Литература об отдельных участниках Первой мировой войны

Беляев Л. Ровесники XX века

Мы хотим рассказать о судьбах устюжан, родившихся на рубеже XIX и XX веков, становлении их характеров и убеждений, вкладе, сделанном ими в историю нашей родной России.

Школьные годы

Из сочинения Льва Дудко, учившегося в реальном училище

«Ижина малая, но очень живописная река, ибо протекает мимо крутых берегов, поросших ельником. В устье построена водяная мельница с необычно высокой крутой кровлей. Выше устья на берегу Мологи насыпано в весьма давние времена земляное укрепление – Городище, наполовину заросшее теперь сосновым бором. Правый берег Мологи здесь особенно высок и живописен. На нём высится Троицкая церковь. За ней Васильевская на кладбище. Далее к западу сосновые боры. Здесь пролегает тракт на город Боровичи, песчаный, как и все дороги.

Центр Устюжны пересекает весёлая речушка Ворожа, тоже с мельницей на краю города. Берега её не высокие, но весьма крутые. Плавно изгибаясь двумя петлями, Ворожа проходит мимо церквей Благовещенской, Воскресенской, Собора, здания городской управы с каланчой и чуть ниже вливается в Мологу. Храмы украшают древний город. Без церквей Устюжна не город, а пресный блин, несмотря на широкую реку. Река же здесь никогда не имеет сиротливого вида, даже в дурную погоду, ибо и на том берегу город. Напротив пристани высится церковь Покрова. Бывало, берега в снегу, река чёрная, но и по эту, и по ту сторону не пусто: деревья бульвара, домики, церкви; на реке баржи, лодки, плоты, а часто и белый пароход разворачивается от пристани, пеня воду колёсами и оглашая просторы сиреной. Иногда даже и осенью пара буксиров трудится. А уж весной, в большую воду, оживление просто сердце радует: полнокровный пульс жизни бьёт тогда в устюженском порту. Народ здесь не столь казистый, как исполненный кипучей жизненной силы. Дух ушкуйников вольно витает здесь. В такой город попали мы в 1911 году и не жалеем».

Воспоминания Зинаиды Васильевны Дудко, сестры Л.В. Дудко.

«Я никогда до тех пор не видела большой реки. Молога мне сразу полюбилась: много воды, стремительное течение, запах реки и леса; плоты и баржи на ней, как в сказке. Вода в реке чистая, всегда свежая, прохладная, дно песчаное. Мы с сестрой научились плавать, но заплывать далеко от берега боялись; там было глубоко и сильное течение.
Однажды мы всей семьей ходили на прогулку в Боры. Сосновый и еловый лес тянется сразу же за городом по правому берегу далеко-далеко, а на левом берегу – луг, лес отступает вдаль. С крутого берега у Боров мы наблюдали вечером пассажирский пароход – весь в огнях, красивый и нарядный. Видели бесконечные ряды плотов, на них будки гонщиков, костры. Особенно мне нравилось, когда вниз по течению плыли спаренные баржи, как пары лебедей. Всё население жило у реки и кормилось рекой.
В Устюжне мы впервые наблюдали белые ночи. В июне ночи не было, были только сумерки на 3-4 часа. Белые ночи меня раздражали, мне не нравилось, что нет настоящей ночи. Однажды Шура и Маруся решили не ложиться спать, а встречать восход солнца. Ночь была тёплая. Мы все сидели на подоконнике в одних рубашках. Потом Шура и Маруся вылезли через окно в палисадник, а мы с Лелей дремали на окне. Вскоре Шура и Маруся быстро и со смехом ввалились в окно и спрятались под одеяла. Глупые, взбалмошные девчонки решили в одних рубашках прогуляться по городу. Взявшись за руки, покружились, как русалки, на площади, потом побежали на Московскую улицу и вернулись. На другой день жена почмейстера Варнович пришла к маме и рассказала, как она со своего балкона наблюдала пляску девчонок в одних рубашках и их прогулку по городу. Шура имела серьёзный разговор с родителями, а Марусе Тепле запретили к нам ходить».

