Кириллов. Краеведческий альманах. Выпуск 6(2)

      Кирилло-Новоезерский монастырь – один из небольших монастырей Белозерского края – был основан в начале XVI века на Красном острове Нового озера преподобным Кириллом Белым. К середине XVII века монастырь владел 32 поселениями, рыбными ловлями, лесными угодьями; возле стен монастыря дважды в год устраивалась ярмарка. Он привлекал вкладчиков не только из Белозерского края, но и из Москвы. Сохранился комплекс источников по истории Кирилло-Новоезерского монастыря XVI – XVII веков, который состоит из приходо-расходных денежных и хлебных книг, описей строений и имущества, вкладной книги, а также актового материала. На основании этих источников постараемся выявить особенности функционирования келарей в Кирилло-Новоезерском монастыре. Проследим, что входило в круг их обязанностей, как их полномочия разграничивались с полномочиями других должностных лиц.

      Должность келаря известна по византийским уставам. В его обязанности входило заведование монастырским столом, кладовой со съестными припасами и их отпуском на кухню. Н. К. Никольский, исследовавший внутреннее устройство Кирилло-Белозерского монастыря, установил, что келарь фактически являлся управляющим. Ему подчинялись старцы, ответственные за хозяйственные службы, а также монастырские слуги. Келарь заведовал помещениями, где хранились съестные припасы, отвечал за их приобретение и расход [2]. Н. П. Успенский, также исследовавший управление в Кирилло-Белозерском монастыре, выделял два аспекта в деятельности келаря: помимо чисто хозяйственных функций, на келаря возлагались еще и судебно-распорядительные. Под ними Успенский понимал право судить зависимых от монастыря крестьян, слуг, работников [3].

      Круг обязанностей келарей и степень их власти в разных монастырях отличались друг от друга. Например, келари Кирилло-Белозерского монастыря действовали согласно решениям игумена или собора, тогда как в Спасо-Евфимьевом монастыре они действовали самостоятельно [4]. Единственный документ, из которого явствует круг обязанностей келарей Кирилло-Новоезерского монастыря, – грамота 1628 года царя Михаила Федоровича белозерскому воеводе Г. И. Свиньину и дьяку М. Светикову. В ней цитируется челобитная вкладчиков Кирилло-Новоезерского монастыря, из которой следует, что келарь «ведал монастырьское строение и крестьянские суды, и росход, и приход» [5] (подробнее о содержании этого документа см. ниже).

      Рассмотрим, что из упомянутого в челобитной отражено в документах Кирилло-Новоезерского монастыря. К сожалению, чисто хозяйственная сторона келарской должности скудно представлена в материалах рассматриваемого монастыря, так как келарские обиходники и келарские приходные и расходные книги, аналогичные существовавшим в Кирилло-Белозерском монастыре, нам неизвестны. Поэтому хозяйственная деятельность келаря в Кирилло-Новоезерском монастыре восстанавливается по косвенным данным.

      Имеется ряд разрозненных свидетельств, подтверждающих заведование келарем монастырскими припасами. Вот примеры, относящиеся к 1631 году: купленная монастырем соль «отдана келарю старцу Макарью держати на монастырский обиход» [6]; «выдал Леванид-жи-ник старцу Макарью» ржи на монастырский обиход; «выдал Макару из житницы ячмени... на квас»; «келарю старцу Макарью дал... на мирской обиход на хлебы» [7]. Кроме того, келарь заведовал поварней: «[горшки] одданы келарю старцу на поварню» [8]; «да пять сковородок черных одданы келарю на поварню» [9]. Возможно, правда, что посуда хранилась в келарской: «Две солонки оловян[н]ных одданы в келарскую» [10]. Не исключено, что в число подведомственных келарю служб входила и хлебня: в 1632 году «купил келарь старец Макарей сито в хлебню» [11]. Из этого примера, кроме того, следует, что келарь мог лично совершать покупки, относящиеся к сфере своего ведения.

      Сложнее обстоит дело с другими упомянутыми в челобитной аспектами деятельности келаря – крестьянским судом и «доходом и приходом». При оформлении пожалованного Кирилло-Новоезерскому монастырю в 1542 году судебного иммунитета право судить крестьян доверялось игумену или лицу по его выбору: «А ведает и судит тех своих людей игумен Васьян з братею сами во всем или кому прикажут» [12]. При подтверждении в 1623 году государем Михаилом Федоровичем этой жалованной грамоты число лиц, отвечающих за судопроизводство, было расширено за счет келаря: «И судит тех своих людей и крестьян игумен и келарь з братьею сами во всем или кому прикажут» [13]. Характерно, что подтвердительная грамота была адресована на имя не только одного игумена, как в 1542 году и позже, а игумену и келарю. Возможно, добавление келаря было обусловлено личностью старца Кирилла, занимавшего в те годы эту должность.

      В 1628 году возник конфликт между келарем Кириллом и игуменом Герасимом. Игумен сначала лишил Кирилла возможности участвовать в судопроизводстве, а затем вообще отстранил его от должности. Сохранился текст челобитной вкладчиков монастыря, вступавшихся за келаря перед государем. В ней утверждалось, что, пока Кирилл был келарем, «крестьяном от него продажи и волокиты не было» [14]. Таким образом, подтверждается участие келаря в судопроизводстве. При этом, по мнению вкладчиков, игумен Герасим вообще не должен был «вступаться» в эту сферу. С их точки зрения, игумены «исстари... ведали наше богомолье церкви Божия, а в крестьянские суды и в монастырское строение ни в какое, и в приход, и в росход не вступалися». Челобитчики полагали, что упомянутые дела относились к компетенции келаря. В ответе на челобитную Михаил Федорович вынес дипломатичное решение: «Монастырьскую казну в приходе и в росходе, и всякое монастырьское строение, и крестьянские всякие дела ведать велели [келарю] с игуменом Герасимом вместе» [15]. К сожалению, среди сохранившихся документов нет материалов судебного делопроизводства, и подтвердить фактами участие келаря в такой деятельности невозможно.

      В упомянутой челобитной 1628 года упоминается и о нарушении прерогатив келаря в сфере «прихода и расхода». По данным приходных книг, в Кирилло-Новоезерском монастыре сборами доходов с крестьян занимались казначей, житник и старосты. Однако известны два факта, которые можно трактовать как свидетельства ответственности келаря за сбор доходов с вотчины. В 1612 году келарь отдал казначею «сырные деньги». В 1664 году келарю было поручено «добирать со ста дворов с белозерских монастырей с вотчиных крестьян в додачу по полюбовному договору» денег. Кроме того, этот же документ свидетельствует, что келарь собирал «рыбные оброчные деньги» с Андоозера [16].

      Новоезерские келари могли заменять старцев, ответственных за другие хозяйственные службы. Известны случаи, когда келарь собирал мельничные деньги: в 1635/36 году «[казначей] взял у келаря Кирила мелничных денег» [17]. В отличие от ситуации, например в Ферапонтовом монастыре [18], в Кирилло-Новоезерском монастыре этим обычно занимался «мельничный старец». В 1631 году келарь Кирилл наряду с посельским старцем Ионой предоставил информацию о посеянном хлебе [19]. Обычно такую информацию предоставляли посельский старец или житник.

      Келари не ограничивались исключительно хозяйственной деятельностью. Как видно из анализа актового материала и описей имущества, келарь считался первым среди соборных старцев (исключая черных священников). В этом качестве келарям нередко поручались ответственные дела. Например, в тяжелом судном деле 1664/65 года келарь Андроник представлял интересы монастыря в Москве (позже к нему присоединился черный поп Дионисий). В 1623 году старцы Кирилло-Новоезерского монастыря, решив изгнать неугодного им строителя Сав-ватия, «написали... приговор меж собя в том, что... отпускали бить челом... митрополиту Варламу келаря старца Кирила об игумене» [20]. И в этом случае важное дело было поручено келарю.

      Деятельность именно этого келаря лучше всего освещена в источниках. Первое упоминание о Кирилле относится к 1623 году, когда он по решению собора ездил к ростовскому митрополиту с челобитьем о новом игумене. Судя по записи в расходной книге 1623 года, именно келарь Кирилл сопровождал нового настоятеля из Ростова [21]. Роль Кирилла подчеркивается и тем, что государевы грамоты, направленные в 1623 – 1624 годах в монастырь, адресованы как игумену, так и на его имя.

