Свою последнюю книгу стихов Александр Яшин собирал любовно и требовательно, может быть, уже понимая, что не доживет до выхода ее в свет, и потому желая подвести итоги своего поэтического труда. В нее вошли главным образом стихи, написанные в 1964-1968 годах (поэт умер в июле 1968 г.), но Яшин ввел в нее и несколько стихотворений предшествующих лет, которые, очевидно, считал лучшими, важными для себя и читателя. Он был очень строг: только одно стихотворение 1939 года, одно 1942-го, одно 1955-го, все остальные написаны не ранее 1958-го. В сущности, это его избранные стихи, избранные им самим. И книга «День творенья» открывает нам замечательного, при жизни явно недооцененного поэта.
Уже не раз говорилось и писалось о том обилии стихов, которое ежедневно выплескивается на газетные полосы, страницы журналов, льется отдельными книжками. Разумеется, у нас немало настоящих поэтов, больших поэтов, и все же многое, что попадает в печать, не заслуживает доброго слова и внимания. Здесь найдется все, что угодно: и игра в бирюльки, и мелкая философия на глубоких местах, и щеголянье поэтической мускулатурой, и стихи для узкого «элитного» или снобистского круга, и ремесленные поделки на «актуальную» тему, и нечто остренькое с перчиком, и телячий оптимизм, и идиллическая поэзия, и назойливое самовыражение (а за душой ничего нет и выражать нечего).
Уровень грамотности, в том числе и литературной, у нас настолько высок, что уже не сталь трудно имитировать поэзию, играть в поэта, чтоб были и современные ритмы и рифмы, чтоб было в стихах «все, что нужно»: и оптимизм, и бодрость, и любовь к человеку, к природе. Попробуй различи в этом мелькании эфемер, где настоящие, кровные, из души вырвавшиеся чувства, выношенные мысли, а где нечто подражательное, напетое с другого голоса, наигранное, разученное, стилизованное. А критика наша с такой щедростью хвалит и рекомендует почти все, что печатается, и так часто употребляет самые высокие слова, истирая их до потери смысла, что читатель испытывает сомнение: а так ли это, а действительно ли ему предлагают настоящую поэзию, а не фольгу и мишуру?
От стихов Яшина остается прежде всего ощущение прямоты, искренности, откровенности, открытости. Вот я весь тут перед вами, у меня чистая совесть, мне ничего не надо прятать, скрывать, нечего стыдиться, я не хочу вас удивить, поразить, я ничем не щеголяю, я пишу о том, что меня радует, мучает, удивляет. И, вероятно, это и есть самое простое, но и самое трудное: быть самим собой во всем, тогда только человек становится личностью, оригинальным без позы и оригинальничания.
Хочется исповедаться.
Выговориться до дна.
Может, к друзьям наведаться
С бутылкой вина?
Вот, дескать, все, чем жил я.
Несу на наш суд,
Не отвернитесь, милые.
Весь я тут.
«Перед исповедью»
Обращение к людям – здесь в сущности и раскрывается, почему вообще поэт становится поэтом; ему надо выговориться, от своего одиночества он стремится к людям, к общению с ними, здесь первооснова творчества.
Вологодский крестьянин Александр Яшин вышел из народа и остался связан с ним родственным ощущением крестьянских забот, радостей, тревог, не декларируемой, а подлинной близостью к природе, своему углу родной земли, пониманием души и нужд деревенского человека.
Он не вещает о своей любви к живому, а просто любит его:
Когда-то и я не убить не мог.
Что б ни летело над головой.
Садился за весла – ружье у ног,
Шел в чащу – заране взводил курок.
На жатву брал дробовик с собой.
Стрелял и коршуна и воробья,
Не разбираясь – друзья? Враги?
А ныне
На ток хожу без ружья,
Катаюсь на озере без остроги.
Доверие птиц умею ценить;
Бывает легко на душе, когда
Случайно удастся жизнь сохранить
Птенцу, упавшему из гнезда.
«Люблю все живое»
Сердечная и мудрая любовь к живым существам разлита повсюду. В стихотворении «Кулик» поэт говорит испуганному кулику, следящему за ним «из гнезда, как из окопа»: «Сиди, родимый, все в порядке, я просто не видал тебя». В «Дне творенья» Яшин радуется спасенному, оживленному им цыпленку, который мог бы задохнуться в яйце, не родиться.
С годами поэта все больше тянуло в места, где он родился и вырос, все сильнее ощущал и ценил он красоту неба, воды, земли.
Налюбуюсь ли на нарядную.
Ненаглядную землю мать.
Непарадную,
Неоглядную?..
Так всему в этом мире радуюсь,
Будто завтра его покидать.
«Почему не удивляемся»
Яшин подолгу живал на Бобришном угоре зимою и летом, приглашал к себе друзей порыбачить, пособирать грибы и ягоды, там написал немало лучших своих стихов. Многие из них вошли в его последнюю книгу.
Поэзия Яшина настолько ясна, прозрачна, что кажется совсем простой, естественной, не требующей усилия, как дыхание, и неопытный читатель может подумать, что нет ничего легче и самому так писать: чувства всем понятные и доступные и нет никакой изысканности в стихе, как будто он сам собой вылился, как изливается из уст человека повседневная бытовая речь. Но как обманчиво такое наивное представление. Отнюдь не примитивна, а необычайно трудна эта высшая простота – истинное золото поэзии, в которое переплавлено все то, чем живет поэт. В этой простоте как бы исчезает условность поэзии – размер, рифмы, метафоры, – остается только сама ее сущность. Но стоит поглубже вникнуть и вчувствоваться в образный мир поэта, и откроется его глубина и звучащая в ней музыка. Это именно поэзия, которую нельзя целиком перевести на язык понятий, в ней всегда останется тот неуловимый остаток, который и делает стихи не рифмованной прозой, не версификаторством, а поэзией.