Несколько слов о семействе Дудко.

Отец Льва и Зинаиды Василий Аввакумович работал в Устюжне инспектором училищ в 1911-1913 гг. У него произошёл конфликт с царским чиновником, когда растороповский священник донёс, что В. А. Дудко скрыл преступление сельского ученика, который, балуясь увеличительным стеклом, выжег глаз на портрете государя императора. Конфликт завершился тем, что Василий Аввакумович был переведен в порядке административной ссылки в пос. Пинегу Архангельской губернии, а семья – 7 человек – осталась в Устюжне.

Лев Дудко в юные годы участвовал в театральных постановках Народного дома. Водоворот событий 17-го года и Гражданской войны захватил его целиком. С февраля 1919 г. он на Украине, председатель сельского ревкома, затем член бюро укома КП(б)У. Бои с петлюровцами. Организация отряда против григорьевцев, создание волостных советов, комбедов. С августа 1919 г. на фронте. Руководитель парторганизации Черниговского полка. Дороги войны: Белая Церковь, Киев, Киев, Нежин, Чернигов. Бои с белополяками. 1920 год – политотдел 13 армии, инструктор черниговского губкома КП(б)У. После Гражданской войны закончил педагогические курсы, преподавал физику и математику в средней школе, техникуме в гор. Константиновке (Домбас).

Воспоминания О.Л. Беляевой.

«По будням учебное утро гимназии начиналось с общей молитвы, затем выстраивались классами. Проходя мимо Марии Артуровны, делали реверанс. Директриса придирчиво оценивала внешний вид. Однажды ученица Оля Караулова забыла одеть на коричневое гимназическое платье белый воротничок. Сообразила заменить его белой бумагой. Однако к её ужасу начальница заметила подмену и молча выдернула бумагу двумя пальцами. Малышей раздевали и одевали горничные.

Старшие гимназистки «знали всё» о жизни своих педагогов. По крайней мере, они так считали. Учителя-мужчины носили синий сюртук с блестящими пуговицами, накрахмаленные рубашки, учительницы и классные дамы – синие платья с белыми отложными воротничками и белыми манжетами на рукавах. Гимназистки старших классов сочувствовали учителю французского языка Кульберу, приехавшему в Устюжну после смерти жены с дочерью 2-х лет. Кульбер подружился с классной дамой и учительницей географии Ольгой Васильевной Екатерининской. После того, как они соединились гражданским браком (Кульбер, вероятно, был католиком), за «безнравственное поведение» им было отказано в преподавании. (Внецерковная юридическая регистрация брака в Устюжне существует с 1918 г.). Молодые учителя навсегда покинули Устюжну. Чувствительные гимназистки осуждали жену «смирного» учителя реального учителя Мальского, которая, оставив 2-х детей, «сбежала» с Борисом Павловичем Бельтеневым, устюженским певцом, учившимся в Италии (с именем «смирного» учителя Мальского связано одно из событий 18-го года, но об этом ниже). Уже в последние годы гимназии в ней преподавал рисование Михаил Ионыч Зорин (гимназистки доброжелательно называли его между собой «Миша – кнопка», вероятно, из-за малого роста). Женой художника после окончания гимназии стала его бывшая ученица. Среди гимназисток был популярен литератор Иван Александрович Яворский, красавец, высокого роста, и его жена – преподаватель немецкого языка Евелина Васильевна.

Во время обеда каждая гимназистка должна была проглотить ложку рыбьего жира, закусывая его хлебом с солью. Питание для девочек из бедных семей было бесплатным. Помимо прочей еды им два раза в неделю давали пирог с капустой (вероятно, забота тогдашних спонсоров), что вызывало зависть у подружек из состоятельных семей. Пироги на закуску по праздникам с капустой, яйцом, рисом были в традиции у устюжан; и только в 50-60-х годах их стали вытеснять салаты типа оливье.

