В дд. Григоровская, Новоселки, Середская поп, дьякон и псаломщик пели разные неприличные прибаутки, а завершалось «отпевание» репликой: «Мертвого (вар.: Помяни) за упокой, / А человек-от был какой, / Да и у-у-уме-ер!» В д. Зыков Конец «отпевание» завершалось припевкой: «Человек-от быв какой – / И с ногами, и с руками, / И с телечей головой!» О характере остальных припевок можно судить, например, по таким текстам:

Подобного рода церемонии чаще всего практиковались, когда покойника приносили на игрища. Нередко девушек при этом поджидали всякие сюрпризы. Скажем, в одних деревнях покойник плевался в прощающихся (дд. Кожинская, Середская) или «фукал» в них набранной в рот мукой (дд. Пяжелка, Пондала). В других – колол целующихся с ним девушек взятой в рот иголкой (дд. Мезенцево, Верхняя Горка, Калитинская). В д. Спирино покойнику делали своеобразною «усы» из иголок, которые торчали из-под покрывала в разные стороны, или клали на губы щетку, потому «попращаться» с ним, не уколовшись, было весьма затруднительно. Иногда строптивых девушек вымарывали в сажу, подталкивая их лицом к лицу покойника («приткнет, чтобы умазалася» – дд. Подсосенье, Мосеево Тот.).

Тех, кто особенно упорно сопротивлялся, пугали розгой («вицей»), подхлестывали свернутым полотенцем или соломенным жгутом. Иногда такая участь поджидала каждую девушку, пришедшую «попрощаться»: «А нешо лапцем-то бякнут по спине-то девку-ту, которая наклоницци с покойником-то прошчацци-ту... В лапоть камешок положат. Один целовек-от стоит всё времецько. Дак ты не досадила никому, дак несильно хлопнут, а как досадила, дак и посильняе» (д. Фоминская Верхов.). Те, кому было страшно, откупались пряниками, конфетами, вареными яйцами, иногда и вином (д. Спирино).

Если покойника приносили неодетым, девушек могли стращатъ и его видом. В дд. Григоровская, Климовская «как отпоют, открывали крышку гроба, а там мертвый без штанов, лицо закрыто тряпицей. Девки кто смеется, кто плюется». В д. Подсосенье, если хотели посмущатъ «прощающуюся» девушку, приподнимали ненадолго перед ней покрывало, под которым скрывался покойник (голый или в «трунине»', то есть в рванье). В дд. Ростово, Халдынка саван делали полупрозрачным, чтобы при приближении можно было рассмотреть необходимые подробности. В дд. Новинская и Фоминская девушек с завязанными глазами по очереди подводили к покойнику и «заставляли целовать, что подставят». Подобные «шалости» устраивались только на средних вечеринах.

Если в одних деревнях, как и описано у С.В.Максимова, сразу же после «прощания» покойника уносили, то в других сценка заканчивалась его «оживанием». Например, во многих районах (Нюкс., Тарн., Верхов., Вожег., Кирил., Бабаев., Вытег.) покойник вскакивал и гонялся по избе за девушками и детьми, ловил и катал их по полу («ребятишки все из избы убегут; он под конец уж и сам побежит за йими» – д. Федяево), иногда щипал девушек за плечи: «Так нащиплет, что в кровь руки!» (д. Починок Бабаев.). В д. Хмелевица вместе с покойником («голой, в белом во всем») приносили ведро с водой и веник. Покойник соскакивал с досок и, окунув веник в ведро, обрызгивал всех девушек. В дд. Пахтусово и Лодыгино покойник вскакивал, сдирал с себя одежду и мог опрыснуть сажей того, кто ему не нравился. Все эти действия имеют явную эротическую символику.- «оживший», полный жизненной энергии покойник стремится передать ее окружающим.

Нередко эта идея воплощалась в пляске «ожившего» мертвеца. Так, в д. Спирино покойник, вскочив, старался поцеловаться о девушкой, за которой он обычно ухаживал или которая ему изменила, измазывая их при этом сажей, а затем плясал с ними. Иногда он плясал со всеми девушками по очереди (д. Великодворская) или в одиночку (д. Клеменево).

Отметим, что существовали и другие формы покойника. Например, в д. Александровская в 40-е года нашего века покойника носили так: один клал другому, стоящему впереди, руки на плечи, а сам закидывал голову назад. Впереди-стоящий наклонял голову вперед и протягивал руки, на которые предварительно напяливал носками вверх валенки. Затем все это прикрывали простыней вместе с лицом и «ногами» и в сопровождении попа входили в избу.