      Сферы деятельности игумена Тита и келаря Кирилла трудно разграничить, по крайней мере, по сохранившимся источникам. Келарь наряду с игуменом вел дела с администрацией в Белоозере (например, в 1623 году «ходил в город [т. е. в Белоозеро. – Т. С] старец Кирил с царскими грамотами» [22]), уплачивал налоги (в 1624 году «поехал келарь Кирил в город десятилником десятины платити» [23], а в 1625 году десятину платил игумен), ездил по монастырским делам в Москву, совместно с другими старцами посещал ростовского митрополита. В период келарства Кирилла мы видим его руку (помимо игуменской и черного священника) практически на всех хозяйственных документах: описях имущества, хлебных и денежных приходных и расходных книгах. Создается впечатление гармоничного сотрудничества игумена и келаря в деле управления монастырем в те годы.

      В 1627 году упоминания об игумене Тите исчезают из документов. Игуменом стал старец Герасим, о конфликте которого с келарем Кириллом упоминалось выше. Отмечу, что такие ситуации не представляли собой ничего исключительного. В Кирилло-Белозерском монастыре в 60-е годы XVII века был конфликт между настоятелем и келарем из-за превышения полномочий, также потребовавший государева вмешательства. Настоятель обвинил келаря Матфея Никифорова в том, что тот в течение нескольких лет фактически исполнял функции настоятеля: он «монастырь, и братию, и слуг, и служебников, и крестьян, и денежную и хлебную казну ведал», причем в утверждаемых документах ставил подпись архимандрита и его печать. В результате конфликта и келарь и настоятель вынуждены были покинуть монастырь [24].

      В Кирилло-Новоезерском монастыре игумен Герасим также оставил должность, по крайней мере, известия о нем прекращаются в 1628 году. В 1630 году монастырь фактически возглавил келарь Кирилл: после отъезда игумена Антония, сменившего Герасима, он был отписан на имя Кирилла и казначея Романа [25]. При этом Кирилл вместе с казначеем вел приходные и расходные деньги. Кроме того, известен только один случай, когда в приходной денежной книге 1612 года в течение одного месяца записи велись одновременно от имени казначея и келаря [26].

      В 1631 году игуменом монастыря вновь стал Тит, который в годы своего первого правления проявил себя как сильный администратор. Монастырь был отписан только на его имя, а денежные книги стали вестись им лично, чего никогда – ни раньше, ни позже – не встречалось в монастырской практике. В то время, по-видимому, келарь Кирилл отсутствовал в монастыре и эту должность занимал старец Макарий. Однако после смерти игумена Тита келарь Кирилл опять вышел на первое место. Характерно, что документ, в котором родственники игумена Тита дали расписку о получении имущества покойного, дан на имя келаря Кирилла и житника Леонида. В описи 1632 года, составленной по образцу описи 1631 года, в которой монастырь был отписан игумену «з братьею», монастырь отписывался келарю Кириллу наряду с игуменом Феодосией. В 1633/34 году, после смерти казначея Тимофея, Кирилл взял на себя его функции. Отметим, что случаи ведения келарем приходных и расходных денежных книг известны и в Кирилло-Белозерском монастыре [27].

      Последнее упоминание о келаре Кирилле относится к 1635/36 году. Несомненно, что именно благодаря личности Кирилла пост келаря получил большую значимость в те годы. В последующее время в Кирилло-Новоезерском монастыре на келарской должности не появлялись такие активные личности, как Кирилл. Поэтому свидетельств превышения келарями своих полномочий практически нет. В 1650 году платяная казна переписывалась по благословению игумена Амфилохия «з братьею», а переписные книги составлялись «по велению иеромонаха Дионисия Носкова», который в то время был келарем [28]. Неясно, что стоит за этим – то ли то, что инициатива описи исходила от келаря, а игумен лишь санкционировал ее, то ли игумен дал общее распоряжение об описи, а конкретные распоряжения делал келарь.

      В 1664 году келарь наряду со строителем и казначеем дал распоряжение о выдаче в долг зерна из монастырской житницы, хотя это было прерогативой настоятеля: «... по приказу старца келаря Авраамия дано монастырским крестьяном деревни Боброво... Ларе Григорьеве полосьмины ржи» [29]. Однако это вряд ли следует считать свидетельством исключительной роли келаря в эти годы. Против этого говорит то, что, хотя в судном деле 1664/65 года интересы монастыря в Москве представлял келарь Андроник, его действиями, по сути, руководил игумен, остававшийся в монастыре и посылавший в Москву инструкции: «Ты к крестному целованию сам не ходи, служку монастырьского постави, а Васку вели поставити к пытке» [30].

      Таким образом, в Кирилле-Новоезерском монастыря келарь являлся первым соборным старцем; как вытекало из сущности его должности, занимался монастырским хозяйством, в частности отвечал за хранение съестных припасов и кухонной утвари. Кроме того, новоезерские келари ведали судом над зависимыми от монастыря крестьянами и могли собирать с них надлежащие доходы. Нередко келари выполняли обязанности, которыми обычно занимались другие должностные лица. С одной стороны, келарь мог заниматься делами, находящимися в ведении житника, посельского старца и т. п., то есть лиц, отвечавших за другие хозяйственные операции. С другой стороны, на примере Кирилла видно, что келарь мог заниматься делами, которые обычно выполнял казначей или даже игумен. Это является частью большей проблемы – распределения обязанностей в небольших монастырях с невысокой численностью братии. Возможно, из-за этого в них не было четкого разграничения сфер деятельности, и часть функций одного старца мог по мере необходимости выполнять другой. На распределение же властных полномочий влиял личностный фактор, как было показано на примере келаря Кирилла и игумена Герасима.

      ПРИМЕЧАНИЯ

      1 Сазонова Т. В. Управление в средневековом русском монастыре: проблема игумена и строителя на примере Кирилло-Новоезерского монастыря // Вестник молодых ученых. Серия «Исторические науки». 2003. № 1. СПб., 2003. С. 87-96.

      2 Никольский Н. К. Кирилло-Белозерский монастырь и его устройство до второй четверти XVII в. Т. 1. Вып. 3. Управление (СПб. отделение Архива РАН. Ф. 247. Оп. 1. Д. 32). С. 55-57.

      3 Успенский Н.П.О больших строителях Кирилло-Белозерского монастыря. М., 1896. С. 17.

      4 Дмитриева З. В. Вытные и описные книги Кирилло-Белозерского монастыря XVI-XVII вв. СПб., 2003. С. 142.

      5 РГАДА- Ф. 1606. Оп. 1. Д. 21.

      6 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 662. Л. 197.

      7 ОПИ НГОМЗ. Инв. № 25986/10784. № 7.

      8 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 662. Л. 197 об.

      9 РГАДА- Ф. 1606. Оп. 1. Д. 34.

      10 Там же.

      11 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 662. Л. 212.

      12 РГАДА- Ф. 281. Оп. 2. Д. 782.

      13 Там же. Ф. 1606. Оп. 1.Д. 19.

      14 Там же. Д. 21.

      15 Там же.

      16 Там же. Д. 61.

      17 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 662. Л. 287 об.

      18 ЧОИДР. 1886. Кн. 1. С. 10 (по Дмитриевой 3. В.).

      19 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 663. Л. 63-68.

      20 ОПИ НГОМЗ. Инв. № 25985/10784. № 106.

      21 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 662. Л. 87.

      22 Там же. Л. 212 об.

      23 Там же. Л. 177 об.

      24 Дмитриева З. В. Вытные и описные книги... С. 155.

      25 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 662. Л. 186 об.

      26 Там же. Л. 80.

      27 Дмитриева З. В. Вытные и описные книги... С. 146.

      28 СПбИИ РАН. Колл. 115. Д. 663. Л. 206.

      29 ОПИ НГОМЗ. Инв. № 25986/10784. № 34.

      30 РГАДА- Ф. 1606. Оп. 1. Д. 63.

