Что же дала сталинская «кадровая революция» 1937-1938 годов?
      Ее прямая цель – смена одной генерации партийно-советского руководства на другую, из молодых, энергичных и нерассуждающих – была достигнута. Кадровый корпус был обновлен на всех уровнях и по всем составляющим.
      Последствия второго плана были удручающи и, вероятно, непредвиденны. Новые кадры были недостаточно компетентны, в большинстве своем малообразованны и политически малоразвиты. Но даже таких кадров не хватало, многие должностные места оставались незаполненными, особенно специалистами разных профилей. Это нанесло урон развитию экономики и культуры, наращиванию военной мощи страны. Страна и ее население в очередной раз были принесены в жертву интересам политической элиты ради сохранения и укрепления ее власти. Однако достижение близлежащих целей описанными способами сокращало возможности достижения конечных целей, на которые была ориентирована партия и созданная ею политическая система.
      ________________
      1 КПСС в резолюциях и решениях съездов, конференций и пленумов ЦК. Т. 5. - Изд. 8-е. - М., 1971. - С. 303-304.
      2 Наумов О. В., Филиппов С. Г. Руководящий партийный работник в 1924 и 1937 гг. (попытка сравнительного анализа) // Социальная история: Ежегодник. 1997. – М., 1998.
      3 ГОПАПО, ф. 200, оп. 1, д. 843, л. 75, 94; д. 945, л. 2; ф. 970, оп. 3, д. 168, л. 4.
      4 КПСС в резолюциях и решениях... Т. 5. – С. 311 – 312.
      5 Пермская областная организация КПСС в цифрах: 1917 – 1937. - Пермь, 1974. - С. 26-27.
      6 ГОПАПО, ф. 105, оп. 5, д. 196, л. 1-25, 35-43.
      7 РГАЭ, ф. 7486, оп. 18, д. 887, л. 102-103.
      8 Колхозы во второй сталинской пятилетке. – М. – Л., 1939. – С. 60-70, 73-78.
      9 ГОПАПО, ф. 105, оп. 4, д\ 98, л. 64-66; оп. 5, д. 130, л. 13.
      10 Там же, ф. 200, оп. 1, д. 842, л. 4, 15; д. 843, л. 98; д. 945, л. 19.
      11 Там же, ф. 105, оп. 5, д. 249, л. 137.
      12 Там же, д. 196. т. 1, л. 51.
      13 КПСС в резолюциях и решениях... Т. 5. – С. 313 – 315.
      ________________
     
     
      А. С. КИМЕРЛИНГ
      Советская карательная политика 1945 – 1953 годов: постановка проблемы
      Карательная политика является частью внутренней политики государства, в некоторых случаях – маргинальной, в некоторых – ключевой. Репрессивный компонент в советской системе власти и хозяйствования был достаточно силен. Когда речь идет о сталинской карательной практике, у нас сразу возникает ассоциация с политическими репрессиями. Неудивительно, что именно политические преступления оказались в центре внимания историков. Безусловно, политические репрессии – важнейшая часть советской карательной политики, возможно, даже определяющая, но не единственная. Под карательной политикой обычно понимают всю деятельность правоохранительных органов государственной власти, направленную на нейтрализацию или искоренение преступности.
      Мы собираемся трактовать карательную политику расширительно.
      Во-первых, будут рассматриваться действия не только правоохранительных органов, но и партийных и административных инстанций разного уровня. Во-вторых, предметом исследования станет карательная политика, связанная не только с политическими, уголовными и административными преступлениями, но и с нарушениями общепринятой морали. При этом необходимо определить, что в Советском Союзе считалось преступным в тот или иной исторический период. Мы планируем реконструировать карательную политику 1945 – 1953 годов. Именно для этого времени требуется выяснить, что было нормой, а что считалось преступлением.
      Кроме того, важно исследовать взаимосвязь карательной политики с экономической, хозяйственной, военной, партийной политикой советского режима. Выяснить, насколько тесно послевоенная карательная политика влилась в другие сферы жизни государства, или она существовала автономно.
      Карательная политика в послевоенные годы практически совсем не изучена даже на общесоветском уровне. Исключение составляют лишь политические репрессии. Наиболее серьезное исследование внутренней политики СССР 1945 – 1953 годов провел Г. В. Костырченко. Его монография «Тайная политика Сталина» посвящена проблеме сталинского антисемитизма и связанным с ним репрессиям. Г. В. Костырченко отмечает, что антисемитизм был инструментом карательной политики Сталина в послевоенные годы [1].
      Документы, отчетность органов суда и прокуратуры, различные статистические данные, связанные с неполитическими вопросами карательной политики, до сих пор не опубликованы, а некоторые даже все еще недоступны. В 1993 году российские историки получили наконец возможность работать с архивными источниками, но, как отмечает Ю. Н. Жуков, после довольно непродолжительного периода большую часть из них вновь засекретили. Основываясь на большом количестве вновь недоступных историкам источников, Ю. Н. Жуков реконструирует личные и политические конфликты в высших эшелонах власти и через их призму – хитросплетения внутренней и внешней политики СССР в 1938 – 1954 годах [2].
      Социологических исследований преступности в послевоенные годы также не проводилось. Занимаясь социологией проституции в России, И. А. Голосенко и С. И. Голод отмечали: «Сталинскому «новому бравому миру» социология вообще... была не нужна и даже вредна, ибо не вписывалась в мифологический контекст «самого передового в мире социалистического общества». Вероятно, социология нужна только обществу, ясно и честно осознающему свою несовершенность» [3] . Именно так они объясняли исчезновение социологии в конце 1930-х годов и новое ее появление лишь в 1960-х годах.
      Слабость исторических исследований большой карательной политики не позволяет выяснить и ее региональные особенности. Исследователи карательной политики послевоенного периода в Прикамье также отдают предпочтение истории политических репрессий. История политических лагерей нашла отражение в работах В. А. Шмырова. О спецконтингенте на территории Пермской области пишет А. Б. Суслов.
      Послевоенный период весьма своеобразен. Война, давшая определенные хозяйственные свободы на местах, существенно повлияла на мировоззрение и поведение людей. Вернувшиеся с войны люди привыкли к насилию и поэтому были склонны решать проблемы с помощью методов, которые не соответствовали общественной морали и советскому законодательству. 1945 – 1953 годы принято называть «восстановительным периодом». Современные публикации не дают ответа на вопрос, верно ли это определение и для карательной политики. Что именно восстанавливалось? Карательная политика образца 1932 года, или 1936 – 1938 годов, или политика 1940 года? Была ли эта политика целостной, продуманной, стратегически выверенной или стала хаотическими ответами разных ведомств на возникающие проблемы? И что получилось на самом деле?
      Автору близок подход П. Гетти и Ш. Фицпатрик, интерпретированный О. Л. Лейбовичем. Этот подход предусматривает при изучении истории необходимость учитывать расхождение ведомственных интересов центральных и местных учреждений, а также региональных начальников.
      Реконструировать карательную политику в Прикамье можно по материалам фонда областной и городской прокуратуры, органов внутренних дел, а также по материалам заседаний партийных органов различных уровней и в различных учреждениях. Особенно интересны в этом смысле материалы, хранящиеся в фондах обкома партии. Важным источником являются материалы совещаний при областном прокуроре. На таких совещаниях и партийных заседаниях указания центра перелагались и по-своему интерпретировались местными руководителями.
      Исследуя послевоенную карательную политику в Прикамье, мы должны проверить, как принятый в Кремле указ или постановление воплощались в регионах. Имелись ли в Молотовской области отклонения от центральной линии карательной политики? Чьи личные или корпоративные интересы оказывали влияние на местном уровне? Была ли карательная политика однородным процессом или делилась на этапы? Если были какие-либо стадии, то какими факторами они обусловлены? В каких формах и методах воплощалась эта политика? И кто был ее исполнителем и адресатом?