«Большая перемена» (с приёмом пищи) продолжалась 1 час 15 мин. Половину этого времени старшие девочки посвящали танцам под звуки рояля. Пианисткой была гимназистка Надежда Адрианова. (Традиция танцев под рояль на школьных вечерах долго сохранялась и в советское время. До войны «эксплуатировали» Галю Окуневу, в первые годы войны Мусю Хомиченко, в конце войны и в первые послевоенные годы такая судьба выпала мне. – Л.Б.).

Гимназисткам и реалистам не разрешалось посещать балы в Народном доме. Их уличали даже под масками рождественских маскарадов. Однако часто устраивались вечера отдыха в самой гимназии помимо концертов и спектаклей с участием гимназисток. По всему зданию расставлялись графины с клюквенным квасом, а однажды даже с миндальным молоком (за счёт земской казны), раздавались конфеты. У каждой гимназистки был рукописный альбом, куда автор, её подруги и «кавалеры» заносили свои и чужие мысли, нередко творения самих юных поэтесс.

Мне надоела ужасно гимназия,
Очень и очень давно.
Вечно ученье, просто мученье,
Знать, мне уж так суждено.
Я не боюсь ни одного учителя.
Классных же дам, как огня.
Все некрасивые, вечно сварливые.
Все ненавидят меня.
Но зато я любима мужчинами.
Мне ведь и надо того:
Им разорение, мне увлечения, Больше мне нет ничего.
Ах, поскорей бы я курс свой окончила!
Ах, поскорей! Поскорей!
Вечно с работою, вечно с заботою
Жизнь протекала б скорей.
Если же муж меня станет преследовать,
Надо ведь ждать и того.
Для наслаждения, для увлечения
Тотчас же брошу его.
С молодым и нежно любимым Поручиком
Я за границу уйду.
Вновь увлечения, вновь наслаждения
Там я в Париже найду.
Я увлекаюсь мечтами безумными
Время так быстро идёт.
Завтра грамматика и математика.
Как-то всё это сойдёт?
На Родине.
В глуши Устюженского уезда,
В такой глуши, куда весной
Сам бог дорожный, становой,
И тот не выдает проезда.
Стоит деревня. Вся она
Как бы в овраг погружена,
И если взглянешь из окошка,
Лишь видишь церковь да плетень, –
Живую крепость деревень.
Да чуть заметную дорожку;
И та, взбегая на бугор,
Не манит вдаль пытливый взор.
В ней изб стоит с десяток редко,
Господским дом с фруктовым садом,
Попы, кладбище без крестов –
Жилища вымерших рабов, –
Да вкруг безлесная равнина…
Родная, грустная картина!
Куда ни взглянешь, тишь, да гладь,
Да сонной жизни благодать.

Утро одного из зимних религиозных праздников. Мороз. Солнце. Тянутся вверх белые столбики дыма из кирпичных труб деревянных одноэтажных домов. Ещё пуст каток в саду пожарного общества на Московской улице. На скованную льдом Мологу с накатанных «горок» берегов скатывается с визгом «малышня» в деревянных санках с загнутыми вверх полозьями и драночным дном и бортами. На левом берегу Мологи у церкви Покрова собирается ватага подростков. На этот раз пришли даже мальчишки из «Заполька» (западной окраины зареченской стороны). На противоположной стороне реки вблизи пароходной пристани такая же группа удальцов из «городских». Начинается перебранка, состязание в острословии с целью «завести» противника. Конечно, все знают друг друга. Не по фамилиям, а по кличкам. На берегах появляются первые любопытные. Среди них стайки девчонок – гимназисток. «Петухи» («Кочеты») «раззадориваются» ещё больше. И вот ватаги со свистом бросаются по льду навстречу друг другу. Начинается «буй». Вскоре в кулачный бой ввязываются взрослые парни, сбегающиеся по такому хорошо известному русскому человеку кличу: «Наших бьют!». Правило одно: не бей лежачего. А так в дело идут даже палки наподобие городошных, которые «случайно» оказались у ворот священника церкви Покрова отца Павла. Вот и сам батюшка, большой любитель подобных спектаклей, приплясывает от удовольствия на берегу.

