовы были упаковывать чемоданы.
Но вот приходит к учителю ученик – рабочий ВРЗ или колхозник. Он жалуется, что для огрубевших рук очень мала игрушка – этот смычок, она почти не чувствуется в руке.
Илья Григорьевич берет скрипку, вторую подает ученику, Лидия Владимировна садится за рояль. И забывается дальняя дорога, развязываются чемоданы. В сознании учителя растет радость за успехи, которых достигают ученики.
А успехи эти велики. Питомцы техникума руководят кружками в клубах, многие из них поднимаются к вершинам музыкальной науки, учатся и закончили консерватории. Духовым оркестром в Архангельске руководит Еремеев, окончивший техникум, преподает музыку и пение в Вологодском педтехникуме – Константинова, тоже получившая знания в техникуме. Вологда, Грязовец, Онега, Тотьма, Коми-область насыщены питомцами техникума.
Сейчас в музыкальном техникуме растут большие художники, талантливые люда.
Федор Андреевич БАРАЕВ, рабочий-инструментальщик паровозо-ремонтного завода, – великолепный лирический баритон. Для Бараева песня – отдых. Он не бросает производства, он не мечтает об артистической карьере. Но, упорно работая над собой, он становится, сам того не сознавая, серьезным певцом и актером.
Бараев прекрасно понимает, что только Октябрьская революция приблизила его к музыке. Он помнит своего отца, пьяницу и страстного песенника. Летними вечерами отец выходил на улицу, становился около своей избушки, прислонясь к косяку, касаясь головой оката крыши, и начинал песню. Собирались соседи, рабочие железнодорожных мастерских, коровинских мельниц, собиралась рабочие округи. Завалинка у дома, – вот эстрада отца Бараева. У сына – другая эстрада:     театр,  лучший в крае железнодорожный клуб – «КОР», заводской клуб. А слушатель тот же – рабочий-железнодорожник. Бараева знает рабочая аудитория, его встречают аплодисментами.
Другая яркая фигура – лирический тенор Михаил ВАСИЛЬЕВ, комсомолец, сапожник. Богатые голосовые данные, упорное желание учиться, говорят о том, что Васильева ждет большое будущее. У Васильева голос большой силы и очарования.
Васильев тоже пришел к музыке через революцию. Его отец любил песни, но так и просидел всю жизнь у сапожного верстака, а сын мечтает о консерватории. И он будет там.
Выделяется сопрано. ГОЛУБЕВА – дочь рабочего, для которой отрывается широкий путь в консерваторию, подают большие надежды обладающая великолепным меццо-сопрано Наталья Матвеевна НОСОВА, талантливая пианистка ЛЮБИМОВА, дочь сельской учительницы.
Трудно перечесть способных и талантливых учеников техникума, в большинстве своем, выходцев из рабочих и колхозных семей. В социальном составе техникума и музыкальной школы происходят с каждым годом изменения. В рабочей и колхозной среде появляется все большая тяга к серьезной музыке, к овладению высотами этого искусства. В 1932 году в техникуме обучалось 62 студента, в 13 роду – 79 и нынче – 94. В 1992 году в составе учащихся было 24 студента, происходящих из рабочих семей, и 5 колхозников. Сейчас в техникуме – 55 рабочих и детей рабочих, и колхозников, 8 бывших беспризорных – воспитанников детдомов.
Тяга к музыкальной культуре растет, нынче предполагали принять 50 учащихся, но на испытания явилось 55 желающих получить музыкальное образование. Все они настойчиво требовали оставить их в стенах техникума. Пришлось согласиться с этим требованием. Нынче осенью наплыв будет еще больше, краевая олимпиада самодеятельных искусств, смотры молодых дарований, оживление кружковой работы, – все это вызовет еще большее влечение к музыке. Краевая партийная конференция учла что, в решении конференции по докладу тов. Конторина говорится: «Предрешить организацию в 1934 году краевого передвижного и музыкального театров для обслуживания рабочих и поручить крайкому рассмотреть вопрос об организации в Архангельске музыкального техникума».
