Как могло оказаться хрестоматийным произведение Александра Яшина, которое не попало не только ни в одну хрестоматию, но и даже в сборники и собрания самого писателя.
Представляя в июне 1987 года публикацию рассказа А. Я. Яшина «Рычаги», «Неделя» называет эту вещь «хрестоматийной». Как, интересно, хрестоматийным оказалось произведение, опубликованное до сих пор лишь однажды («Литературная Москва», 1956).
Между тем «Рычаги» – это действительно граждански зрелое, художественно сильное произведение нашего земляка. Член Попибюро, секретарь ЦК КПСС т. Яковлев А. Н. пишет по этому поводу в журнале «Коммунист» (№ 8, 1987 г.):
«У Александра Яшина есть рассказ «Рычаги». Четыре коммуниста-колхозника ждут пятого, чтобы провести партсобрание. Идет непринуждённый разговор: ругают порядки в колхозе, бесхозяйственность, произвол районных сельхозорганов, необоснованность спущенных сверху планов и т. д. Но вот приходит пятый – учительница, озабоченная проблемой дров для школы. «О делах потом – сейчас собрание проводить надо», – обрывают ее, и начинается казенное словоговорение: «Мы кое-что не предусмотрели и пустили на самотек»; «Надо возглавить массы, товарищи!»; «В обстановке высокого трудового подъема по всему колхозу развертывается...»
Метко схвачен разрыв не только между словом и делом, но между словом и словом...»
Сегодня мы предлагаем (в сокращении) единственный до последнего времени положительный отклик на рассказ «Рычаги» в критике – из книги Василия Оботурова «Неповторимое, как чудо» (СЗКИ, 1978, стр. 53–57).
В рассказе речь идет о времени, когда «Еще сравнительно недавно прозвучали слова о культе личности, о том, что он подавлял инициативу масс и демократизма, о том... Впрочем, ныне нам это все общеизвестно, а тогда еще ничего не устоялось, новые нормы жизненного поведения не отработались», жива еще была инерция старого. Не удивительно, что появление альманаха «Литературная Москва» (1956) было встречено в штыки.
Одна за другой появляются резкие критические статьи. Так Ю. Зубков предполагает, что подобные произведения могут кому-то показаться смелыми и правдивыми, а на самом деле в них «советская действительность изображена крайне односторонне и в силу этого неправдиво и уродливо», в этом тезисе выразилось общее мнение критиков, а складывалось оно для каждого из них по-разному.
Ну а что же рассказ А. Яшина?
«Рычаги» не были случайным эпизодом в творчестве писателя, а явились выражением его поисков в середине 50-х годов, одним из первых результатов переоценки ценности «заплечного груза». То же самое имело место в лирике Яшина, скажем, в стихотворении «Показуха» (1956). Иронизируя над тем, как отражается жизнь деревни в искусстве, поэт так заканчивал своё «письмо из родной деревни»:
Вот какая жизнь у нас,
Прямо – слезы из глаз,
Тишь да гладь,
Достигли цели,
Все имеем, что хотели.
Больше не о чем тужить.
Нам бы в этакой артели
Хоть денек пожить!
«Рычаги» как раз и детализировали то, что не высказано в «Показухе», обобщая и подводя к мысли социальной. Рассказ выплеснулся с полной откровенностью: прямо и без оглядки, всё наболевшее – разом. Не очень заботясь о внешнем эффекте А. Яшин предельно прост в композиции: три разговора разные по характеру сменяют друг друга в силу обычных житейских обстоятельств – в их контрастности и рождается мысль, а плоть она обретает в реальных деталях, диалогах, характерах персонажей. Простота рассказа идёт не от беспомощности и примитива, а от необходимости, скупая точность в отборе деталей свидетельствует о чёткой ясности замысла.
Рассказывая о посещении секретаря райкома, председатель колхоза Пётр Кузьмич сокрушается, что у того «только и заботы, чтоб в сводках все цифры были круглые», и передаёт его слова: «Вы, – говорит он – теперь наши рычаги в деревне и, следовательно, обязаны проводить партийную линию». «Люди для него – только рычаги, – подхватывает Ципышев. – А я так понимаю, что это и есть бюрократизм».
Разговор для начала 50-х годов очень актуален – тогда об этом все заговорили. И тут – раз оказался в районе секретарь, который не умел пусть и горькой, но правдой поднять народ – не могли мужики не говорить об этом.
Ключевыми оказываются слова Коноплёва: «Пока нет доверия к самому рядовому мужику в колхозе, не будет и настоящих порядков, еще хлебнем горя немало. И тут у нас появился новый человек. Верно – появился! Колхоз переделал крестьянина. Верно, – переделал! Мужик уже не тот стал. Хорошо! Так этому мужику доверять надо. У него тоже ум есть». Коноплев совершенно правильно представляет тот курс преобразований общественной жизни, который и взяла партия на XX съезде.
Что ж, все верно говорили мужики, и А. Яшин в жизни нашел те приметы нового, благодаря которым новое и могло пойти в жизнь. Но почему же, когда обнаружила себя на печке сторожиха Марфа, «разговор друзей оборвался, словно они почувствовали себя в чем-то друг перед другом виноватыми? Почему, когда заговорили снова, «это были уже пустые фразы – ни о чем и ни для кого?... Заметим, только у Щукина «глаза молодые, озорные, с хитринкой – блестели и смотрели на всех с вызовом?».
Сознают мужики нелепость своих страхов и потому чувствуют неловкость, а быть самими собою уже не могут, тем более на собрании.
Так что, может быть, в самом деле Яшин «дал карикатуру на народ, на рядовых членов партии, колхозников», рисует всех их «трусами и приспособленцами, двуликими людьми»?.. А стоило, наверное, задуматься: разве Яшин не понимал, как можно истолковать двойственность поведения его героев? Понимал, и объяснения мы найдем в структуре самого рассказа.
«И чего мы боимся, мужики? – раздумчиво и немного грустно произнес вдруг Петр Кузьмич. – Ведь самих себя уже боимся!». Здесь всё верно и неизбежно, креме одного слова: не «уже», а «еще» – не надо забывать, какое время уходило и еще не совсем ушло. Об этом напоминает и Ципышев, одергивая засмеявшегося Щукина: «Молод ты еще, чтобы над этим смеяться! Поживи с наше!»... Новое чуть назревало, и, конечно, мужики, не слишком грамотные, линии своего поведения выработать не успели и не умели. Заметим еще, что и Ципышев – секретарь без опыта и, будучи человеком неискушенным, невольно начал подражать «хозяину района», который в образцы явно не годился.
Так что все жизненно и художественно обосновано в рассказе А. Яшина, в котором «продумана каждая деталь», по верному замечанию Д. Еремина. И безоговорочные обвинения Яшина в пессимизме были явно несправедливыми. Конечно, в ту пору мало кто представлял пути дальнейшего развития деревни. И в «Рычагах» надежды мужиков покоятся на немногих пока фактах: знают они, что в соседнем районе руководство ведется гораздо более разумно: есть и надежда на близкий уже XX съезд партии, которого ждут мужики, и, наконец, и в их умах и душах мало-помалу созревает готовность к переменам. А это уже немало, – во всяком случае, увереннее, чем Яшин, ни один другой писатель тогда не смог высказаться. Он был первый, вот в чем дело, а первым всегда труднее приходится.