Через какое-то время раздаются трели полицейских свистков. Но не сразу, хотя полиция недалеко – на первом этаже каменного дома №17 по Большой Московской улице. Видно была негласная традиция и у полиции. Надо же потешить устюжан зрелищем, к которому готовятся загодя как к важному событию. Нужно и время, чтобы стало ясно «кто кого в нынешнем годе?».

При появлении полицейских «буй» быстро затихает. Кто отправляется «отметить победу», кто за чаркой выяснить причину поражения «на этот раз». Кого везут на дровнях или ведут в земскую больницу, благо она тоже недалеко, рядом с тюрьмой и кладбищем.

Центральным событием 1913 года стали в феврале праздничные мероприятия в связи с 300-летием Дома Романовых. Они начались праздничной службой в Соборе, а затем центр праздника переместился в Народный дом. На тройках лошадей приехал из Рыбинска хор Грибушина. Но и в Устюжне в это время качественных творческих коллективов было вполне достаточно: театр любителей сцены, драматические коллективы и хоры в учебных заведениях, церковные хоры, духовой оркестр.

Хор гимназии каждое воскресенье, а в дни Великого поста и в будни, пел в церкви «Воскресенье», считавшуюся «гимназической», давал концерты духовной музыки в Народном доме. Пели по нотам. Исполнялись произведения П.И. Чайковского («Херувимская»), А.П. Бородина («Иже херувимы»). Хор насчитывал до 50 гимназисток, начиная с младших классов. Каждая девочка за выступление получала кулёчек или блюдечко конфет, солистка награждалась двойной порцией сладостей, а нередко и букетом роз; для неё обучение в гимназии было бесплатным.

На снимке: в этом здании (ул. К. Маркса, дом 17) до революции 1917 года находился окружной суд

Солистами хора гимназии были Оля Распопова ( в конце XIX века. В 1913 – 1914 гг. она была уже солисткой на концертах студенческой молодёжи в Народном доме). Её сменила в гимназии Лариса Образцова, а во время юбилея 1913 г. солировала Оля Беляева. К слову, Оля Беляева с её «ангельским голосом» приходилась племянницей Андрею Грибушину. В разные годы с хором гимназисток за денежную плату пели Михаил Несторович Яковлев (бас, участник и дирижёр духового оркестра), портной женской одежды Егор Попов (бас), секретарь уездной земской управы Александр Андреевич Кириллов (бас), бухгалтер Шарицкий (тенор), застенчивый юноша Николай Петрович Ильин (тенор), Алексей Семёнович Жуков (тенор). В Устюжне тогда говорили «Когда Егор Попов летним вечером запоет в Ганьках, его слышно на площади Воскресенья» (у Воскресенской церкви). Руководил гимназическим хором учитель пения гимназии Дмитрий Николаевич Моденский. Наряду с гимназическим славились в Устюжне церковные хоры регентов Павла Никаноровича Адрианова и Павла Николаевича Знаменского. П.Н. Адрианов приглашал в качестве солистов во время службы в Казанской церкви А.А. Кириллова и Олю Беляеву. Как правило, хоры были на 4 голоса (альт, тенор, сопрано, бас). В реальном училище хором руководил большой любитель хорового пения учитель Жуков. Интеллигенцию города восхищали концерты петербургской пианистки Веры Сипягиной. Во многих домах города детские пальчики старательно на роялях разучивали гаммы и детские песенки под руководством, «учителей музыки» Натальи Михайловны Томиловской и Софьи Уаровны Сипягиной (родной сестры Веры Сипягиной).

