Костры горят по-разному.
Одни – из смолистого сушняка – вспыхивают, как только поднесешь спичку. Другие, сколько ни старайся, до огня не доведешь – так головешками и истлеют, а третьи, наоборот, долго набирают силу, но уж коли схватятся, жар дают устойчивый, надолго, а если еще ветерком подует, то и загудят, затрещат.
Поэтический костер Александра Яшина разгорался лет 20, не меньше. Дрова, из которых он был сложен, поначалу были довольно сырые, и потребовались годы и годы, чтобы они, просохнув на солнце культуры и жизненного опыта, дали жаркое пламя.
Рано, очень рано потянулся к стихам крестьянский мальчик из глухой лесной деревни на Вологодчине, за что его еще в школе прозвали рыжим Пушкиным. В 14-15 лет ему удается напечататься в «Пионерской правде». В 20 лет выходит его первая книга, а к 40 годам он – общепризнанный советский поэт, отмеченный знаками всяческого внимания.
Однако сегодня, когда перечитываешь первые книги Яшина, далеко не все в них принимаешь близко к сердцу.
Нет, нет, Яшин и в первых своих книгах поэт. Разве плохо, например, это?
У Олены кофта – сад.
Пуговки – росинки,
Бусы – ягоды висят.
Зреют бисеринки.
И таких строчек наберется в них немало. Встретишь там и целые стихотворения, отмеченные истинным талантом, особенно стихотворения, написанные в годы войны.
И все же сколько еще в первых книгах сырого, непропеченного! Поэт пишет о родине, вологодском крае, о делах и заботах своих земляков, об утратах и горестях войны, в восстановительный период он со свойственной ему непоседливостью изъездит, исколесит чуть ли не все промышленные новостройки, а поймать жар-птицу поэзии – не удается. В его стихах тех лет много риторики, поверхностно понятой злободневности, бодрячества и мало яшинской глубины, яшинского беспокойства, столь характерных для его поздних стихов.
Говоря языком крестьянина, стихи Яшина тех лет можно было бы уподобить вороху зерна, еще неотвеянного, неочищенного, где рядом с отборным, литым зерном лежит мякина, а то и просто мусор.
Поэтическая зрелость к Яшину приходит в середине 50-х годов, в тот период, когда мужала и духовно крепла вся страна.
Повзрослело мое поколение.
Вместе с ним повзрослел и я, –
так об этом говорит сам поэт. Все меняется в поэтическом хозяйстве Яшина, начиная от названий сборников.
«Песни Северу», «Романтики» – так называются его первые циклы. «Бессонница», «Совесть» – названия новых книг.
Поэта, еще недавно уверенного в правоте всего сущего, собственных деяний, одолевают вопросы: для чего он живет? Так ли, по-настоящему ли прожиты минувшие годы? В чем назначение поэта? Что за люди окружают его? Какова их жизнь?
Вопросы, вопросы... Все прошлое – свое, народа, – вся жизнь – своя, страны – выносится на беспощадный суд совести.
В творчестве Яшина появляются даже покаянные настроения, которые при всей их внутренней несхожести заставляют вспомнить некоторые стихи Некрасова.
Чье сердце смягчил?
Кому подал руку?
Кому облегчил
Душевную муку?
Чью старость утешил?
Кого осчастливил?
Кого на дорогу
На торную вывел?
Духовное обновление обостряет поэтическое зрение Яшина. Он по-новому, из глубин начинает всматриваться в человека, природу, в скрытые пружины жизни. Поэту легче дышится, он проникается деятельной любовью ко всему живому. И он с удивлением признается:
Словно в первый раз от рождения
По своей орбите лечу.
Однако это еще не предел в поэтическом развитии Александра Яшина.
Вершиной его творчества стали последние два сборника – «Босиком по земле» и «День творенья», сборники, названия которых опять-таки исполнены глубокого, я бы даже сказал, символического смысла.
Босиком по земле... Да, да, босиком. Так, как хаживал поэт в далеком-далеком детстве. Но только с жизненным опытом человека, прошедшего через войну, через бури века, человека, напитанного болями и радостями своего времени.
Никогда еще в стихах Яшина не было такой задушевности и сердечности, такой полноты слияния с природой. Пятидесятилетний, уже непоправимо больной поэт во всем открывает для себя чудеса – в шорохе трав, в шуме соснового бора, в колдовской игре вод «светлой, как слезы. Юг-реки», реки своего детства, над которой уже в последние годы жизни он воздвигнет скромный бревенчатый домик.