      Представленная на суд читателей книга – плод многолетнего и упорного труда автора, признанного в современной историографии специалиста по источниковедению и истории крестьянства средневековой России. В монографии нет привычного историографического обзора, но разбор и учет научной литературы максимально приближены к конкретным, рассматриваемым в каждой главе сюжетам. Это важно подчеркнуть, поскольку вытные книги Кирилло-Белозерского монастыря 1559 года были известны еще В. О. Ключевскому, использовавшему их для обоснования мысли о происхождения крепостного права из крестьянской задолженности. Вытные и другие хозяйственные книги Кириллова монастыря изучались также Н. К. Никольским, Л. С. Прокофьевой, Т. И. Осьминским, А. X. Горфункелем. Часть их была опубликована З. В. Дмитриевой и А. X. Горфункелем в серии «Вотчинные хозяйственные книги XVI в.» под редакцией А. Г. Манькова. Все это свидетельствует об определенной источниковедческой и историографической апробированности, известной степени разработанности данной темы, однако не противоречит и тому, что лишь в данной монографии изучение комплекса вытных, отписных, дозорных, писцовых, переписных книг Кирилло-Белозерского монастыря XVI – XVII веков проведено с максимально исчерпывающей глубиной, непревзойденным мастерством и органически увязано с рядом фундаментальных проблем источниковедения и аграрной истории России XVI – XVII веков.

      Во «Введении» определены и обоснованы основополагающие подходы автора к построению всестороннего источниковедческого исследования большого комплекса монастырских хозяйственных книг (с. 6).

      Сборники и кодексы, а также отдельные документы изучаются З. В. Дмитриевой и текстологически, и палеографически, и филигранологически, с учетом переплетов и маргиналий. Автор применяет методику дипломатической кодикологии, предложенную в трудах Л. В. Черепнина, СМ. Каштанова, Л. И. Ивиной при изучении сборников актов (монастырских копийных книг XVI – XVII вв.). Филиграни датированных рукописей используются З. В. Дмитриевой для датировок сборников, не имеющих хронологических помет писцов. Важным отправным моментом для последующего исследования является замечание З. В. Дмитриевой во «Введении» о почти полной сохранности документального собрания Кирилло-Белозерского монастыря. Этот важный вывод установлен на основе описи 1732 – 1733 годов, по которой автором был сопоставлен наличный состав сохранившихся хозяйственных книг обители (с. 7). Это создает репрезентативную базу всего исследования, обеспечивает его полнейшую, как говорят, «фундированность».

      В главе первой дан подробный формулярный анализ вытных книг Кириллова монастыря 1559 года, проведено их детальное сопоставление с семенниками и хлебными оброчниками. В ходе изучения З. В. Дмитриева уточняет саму историю создания раннего комплекса хозяйственных книг, аргументирует датировку семенников и оброчников – не 1558 года, как считал А. X. Горфункель, а не позднее 1561 года (с. 15). Сравнительное изучение ведется и внутри самих хозяйственных книг: 1) вытных; 2) семенных и оброчных. З. В. Дмитриева устанавливает, что их рукописи являются не списками, а разными хозяйственными документами, близкими по времени написания. Первый их раздел (семенник) создавался на основе единого комплекса черновых семенников отдельных сел, а второй и третий разделы – на основе оброчников разных лет, вероятно, погодных (с. 22).

      З. В. Дмитриева отвергает мнение Л. С. Прокофьевой и Т. И. Осьминского о связи хлебной ссуды и размеров оброка, о том, что оброк крестьян, взявших в монастыре ссуду, был несравнимо выше оброка тех крестьян, которые ссуду не брали. Она связывает составление вытных книг 1559 года с выдачей Кирилло-Белозерскому монастырю царем Иваном IV жалованной грамоты 17 декабря 1559 года, разрешившей кирилловским властям принимать крестьян в монастырскую вотчину «без отказу». Этой грамотой правительство учитывало процесс интенсивной внутренней колонизации Белозерья в 1540 – 1550-е годы. Поэтому и потребовалось составление обеих монастырских переписей, выполнивших роль порядных грамот, – 1559 и 1561 года – с целью письменного учета всех крестьян как новопорядчиков (с. 30). Таков общеисторический вывод исследовательницы, логически вытекающий из рассмотрения сложных источниковедческих вопросов первой главы. С ним перекликается мысль из заключения к книге, в котором подытоживается авторское понимание характера хлебной ссуды в Кирилло-Белозерском монастыре – в условиях интенсивных внутривотчинных переходов крестьян она выступала в качестве бессрочного кредита и не являлась экономическим фактором закрепощения крестьян и ограничения их переходов в последней трети XVI – первой четверти XVII века (с. 286).

      Этим, однако, содержание главы не исчерпывается. Автор показывает взаимоотношения двух общин – монастырской и крестьянской, их органическую взаимосвязь в повседневной жизни, поскольку выдача хлебной ссуды из монастырских житниц производилась под контролем крестьянского мира (с. 31). Этот вывод подкреплен новым фактическим материалом, обогащающим наше историческое знание: столь подробно институт житничных целовальников в литературе еще не исследовался, отразившие его виды документов не анализировались. Поэтому сюжет об этих выборных лицах крестьянской общины нов и свеж, а источниковедческий ряд монографии удачно обогащается приводимыми автором текстами их «выборов» (с. 32, прим. 102 – 103), наблюдениями над их приходо-расходными, посевными, ужинно-умолотными книгами, ведущимися в отдельных селах и отразившими реалии крестьянской повседневности (с. 33 – 34). Существовали и сводные хозяйственные документы (перечневые книги) по учету ссудного хлеба. Так, горизонтальный срез внутривотчинных отношений, рисуемый вытными книгами, дополняется сюжетами и об отношениях межкрестьянских, а также видах хозяйственной документации, циркулировавшей на разных «этажах» вотчинно-крестьянской общности. Забегая вперед, отметим, что и в последующих разделах монографии автор находит удачный «источниковый ключ», раскрывая взаимодействие мирских основ рассматриваемой общности (по крестьянским челобитным) и монастырских властей (по соборным приговорам и уставным грамотам о нормах повинностей) (с. 218, 234 – 235 и др.).

      Сложный материал о хлебной ссуде просчитан автором и полностью представлен читателю в различных таблицах, причем они варьируются – есть и локальные, и сводно-обобщающие с широким хронологическим охватом (например, с. 42 – 54, табл. 8). Можно только догадываться, скольких усилий у исследовательницы потребовала систематизация столь трудоемкого материала, но это, как говорится в Библии, «невидимые миру слезы».

      Во второй главе автор расширяет источниковую панораму исследования, обратившись к ранним (XVI в.) монастырским отписным, описным (они же описи) книгам. В современном источниковедении и археографии данное направление является одним из самых плодотворных, о чем свидетельствуют новейшие публикации монастырских описей, выполненные при участии самой З. В. Дмитриевой на высоком научно-археографическом уровне [2]. Следует упомянуть также издания описей Новгородского Софийского собора (Э. А. Гордиенко и Г. К. Маркина), Звенигородского Саввина Сторожевского монастыря (С. Н. Кистерев и Л. А. Тимошина), Кирилло-Новоезерского монастыря (Т. В. Сазонова), ряда других вологодских и белозерских монастырей, осуществленные Ю. С. Васильевым [3].

      З. В. Дмитриева сумела учесть до двух десятков ранних описей северных и среднерусских монастырей, оговорив их датировки, причины составления, структуру и особенности формуляра, информационную насыщенность отдельных описательных статей, достоверность включенных в них данных. Большинство монастырских описей автор классифицирует по трем основным группам: 1) составленные при смене настоятелей; 2) ставшие результатом переписей, проведенных по инициативе монастырских властей; 3) ставшие результатом государственной ревизии обителей. Здесь важны наблюдения о включении сведений отписных книг в писцовые книги (в отношении Антоньево-Сийского и Николо-Коряжемского монастырей), о генетической связи между контролем государства над церковно-монастырским имуществом и включением описаний церквей и их интерьеров в писцовые книги, по сути – государственным контролем над церковью и поземельным кадастром (с. 78 – 79).

      По поводу Николо-Коряжемского монастыря считаем нужным добавить, что около 1588 года могла быть проведена еще одна его ревизия – в связи с конфликтом между братией и игуменом Герасимом, не желавшим давать отчет братии в казенных деньгах. Тогда по предписанию главы приказа Большого Дворца Г. В. Годунова городовой приказчик Соли Вычегодской должен был произвести в двух экземплярах («в двои книги») «опись и счет» обители, из которых один следовало прислать в Москву, а второй оставить в монастыре [4].