      Таким образом, надо выявить место карательной политики в системе внутренней политики Советского Союза, установить функции карательной политики в обществе, найти те пружины и механизмы, которые оказывали воздействие на нее, представить виды тяжелых и легких правонарушений, а также виды нарушений общественной морали. Реконструируя карательную политику, необходимо также выяснить отношение общества к исполнителям и жертвам карательной политики. И, наконец, выявить изменения этой политики в послевоенный период.
      ________________
      1 См.: Костырченко Г. В. Тайная политика Сталина: власть и антисемитизм. – М., 2001.
      1 См.: Жуков Ю. Н. Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков. – М., 2000.
      3 Голосенко Ц. А., Голод С. И. Социологические исследования проституции в России. – СПб., 1998. – С. 88.
      ________________
     
     
      Г. А. ЯНКОВСКАЯ
      Советский художник в годы позднего сталинизма: повседневная жизнь против идеологии
      Повседневная жизнь, условия творчества и самоидентификация творческой интеллигенции принципиально трансформировались за годы советской власти. Намерения авангардистов разрушить традиционный уклад художественной жизни совпали с идеями революционной власти. В 1920-е годы левые художники отказались от романтического имиджа одинокого творца и начали называть себя «категорией трудящихся». Власть же организовала художественную жизнь таким образом, что художник, мечтающий об успехе, должен был стать «крепким производственником». В Советском Союзе ликвидировали легальный артрынок. Искусство создавалось по государственным заказам. Художественная промышленность сначала была национализирована, а с конца 1920-х годов функционировала как отрасль плановой советской экономики. «Инфраструктура» изобразительного искусства была развита крайне слабо: не хватало выставочных залов, средств художественного творчества (красок, холста, кистей), специализированных художественных магазинов.
      В СССР в 1940 – 1950-е годы работало примерно 5,5 тысячи профессиональных художников. В основном они занимались оформительскими работами (от декорирования демонстраций до росписи детских садов), создавали эталоны для тиражирования в художественной промышленности, копировали произведения русской, советской и зарубежной классики для продажи населению, выполняли заказные творческие работы к тематическим выставкам.
      Профессиональная деятельность и повседневная жизнь художника зависели от деятельности трех корпоративных организаций. Оргкомитет Союза художников СССР так и не смог при жизни И. Сталина подготовить и созвать первый съезд Союза художников, а в основном курировал выставки и активно участвовал во внутриклановой борьбе. Художественный фонд предоставлял художникам мастерские, оказывал финансовую помощь и социальную поддержку. Всекохудожник – союз многочисленных кооперативов и артелей – решал производственные и организационные проблемы массовой художественной промышленности, занимался вопросами авторского права. В структуру Всекохудожника также входили художественные мастерские Гулага.
      Жизнь и деятельность советского художника подвергались всестороннему контролю. Наиболее существенную роль в этом играли Комитет по делам искусств, Главискусство, Главлит, Главрепертком, художественные и экспертные советы на предприятиях, закупочные комиссии, дирекция художественных выставок и панорам.
      Насколько можно судить по документам центральных и местных архивов, эта громоздкая планово-распределительная модель художественной жизни привела в итоге к деволюции как художественной практики, так и официальной идеологии. Сама система художественной жизни в СССР была организована таким образом, что продуцировала повседневную практику, которая противоречила официальным декларациям.
      Официальная пропаганда утверждала, что в Советском Союзе сложилось социально однородное общество. Тогда как среди многих социальных групп ясно различалось резкое социальное и статусное неравенство. У художественной интеллигенции сталинской эпохи на особом положении существовала лидирующая группа социального и, следовательно, коммерческого успеха, принадлежность к которой часто определялась личными вкусовыми пристрастиями партийно-государственной элиты. Другую группу творческой интеллигенции образовали менее статусные, но финансово успешные художники, выполняющие заказные работы советских организаций. Многочисленную категорию, особенно в провинции, составляли малообеспеченные и малопрофессиональные оформители – «халтурщики». На расслоение творческой интеллигенции влияло советское авторское право, которое, например, лишало авторских гонораров художников театра и создавало преимущество для художников-копиистов.
      Советский художник не ощущал себя в полной мере творческой личностью, так как его индивидуальность была под жестким контролем. Не мог он ощущать себя и полноправным трудящимся ни по характеру основной деятельности, ни по условиям труда, так как в годы войны многие художники не получали продовольственных карточек и вплоть до 1950-х годов им не оплачивались больничные листы, отпуска.
      Официальная пропаганда твердила о расцвете искусства. Однако чем более мелочным и всесторонним был контроль, тем беднее и ремесленнее становилась художественная составляющая советского изобразительного искусства. Низким уровнем исполнения отличались работы идеологического и пропагандистского содержания. Во всяком случае, художественные советы систематически и регулярно отбраковывали портреты Сталина, Ленина, вождей партии, выполненные на местах и даже представленные к Сталинской премии.
      Сомнительными выглядели достижения плановой художественной промышленности. Она работала крайне неэффективно, изопродукция не находила спроса. Так, только за девять месяцев 1949 года было выпущено продукции на 159, 8 миллиона рублей, а реализовано лишь на 8,9 миллиона. Художники занимались нелегальной коммерцией. С 1950 по 1953 год половина председателей художественных товариществ Всекохудожника была осуждена за частнопредпринимательскую деятельность [1]. Художественная интеллигенция должна была, в соответствии с идеологической риторикой, стать «воспитателем» художественного вкуса масс. Тогда как сама система превращала художника в создателя советского кича – массовой художественной продукции для повседневной жизни. Любопытно, что именно бесконфликтный конформистский мир ширпотреба легко проходил экспертные проверки и цензуру, тогда как пропагандистское искусство отбраковывалось, поскольку выполнялось на низком профессиональном уровне.
      В годы сталинизма изменились нравы творческого сообщества. Художественная интеллигенция бюрократизировалась. Мелочная патерналистская опека со стороны корпоративных и государственных организаций превращает художника в инфантильного иждивенца, готового использовать любые средства в борьбе за государственный заказ и символический капитал.
      Повседневность, таким образом, способствовала формированию двойного стандарта в поведении советской творческой интеллигенции и обессмысливала тем самым официальную идеологию.
      ________________
      1 Подробнее см.: Янковская Г. А. Профессиональные художественные организации и объединения в послевоенном советском искусстве // Историческое знание и интеллектуальная культура: Материалы научной конференции. Ч. 2. – М: ИВИ РАН. - С. 29-32.
      ________________
     
     
      Е. А. КОБЕЛЕВА
      «Члены семей изменников Родины» в Молотовской области в 1941 – 1945 годах
      Репрессии составляют значительную часть истории нашей страны. Тоталитарный режим в силу самой своей природы нуждается в репрессиях. Поиск «врагов» позволял оправдать существование государства в глазах основной массы населения, мобилизовать людей на решение очередных великих задач, отвлечь от трудностей жизни. Репрессиям подвергались не только те, кто совершил, по мнению власти, какое-то преступление или проступок, но и люди, которые не сделали буквально ничего. К ним относятся и «члены семей изменников Родины» (ЧСИР). Уголовные завершенные дела на ЧСИР содержатся в архиве информационного центра (ИЦ) ГУВД Пермской области.
      Дела на них появлялись и в годы Великой Отечественной войны. Они оформлялись следующим образом. Сначала происходило преступление. Обычно оно заключалось в переходе или попытке перехода на сторону врага на фронте. Особые отделы НКВД воинских подразделений проводили следствие, выясняя обстоятельства преступления, анкетные данные обвиняемого и обязательно состав его семьи. Если военным трибуналом армии преступник приговаривался по статье 58-1 УК РСФСР 1926 года (измена Родине) к высшей мере наказания (расстрелу), то в военкомат по месту жительства семьи посылали протоколы допроса осужденного, копию приговора и указания завести дело на ЧСИР. Следователи действовали в полном соответствии с постановлением ЦИК СССР от 8 июня 1934 года «О дополнении положения о преступлениях государственных (контрреволюционных и особо для Союза ССР опасных преступлениях против порядка управления) статьями об измене Родине». В статье 58-1 часть 3 говорилось о том, что «совершеннолетние члены семьи изменника, совместно с ним проживающие или находившиеся на его иждивении к моменту совершения преступления, подлежат лишению избирательных прав и ссылке в отдаленные районы Сибири на 5 лет» [1].