Решение обязывает партийные, советские и общественные организации уделять больше взимания и первому, пока единственному техникуму в Вологде. В последнее время помощь техникуму усилилась. Среди преподавателей техникума не было ни одного коммуниста, сейчас крайком партии командировал в качестве зав. техникумом коммуниста, преподавателя тов. ГРИВЦЕВА. Большая поддержка для техникума, где до сих пор общественные дисциплины были в загоне! Техникум получил отдельное здание. Но часть его занимает школа ФЗУ швейников. Сосед мешает работе музыкального техникума и школы. Кроме того, здание требует ремонта.
Пятнадцатилетняя большая работа техникума дает ему право рассчитывать на помощь и внимание общественных организаций.
Техникум не только готовит кадры, – он ведет большую работу вне своих стен. Бригады техникума работали на лесозаготовках, выступали в лесных бараках, в красных уголках лесорубов, студенты техникума и преподаватели выезжают в колхозы, особенно часто на предприятия. Они провели несколько массовок за пролетарскую песню, в этих массовках участвовали тысячи рабочих Вологды. Надо, чтобы и краевой центр поближе познакомился с техникумом. Нужно организовать выезд бригады техникума с отчетным концертом в Архангельск.

II. Слесарь и сапожник

В 17 веке при Венском дворе подвивались два музыканта – Вольфганг Моцарт и Антонио Сальери. Придворный композитор Моцарт умер почти нищим, но имя и труды остались бессмертными вкладами в сокровищницу человеческого гения. Сальери, придворный капельмейстер, уже забыт.
Смерть Моцарта окружена легендой, о ней написано много книг. Легенда гласит:
– Сначала Моцарт и Сальери были друзьями и истинно по-дружески делили горечь и радость жизни, обсуждали творческие замыслы, радовались удаче друг друга и находили поддержку в неудачах. Моцарт был беззаботен, он мало работал над собой, но был талантлив. Глубина идей и изумительная сила его мастерства покоряли людей. Печать гениальности лежала на творениях Моцарта. Сальери упорно работал над собой.
Он был труженик, но отпечаток посредственности лежал на его произведениях.
И Сальери, терзаемый завистью к своему беспечному гениальному другу, возмущенный несправедливостью судьбы, отравил Моцарта.
И вот – квартира рабочего, слесаря-инструментальщика Вологодского паровозоремонтного завода Федора Андреевича Бараева. Зимний морозный вечер ясен, и сумерки, стеной встающие за окном, сини и прозрачны как молодой лед. Федор Андреевич один. Он только что пришел с работы. Дети бегают где-то на улице, жена еще не вернулась со службы. Умывшись, и сменив намасленную «спецовку» на удобную домашнюю одежду, он садится за стол и берет с этажерки книгу. На очереди – глава 12 – «Музыка и революция». Огромная, волчьей масти немецкая овчарка подходит к хозяину, трется о колени и с урчанием ложится к его ногам. Тихо.
Большая кровать и две аккуратных детских кроватки занимают одну половину комнаты. А в другой половине, у окна, в левом углу, стоит тяжелый стол и на нем пудовые слесарные тиски. На этих тисках изготовляется и ремонтируется главным образом «ширпотреб» домашнего обихода: столовый нож с замысловатой ручкой (не даром хозяин слесарь-инструментальщик), горелка к примусу, коньки дочери.
Против стола с тисками, в правом углу, поблескивая матовым лаком зеркально-гладких боков и жирным золотом фабричной марки, стоит пианино. Как оно попало сюда? Может быть, в двадцатом году выменено за пуд картошки? Может быть оно от хозяина дома, торговца? Стоит для украшения вместо комода? Но крышка пианино открыта и на пюпитре – ноты, партитура оперы «Евгений Онегин».