1914 год.
Из дневника Л. Дудко.

«Открылся городской каток на реке. Этим мероприятием у нас ведает «Вольнопожарное общество». Расчистили прямоугольную площадку. Огородили её зелёными ёлками по снежному валу. Насыпали снежный холм в центре, также увенчанный ёлкой. Построили деревянные бараки – раздевалки, арку ворот, кассу, раковину для духового оркестра. Установили яркие керосино-капильные фонари, по краям скамьи для отдыха. Привезли кресло-саночки на железных полозьях. Получился каток столичного типа.

Гремит оркестр. Бегуны мчатся по ледяной дорожке. Плавно скользят пары. Порхают снежинки в лучах яркого зимнего солнца».

Война – это как девятый вал в бурю – вторгается в жизнь каждого города, села, каждой семьи. Первая мировая война не была исключением.

Из письма сына инспектора училищ Владимира Дудко брату из запасного полка.

«20 ноября 1916 года.

Здравствуй, мой голубчик, мой родной Лёвочка. Не вини меня, что не пишу, – нет времени. То чисто военные занятия. А в промежутках канцелярская работа, починка одежды и т.п. С каким упоением я вспоминаю нашу жизнь и как больно переживать настоящее. Жизнь, которою я живу, это не жизнь, а сплошные нравственные и физические муки. Мне не страшна позиция (фронт. – Л.Б.), а страшна жизнь здесь. Чувствую, что совсем падают силы. На больных не обращают внимания. Письма от близких теперь для меня всё. Я только живу этим. Что, Лёвочка, слышно теперь о войне? Ведь мы ничего не знаем. Как по-твоему, скоро ли она кончится или нет и чем? Как вообще дела на фронте? И как дела в тылу у нас и у других государств? Боже мой, как изболелась душа; как хочет она тихой, светлой, радостной жизни, спаянной той любовью, которую рано выдал нам Христос. Как мне тяжело при мысли, что я больше никогда вас не увижу». Родные, семья не дождались возвращения Дудко Владимира в Устюжну. Он умер от какого-то заболевания, не побывав на фронте.

Из письма Крутикова Николая в Устюжну другу.

«14 мая 1916 года.

Наконец-то, дорогой Лёва (Дудко. – Л.Б.), я получил от тебя письмо. Меня захватила война, и по её воле я теперь передвигаюсь с одного места на другое. Конечно, не один, а вместе с отрядом. Сейчас нахожусь в Галиции, недалеко от её границы с Буковиной. Здешние места мало чем отличаются от Малороссии. Те же выбеленные хаты-мазанки и костюм жителей мало чем отличается от костюма крестьян нашей Бессарабии. Здесь та же Русь и тот же славянский язык.

Я пребываю в полном неведении о том, что делается на фронте. Газет здесь нигде не достать. Ты пишешь, что я мог бы посылать письмо с маркой, но дело в том, что для этого нужно иметь марку, а здесь не только марку, но даже коробка спичек купить негде. Поневоле приходится нести письмо в канцелярию для приложения штемпеля. Спасибо фотографии. Мне всегда приятно иметь фотографии с родины, устюженские виды и вообще все, что снимаешь. Пиши, как живёт Устюжна. Только прошу тебя не сообщать моей маме, что я нахожусь близко от позиций: она будет беспокоится, если узнает об этом. Пиши! Вести с родины очень дороги. Твой Коля. (Галиция)».