      Кроме документов – протоколов допросов обвиняемого, обвинительного заключения, копии приговора, акта о приведении приговора в исполнение – в делах на ЧСИР содержались опросный лист на главу семьи, различные справки, протоколы допросов свидетелей и т. д.
      С совершеннолетних членов семьи изменника Родины районные отделы НКВД брали подписку о невыезде. Путем наведения справок у официальных органов (сельсоветов, правлений колхозов) и допросов свидетелей следователи устанавливали число фактически совместно проживавших и находившихся на иждивении членов семьи. Сроки следствия составляли от двадцати дней до шести месяцев, основная масса дел рассматривалась за один месяц.
      При работе в архиве ИЦ УВД установлено, что всего по 80 делам «членов семей изменников Родины» прошел 101 человек. Все проживали в Молотовской области. Из них восемь мужчин: четверо находились в возрастной группе от 17 до 28 лет (братья осужденного), четверым было 59 и более лет (отцы). Русских шестеро (75%), один башкир, один немец. Все беспартийные, кроме одного человека, о котором сведений нет. Социальное положение: пятеро крестьян (62,5%), двое рабочих (25%), один учащийся.
      Женщины составляли большинство ЧСИР – 85 человек. По национальности русских было 67 (87%), коми-пермячек пять (5,8%) человек, две белоруски, две карелки, две татарки, две украинки (по 2,3% каждой национальности), одна башкирка; неизвестна национальность у четырех женщин. 78 женщин были беспартийными, о семерых сведений нет. По социальному положению было 34 крестьянки (40%), 25 служащих (29,4%; они работали на низших должностях: санитарками и проч.), 16 рабочих (18,8%), пять – «других» (учащиеся, домохозяйки, пенсионерки); о пяти сведений нет (5,8%).
      Образовательный уровень женщин был низок: 38 из них имели только начальное образование, 1 – незаконченное среднее, 12 были неграмотны вообще (коми-пермячки или пожилые русские женщины). Но среди 34 человек, образовательный уровень которых неизвестен, могли быть и лица со средним и высшим образованием, так как в анкетах встречаются профессии счетовода и учителя. Ранее были осуждены и отбыли срок наказания 6 женщин, 1 в прошлом являлась трудпоселенкой. Почти все находились в самом расцвете сил: в возрастной группе от 18 до 25 лет – 18 человек (21%), от 26 до 35 лет - 41 (48,2%), от 36 до 45 лет - 16 (18,8%), старше 50 лет - 10 (11,8%). Несовершеннолетних детей имели 58 женщин.
      В постановлениях особого совещания при НКВД, которое осудило всех этих лиц, упоминаются и 8 детей, осуждены они не были. Они подлежали высылке вместе с матерями (в Новосибирскую область и Якутскую АССР – по трое, в Омскую область – двое). Среди них было 3 мальчика (от 7 до 15 лет) и 5 девочек (от 4 до 10 лет). Только 1 девочка и 1 мальчик были учащимися, остальные являлись иждивенцами.
      Всем совершеннолетним лицам было предъявлено обвинение по статье 58-1, пункт «в», часть 1 (так записано в обвинительном заключении). Приговор был стандартный: высылка на пять лет спецпоселения с конфискацией имущества.
      В 1942 году была осуждена 41 женщина: в Омскую область отправлено 7 человек, в Новосибирскую – 2, в Якутскую АССР – 1, в Павлодарскую область Казахской ССР – 29, в Кустанайскую область той же ССР – 2. В 1943 году были осуждены 38 женщин: в Омскую область выслана 1, в Новосибирскую – 9, в Павлодарскую область – 28 человек. В 1944 году была осуждена 1 женщина (выслана в Новосибирскую область). В 1945 году (до 9 мая) к ссылке на спецпоселение в район Мо-лотовской области приговорены 4 женщины, отправлены они были в Чердынский район. Очевидно, вместе с женщинами в ссылку отправлялись и их несовершеннолетние дети.
      Прокуратурой Пермской области реабилитированы все, кроме 2 человек. Дети реабилитированы не были.
      Что касается мужчин, то в 1942 году были осуждены 5 человек: в Омскую область высланы 2, в Павлодарскую – 2 человека; в 1943 году 2 человека отправлены в Павлодарскую область; в 1945 году – 1 в район Молотовской области. Прокуратурой Пермской области реабилитированы все [2].
      Исходя из вышеизложенного, можно нарисовать портрет осужденных как ЧСИР: это жена изменника Родины, женщина самого цветущего возраста, низшая служащая или крестьянка, с начальным образованием, русская, беспартийная, ранее не судимая, занимающаяся неквалифицированным трудом, имеющая детей.
      В большинстве случаев родные не видели своих мужей, братьев, сыновей по нескольку лет. С трудом нажитое имущество конфисковывалось органами. Людей осуждали часто даже без их присутствия, срывали с места и отправляли неизвестно куда и неизвестно в какие условия жизни (нетрудно догадаться, какими они были). Маленьких детей насильственно вырывали из нормальной жизни. Такую жесткость нельзя понять, даже если бы дело происходило в прифронтовой полосе, – Урал же всегда был глубоким тылом.
      ________________
      1 Сборник законодательных и нормативных актов о репрессиях и реабилитации жертв политических репрессий. – М., 1993. - С. 27.
      2 Тезисы составлены по: Архив ИЦ ГУВД Пермской области, ф. 6, Уголовные прекращенные дела, д. 87318 – 87340, 89307, 89323, 89331, 89334, 89364, 89370-89382, 89384-89407, 89497-89507, 90395, 90396.
      ________________
     
     
      К. В. ТИТОВ
      Проблемы гражданского общества и архетипические черты российской государственности
      Гражданское общество действительно стало лозунгом, желанным состоянием общества после крушения коммунизма. Правда, следует сразу же оговориться, что это распространяется лишь на узкую прослойку интеллектуалов. Кроме того, даже в этой среде понимание гражданского общества, гражданственности далеко не однозначно. Если для «западников» это индивидуализм и ответственность в системе договорных отношений, то для «почвенников» понятие «гражданин» приобретает некую соборную, патриотическую (в российском понимании этого слова) окраску.
      Будем исходить из того, что гражданское общество – совокупность ассоциаций, способная уравновешивать государство, снимать угрозу тирании и, с другой стороны, оставляющая своим членам индивидуальную свободу. При этом государство поддерживает институты гражданского общества, ему же противостоящие. Это определение демонстрирует целый блок проблем, разрешение которых необходимо для становления гражданского общества.
      Проблема генезиса гражданского общества и гражданина является до сих пор достаточно сложной загадкой даже в отношении тех обществ, где этот процесс считается уже завершенным.
      Что же касается вероятности появления этого феномена в обществах с ярко выраженной традиционной окраской – в данном случае в постсоветской России, – то эта вероятность представляется крайне малой.
      Тезис о том, что нынешнее российское общество во многом, если не в основном, сохраняет черты традиционного, вряд ли может претендовать на оригинальность. Государство остается патерналистским. Власть опутана плотной сетью коррупции. Формальные общественные институты значат гораздо меньше, чем неформальные связи, опирающиеся на оказанные в прошлом услуги, на покровительство сверху взамен на поддержку снизу и т. д.
      Необходимо, однако, выяснить, пусть даже в самых общих чертах, предоставляет ли нынешнее традиционное российское общество шанс для появления общества гражданского. Ведь и гражданское общество на Западе созрело в недрах традиционализма. Такие черты, как неразвитость демократических институтов, со-словно-корпоративные связи, всевластие неконтролируемой бюрократии, размах коррупции и т. п., сами по себе не являются фатальными. Все это во многом было пережито западными обществами, причем не так уж и давно.