Совсем стемнело, нельзя читать, – Бараев встает и идет к штепселю. Он расправляет широкие плечи, вбирает в себя воздух, и грустные слова прощальной арии Ленского раздаются в темной комнате.
В дверь стучат, и, не дожидаясь ответного «войдите», входит оживленный, улыбающийся Миша Васильев, товарищ Бараева по техникуму.
– Здорово. Ну и морозище! Был утром в техникуме? Я, кажется, хрипну, –  говорит Васильев, торопливо раздеваясь. Бараев – высокий, широкоплечий с осанкой и лицом трагика. Васильев – маленький и худенький. У него голубые веселые и ласковые глаза и вечно улыбающиеся, совсем детские губы.
На днях в техникуме произошел забавный инцидент, героем которого был Миша Васильев, урок истории музыки. Преподавательница Сокальская рассказывала о мейстерзингерах, цеховых актерах, певцах и музыкантах, которые в 16 веке заложили основы подлинно-народного демократического искусства.
– Наиболее талантливым и популярным среди мейстерзингеров был Ганс Сакс, – говорила преподавательница. – Он сочинял драмы и песни, ставил их, пел сам, переходя из одного города в другой. Он стал другом народа, его любимцем и даже учителем. Он, Ганс Сакс, этот гениальный самородок, происходил из простонародья и был сначала подмастерьем, а потом мастером цеха сапожников. Он был...
Но последние слова преподавательницы заглушил внезапно поднявшийся в классе шум. Все повернулись к Васильеву, – кто смеялся, кто что-то кричал, а некоторые, более экспансивные, просто захлопали в ладоши.
– Браво! Васильев, ты сродни Гансу Саксу. Миша, ты будешь нашим Гансом Саксом... Алло, новый мейстерзингер же цеха сапожников «Северный кустарь!»
Васильев улыбался, чуть-чуть покраснев.
Да, Миша Васильев, – слушатель 2 курса оперного отделения – сапожник по профессии и сын сапожника. Сразу после школы первой ступени отец определил его в учебу к частному мастеру. Хотелось учиться, но семья была велика, а работников мало. В два с половиной года Миша прошел традиционную, но значительно облегченную революцией и кодексом законов о труде школу ученичества у хозяйчика. Миша не испытал ни прелестей шпандыря и колодки, ни беганья за вином, ни разнообразной хозяйской работы, сокрушавшей в свое время Ваньку Жукова. Получив квалификацию мастера, он поступил в мастерские «Северный кустарь» и там, в 1928 году вступил в комсомол, С комсомольскими штурмовыми бригадами он побывал на сплаве и лесозаготовках, ликвидировал заломы и рубил лес. В 1931 году по поручению горкома комсомола, он организовал в Вологде сапожную мастерскую, где работала исключительно молодежь, и был инструктором в мой мастерской.
С детства страстью Миши было пение. Он пел на работе, пел дома, мурлыкал, идя по улице. Естественно, что в организовавшуюся агитбригаду он вступил одним из первых. Ни одна вылазка, ни одна живгазета не проходила без его участия. Он пел в агитбригаде, сильным и чистым голосом, вызывая общее и неизменное восхищение аудитории – лесорубов, паровозников, слесарей. Кто знает, долго ли бы продолжалось так. Учеба в любительском кружке поверхностна, руководители – «сами с усами» (а чаще без усов, т.е. вовсе без руководителей). Конечно, в конце концов Мишу бы заметили и выдвинули на учебу. Но дело ускорил случай.
На вечере, в клубе Миша познакомился с девушкой. Девушку звали Нина. Они болтали, шутили и смеялись, а после танцев Миша пошел провожать Нину. Они шли по пустым и темным вологодским улицам и говорили – о музыке, о пении и театре, восхищались виденными и слышанными образцами, и намеками высказывали робкие, затаенные мечты. Так началась любовь.