      В материале второй главы о соборном старце Иосифо-Волоколамского монастыря Мисаиле Безнине (с. 79) можно было бы учесть биографический очерк о нем, написанный В. Б. Кобриным [5]. Предполагаем, что упоминаемый З. В. Дмитриевой волоколамский казначей Паисий Мичурин – это бывший соборный старец Троице-Сергиева монастыря, а сравнение его автографов на ряде троицких грамот 1560 – 1570-х годов со скрепой в отписной книге 1591 года в будущем могло бы подтвердить или опровергнуть данное суждение.

      В связи с историей описи Кирилло-Белозерского монастыря 1601 года, и в частности списком конфискованных предметов и денег у группировки старца Леонида Ширшова (с. 87 – 88), у читателя возникает мысль о стремлении государства к укреплению общежительного начала в русских монастырях, более строгому соблюдению их уставов, о попытках противодействовать проявлению частнособственнических принципов, обмирщению монашества в целом. Это могло быть дополнительной причиной проведения государственных ревизий крупных обителей.

      В анализируемой главе весьма важным в общеисторическом плане считаем вывод автора о введении в Кириллове монастыре в конце XVI века по инициативе Бориса Годунова десятинной пашни как способа реактивации земледелия. Эта мера была частью правительственной политики по преодолению кризисных явлений в хозяйстве страны. Введением сверху в Кириллове монастыре государевой десятинной пашни государство подключало одного из крупнейших корпоративных собственников страны к содержанию военно-оборонительной системы на юге России (с. 113 – 114).

      При изучении Кирилловской описи 1601 года З. В. Дмитриева мастерски сопоставляет подлинную рукопись, дающую горизонтальный информационный срез (положение монастыря в статике), со списком, который использовался в монастырском делопроизводстве до 1615 года. Имеющиеся в нем приписки отражают динамические изменения в жизни обители. Как и в главе о вытных книгах, во второй главе читатель получает представление о формуляре каждой монастырской описи XVII века, характере использования одних источников при составлении других (например, хлебных оброчников при создании вотчинной описи 1601 г.) (с. 98-99, 106).

      В сюжете об описи Кириллова монастыря 1621 года (рассмотренной автором по двум редакциям) читателю не вполне ясно, идет ли в ней речь только о суммарном числе братии и слуг обители или же дан их полный поименный список (с. 123). Правда, из приведенных в приложении 6 (с. 297 – 298) сведений о численности братии и слуг в 1620 – 1621 годах следует, что речь все же должна идти о суммарных данных. Подобные сведения важны для изучения демографического учета монашества в России XVII века. Инициатива в нем могла исходить и от правительства, скажем, приказа Большого Дворца, в котором ведались монастыри, и от епархиального руководства. По большинству известных нам описей вологодских монастырей (наиболее ранняя – Сямженского Евфимьева, около 1561 г. [6]) сначала виден суммарный учет иноков в целом, а с середины XVII века приводятся их конкретные списки. Это же отразилось и на изменении формуляра преамбулы описей, в которой среди прочих описательных статей в качестве программы описаний начинает фигурировать «братия по имяном». Вероятно, краткие суммарные сведения о численности братии (как и крестьян) в описях обителей генетически предшествовали более полным их именным спискам.

      Не позднее 1680-х годов в Вологодской епархии уже регулярно велись «записные монашеские книги», в которых фиксировались ново-постриженные и пришлые в местные обители из иных епархий иноки. Новопостриженным монахам настоятели начали выдавать «постригальные памяти». Игумены и строители обителей были обязаны предоставлять «скаски» о численности иноков в своих монастырях владычным детям боярским [7]. Разумеется, разбор этого сюжета не входил в задачу автора монографии, но само содержание монастырских описей позволяет рассматривать и малоизученные вопросы численности русского монашества в XVII веке по отдельным духовным корпорациям и в целом.

      В этом плане весьма полезен для будущих исследований такого рода опубликованный З. В. Дмитриевой в приложении 7 список братии Кирилло-Белозерского монастыря по отписной книге 1668 года (с. 301 – 304). Насчитывающий свыше 200 имен, он дает представление о внушительных размерах Кирилловской обители и с благодарностью будет использован интересующимися монашеской антропонимикой, традициями монашеского имянаречения, других культурологических вопросов.

      Сугубо человеческая, индивидуальная составляющая – редкий гость в работах по источниковедению и истории крестьянства. Поэтому данный в третьей главе биографический очерк кирилловского келаря и соборного старца Матфея Никифорова (по происхождению крестьянина Д. Степычовой волости Рукиной Слободки) – настоящее творческое достижение З. В. Дмитриевой. По крупицам из многочисленных и разнообразных источников она собрала все имеющиеся сведения об этой незаурядной личности – книжнике, миротворце, рачительном хозяине, детально знавшем крестьянскую жизнь, состоятельном человеке (с. 162), наложившем особый отпечаток на созданные им рукописи и проводимую политику в обширной монастырской вотчине.

      Среди опубликованных «свитков» Вологодского епархиального древнехранилища нам встретились документы священника Воскресенской церкви волости Рукиной Слободки, поповского заказчика Ивана Никифорова (венечные памяти и отписи в принятии венечных пошлин). Относятся они к 1665 – 1686 годам [8], и, возможно, это был младший брат или какой-либо другой родственник старца Матфея. Правда, Ивана нет в д. Степычовой в вытной книге 1624/25 года, но он к тому времени еще не родился [9]. Нет его и в приводимом на с. 161 фрагменте Синодика (Соф. 1523. Л. 221), но допустим, что он мог перед смертью принять постриг и сменить имя.

      После биографического очерка о Матфее Никифорове в главе третьей дан детальный анализ его сборника окладных книг 1620 – 1650-х годов, вытной книги 1665 года, отписной книги 1668 года, и сделано это в сравнительном плане с вытными книгами 1559 года и описью 1601 года. По большой группе деревень ключа Старого Волока Славинского З. В. Дмитриева выявила одинаковое количество вытей в середине XVI и в середине XVII века. Это свидетельствует о важности психологического фактора – традиционности обложения деревень на протяжении длительного времени (с. 165 и табл. 1). В целях установления источников сведений о населении по отписной книге 1668 года З. В. Дмитриева провела сравнение ее текста с текстом вытной книги 1665 года. Оказалось, что в последней население вотчины было учтено не только более подробно, с указанием возраста, но и более полно (с. 189 – 190). Обращение З. В. Дмитриевой к государственной переписной книге 1646 года показало, что при составлении отписной книги 1668 года использовались сведения 20-летней давности об именах крестьян, бобылей и их детей. В сопоставлении же с вытными книгами 1559 года число дворов в вотчинах Кириллова монастыря в 12 уездах России возросло в 1,5 раза, значит, несмотря на разорение Смутного времени и ограничительные меры правительства против роста монастырского землевладения, Кирилловская духовная корпорация находила пути для увеличения численности своего народонаселения (с. 192) – таков заключительный вывод третьей главы работы.

      В ней автор в связи с деятельностью Матфея Никифорова, не ограничиваясь только хозяйственными книгами, намечает также плодотворный путь филигранологического исследования грандиозной двухтомной копийной книги Кирилло-Белозерского монастыря (А 1/16 и А1/17 из собр. СПб. ДА). Следует согласиться с мнением З. В. Дмитриевой, что по характеру включенных документов кирилловские копийные книги отличаются более смешанным составом, в них содержится гораздо больше списков с писцовых, дозорных, переписных книг, чем в аналогичных памятниках Троице-Сергиева или Симонова монастырей (с. 150, 152). По-видимому, можно говорить об определенных отличиях в самой системе документирования разных монастырей России, хотя они по уставу являлись общежительными: для Троицкой духовной корпорации была характерна более четкая дифференциация материалов на непреходящую по значению актово-владельческую и текущую хозяйственно-делопроизводственную документацию.

      В четвертой главе книги вытные книги рассматриваются как источник по изучению крестьянского хозяйства. Здесь внимание автора сосредоточено в основном вокруг посевов хлебных культур (рожь, овес, пшеница, ячмень), крестьянского землепользования и платежей (хлебных и денежных). Расчет посевов дан по ключам – административно-хозяйственным единицам вотчинного управления и по дворам. Географический охват материала включает, кроме Белозерья, Вологодский, Пошехонский, Угличский, Бежецкий, Кашинский, Дмитровский и Московский уезды.