      Рассмотрим условия существования гражданского общества, вытекающие из принятого определения.
      Во-первых, такое условие как поддержка государством противостоящих ему институтов – ассоциаций граждан – представляется совершенно невыполнимым. Речь не может идти не только о поддержке, но даже о нейтралитете. Ключевая проблема – особенности российской государственности. Она, на взгляд автора, сохраняет некие архетипические черты, присущие ей с момента зарождения. Так сложилось, что государство российское переняло многие внешние формы с Запада, и это крайне затрудняет ориентацию исследователя. Можно подвергнуть сомнению применимость к российской реальности буквально всего понятийного аппарата политологии. Является ли наша бюрократия действительно бюрократией в веберовском смысле слова? Является ли коррупция коррупцией или это нечто совершенно иное? Перечень можно продолжить.
      Представляется, что институциональным ядром российской государственности является институт верховной государственной собственности. Причем речь идет не о классическом «dominium directum» традиционных обществ эпохи феодализма, а о верховной собственности «вотчинного государства». Этот порядок хорошо охарактеризовал еще в XVI веке известный английский путешественник Д. Флетчер: «Правление у них чисто тираническое: все действия клонятся к пользе одного царя, и, сверх того, самым явным и варварским образом. Оба класса, и дворяне (читай «олигархи». – Т. К.), и простолюдины, в отношении к своему имуществу суть не что иное, как хранители царских доходов, потому что все нажитое ими рано или поздно (курсив мой. – Т. К.) переходит в царские сундуки» [1].
      Рассмотрение реалий современной российской действительности в системе «вотчинного государства» позволяет совершенно по-новому взглянуть на многие известные, казалось бы, явления. Возьмем в качестве примера коррупцию. Представляется, что мы имеем дело не с системой злоупотребления властью, а просто с совершенно «нормальной» и признанной системой ее употребления. Не является ли современная «коррупция» модернизированной по форме системой кормлений, то есть способом эксплуатации корпоративной собственности? Ведь не только «доходные» казенные места, но и крупная частная собственность являются, по большому счету, «пожалованиями в кормление». Крайне нерациональное, на первый взгляд, экономическое поведение (поведение временщиков) не только чиновников, но и предпринимателей может быть объяснено именно таким образом.
      Любопытно, как объясняет природу взяточничества и поборов в Московском государстве тот же Флетчер. Метод фискальной политики заключался, по его наблюдениям, в следующем: «...Не препятствовать поборам и всякого рода взяткам, которым князья, дьяки и другие должностные лица подвергают простой народ... но дозволять им все это до окончания срока их службы, пока они совершенно насытятся; потом поставить их на правеж (или под кнут) за их действия и вымучить из них всю или большую часть добычи... награбленной ими у простого народа, и обратить все в царскую казну, никогда, впрочем, не возвращая ничего настоящему владельцу...» [2].
      С этим же связаны и особенности нашего законодательства, на первый взгляд крайне нерационального. Обратимся опять к нашему источнику. «Употребляют иногда, – пишет Флетчер, – весьма простые, но довольно странные уловки. Вот как поступал, например, Иван Васильевич (Грозный. – Т. К.)... Он отправил в Пермь за несколькими возами кедрового дерева, зная, что оно там не растет; когда же жители отвечали, что не могут найти такого дерева, то царь велел взыскать с них 12 000 рублей, как будто они с намерением его скрывают. В другой раз он послал в Москву добыть ему колпак... живых блох для лекарства. Ему отвечали, что этого невозможно исполнить... За это царь взыскал с них штраф и выбил правежом 7000 рублей» [3]. Здесь мы видим на самом деле не «иногда употребляемые странные уловки», а целую систему, хорошо известную и в наши дни, когда правила игры, создающиеся государством, заранее не выполнимы. Это делает гражданина абсолютно беззащитным перед властью: все ощущают себя правонарушителями и ведут себя соответственно.
      Здесь мы вновь возвращаемся к проблеме гражданина и гражданственности. Несомненно, что при таком состоянии ответственная гражданская позиция невозможна. Общество представляет из себя атомизированную массу и находит выход в поддержании и формировании корпоративных объединений (от семейных до мафиозных кланов), а не ассоциаций а lа гражданское общество. Самый яркий пример – российский предприниматель, то есть представитель того слоя, который должен идти в авангарде грядущего гражданского общества.
      «У буржуазии, – отмечает Э. Геллнер, – зародившейся некогда в тени командно-административной системы феодализма, были своя гордость и свое достоинство. Буржуазия, которую сегодня призывают явиться из-под рухнувшего здания коммунизма, выглядит гораздо менее привлекательно. Где они, современные Будденброки? Или мы вправе ожидать лишь представителей люмпен-буржуазии, рекрутированной из оппортунистов-аппаратчиков, готовых на ходу вспрыгивать на подножку рыночного экспресса, чтобы продавать свои старые связи и знания о закулисных маневрах? Или быстро перешедших на легальное положение фарцовщиков-мафиози? Или местных представителей зарубежных инвесторов? И способны ли вообще оппортунизм, цинизм и аморализм, сопровождающие крушение старого строя – не говоря уже об открытом разгуле преступности – породить ту этику высочайшей ответственности, которая является непременным условием существования эффективной индустриальной экономики?» [4].
      Если добавить, что «этика высочайшей ответственности» есть непременное условие существования гражданского общества в целом, то приговор мечтам о гражданине в нашей стране прозвучит весьма определенно.
      ________________
      1 Флетчер Д. О государстве русском, Хрестоматия по истории России. М.:, 1994 С. 261.
      2 Там же, с. 262.
      3 Там же, с. 263-264.
      4 Геллнер Э. Условия свободы: Гражданское общество и его исторические соперники. – М., 1995. – С. 155 – 156.
      ________________
     
     
      К. В. ЮХНЕВИЧ
      Повседневная хозяйственная жизнь русской деревни. 1923 – 1925 годы
      «Впитывает новые песни Илька.
      Мотив он схватывает быстро, а вот
      слова ему туго даются. Но у песни
      главное мотив – так считает мальчишка...»
      Виктор Астафьев. «Перевал»
      Темой произведений Виктора Астафьева является повседневный мир его современников. Это дает основание и нам реконструировать некоторые элементы быта уральской деревни в 1924 году – году рождения писателя.
      Источником послужил отчетный доклад рядового окружного комитета ВКП(б) за 1925 год [1]. Он содержит в себе многоплановое обследование деревень Айлино и Кундравы Златоустовского района Уральской области – ныне это территория Челябинской области. Среди населения этих деревень возможно выделить две группы: социально сильные и социально слабые.
      Социально сильных крестьян отличает следующее:
      а) крупный посев (10 – 25 десятин); б) достаточное количество рабочего скота (от 2 до б лошадей); в) собственный инвентарь; г) рабочие руки; д) хозяйственная активность – «экономический рост толкает мощные хозяйства всюду, где есть... возможность с выгодой для дела использовать излишки...» [3]; е) и, как следствие, получение от хозяйства денежной прибыли. Социально слабых отличает: а) малый посев (менее 3 десятин);
      б) малое количество, а порой отсутствие рабочего скота; в) отсутствие собственного инвентаря; г) отсутствие потребного числа рабочих рук; д) падение хозяйственной активности – «в 1923 г. беспосевных хозяйств было 64 (в обеих деревнях. – К. Ю.), в 1924 г. их стало 87» [4]; е) рост долгов и разорение.
