Острый, пронзительный аромат леса источает эта книга (Александр Яшин «День творенья». Изд-во «Советский писатель»). Это атмосфера высокого места, где деревья стоят давно и крепко, и солнце легко между ними находит дорогу к земле. И шелест птичьего крыла различим хорошо. Древесные волокна, которые превратились в страницы, празднично существуют в новой для себя жизни. Ведь есть же, кроме практического, и еще немалый смысл в том, что человек издавна запечатлевал свое слово на папирусных свитках, на бересте, то есть на листьях, на коре – на дереве, понимая, что оно может продолжиться во времени за черту человеческой жизни.
Александр Яшин – удивительный собеседник. С ним нельзя не быть откровенным. Когда он пишет природу, испытываешь грусть оттого, что не ты это вовсе вблизи схваченных первым заморозком рек, на жухлой траве в тени вологодских лесов смотришь вослед журавлю. И жаль, что не узнать уж тех людей, с кем поэт прошел Великую Отечественную, отстаивая наши поля и леса, нашу жизнь. Там, среди этих людей, навсегда возмужало доброе его сердце. А что поэт без мужества и доброты!
Эх, полюшко,
Поле боя!
Теперь-то оно другое.
Но мне не уйти от сравнений,
Добытых ценой войны
В землянках, в ходах сообщений.
Они нам навек даны.
Он много и страстно работал. «Я обречен на подвиг, и некого винить, что свой удел свободно не в силах изменить...» Он был человеком долга и совести. И все, кто был знаком с ним, гордились этим знакомством. Он надолго уезжал из Москвы в Вологодскую область, в родные места. И возвращался не с пустыми руками: его новые стихи, прозрачные и горьковатые, оказывались заметными и нужными. Он любил наш журнал и регулярно печатался в нем.
Как так стало, что он ушел? Словно скрылся в гуще леса, – только колышутся еще ветви, сомкнувшиеся за ним, и звучит еще глуховатый его голос. Когда-то, почти десять лет назад, он отнес в издательство мою первую рукопись. В то самое издательство, которое выпустило – рука не поднимается написать «последнюю» – новую книгу его стихов. И вот я пытаюсь рассказать об этой книге читателям «Юности» и чувствую, что говорю о человеке, о поэте, а не о книге. А он был старший товарищ, надежный и строгий. А он был, я уже говорил, удивительный собеседник. И – странно! – каждый раз, когда приходилось говорить с ним, возникало ощущение, что самое-то важное ты не рассказал, что получил неизмеримо больше, чем сумел возвратить.
Такова судьба общения с поэтами – они оставляют нас вечно невысказавшимися, они оставляют нам чувство невозвращенного долга.