Нина училась в музтехникуме, уже кончала его по классу фортепиано. С первых же дней знакомства она начала уговаривать Михаила учиться. Ей нравился его голос, она предсказывала любимому человеку блестящую будущность. Преподаватели техникума, с которыми Михаил познакомился, тоже в один голос говорили: «Вам нужно учиться. У вас прекрасные голосовые данные»...
Осенью 1932 года Михаил Васильев подал заявление в музтехникум и был принят на оперное отделение...
Так началась учеба.
Учился Михаил напористо. Приходилось овладевать не только музыкальной, но и самой элементарной грамотой. Тридцать два учебных предмета закружили его, подхватили и понесли. Голос креп, крепло дыхание, и вечерами, сверху доносилось в нижнем этаже и вылетало на улицу высочайшее «си», поднятое звонким, лирическим тенором. Это все знали, шел урок Васильева с преподавательницей Орловой.
Как-то раз на занятии Михаил получил задание – разучить арию Каварадосси из оперы «Тоска» – Пуччини. Что делать? Ноты есть, слова есть, даже ударения поставлены. Но как звучит этот чужой язык, прославленный язык прославленных певцов: Баттистини, Карузо, Патти...
Михаил задумался и нашел выход!
О результатах – слово предоставим преподавательнице.
– Приходит Васильев, рапортует – разучил «Каварадосси». Пойте, говорю ему. А сама жду необычайного коверканья, смеси вологодского с итальянским. Ведь и хорошие певцы, не знающие итальянского, коверкают его так, что смеяться хочется... И вот он начинает петь.  Что за чудо? Настоящие итальянские слова, итальянский акцент, мягкость и мелодичность, совершенно не свойственная русскому языку, тем более языку северян. Я поражена. «Слушайте. Васильев, где это вы и как усвоили итальянский акцент? Ведь вы поете прямо как итальянец». Он улыбается по обыкновению и говорит:
– А знаете, я по радио ловил и слушал. Ходил к знакомым, у которых есть пластинки с этой песней, поет сам Карузо. Я заводил раз, два, пять, десять, – сидел и слушал, сидел и слушал... И, наконец уловил, в чем тут соль...
– Вот вам стиль его работы, – говорит преподавательница. – О, он с его способностями их упорством многого добьется.
Не сомневаемся, ведь сапожник Васильев – сын века, сын победоносной эпохи и победоносного класса. Перед ним раскрыты двери консерваторий и студий. Иди и учись.
А пока, он сидит в уютной комнате Бараева и слушает, изредка перебивая, рассказ приятеля. Так они сидят долго и разговаривают вполголоса о техникуме, о семейных делах, о своем профессиональном – голосе, дыхании, тембре... Обсуждают постановки заезжей оперы, критикуют исполнителей и спорят о трактовке ролей Альмавивы и Фигаро...
– Да, кстати о Фигаро, – спохватывается Васильев. – У меня есть еще полчасика свободных. Споем? Бараев качает головой и садится, перелистав ноты, к пианино. Большие, с вздувшимися венами и стальными сухожилиями, руки слесаря стремительно пробегают по клавишам, и сапожник, отставив ногу и закинув голову, берет первую ноту…

* * *

Рассказ о двух товарищам – певцах, вологодских рабочих мы начали с легенды о Моцарте и Сальери. Мы не беремся судить, – кто талантливее, – Васильев или Бараев. Это покажет будущее. Но, ясно уже сейчас, что «проклятая проблема» никогда не станет перед ними. Они выросли не в затхлой и жестокой средневековой конкуренции и боязни – «а вдруг он...». Завод и мастерская воспитали в них высокое чувство товарищества и приучили к радости и дисциплине коллективного труда. Они частицы миллионов, строят новую жизнь для миллионов и свое место в строю видят ясно и четко. Ты слесарь – так делай свое дело хорошо и быстро. Если товарищ делает лучше, – поучись у него. Попроси, он тебе поможет. Это – закон соревнования социалистического. Если ты певец – учись, упорно работай над собой. Тяжело – попроси более умелого товарища, он тебе поможет. И не беда, если все также он будет петь лучше. Ведь все песни мы отдаем тебе, грана и класс, и в общем хоре, этих песен – и твоя песня будет нужной и полезной, будет радовать и звать....