В Верховажском, Тотемском, Бабушкинском, Тарногском р-нах вместо человека нередко носили куклу из соломы. В дд. Заборье (Тот. и Бабуш.), Великодворская, Коротковская покойника сооружали из снопа ржаной соломы, привязанного к доске, или скамейке и накрытого сверху постилахой, иногда наряженного в мужскую или женскую одежду и о вымаранной в саже тряпицей вместо лица. В д. Высотинская сноп оборачивали сверху одеялом, придавая ему формы человеческого туловища, клали его в гроб и закрывали полотном. Принеся в избу, заставляли всех прощаться с «усопшим» и плясали вокруг гроба.

Широко были распространены и покойники, бегающие по деревне, что приближало их к маске белой бабы (см.). В д. Новоселово (Вашк.) парень с угольями во рту бегал по избам, фукал на всех дымом и искрами, катал («котышкал») по земле и по полу детей и взрослых. В д. Калинино покойник в белой одежде и босиком бегал по избам, фукал огнем и прискакивал к тем, кто боится, опираясь одной рукой на того, кого пугал, а второй на бадог.

БЕЛАЯ БАБА. (Бережнослободская вол., д. Ногинская, л. Олюшино, д. Титовская), СМЕРТЬ (д. Куревино, д. Кожинская, д. Власьевская, д. Скородумово, д. Слободка Нюкс.), ОКУЛЯ (д. Терентьевская Тарн., д. Александровская). Одной из разновидностей мертвеца была маска белой бабы или смерти. которая иногда очень близка к покойнику. Такой вариант, белой бабы был, например, известен в конце прошлого века в Бережнослободской вол.: «Наряжают парня в белую женскую рубашку, в руки подают щеть, какой бабы чешут лен, кладут его на скамью, вносят в избу и ставят на пол. «Баба» лежит будто мертвая; потом вдруг соскочит, бегает по избе и тычет в лицо щетъю».

Чаще, однако, баба обходила дома в одиночку. Характерным ее признаком было длинное белое одеяние: простыня, балахон, белая рубаха, полотно. Лицо обычно вымазывали сажей или прикрывали полупрозрачной тканью. В руках у нее часто были скалка или сковородник, которыми она могла запугивать или даже поколачивать девушек, «Одна смерть-то была, в белой рубахе, со сковородником – идёт да стукает. Зубы были у её, на голове у её тожо от лошади циво-то было привязано. Волосы роспушчены. К девкам подходила и целоватъ ее заставляли. Все убегают из избы-то» (д. Зыков Конец). В д. Скородумово смерти надевали на голову ведро и вручали веник и скалку, которыми она могла любого «отдуть». В д. Слободка (Нюкс.) один из парней надевал белую исподку (=нижнюю рубаху), закутывал голову и лицо марлей. Войдя в избу, он топал перед кем-нибудь ногой, тот должен был встать и наклониться, а смерть хлестала его плеткой. Чаще, конечно, такой экзекуции подвергались девушки.

В отдаленных деревнях Верховажского р-на белая баба приходила с ПОВОДЫРЯМИ. В д. Ногинская ее «костюм» состоял из деревянной крестовины, которую один из ряженых держал в руках, с прикрепленным к ней сверху деревянным кругляшом – «головой». В д. Фоминская (Верхов.) устраивали белую бабу и так: на ряженого бабой надевали длинную белую рубаху, а в рукава второй рубахи просовывали палку, за которую держался, подняв вверх руки, ряженый. На месте ворота второй рубахи привязывали к палке в качестве «кумпола» деревянное блюдо, обернутое третьей рубахой. При этом старались, чтобы баба была повыше («под потолок»). Зайдя в дом с бабой и наведя на всех присутствующих страху, парни обходили стоящих на лавках девушек и заставляли бабу «кланяться» им, незаметно подавая ей знак, когда надо особо поусердствовать («блюдом саднёт, кто не нравицца»).