Душа Яшина обнажена перед нами. Восходы и закаты, смена времен года, живые существа – птицы и звери, мир северной природы дороги ему, им он посвятил много своих стихов.
Он любил родину без биения себя в грудь, без патетики и риторики, без уверений и клятв, само собою разумеющейся любовью, как любят мать. Чуткость поэта возбуждала в нем чувство ответственности перед жизнью, требовательность к себе, постоянное беспокойство сердца.
Жизнь его не была легкой, она требовала стойкости и мужества. Он много размышлял о судьбах своих земляков. Глубоко потрясла Яшина безвременная смерть любимой женщины. Порою остро ощущал он одиночество. Горько думал поэт о том, что не все сделал, что мог, хотел, должен был. Все это вместе образовывало многогранный мир его сердца, сплетение света и теней, как это и бывает в тревожной, не самодовольной душе настоящего человека. Таким и предстает он в этой книге.
Каждый читатель даже в книге своего самого любимого поэта не одинаково относится ко всем его стихам, некоторые затрагивают одного читателя меньше, другого больше, каждый берет то, что оказывает на него самое сильное впечатление. С годами отношение может измениться в зависимости от жизненного опыта и духовного роста читателя, какое-то стихотворение для него как бы потускнеет, зато внезапно по-новому осветится другое, прежде не оцененное. Заранее предвидя упрек в субъективности, все-таки скажу, что наиболее сильными в последней книге Яшина мне представляются полные драматизма стихи, посвященные умершей любимой.
Стихотворение А. Яшина «Заклинание» и по заглавию и по теме заставляет вспомнить гениальное «Заклинание» Пушкина, также обращенное к безвременно ушедшей в загробный мир женщине, призывающее ее вернуться. Дерзнул ли Яшин соревноваться с великим поэтом? Может быть, он не стремился к этому. Хотя почему бы и не дерзать? Скромность вовсе не достоинство поэта, да и любого творца. К чему считать себя заранее маленьким и не сметь «свое суждение иметь»? Написал же Пушкин свой «Памятник», хотя уже был написан державинский. Но думается, что стихотворение Яшина родилось, вдохновленное Пушкиным и такой же тяжкой потерей, какую пережил и Яшин. Но он не повторил Пушкина, он написал свое и по-своему. «Заклинание» Пушкина – это все нарастающий, все более страстный призыв к умершей: «Ко мне, мой Друг, сюда, сюда!», «приди, как дальняя звезда, как легкий звук иль дуновенье, иль как ужасное виденье, мне все равно: сюда, сюда!..», «хочу сказать, что все люблю я, что все я твой: сюда, сюда!»
Яшин призывает умершую возвратиться живою, воскреснуть.
Воскресни!
Воскресни!
Забейся, сердце, в груди!
Пусть – чудо:
Не песней –
Сама, во плоти, приди!
Он просит ее прийти, но не призраком; «но только б – знакомой: не надо менять лица».
Призывая любимую, Яшин жалуется ей, что он осиротел, кается, что жил не так, как надо жить. Он говорит о себе, и это то свое, что поэт внес в, казалось бы, такое же заклинание.
Воскресни!
Возникни!
Сломалась моя судьба.
Померкли,
Поникли
Все радости без тебя.
Пред всем преклоняюсь.
Чем раньше не дорожил.
Воскресни!
Я каюсь,
Что робко любил и жил.
Горьким воспоминаниям о погибшей любимой, о том, что было пережито с нею, обращениям к ней посвящен целый цикл стихов: «Ночная уха», «Думалось да казалось...», «Может, и надо мною...», «А мы друг друга и там узнаем...», «Вот теперь-то мне и любить».
В последние годы творчества Яшин стал особенно зрелым и мудрым в поэзии. В сущности рост мастерства – это прежде всего развитие художественного вкуса, который уже почти безотчетно побуждает поэта находить для выражения своих чувств и мыслей не только самые точные слова и оригинальные образы и сравнения, но и дает ему чувство меры, дает ему искусство вести свой стих, отвергая слова и обороты, не подходящие, не идущие к теме, к строю стиха, к его мелодии и ритму.
В стихотворении «Следы на снегу» перебои ритма сами собой передают характер движения тех, кто следы эти оставил.
Разбираю почерки:
Вот чей-то скок,
Лисьи цепочки,
Птичий бисерок.
Разве не скакнула вдруг вторая строчка, не рассыпалась бисером четвертая?
Друг Александра Яшина писатель Василий Белов написал о нем рассказ «Бобришный угор» – воспоминание, портрет, разговор с поэтом.
«Выстоять, не согнуться учусь у тебя. Пока есть ты, мне легче. А ты? У кого учишься ты, кто или что твоя опора? Я знаю: быть честным – это та роскошь, которую может позволить себе только сильный человек, но ведь сила эта не берется из ничего, ей надо чем-то питаться».
Александр Яшин был честным человеком, сильным человеком, замечательным поэтом. Не боясь ошибиться, скажу, что его поэзия будет все больше завоевывать любовь читателя, будет нужна ему как хлеб. Жалею, что не успел сказать ему эти слова при его жизни. Но пусть их услышат другие.