В издательство зашел (по воспоминанию) высокого роста, скромный и застенчивый человек. Представился. Посидели. Поговорили. Это был автор любимой песни «Прощайте, скалистые горы...» Николай Бауков. Уходя попросил: «Передайте привет вашей маме».
– Вы имеете в ввиду Злату Константиновну? Но я...
– Нет, Елену Сергеевну.
Я очень удивилась. Была уверена, что ни в литературных, ни в около литературных кругах мою маму не знают. Передала маме привет. Она ахнула: Коля Бауков! И рассказала. Дело было в Переделкино. В комнате «гуляли» молодые поэты, а маму с грудным Яшей выставили на кухню. И всю ночь с ней там просидел Коля Бауков. И все. (Как в «Евгении Онегине»: «К ней как-то Вяземский подсел. И душу ей занять успел»). И память на всю жизнь. Я спрашивала у папы: «Почему?». Он сразу приходил в ярость: «Представляешь?! Бросаю ей брюки и говорю: «Плохо поглажены!» Она швыряет их мне в лицо: «Гладь сам!». А в другом настроении: «Ах, какие у твоей матери были косы!...» И мама редко вздохнет: «Ах, какой он был красивый!»
– Мама, а почему не вышла за другого? Ведь сватались!
– Я его очень, очень любила! Мне никто больше не был нужен!
Мамина сестра Женя училась с папой в Литературном институте и познакомила их на Тверском бульваре. Случилась любовь. Маме было уже за двадцать. Она была на 4 года старше папы. Для него, деревенского парня, видимо имело значение, что она – девушка. Отсюда «Вся нетронутая ты, мне мила до радости». Столкнулись две непримиримости. Но ведь, лет семь-восемь сталкивались: ссорились-мирились, сходились-расходились. В 1937 году родился Яша, в 1939 – я, в 1943 – Нина. Яша был назван в честь папиного отца, Нина – в честь папиной сестры.
Мама была никакая хозяйка. Вплоть до того, что мы часто с семьей обедали в столовых, например, брали пельмени. Она была веселая, безалаберная. Символом жизни были строки Беранже:
Есть деньги – прокутит,
Нет денег – обойдется.
Да как еще смеется!
Да, ну их, – говорит....
В 1945 А. Яшин напишет:
Мне никогда тебя не простить,
Знаешь, наверно, сама –
Счеты сводить – нипочем не свести.
Легче сойти сума.
И не уйти от тебя никуда –
Ты на моем пути.
И не забыть тебя никогда,
Легче сума сойти.
Всей нелепостью моего существа я, видимо, напоминала отцу маму. Критически оглядывая, он называл меня Татьяна Еленовна. И еще помню, со слов Златы Константиновны, как художник Армен Вартанян сказал про меня: «Когда встречаешь такое существо, начинаешь верить в Бога».
...Я работала в издательстве ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия» больше четверти века в редакции современной советской поэзии, вплоть до разгрома, названного перестройкой. И Виктор Сергеевич Фогельсон, прощаясь, проникновенно произнес: «Не меняйтесь».
Можно только бесконечно благодарить Злату Константиновну, что она сумела дать отцу дом: достойный, высоко культурный, дружелюбный, гостеприимный, хлебосольный.
Мы, трое детей Елены Сергеевны, никогда не были чужими в доме Златы Константиновны и папы. Любили мы, любили нас. Заботились о нас на равных. Все семеро мы дружили, мы трое и Наташа, Злата, Саша и Миша. На общей фотографии нет младшего Миши. Я с ним на даче в «Мичуринце». Помню, Миша возбужденно вбежал в комнату, глазенки горят, что-то очень важное нужно сказать и маме, и папе. И он выпалил: «Мапа !».
Много было добра и радости. Мы все ходили в детский сад Литфонда, ездили в пионерские лагеря Союза писателей и даже в «Артек» – фантастическую детскую сказку. Моя смена в «Артеке» была 45 дней. Помню, мы пели: «Здесь дружат, как нигде. Тебе помогут здесь в беде. Грузин, эстонец, русский и узбек. Мы все одна семья: И он, и ты, и я. Артек! Артек!».
Мы вместе бывали на елках и праздничных утренниках в Доме литераторов, на неделях детской книги в Колонном зале Дома Союзов, в театрах и кино. Папа брал нас с собой в Дома творчества писателей: Переделкино, Голицыно, Старая Русса, Дуболты, на Рижское взморье. Папа сам покупал нам одежду и обувь, велосипеды и фотоаппараты, книги и игрушки. Злата Константиновна настолько не разделяла нас вниманием и заботой, что помню, например, сшила мне и Нине по великолепному платью из синего шелка: перешила из своего.
У меня была проблема с глазами: врожденная близорукость. Папа возил меня к Филатову в Одессу и через Валентина Овечкина устроил на экспериментальное лечение в Курскую железнодорожную больницу.
Дом Златы Константиновны и папы в Лаврушинском переулке начинался не с вешалки, а с книжных стеллажей из старинного дерева, от пола до потолка, без всяких стекол... Книги были доступны, стояли не по росту, свободно. Можно было взять любую, и тут же, в прихожей, углубиться в чтение. В доме постоянно что-то читали вслух; рассказ Паустовского «Снег», Тендрякова «Ухабы». Потом переживали, обсуждали. Запомнила наизусть со слуха Бориса Чулкова:
Падает снег. Падает.
Радует это? Радует!
Снег – без конца, без края.
Радует – я не скрываю.
В доме постоянно звучала музыка. Злата Константиновна сама хорошо играла на рояле (особо почитался седьмой вальс Шопена). Все дети учились в музыкальной школе, а братья Саша и Миша – дошли до консерватории.
Как-то Злата Константиновна послала меня за нотами «Забытого вальса» Листа. Я умудрилась купить их в букинистическом отделе на Неглинке. И приписала к названию «не» («Незабытый вальс»). Мария Вениаминовна Юдина играла на рояле. Потом приходилось полностью настраивать инструмент. Силища! А страницы нот переворачивал Виктор Сергеевич Фогельсон – красавец и умница, редактор всех папиных книг в издательстве «Советский писатель».
У меня остались две (думаю, неопубликованные) его страницы «От составителя» к «Библиотечке избранной лирики» Яшина в «Молодой гвардии». Вышла книга с предисловием Владимира Солоухина, председателя комиссии по наследству.
* * *
Папа приговаривал порой: «Волка ноги кормят». Ведь он кормил семерых детей. Как он при этом умудрялся еще и писать?! Да как писать! – исповедально:
Ступи, мой товарищ, попробуй,
И ты в холодок росы.
Сорви надоевшую обувь.
Пройдись по земле босым!
В глаза, будто память о детстве.
Зеленые глянут места.
Добру откроется сердце
И совесть будет чиста.