      Уникальность вытных книг 1559 года, отмеченная автором, заключается в том, что на уровне двора они позволяют рассчитать хлебные оброки крестьян на единицу посеянного хлеба. Этим преодолевается неизбежная усредненность, ориентировочность наших представлений о феодальной ренте XVI века. Исследовательница установила, что у большинства белозерских крестьян за вычетом семян оставалась третья часть посеянного хлеба, и эта норма платежей оказывается несколько выше, чем в новгородских землях XVI века, где бытовала «пятина» (с 211 и табл. 11-13 на с. 212-214).

      При рассмотрении хлебного и денежного оброка по двум хронологическим срезам – 1559 и 1601 годы – З. В. Дмитриева вновь плодотворно использует источниковедческие приемы. Она справедливо замечает, что изменения в размерах оброков крестьян старались проследить не только будущие историки, но и сами руководители монастырских хозяйств – келари и казначеи. Исследовательница внимательно прослеживает «архивную, делопроизводственную» историю самого комплекса вытных книг 1559 и описи 1601 годов. Материалы двух хронологических срезов показали, с одной стороны, стабильность платежей, установленную еще А. X. Горфункелем, с другой – их увеличение или снижение с учетом реальных возможностей крестьян тянуть монастырское тягло, конкретных условий, в которых оказались разные селения в период хозяйственного кризиса и Смуты. Не только принцип «посильности», но и личного восприятия крестьянами возлагаемых на них повинностей учтен, на наш взгляд, в уникальном соборном приговоре 19 мая 1577 года, опубликованном в приложении 3: «А сверх сие грамоты у келаря, которая будет нужа, и велит позвати крестьян из чести, и которые крестьяне пойдут из чести, тому честь, а которые не пойдут, и тому крестьянину пени нет» (с. 292). Интонации, звучащие в этом нормативном по сути документе, говорят нам о несводимости внутривотчинных отношений только к повинностной сфере, о ее сбалансированном характере, терпимости старцев к реальным возможностям населения, к крестьянским традициям и обычаям.

      З. В. Дмитриева отмечает, что после 1602 года в архиве Кириллова монастыря отсутствуют нормативные или сводные документы о крестьянских повинностях. Теперь ведутся хлебные и денежные оброчные тетради по отдельным селам. По ряду вотчинных комплексов, расположенных в десятке уездов России, автор систематизировала материал, раскрывающий тенденции в развитии крестьянских платежей на протяжении всего XVII века (с. 239 – 241, табл. 31 – 37). Здесь важны наблюдения автора о неизменности нормы платежей с выти в течение длительного времени и существенной переоброчке в 1680-е годы, когда хлебный оброк в кирилловских вотчинах был переведен на деньги в размере 3 рублей с выти (с. 237). Полагаем, данное суждение подтверждает вывод Н. А. Горской, сделанный на материале монастырей центральной России, о коренном нарушении принципа фиксированности ренты как раз в это десятилетие [10]. Постепенное преодоление традиционных натурально-хозяйственных основ деревни, более ощутимая связь сельского хозяйства с рынком, углубление разделения труда, торгово-ремесленной специализации – все эти общероссийские тенденции затронули и развитие вотчины Кирилло-Белозерского монастыря во второй половине XVII века. В масштабе всей страны это стало показателем начавшегося перехода от Средневековья к раннему Новому времени.

      Опираясь на собственные исследования ренты в вотчинах Троице-Сергиева монастыря (с ее денежной направленностью) уже в первой четверти XVII века, неуклонным сокращением сферы домениального хозяйства, отметим, что обработанные З. В. Дмитриевой материалы показывают ее более «щадящую», замедленную эволюцию, на которой, возможно, в большей степени сказалось сдерживающее влияние крестьянской общины (см. анализ уникальной челобитной крестьян Волока Славинского 1690 года – с. 234 – 235). И в этой связи одно источниковедческое сопоставление. В обширном архиве Троицкого монастыря такого рода челобитных не обнаружено. И еще. Отсутствие в четвертой главе систематических сведений (на уровне выти и двора) о государственных выплатах крестьян Кириллова монастыря в XVII веке объясняется, по-видимому, отсутствием этой информации в вытных, переписных книгах по вотчине в целом и оброчных тетрадях по отдельным селам. В ряде же корпораций центра страны (у Иосифо-Волоколамского – конца XVI в., Троице-Сергиева – в XVII в.) такого рода документация известна. В троицких оброчных и вытных книгах одновременно указаны повытные нормативы и сеньориальной, и государственной ренты (монастырские власти, значит, сами устанавливали последнюю?), зафиксированы суммы сбора и той и другой. В этом также можно усмотреть отличия в системе документирования крупнейших русских монастырей, обусловленные различием в их расположении, административно-политическом статусе, традициями местной деловой письменности, рядом других обстоятельств.

      При изучении землепользования в вотчине Кириллова монастыря З. В. Дмитриева уверенно устанавливает уравнительность тяглых наделов, когда подавляющая часть крестьян (89%) имела 2 и менее четвертей тяглой пашни (около 3 десятин в трех полях). Здесь напрашивается сравнение: а какими были крестьянские наделы в других монастырских вотчинах севера и центра страны? Думается, имеющиеся исследования на эту тему (Е. Н. Баклановой-Швейковской, Н. А. Горской, В. И. Иванова, З. А. Тимошенковой и др.) позволяют такое сравнение провести.

      В четвертой главе З. В. Дмитриева также выявляет несоответствие размеров тяглой и обмерной пашни, объясняя это временным исключением части пашенных земель для восстановления ее плодородия (принцип «выводных полей», используя современный агротехнический термин) (с. 207 – 208). В главе поддерживается мнение Н. П. Павлова-Сильванского, связывавшего происхождение земельных переделов с упорядочением обложения и введением вытного письма (с. 209 – 210). В вытных книгах 1559 года не отразилось участие крестьянской общины в переделах, а по позднейшим источникам – челобитным XVII века – уже заметно стремление крестьян к поравнению вытного тягла и наделов (с. 210).

      В центре пятой главы стоит сравнительно-историческое изучение вотчинных и государственных переписей по важнейшим показателям аграрного развития: население, землепользование, обложение. Материал главы находится в русле давней дискуссии в научной литературе о достоверности данных писцовых книг. Этим сложным вопросам было также посвящено более десяти Всероссийских научно-практических совещаний (с 1988 г. на базе ЛОИИ), одним из организаторов и руководителей которых является как раз З. В. Дмитриева [11].

      При изучении народонаселения вотчины в первой четверти XVII века автор концентрирует внимание на двух аспектах: 1) общей его стабильности по данным государственных и монастырских описаний; 2) соотношении в его составе крестьянства и бобыльства. Сложность здесь заключается в неустойчивости, несформированности в XVI – XVII веках крестьянских фамилий, с одной стороны, и в общей нестабильности сельского населения в тяжелые годы Смуты и вскоре после нее – с другой. З. В. Дмитриева справедливо учитывает установленное ею сокрытие части населения при переписях, причем монастырские власти делали это как на облагаемых землях, так и на отарханенной округе Околомонастырья (с. 272 – 273, 278).

      При изучении стабильности сельского населения Белозерья по обширному комплексу дозорных книг 1613 – 1618 годов З. В. Дмитриева применяет методику Г. А. Победимовой, сопоставившей поименный состав крестьян по материалам Иосифо-Волоколамского монастыря (его долговой книги 1532 г., сотной 1569 г., приходо-расходных книг 1570 – 1580-х гг.). Результаты своего сравнения З. В. Дмитриева предъявляет читателю в подробном «Перечне крестьян и пустых дворов в 1613 – 1626/27 гг.» (с. 155-171).

      Автором выявлены случаи, когда показанные в дозорных книгах 1615 и 1618 годов убитыми, умершими или сшедшими крестьяне появляются «вживе» в вытной книге 1624 и писцовой 1626/27 годов. Очень убедительно проведено текстуальное сопоставление населения Плутовского и Колдомского ключей Околомонастырья по монастырскому хлебному оброчнику 1618 года и правительственной дозорной книге того же 1618 года (Роспись на с. 274 – 277). Из этого следует впечатляющий вывод: всего в Околомонастырье хлебный оброчник учел 135 дворов хозяев и 150 «людей», а дозорная книга лишь 5 дворов крестьянских и 3 двора бобыльских (с. 278).