Завихряется стружка,
Пахнет ягодным бором,
Вырастает избушка
Над Бобришным Угором.
В получасе шаганья
От деревни Блуднова
Жизнь моя, как сказанье,
Начинается снова.
Нет, не в пустынь,
Не в пристань,
Лежебокам на зависть,
В чистый бор, как на приступ.
Рядовым отправляюсь.
Только дым закурчавит
Край небес над ущельем,
И поэзия справит
Здесь свое новоселье.
Есть мечта:
В удаленье
От сумятицы буден
Обрести птичье зренье,
Недоступное людям.
Буду схож с змееедом:
Так отверзнутся уши,
Что душе станет ведом
Говор трав и лягушек…
Заходите, соседи
Из окрестных селений,
Не окажется снеди –
Угощу сочиненьем.
На Бобришном Угоре
Воздух свеж, будто в море,
Родниковые зори,
И ни с кем я не в ссоре.
Ни запоров не надо,
Ни замков,
Ни ограды.
Добрым людям избушка
Круглый год будет рада.
А объявится рядом
Кто с недобрым поглядом,
К тем она повернется
Не передом,
Задом.
Я не зря привел полностью стихотворение: это – прекрасно. Так, с такой проникновенностью, с таким пониманием «души» деревьев, мха, воды, всей «потайной красы» лесного края у нас не многие писали. И таких стихотворений у Яшина немало.
«Босиком по земле», «Чистый бор», «В бору случилось невозможное», «Лесные дуги», «После снегопада», «На заячьих тропах», «Рябчики в снегу», «Желтые листья», «Вешние воды», «В тайге», «Спасибо солнцу», «Запасаемся светом», «Пора и мне», «Смерть березки»... Да всех не перечислишь.
Сказка, народно-песенные мотивы, живое, трепетное слово, выхваченное из самой гущи жизни... Поэт, сбросив с себя груз повседневной суеты, празднично и легко, как «добрый бог» проходит по зеленой благодати, он не может налюбоваться досыта «на нарядную, неоглядную землю-мать».
С другой стороны, в «чистые» стихи о природе у Яшина то и дело врываются гул и грохот космического века, отзвуки минувшей войны, и благодаря этому стихи его становятся неповторимо самобытными, обогащающими нас новым видением мира.
В болоте целый день ухлопав,
Наткнулся я на кулика.
Он из гнезда, как из окопа,
Следил за мной издалека.
Как трудно быть ему героем:
Того гляди, возьму живьем,
А он один в гнезде своем.
Как в поле воин
Перед боем
С противотанковым ружьем.
Это – великолепно! И избави боже меня от всяких комментариев.
В последних сборниках Яшин шагает босиком не только по земле. Можно сказать, он шагает босиком и по своей душе. Обо всем, что его волнует – о детях, о земляках, о своих стихах и интимных чувствах, о бытовых неурядицах, – обо всем он пишет с предельной откровенностью и распахнутостью, так что стихи его последних лет без малейшего преувеличения можно назвать поэтическим дневником души – души мятущейся, не всегда легкой в общежитии, но всегда отзывчивой, глубоко страдающей от лжи и подлости, всегда готовой очертя голову вступиться за человека, за правду.
Но сомнения и угрызения и в эту пору не покидали поэта. И он сам не раз спрашивал себя:
И что я за бог.
Если сам ни во что не верю?!
И в другом стихотворении:
Смута сердечная.
Невмоготу одному.
Не оттолкните грешного,
Сам себя не пойму.
Александр Яшин как поэт, при всех очевидных издержках, заговорил своим голосом чуть ли не в первых стихах, стихах, сколоченных крепко, грубо, как бы одним топором. Но в последние годы, по-прежнему отдавая должное этому главному орудию в жизни северного крестьянина, поэт не пренебрегает и более тонкими инструментами. И в результате стих его, обогатившийся чувством и мыслью, заметно усложняется и по своему рисунку. В нем все больше и больше затейливых узоров и резьбы, в него органически входит искусство вологодских кружевниц.
По опушке рощи,
Около воды –
Вязью по пороше
Свежие следы.
Разбираю почерки:
Вот чей-то скок,
Лисьи цепочки.
Птичий бисерок.
Кривули чьи-то –
Чьи? – не узнать –
Прошвой вшиты
В белую гладь.
Протянула мышка
Тесьму хвостом...
Вязанье.