      У крестьянского хозяйства того периода была одна обязательная статья денежных расходов: фиксированный сельскохозяйственный налог, выплачиваемый в октябре-ноябре. За неуплату предусматривалась уголовная и имущественная ответственность. В случае гибели большей части урожая (что происходило нередко) нужно было или полностью сбыть собранное зерно, оставшись без еды и семян, или продавать лошадей и скот. В любом случае это путь к разорению. Практически половина всех дворов не могла себя содержать. Тогда «бедняк... за семена, за лошадь, за инвентарь поденно работает лето и зиму» [5], что не гарантирует избавления от бедности. Работая не менее 10 – 15 часов в сутки, за сезон батрак зарабатывал от 4 до 15 рублей [6]. На один заработанный рубль семья могла приобрести или 14 килограммов мяса, или 51 литр молока, или 2,7 пуда овса.
      Более успешный крестьянин, собрав наконец урожай и обеспечив пропитание и семенной фонд, часть зерна и овощей мог реализовать. Овес, горох, рожь и часть пшеницы отдавали кооперативу, который в обмен, по льготным ценам, предоставлял различные товары: ткани, соль и прочие предметы повседневного обихода. Подводы же с пшеницей тайно (так как у кооператива горит «разверстка» райсоюза) вывозились в город Миасс на хлебный рынок. «Говорят, что продают ее (пшеницу. – К. ДО.) часто дороже» [7]. Тогда и получали некоторую прибыль.
      Была возможность выжить, хозяйствуя сообща – с кем-нибудь скооперироваться, сбиться в артель, товарищество или коммуну. Еще один способ выживания – участие в формальных экономических и иных структурах (кооперативах, крестьянских комитетах, советах, партиях и проч.) и использование предоставляемых ими ресурсов. Документы свидетельствуют, что чаще «зажиточные и середняки преобладают в кооперации... вех. кружках... работают весьма активно» [8]. Но есть редкие примеры достижения определенного успеха и крестьянами-бедняками: Андрей Курбатов «лошади нет... получал ссуду 4 п. пшеницы и 5 п. овса. Посеял... Землю обрабатывал в компании с инвалидом Лутковым, у которого пара лошадей, плуг, борона... Ссуду вернул (Курбатов хочет обучать сына, но одеть его не может. – К. ДО.) ...Надеется, что удастся одеть на будущий год» [9]. Этот и многие другие случаи показывают: хозяйственная активность могла вырвать из нищеты.
      Куда же тратились деньги? Капитал вкладывали в покупку нового инвентаря или машин. Например, через кредитное товарищество «Пахарь» в селе Кундравы, где состояло 390 человек, за 1924 – 1925 годы было куплено машин на 1269 рублей [10]. Можно было приобрести предметы роскоши: патефон или новую одежду. Нередко средства оседали в кулдымках и у самогонщиков, чей небывалый количественный рост отмечали авторы документа. Но нельзя забывать и о том, что на полученные с продаж деньги семья должна была жить целый год до следующего урожая.
      Несмотря на установление советской власти, шел процесс капитализации русской деревни. Часть хозяйств переходила от натурального хозяйства к формам рыночных и денежных отношений. Хозяйственная активность стала важным условием достижения благосостояния. Но уже тогда существовало расхождение в оценках происходящего. Социально сильные считали, что своим примером формируют определенный механизм достижения экономической успешности: «...пусть она (беднота) берет с меня пример, как надо работать... ведь я из батраков поднялся» [11]. Это убеждение лежало в основе их требования льгот и политического признания.
      Партийцы (авторы доклада) сделали иной вывод: «Мы всегда объясним за собой руководство и влияние, если сплотим вокруг себя хотя бы тех бедняков и середняков, которые льнут к ячейке...»
      ________________
      1 ГОПАПО, ф. 2, оп. 1, д. 1. Отчет Златоусговского ОКП за 1925 г.
      2 Для сравнения приводим некоторые цены в местном кредитном товариществе: конные грабли – 48 рублей, сенокосилка – 132 рубля, молотилка 175 рублей, сеялка (2 диска) – 238 рублей (там же, л. 20), ситец в кооперативе – примерно 40 рублей за метр.
      3 ГОПАПО, ф. 2, оп. 1, д. 46, л. 4.
      4 Там же, л. 3.
      5 Там же, л. 3.
      6 Там же, л. 71.
      7 Там же, л. 15.
      8 Там же, л. 4.
      9 Там же, л. 65.
      10 Там же, л. 19.
      11 Там же, л. 5 – 6 (из бесед с «кулаками», лишенными права голоса).
      12 Там же, л. 75 (из заключения).
      ________________
     
     
      С. А. ШЕВЫРИН
      ГУЛАГ на территории Пермской (Молотовской) области в годы Великой Отечественной войны
      К началу 1940-х годов ГУЛАГ, пройдя несколько стадий развития, представлял из себя сложившийся карательно-хозяйственный институт советского общества.
      На 1 марта 1940 года, по официальным для внутреннего пользования сведениям, ГУЛАГ включал в себя 53 лагеря (понятие «лагерь» в структуре ГУЛАГа того времени обозначало административную единицу, объединяющую множество лагерных отделений и лагерных пунктов) [1], 425 исправительно-трудовых колоний (ИТК), 50 колоний для несовершеннолетних с общим контингентом заключенных 1 668 200 человек [2]. Промышленность ГУЛАГа охватывала 17 отраслей. 33,3% выпускаемых промышленностью ГУЛАГа изделий приходились на товары широкого потребления [3]. Ведущее место в промышленности ГУЛАГа занимали лесные лагеря [4]. Указы 1940 года – от 26 июня «О переходе на 8-часовой рабочий день, на 7-дневную рабочую неделю и о запрещении самовольного ухода рабочих и служащих с предприятий и учреждений», от 10 июля «Об ответственности за самовольные отлучки и дезертирство», от 28 декабря «Об ответственности учащихся Ремесленных, Железнодорожных училищ и школ ФЗО за нарушение дисциплины и за самовольный уход из училища (школы)» – увеличили количество заключенных к началу войны до 2,3 миллиона человек [5].
      В предвоенные годы произошло существенное изменение нормативной базы, регулирующей деятельность исправительно-трудовых учреждений (ИТУ). Указами от 15 и 20 июня 1939 года отменялось условно-досрочное освобождение [6], которое было одной из важных мер поощрения и повышения производительности труда заключенных. К этому времени предприятия НКВД выполняли около 13% объема капитальных работ всего народного хозяйства страны [7]. Промпредприятия ГУЛАГа в 1940 году выпустили товарной продукции на 1,2 миллиарда рублей [8]. Колонии для несовершеннолетних в этом же году выпустили продукции на 233,3 миллиона рублей [9]. Таким образом, ГУЛАГ стал крупной хозяйственной организацией, для которой текучесть кадров, создаваемая условно-досрочным освобождением, была нежелательна. Основными стимулами повышения производительности труда устанавливались усиленное снабжение и питание, денежное премирование, улучшение быта заключенных. Этими же указами ужесточались меры принуждения к «прогульщикам, отказчикам от работы и дезорганизаторам производства» – «усиленный лагерный режим, карцер, худшие материально-бытовые условия... в отдельных случаях до высшей меры наказания включительно» [10].
      В Молотовской области к началу 1940-х годов существовали следующие лагеря и колонии ГУЛАГа.
      Лагеря, подчиненные ГУЛАГу:
      – Усольский ИТЛ (лагерь имел два лесозаготовительных отделения, одно сплавное, семь ОЛП). Заключенные занимались лесозаготовкой. Количество заключенных на 1 января 1941 года – 26 406 человек [11]. Из характеристики лагеря за 1939 год – «около 50% осужденных за к/р (контрреволюционные. – Ред.) преступления» [12] .
      – Соликамский ИТЛ (затон Усть-Боровой, на левом берегу Камы). Заключенные строили сульфит-целлюлозный комбинат. Количество заключенных на 1 декабря 1940 года – 6815 человек [13].
      У ИТК Молотовской области ( данные на 1 апреля 1941 года) [14]: ,
      – в Молотове - промИТК № 1, ИТК № 4 (За-камск № 2, станция Химград), ИТК № 5 (Мотовилиха), ОЛП (поселок Ераничи Сталинского района);
      – в Краснокамске – ИТК № 3;
      – в Кунгуре – трудколония для несовершеннолетних;
      – в Березниках – ИТК № 6 (станция Усольская).