      Столь же корректно, с полным предъявлением читателю авторской методики, проведено З. В. Дмитриевой и исследование истинных пропорций крестьянского и бобыльского населения в белозерских вотчинах Кириллова монастыря. Это сделано автором на широкой базе сопоставимых деревень и дворов, достигающей в сравниваемых источниках – вытной книге 1624 года и писцовой книге 1626/27 года – 80 процентов. В результате оказалось, что процент бобыльства, свидетельствующий об обнищании, вовсе не был таким высоким, как это считается в научной литературе. Нам кажется вполне логичным предложенное З. В. Дмитриевой объяснение установленных диспропорций в разных по происхождению описаниях введением указов о живущей четверти, согласно которым бобыльские дворы облагались вдвое легче крестьянских, отсюда и стремление землевладельцев представить большую часть своего зависимого населения малоплатежными бобылями (с. 283).

      Последний параграф пятой главы посвящен сопоставлению данных о количестве пашни Кирилло-Белозерского монастыря в писцовой книге Белозерского уезда 1626/27 года и вытных книгах корпорации. Несмотря на «оптимальный характер» первой, автор устанавливает существенное занижение в ней (тем более что непосредственным обмером земли писцы не занимались) сведений о пашне по сравнению с вытными книгами (с. 282 – 283, табл. 3 и 4). Считаем нужным в этой связи напомнить, что нами такое несоответствие было установлено по писцовым книгам всех принятых в современном источниковедении вариантов – не только «оптимального», но и деформированного и с неразделенной на крестьянскую и господскую пашней [12]. Аргументированные выводы автора монографии о большей достоверности вотчинных описаний по сравнению с государственными, постоянный показ взаимодействия разных документальных комплексов – все это существенно обогащает общий раздел источниковедения России XVI – XVII веков.

      Рецензируемое издание имеет прекрасное общее оформление. Оно богато иллюстрировано – здесь и филиграни, и фотокопии отдельных листов рукописей, и образцы почерков. Развернутые подстрочные примечания и множество таблиц удобно для восприятия размещены в самом тексте; в конце дано содержательное документальное приложение. Несмотря на сложность тематики, в тексте не чувствуется «вымученности», он написан свободным литературным языком. Книга насыщена тонкими частными наблюдениями источниковедческого, методического, терминологического, хронологического, археографического плана, свидетельствующими о высоком профессионализме автора.

      В заключение вернемся к уже сказанному. Основное, что привлекает читателя в данной книге, – это органичное переплетение проблем источниковедения и аграрной истории, высокая исследовательская культура, в чем и воплощаются лучшие черты «ленинградской исторической школы». Книге такого масштаба и такого качества исполнения суждена долгая жизнь в науке как высокому образцу истинного труда.


      ПРИМЕЧАНИЯ

      1 Дмитриева З. В. Вытные и описные книги Кирилло-Белозерского монастыря XVI-XVII вв. СПб.: Дм. Буланин, 2003. 346 с.

      2 Опись строений и имущества Кирилло-Белозерского монастыря 1601 года. Коментированное издание / Сост. З. В. Дмитриева и М. Н. Шаромазов. СПб., 1998; Описи Соловецкого монастыря XVI века / Сост. З. В. Дмитриева, Е. В. Крушельницкая, М. И. Мильчик / Отв. ред. М. И. Мальчик. СПб., 2003.

      3 Описи Новгородского Софийского собора XVIII – начала XIX в. М.; Л., 1988; Описи Саввина Сторожевского монастыря XVII в. / Сост. С. Н. Кистерев и Л. А. Тимошина. М., 1994; Отписная книга Троицкого Усть-Шехонского монастыря 1660 г. (публикация Ю. С. Васильева)// Белозерье. Историко-краеведческий альманах. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 261 – 287; Отписная книга Введенского Корнильева Комельского монастыря 1657 г. (публикация Ю. С. Васильева)// Городок на Московской дороге. Историко-краеведческий сборник. Вологда, 1994. С. 130 – 169; Опись строений и имущества Кирилло-Новоезерского монастыря 1657 г. (публикация Т. В. Сазоновой)// Белозерье: Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1998. С. 130 – 165. Ряд критических суждений относительно последних изданий переписных и вытных книг в краеведческих альманахах см.: Новохатко О. В. «Генеральный регламент» актовой археографии (О книге С. М. Каштанова) // АЕ за 1999 г. М., 2000. С. 313. Прим.

      4 ААЭ. Т. 1. № 337; РИБ. Т. 32. Архив П. М. Строева. Т. 1. Пг., 1915. № 337. Стб. 651 – 654 (на стб. 458 – 469 была переиздана опись Николо-Коряжемского монастыря 1567 г.). См. также: Черкасова М.С. Монастырские описи XVII в. как источник по истории народонаселения // Историческое краеведение и архивы. Вып. 10. Вологда, 2004. С. 65-78.

      5 Нирбок В. Б. (Кобрин). Михаил Безнин – опричник, монах, авантюрист // Вопросы истории. 1965. № 11. С. 214-216.

      6 ОР РНБ. F.- 788. Л. 274-281 (копия XIX в., начало утрачено). Описание собрания свитков, находящихся в Вологодском епархиальном древнехранилище. Вып. 5. Вологда, 1902. С. 43. № 87; Вып. 12. Вологда, 1913. С. 62-63. №75.

      8 Описание собрания свитков... Вып. 3. Вологда, 1900. № 17; Вып. 5. № 8, 12, 32,34,37, 39,53,54, 61, 62, 65-66; Вып. 7. № 30; Вып. 8. Вологда, 1902. № 24, 57; Вып. 9. Вологда, 1908. № 25; Вып. 11. Вологда, 1910. № 115; Вып. 12. № 8, 32, 41, 42, 66 (6), 144.

      9 Кириллов: Краеведческий альманах. Вып.2. Вологда, 1997. С. 231 (публикация З. В. Дмитриеве й). Церковь же Воскресения в Рукиной Слободке указана в перечне приходов, данном в приложении 9 рецензируемой монографии (с. 307).

      10 Горская Н. А. Монастырские крестьяне Центральной России в XVII в. (О сущности и формах феодально-крепостнических отношений). М., 1977.

      11 Новейшее издание: Тезисы докладов XIV Всероссийской конференции «Писцовые книги и другие историко-географические источники XVI – XX вв.», посвященной 70-летию исторического факультета Санкт-Петербургского государственного университета. СПб., 2004.

      12 Черкасова М. С. Проблемы изучения троицких писцовых книг 1620 – 1640-х годов // Материалы чтений, посвященных памяти Петра Андреевича Колесникова. Вологда, 2000. С. 33 – 44.

      Церкви, как и монастыри, были хранителями книжных богатств. Если учитывать количество церквей на территории Кирилловского уезда, то в целом в них находилось довольно значительное количество книг. «Памятная книжка Новгородской губернии за 1892 год» называет в уезде 128 церквей и 354 часовни [1]. По данным 1916 года, в нем было 94 прихода (9 округов) [2]. Сведения о церковных книжных собраниях есть в различных документах, в том числе в ведомостях, в описях имущества, в приходо-расходных книгах церквей.