В дд. Терентьевская (Тарн.), Александровская водили Окулю – ряженого в полупрозрачной накидке с поднятыми кверху руками и привязанной к ним тряпичной годовое. В дд. Титовская и Олюшино ряженому белой бабой сомкнутые над головой руки обматывали полотенцем, а поверх несколько раздвинутых кулаков повязывали платок или надевали шапку; затем завешивали его двумя простынями до полу. В д. Харитоновская (Верхов.) так наряжали смерть, причем маске добавляли некоторые реалистические детали: рисовали глаза, нос, рот, привязывали косу. В д. Байкалово такого ряженого называли «лешой». Все эти маски кланялись и пугали девушек. Это настолько характерная их особенность, что иногда их так и называли – кланялка.

Отметим явное сходство между масками белой бабы и журавля (гуся). Скажем, кланялка из д. Каплинская держала в своих руках-»голове» ножницы: «Ходив да кланявся, ножници казав, кому и подол раскроит». Так же обычно действовал и журавль (гусь – см. ниже). Интересно, что это сходство подтверждается и на материалах русских говоров, где длинноногая птица с большим клювом нередко называется бабой.
Одна из важных особенностей этой маски – огромный рост, что также использовалось для достижения устрашающего аффекта. Например, в д. Васильевская двое парней в длинных белых рубахах изображали смерть; один усаживался на плечи другому, причем на лице верхнего была личина. Так же ходили парни в д. Юрковская, только у обоих были приделаны к головам рога, а сзади прикреплены хвосты.

Применялись для этой цели и ходули _(дд. Большое Харюзово, Паново Кич.-Гор.). Ряженые – пугала иди пужала – одетые в длинные балахоны, ходили на ходулях по деревне, наводя ужас на случайных прохожих и стучась в окна. В дд. Надеевщина, Крадихино ходили по деревне на бадогах куляши – только парни и мужики: «Сверху кафтан довгой, лицё шапкой, хто бороду сделает... Руки кверху свяжут, кто шчё накинет и кланяецця. Крицяли: «Манило, манило идет!» – шчёб боелися люди, ребятишки».

У вепсов в с. Шимозеро по улицам ходили покойники (kol'i'ad). Ходили обычно поодиночке, «чтобы ребят (=детей) попугать. Покойник клал себе на голову мотовило самопрялки, веревку или ремешок, прикрепленный к нему, привязывал к поясу, а сверху набрасывал длинное белое полотно. Покойник отучал в окна домов и заглядывал в них.

КИКИМОРА (д. Борисовская Кирил., д. Ведовская, д. Хмелевица, д. Конецкая, д. Хламово, д. Широкая), КУДЁЯ (д. Матвеево, д. Федотово), ДРЕМА (д. Старина, д. Полежаево, д. Падерино), САМОПРЯХА (д. Сюрга, д. Папино). Из более редко встречающихся «человекоподобных» персонажей святочного ряжения можно упомянуть кикимору; «старуху» с веретеном. Кикимора — очень популярный персонаж в местной демонологии, ее представляют и полевым, и домашним духом, о ней связано» множество поверий, одно из которых – о влиянии кикиморы на пряжу и прядение (см. выше) – тесно связано со святками и Рождеством. К этому же периоду относится я запугивание кикиморой детей: «Нe ходите на улицу, там темно, кикимора вас утащит!»

Одежда и действия кикиморы, которой обычно наряжались девушки, вполне соответствовали этим поверьям. На нее надевали самую рваную и грязную женскую одежду, иногда с подвешенными к поясу лаптями (д. Старина), в платке, завязанном на темени узлом, так что концы его нелепо торчали в стороны (д. Борисовская). «Лицо углем замарано, глаза платком зависят (дд. Беловская, Конецкая, Хламово), в руках палка с «болонками» (=наросты на дереве – д. Борисовская Кирил.) и заостренным концом – «веретено». Кикимора такого типа очень напоминает ряженых – старух и нищих. Детали внешности должны были, видимо, приблизить ее облик к тому, о котором известно по выражению «одет как кикимора» (=о неопрятно и небрежно одетом и лохматом человеке).

Действия кикиморы были связаны в первую очередь с прядением. Зайдя в дом, она садилась где-нибудь в уголке и начинала «прясть». Пресенка у нее была маленькая, кудель из отрепьев, вместо веретена – палка. В дд. Матвееве, Федотове к прялке привязывали солому, которую кудея, делая вид, что прядет, выдергивала себе на подол, а затеи мутовкой разбрасывала по избе. Нередко кикимра приставала к девушкам, дергала у них платки и требовала: «Дайте-ка мне!» Тормошила их: «Девки, пляшите, а то замараю» – и подыгрывала пляшущим в гребень («торыкала») или постукивала в такт пальцами по доске своей прялки.