      Заключенные занимались металлообработкой, деревообработкой, лесозаготовками, швейным производством, производством обуви, мебели, музыкальных инструментов. Работали по контрагентским договорам с Краснокамским бумкомбинатом, стройтрестом № 29 (строительство завода № 98 в Закамске), заводом № 172 имени Молотова, Березниковским химкомбинатом Севуралтяжстроя (строительство содового и азот-но-тукового заводов), заводом «Красный Октябрь», госстройтрестом № 12 (строительство завода № 19-33-бис). Среднесписочное число заключенных ОИТК составляло 8510 человек.
      Количество заключенных в Молотовской области в предвоенные годы колебалось от 40 до 45 тысяч человек. Перед войной немецкая разведка разрабатывала планы создания «пятой колонны» из советских заключенных и спецпоселенцев [15]. Засекреченность системы советских ИТУ давала возможность иностранным исследователям выводить предположительную цифру количества заключенных – от 5 до 15 миллионов человек, из них от 7 до 8 миллионов политические [16]. Эта статистика в некотором роде близка к реальности, если говорить о пострадавших от репрессий к началу 1940-х годов. Так, в 1940 году централизованная картотека ГУЛАГа имела данные почти на 8 миллионов человек как на побывавших в ИТУ [17]. Если к этой цифре прибавить трудпоселенцев, спецссыльных (на 1 марта 1941 года только в Молотовской области насчитывалось 75 369 трудпоселенцев и 9160 спецссыльных) [18], то получится довольно значительное количество. Такая масса потенциально настроенных против Советского государства людей не могла не учитываться германской разведкой. Планировались вооруженные десанты в районы скопления лагерей [19].
      За годы войны органами НКВД в лагерях и колониях были ликвидированы 603 (настоящие или мнимые) повстанческие группы. Приговорены к высшей мере наказания (ВМН) 10 858 человек из числа осужденных [20]. 24 января 1942 года 125 восставших заключенных Воркутлага захватили районный центр Усть-Уса. «В результате принятых мер убито 11 бандитов и 32 задержано» [21] . В 1942 году в Усольлаге раскрыта военно-фашистская организация, состоящая из бывших офицеров эстонской армии. Планировали захватить лагерь, после по радио связаться с германским командованием и просить помощь в виде десанта [22]. В июне 1943 года в За-камской стройколонне № 792 раскрыта антисоветская повстанческая организация. Организация состояла из эстонцев, которые обсуждали возможность восстания и ждали немецкого десанта. Главная цель – вернуться домой в Эстонию [23]. После воркутинского восстания была издана инструкция о режиме содержания и охране заключенных в ИТЛК НКВД СССР в военное время. Инструкция расширяла право охраны применять оружие [24] .
      22 июня 1941 года НКВД даны указания о сосредоточении в усиленно охраняемых зонах заключенных, осужденных за контрреволюционные и другие особо опасные преступления. Прекратилось освобождение осужденных за измену Родине, шпионаж, террор, диверсию, бандитизм, а также троцкистов и правых. Эти категории осужденных оставляли в лагерях и колониях до конца войны. В общей сложности было задержано освобождение 17 тысяч человек [25]. В отношении осужденных за антисоветскую агитацию, тяжкие воинские преступления, вооруженный разбой и грабеж, а также рецидивистов, «социально опасный элемент», «членов семей изменников Родины» изменялся порядок освобождения. Эта категория заключенных по отбытии наказания закреплялась за лагерем до конца войны на правах вольнонаемных рабочих и служащих. За годы войны было таким образом закреплено около 50 тысяч человек [26].
      12 июля 1941 года вышел указ Президиума Верховного Совета «Об освобождении от наказания осужденных по некоторым категориям преступлений». В местностях, объявленных на военном положении, подлежали освобождению заключенные, осужденные по указам от 26 июня, 10 августа, 28 декабря 1940 года, осужденные за бытовые преступления и имевшие остаток срока менее года (с передачей лиц призывного возраста в Красную Армию). 24 ноября 1941 года действие этого указа было распространено на все местности СССР. За первые три года войны в Красную Армию было направлено из ГУЛАГа 975 тысяч человек [27].
      Пяти бывшим заключенным за доблесть и геройство присвоено звание Героя Советского Союза [28]. Бывшие заключенные молотовских лагерей и колоний также проявили себя на фронтах: А. И. Калинин, призванный на фронт из ИТК № 13, в 1942 году награжден орденом Красной Звезды; Г. П. Ткаченко, призванный из лаготделения № 1, награжден орденом Красной Звезды; А. Ф. Шаврин за участие в боях в районе Белгорода награжден орденом Красного Знамени, погиб в боях [29]; Финансов, призванный из Усольлага, писал в письме в лагерь о хорошей жизни на фронте и своих успехах – выучился на бронебойщика [30].
      Из местностей, находившихся в непосредственной близости от зоны военных действий, в годы войны было эвакуировано 27 лагерей и 210 колоний [31]. В докладе начальника ГУЛАГа Наседкина «О работе Главного управления исправительно-трудовых лагерей и колоний НКВД СССР за годы Отечественной войны» приводятся сведения о том, что «значительная масса заключенных эвакуировалась пешим порядком, нередко на расстояния до 1000 км» [32]. Было эвакуировано около миллиона заключенных [33].
      Многие эвакуированные промпредприятия и производства НКВД, а с ними и тысячи заключенных оказались на Урале и в Молотовской области.
      Так, уже в октябре 1941 года в колониях УИТК содержалось 21 862 заключенных [34]. В рапорте начальника отдела снабжения УИТЛК за октябрь 1942 года говорится о 23 тысячах заключенных и об ожидаемом пополнении в 10 тысяч человек [35]. В апреле 1943 года УИТЛК располагало 21 035 заключенными [36]. На 1 января 1945 года в УИТЛК числилось 23 914 [37], Широклаге – 10 904, Соликамсклаге – 7025, Усольлаге – 36 456 [38], в Понышском ИТЛ – 94 заключенных [39]. Всего на 1 января 1945 года в Молотовской области находилось 78 393 заключенных. Производственно-хозяйственная деятельность ГУЛАГа, как и всей страны, была полностью переведена на выполнение заказов для фронта.
      Распоряжением СНК СССР от 3 августа 1941 года № 5922-рс в городе Кунгуре на базе ИТК № 5 организовано предприятие-дублер Московской Сокольнической ИТК № 1 по производству кожтехизделий (в том числе и для танков) [40].
      23 сентября 1941 года ОИТК Молотовского управления НКВД докладывало об увеличении программы выпуска спецзаказа для завода имени Молотова на 119,5%; мебельная фабрика трудколонии во второй половине июля переключилась на выполнение мобилизационного заказа для железной дороги, 1 августа приняла заказ от завода имени Молотова на спецсборку из деревянных деталей; обувная фабрика трудколонии перешла на пошив лазаретных туфель [41].
      Постановление правительства от 6 августа 1941 года предписывало НКВД организовать производство боеприпасов (чугунных корпусов для 50-миллиметровых осколочных мин, противотанковых мин ПМД-6, ручных гранат РГД-33) на 14 промпредприятиях [42]. ИТК Молотовской области с 1942 года начали выпуск мин. К концу второго квартала 1945 года ИТК Молотова и Кунгура выпущено 55,8 тысячи 50-миллиметровых мин; 2145 тысяч 82-миллиметровых мин, 852,8 тысячи 120-миллиметровых мин [43]. Таким образом, из произведенных в годы войны промышленностью НКВД 35 миллионов мин [44] более 3 миллионов было изготовлено в нашей области.