      В данной работе использованы ведомости 1913 – 1919 годов большинства церквей 1 – 8-го округов. «Ведомость о церкви» указанного периода включала два пункта, которые давали сведения о книгах: «книги до церковного круга подлежащия» и «в церковной библиотеке находится книг для чтения предназначенных». Но часто указывали лишь количество книг для чтения, а о богослужебных книгах писали: «есть все», «сполна» или «имеются», поэтому общее количество книг в церковной библиотеке можно определить не всегда. Какие книги должны быть в каждой церкви, говорилось в инструкции благочинному. 9-й пункт такой инструкции, посланной в 1792 году из Кирилловского духовного правления в Вещезерскую церковь Рождества Христова священнику Василию Иванову, гласил: «Надлежит необходимо быть в каждой церкви подлежащему числу книг к исправлению службы Бо-жией потребных, яко то Евангелие напрестольное, облеченное приличною матернею и украшенное, Апостол, Служебник, дванадесять Миней месячных, Устав, Триоди постная и цветная, два Октоиха, Псалтирь следованная, Часослов, Требник великий и малый, Ирмолог, книжица молебственная, книжица на день восшествия Ея Императорскаго Величества и на Полтавскую баталию, реестр панихидной, табель торжественных молебнов, новоизданныя проповеди» [3]. И далее: «...где которых из показаннаго числа книг не нашлось или бы и нашлись, но изодраны и зело ветхи или старопечатны, от прихожан требовать, чтоб оные книги, яко для исправления службы Божией нужные, были куплены, в случае ж их нерадения представлять». В следующем пункте инструкции говорилось, что «весьма прилично и полезно каждой церкви иметь некоторые к наставлению священников и христиан служащие книги, яко то Священную Библию, книги Маргарит, на деяния, послания и на Бытие Златоустаго, Минеи четьи и Прологи, Сокращенную богословию, Букварь и Краткий катихизис, книжицу о блаженствах, проповеди Гедеоновы, Феофановы и Минятиевы, Духовный регламент, Увещание раскольникам и другие изданные и полезные духовные книги и потому благочиннаго должность и чрез самаго себя и чрез священников прихожанам увещательно предлагать, дабы таковые книги хотя не в одно время были куплены и церковными были записаны». Благочинный же имел «власть приказать» священнику и церковному старосте купить эти книги, если были на то церковные деньги. Списки книг, «необходимых для библиотеки в каждой приходской церкви», печатали и в «Новгородских епархиальных ведомостях». В такой список, помещенный в № 5 – 6 за 1890 год, включена 31 книга, в том числе издания 1860-х – 1880-х годов. В списке даны также рекомендации «достаточным церквям» по формированию книжных собраний. Например, кроме книги «Сокровище духовное, от мира собираемое» святителя Тихона, «достаточным церквям» рекомендовалось выписать полное собрание сочинений этого автора. Иными словами, количество книг в церковных библиотеках зависело от ряда обстоятельств, в том числе и от «достаточности» церкви, и было различным. В начале 1908 года исполнявший должность благочинного 5-го округа священник Николай Третинский в донесении епископу Кирилловскому Иоаникию писал: «Библиотеки открыты и приведены в порядок по спискам почти при всех церквях благочиния, кроме церквей Ковжской и Троицкой, при которых по неимению средств библиотеки скудны книгами» [4]. Общее количество книг в церквях данного округа было от 31 (в Воскресенской Чужераменской) до 252 (в Николаевской Тигинской). Различным было также количество богослужебных и поучительных книг: богослужебных – от 20 (в Троицкой Ротковской) до 84 (в Вознесенской Тордокской), поучительных – от 10 (в Воскресенской Чужераменской) до 201 (в Николаевской Тигинской).

Село Никольское. Церковь Николая Чудотворца. 1826 г.

      В церквях 3-го округа в 1916 году имелось от 53 (в Николаевской Кленовской) до 204 книг (в Вознесенской Соровской) [5]. Вогнемская церковь имела 202 книги [6]. Разница в количестве богослужебных книг в церквях этого округа была невелика (от 38 до 50), а в количестве поучительных книг, как и в церквях 5-го округа, довольно значительна (от 12 до 160). Были в уезде церкви и с большим количеством книг, чем вышеназванные, например, в 1913 году в Иоанно-Предтеченской Индоманской церкви имелось 309 книг, в Преображенской Кьяндской – 497 [7]. К 1919 году значительное число книг для чтения имели такие церкви, как Благовещенская Волокославинская (150), Падчеварская Михаила Архангела (172), Петропавловская Иваноборская (200), Николаевская Волоцкая (208), Благовещенская Печенгская (277), Николаевская в селе Никольском (307), Николаевская Звоз-ская (380), Воскресенская Пунемская (500) [8].

      Церковные документы позволяют проследить и изменения в количественном составе библиотек. Так, в деревянной Георгиевской подгородней церкви в 1790-е годы было 76 книг (48 названий), причем большинство составляли богослужебные книги (более 50) [9]. В новой каменной церкви (Ильинской подгородней с двумя приделами: Великомученика Георгия и Феодосия Тотемского) в 1910 году книг для чтения было уже 125, а к 1919 году – 140 [10]. Значительное увеличение книг для чтения за 1908 – 1919 годы было в книжных собраниях церквей: Падчеварской Михаила Архангела (с 75 до 172), Воскресенской Пунемской (со 160 до 500), Введенской Ротковской (с 36 до 129), Троицкой Ротковской (с 20 до 89).

      Описи церковных книжных собраний, сохранившиеся книги из ряда церквей Кирилловского уезда [11] позволяют говорить о составе церковных библиотек. В подгородней Ильинской церкви были Апостолы, Минеи, Октоихи, Триоди, Служебники, Псалтири, Часослов, Канонник, йотированные книги, службы различным святым, «Книга о должности христианина», «Розыск», «Наставления от архипастыря к священнику», «Устав церковный», «Благовестник», «Поучения вседневные», «Книга о церкви и о таинствах», «Новая скрижаль», «Молебное пение на крамолу». В числе небогослужебных книг Николаевской Чистодорской церкви, приписанной к Иткольской Рождества Богородицы, были «Краткая священная история» и «Краткое наставление о лечении болезней» [12]. В библиотеке Вогнемской церкви Рождества Богородицы имелись: «Евангелие учительное», «Жития святых» Димитрия Ростовского, «Кормчая», «Обязанности домашнего общества по разуму исполнителей слова Божия древних христиан» Григория Мансветова, «Творения» Тертуллиана, «Попечение православной церкви о спасении мира», «Книга кратких поучений о главнейших спасительных догматах веры», «Собрание разных поучений на все воскресные и праздничные дни».

      В XIX веке в книжных собраниях ряда церквей немалую часть составляли книги XVII – XVIII веков. В Николаевской Чистодорской церкви таких книг было более половины. В Вогнемской церкви Рождества Богородицы хранились вкладные «Пролог» 1660 года, «Службы, житие и чудеса Николая Чудотворца» 1699 года [13], купленное на церковные деньги «Евангелие учительное» 1662 года. Были в церковных собраниях и рукописные книги. Например, опись Георгиевской подгородней церкви называет «письменные нотные праздники», «письменный октоих с ирмологом ветх». В начале XX века рукописные книги вывозились из кирилловских церквей для епархиального музея. На выставке XV Всероссийского археологического съезда в Новгороде в 1911 году экспонировались вывезенные А. И. Анисимовым Житие Кирилла Белозерского «с красочными заставками и изображением святого» из Вогнемской церкви, Месяцеслов из Казанского собора, Синодики «с рисунками и заставками» из Николаевской Звозской и Пунемской церквей [14].

Деревня Сорово. Церковь Вознесения. 1822 г.

      Пути поступления книг в приходские церкви в XVIII – начале XX века были различными. Как и в более ранний период, книги поступали в церкви в виде вкладов, дарений, покупались на церковные деньги. В 1707 году Шестоднев служебный 1678 года «дал ... вкладом в церковь к Покрову Пресвятые Богородицы что под Кирилловым Кириллова монастыря Белозерского стряпчей Иван Иванов сын Поморцев...» [15]. Библия 1784 года [16] на рубеже XVIII – XIX веков была куплена в Георгиевскую подгороднюю церковь у иеромонаха Кирилло-Белозерского монастыря Андрея Смолина. «Сборник церковно-гражданских постановлений в России, касающихся до лиц православного духовенства» был куплен за 1 рубль 50 копеек в 1860 году для Вогнемской церкви. Книги приобретались в церкви и через Кирилловское духовное правление. Так, с 1815 по 1826 год Казанским собором «внесено» в Кирилловское духовное правление 53 рубля 89 копеек за 16 книг («История Российской иерархии», «Словарь о российских писателях», «Толкования воскресные», «Проповеди Василия Великого» и другие) [17]. Приходно-расходные документы Казанского собора содержат сведения об отсылке денег за книги в Новгородское епархиальное попечительство, Новгородскую консисторию, Новгородский книжный склад Братства Святой Софии, Синодальную Санкт-Петербургскую книжную лавку. В 1886 году для Казанского собора было куплено в Синодальной Санкт-Петербургской книжной лавке 7 богослужебных книг (Псалтири, Часослов, Ирмологион, Апостол, Требники) на 14 рублей 80 копеек [18]. В ряде случаев деньги за книги для Казанского собора получали мещанин Иван Архипов, Елизавета Гостинщикова. Некоторые записи о приобретении книг указывают на участие в приобретении книг благочинного, настоятеля собора. Например, в марте 1896 года «через настоятеля собора протоиерея уплачено за две книги – «Обличительное богословие», «Христианское умозрение и человеческий разум» – 4 рубля» [19]. Иногда в документах указываются только название и цена книг или только сумма за приобретенные книги: «куплено разных книг для церковной библиотеки на 2 рубля 38 копеек», «отдано благочинному за присылку из типографии нужных для собору 5 книг 14 рублей 96 копеек». С 1809 по 1839 год Казанский собор израсходовал на приобретение книг более 200 рублей, с 1892 по 1897 год – более 45 рублей. Большинство из вновь приобретенных им книг – поучительные слова, толкования. То же можно сказать и об Ильинской подгородней церкви. В 1844 году для нее было куплено «13 книг гражданской печати разных святых отцов сочинения» [20]. По церковным документам прослеживается приобретение Евангелий в окладах. В 1829 году в Казанский собор «куплено через Новоезерского отца казначея иеромонаха Вениамина в Москве на фабрике купца Федора Молчанова новое большое Евангелие в серебряном позлащенном чеканной работы окладе, на коем серебра 510 золотников... осыпано бирюзою и сразами и 24 яхонтами...» [21]. За Евангелие и 5 финифтяных образов было заплачено 1120 рублей. Вероятно, именно для этого Евангелия вскоре был сделан футляр со стеклом стоимостью 7 рублей 50 копеек. В 1835 году «за напрестольное Евангелие в медном окладе под серебром с финифтями» для Цыпинской Ильинской церкви крестьянину Вязниковского уезда Герасиму Игнатьеву «отдано денег 120 рублей» [22]. Такая же сумма была израсходована на приобретение в эту церковь книг (Библия, Лествица, Часослов, Месяцеслов, Катехизис, Изъяснения евангельских притчей, Поучительные слова и другие) за период с 1821 по 1842 год.