Остальные беседенки, в первую очередь парни, теребили у кикиморы кудель, бросали ей туда щепки и т.п. Нередко все завершалось поджиганием кудали. Так, в дд. Матвеево, Полежаевка кудея (дрема – дд. Полежаевка, Широкая) во время прядения куняла, изображая ленивую пряху, а парни тем временем, подкравшись, поджигали ей кудель. Потом все «будили» кудею, и она с криком бегала по избе, дымя тлеющей куделью, а девушки поспешно прятали от нее свои прялки. В д. Широкая парни бросали горящие спички в прыгавшую по избе кикимору, стараясь подтолкнуть ее к той девушке, у которой было больше всего кудели, чтобы кудель загорелась от брошенной в кикимор спички.

От «помощников» и злопыхателей, а также тех, кто пытался заглянуть под платок, чтобы узнать, кто пришел кикиморой, та отбивалась палкой-»веретеном».

Кикиморой в д. Пулово-Борисово могла быть только замужняя женщина, которая соответствующим образом «наздоблялась»: одевала «трунье» (=рвань), а голову с предварительно растрепанными в торчащими во все стороны волосами повязывала «худым» платком, прикрывая им лицо так, чтобы оно не было видно присутствующим на веселой беседе. Прихватив прялку с большим пучком мокрой кудели, кикимора входила в избу, садилась в красном углу под иконы и начинала прясть ни с кем не разговаривая. Тем самым она «давала молодым науку, чтобы не волочили, а тонко и вовремя пряли». По окончании беседы кикимора так же молча уходила.

МЕДВЕДЬ, МЕДВИДЬ И СОБАКИ, МЕДВИДИЦЯ С МЕДВИДЯТАМИ. Существует по крайней мере две версии происхождения этого персонажа святочного ряжения. Одна из них основывается на бытовании еще в прошлом веке у многих народов Сибири и Русского Севера культа медведя, самого крупного хищника в этом регионе.

Сторонники другой версии ставят под сомнение необходимость поиска столь глубоких корней святочного медведя, справедливо указывая на его родство с дрессированным медведем бродячего «скоморошьего» цирка. Исследователи обращают внимание на то, что, о одной стороны, среди ряженых иногда встречались и «скоморохи», а с другой стороны, настоящего медведя иногда водили на игрища и разыгрывали с ним типичные сценки «медвежьего цирка» после завершения прочих оценок с ряжеными.

Нам кажется, что было бы неправильным отбрасывать аргументы сторонников и той, и другой точек зрения. Видимо, в оценках с ряженым «медведем» можно найти как более древние элементы, имеющие отношение к медвежьим культам, так и более новые, которые восходят к популярным сценкам «медвежьего цирка» и построены на насмешливом пародировании манер и повадок людей и исполнении команд вожака.

Рядились медведем довольно просто: выворачивали шубу или тулуп шерстью вверх, а на лоб к лицо опускали воротник и шапку. Часто мазали сажей лицо или завязывали веревочками воротник, придавая ему подобие морды зверя, а на руки напяливали шубные рукавицы, измазанные сажей. В д. Федяево ряженый медведем надевал «шубные штаны и пиджак шерстью на волю», которые сверху подвязывали веревкой. В Верховажском и Тотемском р-нах для медведя шили специальную маску из овчины, а в д. Борисовская (Кирилл.) даже брали голову убитого медведя. Нередко для ряжения использовали и настоящую медвежью шкуру (дд. Хмелевица, Верхняя Горка, Дуброва). В д. Дивково, на ноги медведя натягивали мешки, на дно которых опускали по деревянной или металлической тарелке, а затем приматывали мешки к ногам веревками, так что получалось подобие медвежьих лап. Это приспособление позволяло очень эффектно отбивать ритм при пляске. В Сямженском р-не на ноги изображавшего медведя ряженого также нередко надевали мешки, набитые соломой.

Наиболее простые сценки с медведем были построены на показе самого «зверя» и его возможностей. Они скорее ввсего связаны с «медвежьим цирком», хотя сам факт вождения – медведя по домам может быть объяснен и древними верованиями в благотворное влияние такого обхода.