На снимках: Н. Крутиков и Л. Дудко

Несколько слов об авторе письма. Николай Семёнович родился в 1895 году в семье плотогона-мещанина гор. Устюжны Семёна Матвеевича Крутикова, имевшее дом на Вознесенской (Интернациональной) улице. Семья была из небогатых, но всем трём сыновьям постаралась «дать образование». Николай закончил в Устюжне реальное училище, где проявилась его склонность к технике, был призван в армию (началась мировая война). При призыве в армию получил назначение в авиаотряд. На фронте был награжден Георгиевским крестом. В июне 1917 года от авиаотряда был послан делегатом в Москву на первый всероссийский авиационный съезд. После революции 1917 года связал свою судьбу с советской военной авиацией. В 1924 году из Ташкента прибыл в Москву, стал слушателем инженерного факультета военно-воздушной академии. Каникулы и отпуска проводил в родной Устюжне. Однажды в Народном доме иного города познакомился с юной девушкой Софьей и через несколько дней увёз её в Москву. В семье родился сын Вадим, любитель путешествий по рекам, например, по Чагоде и Мологе с посещением города предков (Устюжны).

После окончания академии Николай Семёнович с 1929 года служил в центральном аэрогидродинамическом научном институте (ЦАГИ). В связи со службой бывали заграничные командировки, в том числе в США. В семье они не афишировались, как и характер работы. Однако родной брат Василий, живший в Устюжне, легко узнавал об этом: «Если вызвали в НКВД для пристрастного допроса, значит, Колю снова отправляют за бугор». В 1941 году Н.С. Крутиков был переведён в Центральный институт авиамоторостроения, где и работал до скоропостижной смерти в возрасте 88 лет.

Вернёмся в 1916 год. В сравнении с 1917 этот год не был богат на судьбоносные события. Их, пожалуй, не было вовсе. Шла война. Но стали будничными, привычными вести с фронтов, призывы рекрутов, печальные извещения о их гибели на полях сражений, инфляция. Внутренняя жизнь города и уезда с её ивами, привычками не замирала. Гуляли барышни с юными кавалерами по деревянным тротуарам псковской улицы от собора до дома Троицких (ныне помещение скорой помощи). Только их разговоры порой окрашивались тревогой: скоро разлука – фронт или военное училище пока. По расписанию раздавалась сирена подходившего из Весьегонска пароходика крестьянского общества «Груня», собирая у пристани многочисленную толпу любопытных устюжан. Земская управа, городская дума управляли хозяйством, здравоохранением, образованием, казалось, что законопослушные земляки слушаются их беспрекословно. Бурный всплеск политической жизни 1917 г. был спровоцирован вестями из столицы. Но он созревал уже в предшествовавшие годы. Политизировали местную интеллигенцию центральные и губернские газеты и журналы разных политических взглядов, расслаивая её по различным политическим партиям. Крестьяне, возвращаясь с отхожих промыслов, будоражили селян непривычными новостями и слухами.

Из рассказа П.Т. Кедрова.

«В начале века в селе Яковлевское и 17 окрестных деревнях все знали паренька – почтальона Яшку Кедрова. Его так и звали «Яшка – сумка». Подростком Яков уехал в Петербург к тётке, устроился работать на завод. По деревенским меркам зарабатывал хорошо, приезжал в деревню на помощь во время страды уже одетым «по-городскому»: жёлтая шерстяная куртка, брюки навыпуск, боты, шапка-боярка. Как-то, а уже шла I Мировая война, Яков приехал с двумя парнями. Поехали в Устюжну на базар распространять большевистские листовки. Подошёл знакомый с Пери: «Чем вы тут занимаетесь? Заявлю в полицию!», – и сразу куда-то скрылся. Тогда все трое поспешили домой по зимней ижинской дороге на Люботово. «А ведь он и вправду доложит. Могут приехать в Яковлевское и арестовать. А может уже доложил?!». Решили перехватить на повороте. Спрятали свою повозку в лесу. Доносчик едет один, мужчина лет 30-40. Схватили коня за уздцы. «Стой! Надо поговорить». – «Всё равно вас накажут!». Доносчика избили, бросили в лесу. Лошадь повернула в сторону Устюжны, вернулась одна, но доносчик остался жив. Яков Кедров с товарищами в ту же ночь уехал в Петроград на лошадях на станцию Сиуч. Куртки сняли, чтобы их по ним не опознали, отдали моему отцу. Тот их спрятал в хлеве под навоз. До урядника дошли слухи. Но обыска не было. Возможно, решили, что была обычная пьяная драка.