      Записи на книгах содержат различные сведения, в том числе о принадлежности книг той или иной церкви, о покупке их на церковные деньги. Например, на Евангелии 1662 года имеется следующая запись: «Сия книга, глаголемая Евангелие. Вогнемской церкви Рождества Пречистые Богородицы церковная подписал того храма поп Кирилло Кондратьев 1728 году марта в 8 день» [23]; на Шестодневе 1678 года: «Сия книга... церкви Николая Чудотворца, что на Чистом Дору, церковная вечно и безвыносно, а подписал сию книгу многогрешный раб тоя святыя церкви поп Алексей Алексеев своеручно для похищения» [24]. Подписывали книги священники, псаломщики, дьяконы, дьячки, пономари, церковные старосты. На книгах из Вогнемской церкви записи сделаны упомянутым выше Кириллом Кондратьевым, псаломщиком Александром Петровичем Туловским, на книгах Вознесенской Есю-нинской церкви – священником Василием Ивановым, Николаевской Чистодорской – священником Алексеем Алексеевым, Покровской подгородней – дьяконом Федором Петровым Никитским, пономарем Андреем Михайловым, Ильинской Цыпинской – дьячком Иваном Кириловым, Ивачевской Рождества Богородицы – священником Гавриилом Ивановым, дьячками Федором и Кириллом Евдокимовыми, церковным старостой Александром Ивановым. Кроме записей, помет, на церковных книгах встречаются штампы-печати, иногда – сургучные печати. Сургучная печать Вогнемской церкви есть на книге «Новая скрижаль» 1838 года [25].

      Записи на книгах содержат имена священно- и церковнослужителей, имевших собственные книги, имена читателей, но такого рода записи немногочисленны. Одна из них имеется на рукописном «Сборнике богослужебных песнопений» XVIII века: «священника Димитрия Матфиева собственная его домовая подписана 1776 года июня 12 дня» [26]. Другая содержит имена владельца и читателя. Книгу «Слова Макария Египетского» 1798 года Ильинской подгородней церкви диакон Иоанн Петрович давал «в пользу для чтения и понятия... Кирилло-Белозерского монастыря послушнику Михаилу» [27]. Запись XIX века есть и на рукописном Житии Кирилла Белозерского [28] 1736 года: «Казенная книга Казанского собора дьячок Афанасий». Говорит ли она о владельце книги в тот период или о временном ее перемещении в читательских или иных интересах, пока неясно. В 1830-е – 1840-е годы в Казанском соборе действительно служил дьячок Афанасий Иванов. Принадлежность же книги Кирилло-Белозерскому монастырю подтверждает описание рукописей монастырской библиотеки, сделанное А. Е. Викторовым. Именно это Житие Кирилла Белозерского значится в его описании под № 18 [29].

      В записях на книгах из собрания музея встречаются имена известных кирилловских священников: Александра Великославинского, Павла Левитского, Арсения и Павла Разумовских. Например, на книге «Систематический свод существующих законов Российской империи. Право гражданское» 1816 года написано: «С истинным усердием и признательностью принял сей дар от его превосходительства директора Опекунского совета действительного статского советника и разных орденов кавалера Николая Михайловича Попова 1847 июль 22 вогнемскии священник Павел Левитский» [30]. А на листах имеются пометы типа: «Необходимая книга для совершения браков сомнительных по родству... смотри стр. 37 и 145». Книга «Жизнь Иисуса Христа» 1900 года – «усерднейшее приношение от истинно уважающаго крестнаго сына Ивана Бриллиантова» «его высокоблагословению досточтимому отцу Павлу Арсеньевичу Разумовскому по случаю исполнившагося 35-летия священнослужения 25 декабря 1901 года» [31].

      Во второй половине XIX – начале XX века в церковных книжных собраниях имелись и различные периодические издания: «Церковные ведомости», «Новгородские епархиальные ведомости», «Странник», «Христианское чтение», «Воскресный день», «Духовная беседа», «Домашняя беседа» и другие. В 1870-е – 1890-е годы Казанский собор выписывал «Новгородские губернские ведомости», «Новгородские епархиальные ведомости», «Церковные ведомости», в некоторые годы – «Руководство для сельских пастырей», «Странник», «Церковный вестник», «Христианское чтение» [32]. В 1908 году Варваринская Чуженгская церковь выписывала журнал «Трезвая жизнь», церкви Михаила Архангела Падчеварская, Рождества Христова Тавенгская, Николаевская Тигинская – «Воскресный день», Вознесенская Тордокская – «Душеполезное чтение», Рождества Богородицы Ка-ликинская – «Церковный вестник». В 1913 году в библиотеке Преображенской Кьяндской церкви было 122 журнала.

      В приходо-расходных документах немало сведений о переплете «церковных», «старых» книг. С 1819 по 1835 год Ильинская Цыпинская церковь за переплет Евангелия, Миней и других книг заплатила 91 рубль. Один из переплетчиков книг этой церкви – дьячок Горицкой Введенской церкви. В 1823 – 1831 годах за переплет двух Миней, Апостола и других книг Казанского собора переплетчикам было заплачено 55 рублей, из них 22 рубля получил вологодский мещанин Дмитрий Дьяконов за переплет Евангелия в малиновом бархате. В остальных случаях деньги за работу получали пономари Афанасий Борисов, Александр Мирославский, Александр Гаврилов [33]. Документы Казанского собора сообщают о приобретении в магазинах бархата для Евангелий. Так, в 1893 году в магазин купца Андреева было заплачено 6 рублей 50 копеек за два аршина малинового бархата «для обложения Евангелия». Поновляли, «чинили» оклады напрестольных Евангелий. Вот несколько примеров из документов Казанского собора. В апреле 1823 года «за починку и посеребрение напрестольного Евангелия выдано серебрянику» Ивану Сиротину 8 рублей. В 1829 году за переделку Евангелия «положением на оное нового малинового бархата, пяти образов серебряных и позлащенных обложенных для прочности серебряными ободочками и с другой стороны средник и наугольники» заплачено 35 рублей 20 копеек. В 1894 году было выдано серебряных дел мастеру Василию Пономареву [34] 23 рубля «за вызолочение серебряных клейм у двух бархатных Евангелий с обеих сторон», а также за позолоту и исправление двух больших Евангелий. Имеются сведения о ремонте окладов и по другим церквям. Так, в Ильинской подгородней церкви в 1841 году были «переделаны доски у второго Евангелия, вместо ветхого... обложена верхняя доска бархатом, а на оном серебряные чеканные золоченые евангелисты и угольники весу серебра 84 пробы 2 фунта 50 золотников, и все вызолочено».