Такого рода сценки были известны в деревнях Велико-Устюгского, Верховажского, Кирилловского, Тотемского и других районов. В старообрядческой д. Тырлынинская, например, эпизод с медведем выглядел так: «В избу на вецерину заходят, медвидя ведут на веревке; он по полу и ходит, по кругу, на цетырёх ногах». В соседней д. Великая (Тарн.), походив на четвереньках, медведь становился на дыбы и плясал, понукаемый поводырем. Похожие сценки были известны в д. Комлевская, где медведя водил мужик, заставляя его кататься по полу, с кем-нибудь бороться или иначе веселить народ, а также в д. Федяево, где медведя водили кудеса – здесь он кувыркался, обнимал и целовал девушек. У вепсов в с. Шимозеро kondi (медведь) в вьшернутой шубе в шубных, рукавицах на руках заходил в избу на четвереньках и трижды обходил по кругу всех присутствовавших в избе. Иногда плясал с кем-либо, после чего молча удалялся. Здесь медведя, который посещал все дома в деревне, обычно не сопровождал поводырь. В д. Григоровская медведь, войдя в избу, смешно «похрюкивал», а затем пел разные неприличные частушки. Под конец становился на «задние лапы», подходил к девушкам и делал вид, что хочет на них броситься, а те визжали («ифкали»).

В д. Дивково медведь не пугал девушек, а только кланялся ям, напутствуемый двумя поводырями, один из которых вел его на поводке, а второй, с палкой в руке, шел рядом. Впрочем, в этой деревне для устрашения девушек также принимали меры: приделывали к «морде» медведя некое подобие «клыков». В заключение сценки медведь плясал, отбивая ритм деревянными тарелками, которые изображали «задние лапы», и наигрывал себе на гармошке. В д. Слободка (Бабуш.) медведь (здесь им наряжалась женщина) обходил всех девушек; прячем, если девушка ему нравилась, то он снисходительно трепал ее по плечу, а если нет, то, хлопнув по плечу, плевал на пол.

Мотивы, связанные с обрядами жертвоприношения, составляют наиболее архаичный пласт в оценках с участием «медведя». Смутные воспоминания об этом еще сохранились в некоторых отдаленных деревнях Тарногского и Кичменгско-Городецкого районов. Вот, например, что рассказала А.Ф. Армеева из д. Пибунинская: «О светье старики-те медведя кололи... Гости найидут о светье, придут наряжоные на игришчэ. Один на скамейку сядет, на другую скамейку палку положут. Там медвидь стоит в шубе вывернутой. Ево палкой и спёхнут...» К сожалению, свидетельства такого рода встречаются уже крайне редко. В восточных р-нах сценки с жертвоприношением медведя разыгрывались обычно на свадьбе.

В дд. Пустошь (Верхов.), Пялнобово после того, как медведь, приведенный на игрище, «поповзат и помявкат» и достаточно напугает девушек, вбегал парень с ружьем и с криком: «Медведя убить надо!» – Палил из него в потолок, а медведь, оставив шкуру, убегал в сени.

Похожие сценки были известны и куйско-пондальским вепсам. В Пондале медведь приходил вместе с охотником-ряженым с ремнем и ружьем через плечо и патронами у пояса. Медведь бросался на девушек, хватал я «кусал» их за ноги. Поднималась кутерьма, среди которой вдруг раздавался оглушительный выстрел – «охотник стрелял медведя». Медведь падал, разлив по полу «ручай крови» (для этого использовали кровь домашних животных), это называлось «Kud'ugk ее kuda» («чудик обос...оя»).

Подобные оценки уже в начале века были редкостью. Даже для большинства стариков это всего лишь «преданья старины далекой». То, что о подобными шутками велась борьба, показывают очень распространенные былички о том, как пресеклась традиция «водить и убивать медведя». В разных районах называют разные деревни, но детали истории о том, как ряженого-медведя (или «быка») случайно убили, ударив топором или слишком сильно ударив поленом, наконец, выстрелив из ружья не в потолок и не холостым зарядом, а прямо в ряженого, удивительно похожи даже в очень отдаленных друг от друга местностях.