      Кроме мин кунгурские ИТК выпускали редукторы АКС-2 (по плану 1945 года – 420 штук). Лесные лагеря и колонии выпускали спецукупорку – ящики для боеприпасов (по плану Усольлага на 1945 год – 60 тысяч штук) [45]. В 1944 году Усольлаг и Ныроблаг изготовили 75,2 тысячи лыжболванок, 252,6 тысячи руж-болванок, 99,6 тысячи комплектов спецукупорки [46].
      В декабре 1942 года в ИТК Молотовской области вырабатывались изделия для лагерей НКВД – чулки, кожаная обувь, варежки, деревянные ложки [47]. В 1942 году УИТЛК УМВД по Молотовской области дало указание всем лагерям и колониям полностью обеспечить себя лаптями [48].
      По официальным данным, производительность труда заключенных в 1943 году по сравнению с 1941 годом поднялась на 80% [49]. Себестоимость военной продукции по отдельным предприятиям снизилась на 20 – 50% [50]. В то же время калорийность питания, по подсчетам исследователей, снижена на 30% [51]. Таким образом, высокий экономический результат был достигнут путем жесточайшей эксплуатации «контингента». Не случайно в 1942 году умерло в лагерях и колониях, по статистике ГУЛАГа, 352 560 человек, в 1943-м - 267807 [52]. В марте 1942 года в Соликамсклаг прибыла группа (рабочая колонна) трудоспособных немцев в количестве 3294 человек; через два месяца количество трудоспособных снизилось до 435 человек [53] и т. д.
      В годы войны на территории Молотовской области организовано множество новых лагерей, колоний, лаготделений и лагпунктов. На их создание практически не потрачено ничего. В лаготделение № 3 (станция Баская) первая партия людей прибыла 15 июня 1942 года. Спустя три месяца была проведена проверка, показавшая, что на одного человека приходилось 0,98 квадратного метра жилой площади, не было ни матрацев, ни соломенных матов, заключенные спали, не раздеваясь, на голых двухъярусных нарах. В лаготделении не было ни одной сушилки – и одежда, и обувь высыхали на людях. В лагере отсутствовала вода, не было бани. Для утоления жажды люди пользовались водой из грязных луж и канав. Член проверочной комиссии – врач – был свидетелем того, как группа заключенных бежала за подводой, на которой везли бочку с водой, и подставляла руки. Основным продуктом питания была мука. Все остальные продукты заменялись мукой. За три месяца умерло 273 человека, большинство прямо на работе [54] (заключенные прокладывали железнодорожную трассу). В октябре 1942 года в этом лаготделении умирало ежедневно 5 – 6 человек [55].
      Постановлением ГКО в 1942 году для строительства азотнотукового комбината в Губахе создано лаготделение № 4. Предварительно никакой работы проведено не было. Заключенные размещались в землянках. За 24 дня декабря 1942 года умерло 210 человек [56].
      Проверка лаготделения № 2 в Березниках 18 июня 1943 года обнаружила трехъярусную систему нар (отмененную приказом НКВД № 0033 от 8 января 1943 года), «заклопленность», задержку выдачи хлеба заключенным [57].
      В марте 1945 года молотовская прокуратура проверяла лаготделение № 1: «...имеется палатка № 4, оборудованная сплошными нарами на 160 человек; помещаются 200 человек. Стены и потолок палатки со слабой тепловой изоляцией, поэтому холодно, стены и потолок покрыты инеем. В палатке размещены женщины-инвалиды. Тюфяками обеспечено 50%, других постельных принадлежностей вовсе нет [58]. В ИТК № 5 в бараке № 15 на имеющихся 130 койках помещались 270 человек. В промИТК № 1 при лимите в 400 человек содержалось 1418 человек» [59].
      Судя по нижеприведенной таблице, заключенные крупных лагерей, расположенных в Молотовской области, ходили или в обносках, или полуодетыми.
     
      Обеспеченность вещдовольствием в I квартале 1945 года, % [60]
     
     

      Уменьшенная в связи с войной норма питания на местах часто еще раз уменьшалась или заменялась малокалорийными продуктами: в Широклаге в первом квартале 1945 года «недорасход мяса и рыбы покрывался за счет перерасхода муки и крупы. Частично вместо овощей выдавалась мороженая свекла» [61].
      Одним из средств экономии был частичный перевод заключенных буквально на подножный корм. 16 ноября 1942 года вышел приказ НКВД № 739, предписывающий лагерям и колониям создать собственные продовольственные базы [62]. В 1943 году заключенные Усоль-лага, Соликамскстроя и Понышстроя поймали 297 центнеров рыбы, собрали 1160 центнеров грибов и 567 центнеров ягод [63]. На создании продовольственной базы был использован труд в основном слабосильных и инвалидов. В результате в 1945 году урожай картофеля в среднем по УИТЛК составил сам-два, «к тому же мы еще и заморозили его» [64].
      «За успешное выполнение заданий Правительства по производству боеприпасов, спецукупорки и другой оборонной продукции работники лагерей, колоний и центрального аппарата ГУЛАГа дважды награждались орденами и медалями Советского Союза» [65]. Всего заключенные изготовили 35 миллионов осколочно-фугасных мин, 47 миллионов ручных гранат, 15 миллионов бронебойных и противотанковых гранат, 10 миллионов прочих видов боеприпасов, в том числе авиабомб [66]. По одним данным, в лагерях и колониях с июля 1941 по декабрь 1944 года умерло 822 418 заключенных [67], по другим, за годы войны умерло 2 миллиона заключенных [68] . Труд этих людей так же приближал Победу, как труд и военные подвиги всего народа. Но если о свободных людях на войне написаны сотни исследований, то о заключенных до последнего времени писали только секретные доклады.
      ________________
      1 Детков М. Г. Содержание карательной политики Советского государства и ее реализация при исполнении уголовного наказания в виде лишения свободы в 1930 – 50 гг. – М., 1992. – С. 34.
      2 Доклад заместителя начальника ГУЛАГа Лепилова на имя Берии, Круглова, Чернышева и Кобулова о работе ГУЛАГа // ГУЛАГ: 1918-1960: Документы. - М., 2000. - С. 725-726.
      3 Там же, с. 733 – 734.
      4 Там же, с. 737.
      5 ГУЛАГ в годы Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1991. № 1. – С. 17 – 19.
      6 ГУЛАГ: 1918-1960: Документы. - М. 2000. - С. 116-117.
      7 ГУЛАГ в годы Великой Отечественной войны // Военно-исторический журнал. 1991. № 1. – С. 19.
      8 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1., д. 1969, л. 2. Предварительные итоги производственной деятельности УИТК ГУЛАГа НКВД за 1940 г.
      9 Эбеджанс С. Г., Важное М. Я. Производственный феномен ГУЛАГа // Вопросы истории. 1994. № 6. - С. 189.
      10 ГУЛАГ: 1918-1960: Документы. - М. 2000. - С. 116.
      11 ГАРФ. ф. Р-9414, оп. 1., д. 853, л. 215-244. Характеристика Усольского ИТЛ.
      12 Там же, д. 2980, л. 7. Характеристика лагерей ГУЛАГа.
      13 Там же, д. 853, с. 185. Характеристика ИТЛ и строительства Соликамского бумажного комбината.
      14 Там же, д. 1162, л. 30. Дислокация ИТЛ и К ГУЛАГа НКВД СССР и экономическая характеристика по состоянию на 1-04-1941 г.
      15 Смыкалин А. С. Пенитенциарная система Советской России 1917 - начало 1960 гг. - Екатеринбург, 1998. - С. 27.
      16 Смыкалин А. С. Колонии и тюрьмы Советской России. – Екатеринбург, 1997. – С. 143.
      17 Вклад заключенных ГУЛАГа в победу в Великой Отечественной войне. // Исторический архив. 1994. № 3. – С. 131.
      18 Годы террора. - Пермь, 1998. - С. 288.
      19 Смыкалин А. С. Колонии и тюрьмы Советской России. – Екатеринбург, 1997. - С. 144.
      20 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 328, л. 12.Материалы, использованные при составлении доклада о работе НКВД СССР в годы ВОВ.