III. Младший сын Павла Коричева

Изредка Павел бросал в сторону сына быстрые и тревожные взгляды. Витька оставался недвижим. Казалось, что он спит, уткнув свою белокурую голову в распластанные на краю стола руки. Но Павел знал, что создание сына не сковано сейчас беспорядочными сновидениями, что в душе у него кипит большая обида, которую быть может он будет помнить всю жизнь.
Еще полчаса тому назад бушевавшие в душе Павла волны гнева и раздражения уступили место обыкновенной человеческой жалости. Сейчас Павел питал к этому упрямому мальчишке, застывшему у стола в позе уснувшего или убитого горем человека, только одну жалость.
...Топор был уже давно отточен, а Павел, погруженный в свои думы о сыне и о многом другом, что было разбужено случившимся, продолжал ритмично, в такт думам шлифовать бруском блестящее лезвие. В понятие Павла никак не могло вложиться это упрямое, несколько раз повторенное заявление сына:
– Хочу учиться только на музыканта... И буду учиться только на музыканта... На музыканта!
Глаза Павла еще раз встретились с глазами сына, и по их выражению Павел понял, что все уговоры и угрозы напрасны и не сломят решения сына – видно характер у мальчишки был крутой и твердый не по летам.
Мысли Павла никогда еще не были такими опутанными и такими горячими. Теперь уже Павел начинал испытывать жалость не к сыну, а к самому себе.
О сыне он уже решил, – пусть поступает как знает и мешать ему Павел не будет. Пусть пропадает, если сам того хочет, а ему, Павлу, может быть на все это наплевать, ему ведь и жизни-то осталось – укороченный и недолгий кусочек.
Жалел себя Павел и от жалостливых дум не замечал, что портит бруском уже давно отточенное лезвие топора, срывает камнем стальное режущее жало инструмента. Не повезло ему с сыновьями. Крепкими, веселыми, сметливыми росли. Первыми из всех ребят колхоза пошли на большое и долгое настоящее учение.
А что из этого вышло? Старший кончил медицинский техникум. Радовался тогда Павел несказанно и вместе с ним радовался весь колхоз «Буденновец», вырастивший своего первого лекпома. Горячий парень был, работящий и в первый же год после техникума сгорел на работе – уехал куда-то на лесозаготовки ликвидировать вспыхнувшую было эпидемию, не уберегся и помер. Второй из сыновей кончает рабфак, а потом на долгие пять лет уйдет на учебу в ветеринарный институт. Хорошая и нужная специальность ветеринара, только бы дождаться Павлу того дня, когда на скотный двор «Буденновца» придет серьезный и важный доктор – его сын.
А меньшой, Витька? – Павел не мог понять в кого уродился этот паршивец, возмечтавший о такой никчемной квалификации. Девять лет проучился в школе, образовался, ему бы в правление колхоза садиться за работу, а он вдруг вбил себе в голову думу о талом несерьезном и пустом деле.
Хочет быть музыкантом!
Павел хорошо представлял себе, что значит быть музыкантом. В его памяти воскресли образы жидких, щуплых людишек с красными и пугливыми глазами, с черными бантиками на тонких шеях, извергающими откуда-нибудь из угла прокуренного трактира непонятные, скребущие по сердцу, жалостные звуки. Таких музыкантов Павел часто встречал в городских трактирах в годы своих странствований за заработком. Тогда он смотрел на них только как на выгодных и нужных помощников для трактирщиков – разжалобят своим пиликаньем человека, смотришь – он уже потянулся за лишним графинчиком, смотришь по суду начинает грохать об пол и рвать на себе одежду от буйной жалости к свой личности. Посуды набьет на три гривны, а трактирщик требует рубль.