Когда пришло лето, 12 июня, в Петров день, мы с отцом пошли в соседнюю деревню к тётке на застолье. Тётка угощала нас мёдом. Домой в Яковлевское шли поздно вечером. У кузницы увидели ватагу молодых парней. «Лови его!» (отца). Тятя спрятался в роще. Я с ним. Не нашли. Когда потом подходили к своему дому, из-за дерева полетели камни. Отец крикнул: «Беги домой!», а сам вбежал в наш двор, схватил косу, выскочил на улицу, побежал за парнями. Те закричали: «Помогите!». Я за отцом пробежал три дома, как раз до 2-этажного дома урядника. Убегавший парень забежал в крестьянский дом. Отец успел его ударить косой, да так, что сломал косовище. Несёт назад остатки. Урядник в окне: «Это ты, Тихон Абрамович, разбой устраиваешь?» Вышли и другие два парня, которые до этого спрятались. Урядник составил протокол. Отца осудил на 1 месяц тюрьмы, а потом обвинил в поджоге кабака, направил в солдаты. Как я потом узнал, отец участвовал в пересылке подпольной литературы из Петрограда через Рыбинск. В Устюжну мука доставлялась в стандартных хлопчатобумажных мешках – «пудовичках». Их использовали и для пересылки нелегальной литературы. При подходе к Устюжне у первой деревни (Чирец? Оснополье? Кротынь? – Л.Б.) с парохода подавался световой сигнал, подплывала лодка, на неё перегружалось мешков 10. Их перевозили в Устюжну в чайную (заезжий двор). Однажды, когда я учился ещё во 2-м классе, мы с отцом, приехав в Устюжну, остановились на постоялом дворе братьев Карауловых. Отец вышел из чайной с двумя мешками-пудовичками, сунул их на дно телеги, сверху посадил меня, сам ушёл допивать чай. Я пощупал мешки: на муку не похожи вовсе, верно тетради тятька купил для школы. Вдруг отец выбегает из дома, хватает мешки, мечется с ними по двору, прячет их за поленницу дров, затем, как ни в чём не бывало, начинает кормить лошадь овсом. В это время слышу: «Цок-цок», цокот копыт. Во двор въезжают два стражника. Начали обыск. Протыкают на телеге сено саблями. Отец прикрикнул стражнику: «Сыну ногу отрежешь!». Прибежал хозяин. Начал угощать стражников водкой. Те выпили и уехали.

Мы уехали из Устюжны, когда уже темнело. У ручья напротив Соловцова остановились: что-то случилось с уздечкой. Свист. Двое лет по 30 несли мешки. Положили их в сани. У Пери перевоз через Мологу. Перевозчик Николай (Иван? – Л.Б.) Егорович Борин на наши крики не откликался: была ночь. Отец три раза ударил по металлическому канату, натянутому через Мологу. Перевозчик вышел и перевёз нас на пароме. Отец за перевозом заехал сначала к перевозчику. Он жил в полуземлянке из 2-х комнат. Погостили немного. Поехали дальше. Мешков с «тетрадями» уже не было. Какая дальнейшая судьба перевозчика? У него была дочь, училась в гимназии, умерла вскоре после революции. В 18-м году от советской власти получил кусок земли, построил хутор, развёл пчёл, завёл огород, были у него яблони, малина. В деревне смеялись: Иван Косоротый попытался ночью украсть мёд, пчелы искусали его до неузнаваемости. Было это уже в 1924 г.».

Источник: Беляев Л. Ровесники XX века / Л. Беляев // Вперед. – 2001. – 31 августа. – С. 8; 4 сентября. – 6-7; 7 сентября. – С. 6-7.