В старину входящего в дом зверя задабривали чем-либо, приглашая войти. Остатки этого ритуала сохранились в д. Паюс. Здесь ряженый – медведь, подойдя к двери, начинал упираться: «Открыли дверь, а он не идет». Тогда разыгрывалась церемония приглашения медведя в дом: «Хозяйка вошла в амбар, принесла решето овса». После этого медведь благосклонно соглашался зайти в комнату, и, встав на задние лапы и хлопая передними, обходил девушек, а те верещали. В деревнях Кирилловского района от ритуала приглашения сохранилась лишь пауза, которую устраивали кулеса перед тем, как ввести его в дом. «Вожатый идёт с верёвкой, маленьки ребята кричат: «Медведя ведут!» Вожатый посреди избы сядет на верёвку мотает в круг; верёвка длинная, на всю деревню – пока передёргают (веревку), всю избу выстудят. А конец может пустой или «медведь» – на четвереньках в избу идёт; девок лизет обнимать, целовать. Вожатый (ему) скажет: «Ну-ко, маленьких ребят похватай!» или «Выведи-ко из избы таково-то!» – он и выведет» (дд. Малое Коровино, Пялнобово, Тимонино), Любопытно, что медведя в таких сценках иногда заменял обнаженный человек (=покойник?). Например, в д. Федяево: «Было за верёвку всё ташшат, а двери полые (=открыты настежь). Потом каково зверя привяжут, каку-то чучелу, дак все и убегут с беседы. Или тянут таково – только место это (=срамное) закроют, рубаха без рукавов, на лице маска, да нос из редьки сделают, да накрасицця, волос копну сделают – не узнаешь».

Однако, пожалуй, наиболее распространенными были сценки с озорством медведя. Символика этих действий также, видимо, связана с древними воззрениями на медведя как на зверя, одаривающего плодородием и силой. Кувыркание, катание по полу с медведем, «борьба» с ним входили и в репертуар «медвежьего цирка», но эти действия все же гораздо древнее его. Так, в дд. Григорово, Брызгалово, Чеченинская, Патракеевская «парни медведем наряжались и перекатывали по полу девок». В дд. Новая (Бабаев.), Паршино медведь хватал в охапку девушек и катал их по полу или катался с ними сам. В д. Сергееве (Белоз.) медведь мазал при этом девушек сажей, которой были замараны его «лапы»- рукавицы.

В д. Данилково парни-ряженые, введя медведя в дом, командовали: «Ну-ко, девки, давайте, ходите вокруг, пойте песни!» Девушки становились в круг и под пение песен («кто какую сможет») ходили вокруг медведя. После каждой песни хором скандировали: «Дед-медведь! Дед-медведь! Дед-медведь!» Потом парни приносили чистой воды в чашке (подливали туда воды из бутылки) и хлопали по воде тряпкой, приговаривая: «Надо медведя спрыснуть!» – хотя все брызги летели на девушек. В дд. Коробицыно, Чеченинская медведь сам обливал девушек, а парни-ряженые не выпускали их из избы, пока медведь всех не обольет. Обливание водой очень часто встречается в святочной обрядности и связывается обычно с пожеланиями здоровья и силы, поэтому не удивительно, что здесь эту церемонию выполняет именно медведь. В д. Минчаково вместо вода девушек обсыпали золой, это делал маскированный, приходивший вместе о медведем.

И, наконец, еще одной, хотя к менее распространенной сценкой была медведица с медвежатами. Такого рода ряженые ходили в дд. Середская, Антоновская, Щекино. Вожак водил медвидицу о медвижатами (иногда их называли и собаками). Роль мидвидят играли дети лет десяти. Медивидица (или медвидь) мяла тех девок, «которые подсмеивали над париями»: «Медвидь станет, сдёрнет с лавки девку (они на лавках стояли) и мнет ее, а те лают, на девку тоже нападают. Иногда, ворвавшись в дом, мидвидята тушили свет, а медвидица с вожаком выволакивали на улицу намеченную заранее девушку и напихивали («намякивали») ей снегу за пазуху и под подол. Интересно, что в д. Середская медведь, маску которому делали из воротника шубы, ничего не видел и хватал тех девушек, на которых его науськивал поводыь.

Медвежат или собак обычно было несколько: «И медвежатка ведь были – два-три; мальчики, пометит которые (лет десяти, послушные) – большие-то сговорят, подкупят, a им ведь интересно, как девок-то мнут туточки да катают, оне и лают, бегают, уркают...» Иногда собаки приходили отдельно от медведя. Б д. Харино их приводили сворой (5-7 «собак») на поводках, и они всех комкали, как и медведь. В д. Окатовская собак, как медведя, наряжали в вывернутый тулуп, на шею делали что-то вроде ошейника, морду сооружали из соломы, обвязанной сверху тряпицей. Собаки бегали на четвереньках и тыкались девушкам в ноги.