И платили, смирившись перед угрозой отсидки в участке.
В сознание Павла начинало вползать сомнение. Он не верил, чтобы советской власти нужны были такие люди. Он знал многих парней из своего и соседних колхозов, выученных советской властью. Это были агрономы, учителя, техники, трактористы, доктора, счетоводы, но среди них не было музыкантов. Витька хочет быть музыкантом. Ему не взбрело бы в голову это желание, если бы не было сейчас школ, где готовили музыкантов. Но ведь школа-то должна быть советская?! Значит те, кто в ней учится, на что-то нужны советской власти?!
Мысли Павла окончательно спутались. Он проверил большим пальцем левой руки остроту топора, отложил плохо выточенный инструмент в сторону и взглянул на сына. Витька спал в своей не удобной позе за столом. Павел убавил огня в керосиновой лампе и легонько толкнул сына в плечо.
– Укладывайся спать по-человечески. Не то проспишь завтра в город... Музыкант тоже...
А рано утром, когда Витька еще спал и может быть видел во сне свою давно тайно хранимую мечту чудесный виолончель, – Павел шагал уже пробуждающейся улицей в правление колхоза просить лошадь, чтобы отвести сына в город учиться на музыканта.

* * *

Виктор Коричев – студент второго курса музыкального техникума.
Он пришел сюда два года тому назад, – сын колхозного плотника первой руки Павла Коричева, для того, чтобы в совершенстве овладеть музыкальным искусством. Желание, творить, познать тайну звука, способного вызывать у человека радость и печаль, торжество и негодование, звука, гремящего воинственным призывом или радостно звенящего ручьями весны, смехом молодости, песней победы, привели его застенчивого и робкого в стены музыкального техникума?!..
Сейчас ему кажется даже невероятным, как это он мог рискнуть явиться в техникум, никогда в жизни не прикасавшийся рукой к такому хрупкому музыкальному инструменту, как скрипка или виолончель. У него было только дерзкое желание учиться играть на виолончели, этой большой скрипке, извергающей такие мощные потоки чудесных звуков, и с этим дерзким желанием два года тому назад он предстал в канцелярии техникума перед Ильей Григорьевичем Гинецинским. Когда он увидел этого человека в больших роговых очках придающих ему вид строгого и очень занятого работника, какого-нибудь совучреждения. Виктору прежде всего захотелось повернуться и уйти обратно, распростившись со своей мечтой. Но его удержало от этого шага воспоминание о происшедшей накануне сцене с отцом. Уйти, – значит признать неправоту своего поступка. И Виктор решился.

* * *

Первое время Виктору жизнь в студенческом общежитии казалось невероятно суматошной и безалаберной. Но за два года он привык ко всем царившим здесь особенным порядкам, присущим только общежитиям студентов музыкантов. Вот и сейчас, например, Виктору надо было бы сидеть за столом а не у подоконника, на котором крайне неудобно писать для клубной стенновки серьезный и обыкновенный ответ на заданный ему, как руководителю музкружка, крайне острый вопрос – является ли музыка для музыканта самоцелью. Но к столу Виктор не мог подступиться. Столом владел его однокурсник вокалист, старательно разутюживающий свои «концертные» брюки. Вокалист сегодня выступает в концерте в каком то клубе и поэтому в его распоряжение был безоговорочно предоставлен единственный в комнате стол. Таков закон общежития.
На летние каникулы Виктор приезжал без инструмента да и дома то он был, всего три недели – все остальное время работал в городе, руководил музкружком а одном из клубов. За эти три недели отец ни разу не заводил разговора ни о техникуме, ни об учебе, и сам Виктор ни чем не напоминал ему о том незабываемом вечере, когда он впервые высказал отцу свое решение учиться на музыканта.