      21 Там же, д. 45, л. 102. Письма ГУЛАГа всем НКВД, УНКВД, начальникам УИТЛК.
      22 Там же, д. 328, л. 12.Материалы, использованные при составлении доклада о работе НКВД СССР в годы ВОВ.
      23 ГОПАПО, ф. 2, оп. 1, д. 23686.
      24 Уголовно-исполнительное право России. – М. 2002. – С. 295-296.
      25 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 328, л. 6. Материалы, использованные при составлении доклада о работе НКВД СССР в годы ВОВ.
      26 Там же, л. 7.
      27 Вклад заключенных ГУЛАГа в победу в Великой Отечественной войне // Исторический архив. 1994. № 3. – С. 135.
      28 Там же, с. 135-136.
      29 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 1474, л. 132. Переписка и материалы об участии бывших заключенных 6 Отечественной войне.
      30 Там же, л. 152.
      31 Вклад заключенных ГУЛАГа в победу в Великой Отечественной войне // Исторический архив. 1994. № 3. – С. 135.
      32 Там же, с. 135.
      33 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 328, л. 2. Материалы, использованные при составлении доклада о работе НКВД СССР в годы ВОВ.
      34 Суслов А. Б. Спецконтингент в Пермской области (1929 – 1953) // Годы террора. - Пермь, 1998. - С. 176.
      35 ГОПАПО, ф. 2464, оп. 1, д. 19, л. 3.
      36 Там же, л. 101. Сводка о населенности ИТК, промИТК и лаготделений за 14-04-1943 г.
      М. В. Змеев. Народное учительство в Пермской губернии
      37 Там же, д. 61, л. 17.
      38 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 329, л. 31.
      39 Система исправительно-трудовых лагерей в СССР: 1923 – 1960: Справочник. - М., 1998. - С. 359.
      40 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 45, л. 94. Письма ГУЛАГа всем НКВД, УНКВД, начальникам УИТЛК.
      41 Там же, д. 1980, л. 24. Переписка и ОИТК/УИТЛК -НКВД/УНКВД о переводе предприятий на выполнение оборонных заказов.
      42 Там же, д. 2060, л. 7. Справка о предприятиях НКВД, изготовляющих военную продукцию в годы Великой Отечественной войны.
      43 Там же, л. 12-19.
      44 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 77, л. 195. Лекция начальника ГУЛАГа.
      45 Там же, л. 4.
      46 Там же, д. 331, л. 30 об.
      47 Там же, д. 2002, л. 30 и об., 31 и об. Сводные отчеты УИТК ГУЛАГа НКВД СССР по себестоимости.
      48 ГОПАПО, ф. 2464, оп. 1, д. 2, л. 11. Протоколы партийно-хозяйственного актива УИТЛК УМВД по М/О.
      49 Вклад заключенных ГУЛАГа в победу в Великой Отечественной войне // Исторический архив. 1994. № 3. – С. 149.
      50 Там же, с. 145.
      51 Смыкалин А. С. Колонии и тюрьмы Советской России. – Екатеринбург, 1997. – С. 139. *»•
      52 ГАРФ, ф. Р-9414, оп. 1, д. 328, л. 78. Справка: смертность в ИТЛК.
      53 Там же, д. 45, л. 177. Письма всем НКВД, УНКВД, начальникам УИТЛК.
      54 ГОПАПО,. ф. 2464, оп.1, д.6, л. 6.
      55 Там же, д." 2, л. 7.
      56 Там же, д. 6, л. 30. Спецсообщение о состоянии лаготделс-ния № 4.
      57 Там же, д. 19, л. 142.
      58 ГАПО, ф. Р-1365, оп. 2, д. 283, л. 25. Прокуратура г. Молотова. Докладные записки, сведения о работе по надзору за местами заключения.
      59 Там же, л. 26.
      60 ГАРФ, ф. Р-9414, оп.1, д. 329, л. 43 об., 44.
      61 Там же, л. 60. Сводные обзоры и справки руководству о состоянии лагерей и колоний.
      62 Там же, д. 1929, л. 37. Сводные данные о выходе сельхозпродукции в подсобных ссльхозах.
      Историческая секция
      112
      63 Там же, д. 1928, л. 29. Годовые отчеты и справки о работе подсобных хозяйств лагерей и колоний НКВД.
      64 ГОПАПО, ф. 2464, оп. 1, д. 61, л. 43. Из выступления т. Удникова (зам. нач. УНКВД М/О).
      65 Вклад заключенных ГУЛАГа в победу в Великой Отечественной войне. // Исторический архив. 1994. № 3. - С. 147.
      66 ГАРФ, ф. Р-9414, оп.1, д. 77, л. 195. Лекция начальника ГУЛАГа.
      67 Там же, д. 328, л. 82. Смертность в абсолютных и относительных показателях за 1941 – 1944 гг.
      68 Суслов А. Б. Спецконтингент в Пермской области (1929 – 1953) // Годы террора. - Пермь, 1998. - С. 176.
      ________________
     
     
      М. В. ЗМЕЕВ
      Народное учительство в Пермской губернии рубежа XIX – XX веков: профессиональная этика и повседневность
      Формирование той или иной профессиональной группы неразрывно связано с процессом институционализации соответствующего профессионального пространства. Последнее может рассматриваться как совокупность объективных и субъективных факторов, необходимых для того, чтобы эта деятельность состоялась.
      Для группы народных учителей этот процесс выражался, с одной стороны, в становлении и расширении начальных школ и училищ, соответствующей учащейся аудитории, в создании специальной педагогической литературы, в появлении профессиональных организаций, кружков и союзов, с другой – в формировании профессиональной учительской этики. Под таковой мы будем понимать определенный негласный кодекс поведения, следование которому позволяет субъекту идентифицировать себя с профессией и профессиональной группой. Причем этика является конвенциональной, это «договор» о том, что есть хорошо для человека в той или иной деятельности и ситуации, а что плохо и недопустимо.
      Учительская профессиональная этика, следовательно, подразумевала определенные требования к поведению учителя по отношению к себе, коллегам, начальству, учащимся и более широкому социальному окружению. В конечном итоге профессиональная этика может стать и этикой повседневной жизни, профессиональный мир – миром повседневности, а профессиональной этикой будут руководствоваться и в сугубо обыденных жизненных ситуациях. В этой связи попытаемся выяснить, насколько глубоко профессиональная этика учительства проникла в повседневный опыт представителей этой группы.
      Этические требования всегда исходят из системы нормативно-ценностных представлений человека. В интересующую нас эпоху эти последние аккумулировались в сознании учителей в идеализированном образе народного учителя. Со школьной скамьи, благодаря книгам и периодике, будущий учитель привыкал смотреть на профессию через призму этого идеализированного образа, согласно которому призвание учителя – «истинное просвещение темного люда» [1]. В то же время руководство Пермской женской учительской семинарии отмечало, что призвание учительницы – «скромно трудиться над закладкой фундамента огромного здания – нашего государства» [2] . А один крестьянский поэт Вятской губернии так воспевал учителей в своих стихах:
      Даете деревне
      Вы силу и знание,
      Ведете деревню
      Из тьмы вы на свет.
      …
      Спасибо вам всем,
      Незаметным героям,
      Спасибо, светила
      Деревни родной [3].
      Учитель, следовательно, – это проводник к свету истины, просветитель, вождь «темного люда». При этом, однако, не затушевался и факт трудности данной профессии. Напротив, в печати – статьях, заметках, хрониках, некрологах – внимание акцентируется именно на том, что учительский труд тяжелый, ответственный, «пролетарский», неблагодарный, что учитель работает из-за идеи, а не из-за денег и т. д. Один из инспекторов народных училищ отмечал, что учительская профессия благородная, но не доходная [4]. Отсюда проистекает еще одна черта учительского образа – подвижничество.
      Тяжек и труден
      Ваш путь благородный,
      Горем повитый,

К титульной странице
Вперед
Назад