Вышивка
Гладью
И крестом.
Косачи – крестиком.
Рябчики – тож,
Куропаток шествие –
Понимай как хошь...
Завершая свои короткие заметки о Яшине-поэте, я должен с грустью сказать, что стихотворения его не всегда звучали в полную свою силу при жизни поэта. Предельно простые, лишенные всякой косметики и подсветки, они порой выглядели несколько старомодными на фоне усложненного, кокетливого стиха молодых. И их большой, сокровенный смысл, их неподдельный внутренний накал не всегда был оценен современниками сразу.
Но была и еще одна причина, которая «мешала» популярности Яшина-поэта. Эта причина – его собственная проза. Она как бы заслонила на время его стихи.
Прозу Александра Яшина можно было бы назвать беспокойной. Вокруг его прозаических произведений закипали настоящие бои. Они будоражили читателей своим бойцовским темпераментом, гражданственностью, острой постановкой насущных вопросов общественного развития. И прежде всего вопросов, связанных с жизнью деревни.
«...Жизнь моя, – писал Яшин в рассказе «Угощаю рябиной»,– и поныне целиком зависит от того, как складывается жизнь моей родной деревни. Трудно моим землякам – и мне трудно. Хорошо у них идут дела – и мне легко живется и пишется. Меня касается все, что делается на той земле, на которой я не одну тропку босыми пятками выбил на полях, которые еще плугом пахал; на пожнях, которые исходил с косой и где метал сено в стога. Всей кожей своей я чувствую и жду, когда освободится эта земля из-под снега, и мне не все равно, чем засеют ее в нынешнем году и какой она даст урожай...»
С особой силой эта кровная, нерасторжимая связь писателя с родной деревней проявилась в его знаменитом очерке «Вологодская свадьба».
К сожалению, очерк этот в свое время принес не только славу писателю. С ним у Яшина было связано немало и горьких переживаний, ибо нашлись люди, которые увидели в этом произведении очернительство, сгущение отрицательных черт в жизни советской деревни.
Стараниями советской общественности, слава богу, удалось покончить с этой однобокой оценкой «Вологодской свадьбы», и ныне она по праву рассматривается как одно из лучших произведений советской литературы последнего десятилетия.
Видное место в творчестве Яшина занимает повесть «Сирота», в которой, пожалуй, с наибольшей полнотой развернулся сатирический талант писателя. На примере деревенского парня Павла Мамыкина Яшин дает развернутую биографию современного паразита-тунеядца, шаг за шагом показывает, как жалость и доброта наших людей используется хапугами в своих корыстных целях.
Я не хочу идеализировать Яшина-прозаика. Не все опубликованные вещи одинаково удались ему. Некоторые из них написаны торопливо, грешат незавершенностью, стилистическим разнобоем. Но одно качество непременно присуще всему, что писал зрелый Яшин, – это исповедальная правдивость и искренность.
По направленности своих интересов, по тематике Яшин-прозаик принадлежит к так называемым писателям-деревенщикам. Однако в его творчестве есть произведения и чисто «городские». Такова, например, повесть «Короткое дыхание», опубликованная в «Звезде» (1971, № 5) уже после смерти писателя.
Повесть эта, рассказывающая о трудной любви двух уже немолодых людей, характеризует Яшина как знатока человеческой души, незаурядного мастера психологического портрета.
Немного успел написать Яшин-прозаик. Если не считать незавершенных рассказов, повестей, очерков – а их свыше десятка в архиве писателя, – то вся его проза уместилась в небольшой по объему книжке.
Но книжка эта примечательна не только своим содержанием. Она интересна теми неустанными поисками, которые отличают Яшина-прозаика. Вглядитесь только в ее состав. Какое тут жанровое разнообразие, какое завидное богатство красок и интонаций! Суровый реализм, ирония, сатира, лирика, представленная такими превосходными вещами, как рассказы-миниатюры о Михаиле Пришвине...
Эх, поработай бы Яшин еще хоть лет десять, реализуй он хоть частично заложенные в нем возможности – и нет сомнения, проза наша обогатилась бы новыми художественными открытиями и находками.
Александра Яшина нет с нами пятый год – он похоронен на крутом берегу родной Юг-реки, возле знаменитой избушки, так проникновенно воспетой им в стихотворении «На Бобришном Угоре».
Но костер, зажженный Яшиным в литературе, не погас. Напротив, он разгорается все сильнее с каждым годом и долго, долго еще будет светить благодарным читателям.