Зимние каникулы Виктор решил провести в городе. Было много работы в клубе и надо было много и серьезно работать над собой. Но Виктор решил на один день все-таки вырваться домой и на этот раз с инструментом – колхоз находился всего в семи километрах от города и в городе всегда можно было найти знакомых колхозников, которые охотно подвезли бы его домой.
Статья в стенновку была быстро завершена и Виктор, одевшись, направился на базарную площадь отыскивать попутчиков в колхоз.

* * *

К вечеру Виктор был дома. Отец только что вернулся с работы – строили новый скотный двор. Встретились приветливо, как встречаются давно не видевшие друг друга близкие люди.
– А, музыкант, давно надо было пожаловать. Забывать нас стариков стал. Ну здорово, будемте опять знакомы – пошутил Павел, пожимая руку Виктору. – Должно быть видел в «Прожекторе», – подумал Виктор, пытаясь объяснить перемену в отношении к нему. Недавно в «Прожекторе» был помещен большой портрет Виктора, и играющего на виолончеле. Под портретом была соответствующая подпись, рассказывающая миру, что колхозник Виктор Коричев смело пришел в храм Лиры и успешно овладевает сложным искусством виолончелиста. Павел действительно видел этот портрет сына в журнале, полученном для красного уголка, и уже тогда в его душе окончательно растаяли таившиеся было кусочки обиды и сожаления к сыну, пожелавшему стать музыкантом.
За ужином было много пересказано и о колхозе и о техникуме. Павел охотно слушал рассказ сына, подтрунивая над ним. Наконец, со стола было все убрано. Павел выбрался со своего места, на котором Виктор его видел за столом кажется бесконечное число лет, и подошел к стоящей в углу, задрапированной в чехле виолончели.
– А ну показывай инвентарь, – обратился Павел к сыну.
Виктор охотно извлек виолончель из чехла и Павел осторожно взял ее в руки, внимательно рассматривая от колка до гнезда штыка.
– Хрупкая штука... Работа тонкая. Поди больших денег стоит?!
Виктор объяснил, что новый хороший инструмент стоит сейчас не меньше трехсот рублей.
– А этот неужто твой что ль? – недоверчиво опросил Павел.
– Казенный, техникум снабдил, – ответил Виктор, принимая виолончель от отца, бегло проведя пальцами по струнам, проверял чутким ухом настройку.
– Так значит на этой штуке и практикуешься... Интересно было бы послужить, как у тебя выходит дело?
Виктор только и ждал этого предложения. Звуки ровными и спокойными волнами, наполнили избу. Виктор играл «Элегию» Поппера, ту самую «Эллегию», которую знаменитый виолончелист посвящал своим родителям.
Когда смычок сделал последнее прикосновение к струнам, Виктор посмотрел на отца. В комнате еще дрожали волны звуков. Павел сидел облокотившись рукой на край стола, уставившись широко раскрытыми глазами в чудесный инструмент. У дверей стояли в такой же застывшей позе двое соседей – бригадир с МТФ и полевод из третьей бригады. Когда они вошли, Виктор не заметил, увлеченный собственной игрой.
Хвалили Виктора сдержанно и осторожно. Говорили и о том, что хорошо было бы поиграть и для всего колхоза, и Виктор охотно обещал, как-нибудь специально приехать для этого в колхоз, прихватив еще двух-трех товарищей-музыкантов.
Виктор торжествовал. Лед сломан, его признали, его одобрили. Это Виктор чувствовал и по сдержанной похвале, услышанной даже от отца, и по тому, как он любовно рассматривал его виолончель.
Спать укладывались поздно, когда давно уже перевалило за полночь. Виктор долго не мог уснуть, так же, как не мог уснуть и Павел от нахлынувших на него совсем других, не похожих на те мысли о младшем сыне, которые мешали ему спать в памятную ночь два года назад. И уже в дремотном забытье Виктор услышал словно откуда-то из далека несущиеся слова отца.
– Слышь, Вить, инструмент, говорю, свой надо приобретать. Трудодней сегодня наработали с достатком...