БЫКОМ ЗДОБИЦА (д. Истомило, д. Харино), БЫКА БИТЬ или УБИВАТЬ (д. Власьевская, д. Васино, д. Маслово), БЫКА ЗАПРЯГАТЬ (д. Колотовщина). Ряжение быком относится к числу древнейших из известных в Европе. Сценки с быком, как правило, завершались его «забиванием», что, видимо, является пережиточной формой ритуального жертвоприношения быка, которое на Русском Севере в прошлом веке и приурочивалось к крупным праздникам (Петрову, Николину, Ильину дню). Ряжение быками (турами) было известно на Руси еще в XVII веке.

В западных районах Вологодского края ряжение быком тяготеет к ареалу расселения вепсов, хотя самим куйско-пондальским вепсам в 20-30-е года нашего века оно не было известно. Именно в этих районах (Бабаев., Белов., Вытег.) быка чаде всего водили на святки. На крайнем востоке области (В.-Уст., Кич.-Гор.) быка убивали обычно во время пиров, приуроченных к крупным общественным праздникам, к окончание совместных работ (=помочам) и к свадьбе.

Сценки продажи и купли быка очень напоминают действия со святочной козой, распространенные в более южных областях России, Белоруссии, Украины. В дд. Истомине, Харино, Новая (Бабаев.) быка приводил вожатый или хозяин с наведенными сажей усами, в вывернутой шапке и шубе, подпоясанный ремнем. Сначала бык под руководством поводыря бодал (комкал) тех, кто ему не нравился, а потом кудеса начинали его продавать: «Кто купит?» Кто-нибудь говорил в шутку: «Я куплю! – Почем? – За десять!» Кудеса назначали свою цену – сто рублей, а то и больше. Те рядились (=торговались) как цыгане: «Дорого! – А почем возьмешь? – Хоть за пять!» Хозяин быка хвалил, а «покупатели» всячески хулили. Так торговались, пока не договорятся. Тогда говорили: «Кокни!» – хозяин палочкой и кокал по горшку («кукшину»). Горшок вдребезги, а бык из избы бегом.

Сопоставление и противопоставление быка и медведя довольно характерная деталь свадебных сценок в Велико-Устюгском и Кичменгско-Городецком районах, хотя это встречается и на западе области. Например, в д. Сергеево (Вашк.) на святки водили и быка, и медведя. Еще, зайдя в избу, буткал привязанными к его голове коровьими рогами девушек, валял их в растоптанных по полу угольях. Потом появлялся стрелок и пулял в него горохом из деревянного ружья. Бык ревел и падал замертво. Когда в избу вваливался медведь и начинал свое озорство и шутки, бык «оживал» и дрался с ним.

Из деталей одежды ряженого-быка можно выделить горшок, изображавший его «голову». Чаще всего горшок вешали на палку, которую ряженый держал перед собой (д. Пожарово) или между ног (дд. Васино, Новая Бабаев.).

В других деревнях горшок с прикрепленными к нему «рогами» из соломенных жгутов, морковок или настоящих коровьих рогов вешали на конец' палки, привязанной к спине ряженого-быка. Интересно, что у южных вепсов, проживающих на территории, прилегающей к западным границам области, горшок («голову быка»), надевающийся на голову ряженого, наполняли пеплом, который после «забивания» быка рассыпался по всему полу. В восточных районах горшок разбивали обухом топора, в западных – поленом или дубиной.

В д. Пахтусово бык, выскочив из «шкуры», приводил в смущение всех девушек, так как был обычно «в чем мать родила». В д. Пахомово хозяин, вооруженный топориком, прежде чем хлестнуть быка обухом, садился на него верхом и, понукая и подхлестывая, с прибаутками катался на нем по комнате («по кругу походит, посмешит»).

Именно в таком, шутливо-пародийном ключе решена оценка с быком, описанная Н.С.Преображенским. «На игрище бывает много мужиков из довольно дальних волостей.... Мужика, не знавшего кудес с. Никольского, уговорили поучаствоватъ в местных кудесах..... Ведут мужика на веревочке на четвереньках; мужик мычит. Все хохочут. Мужик еще сильнее ревет. Но в это время мужика шлепнули в лоб чем-то мягким. Он вскочил, как обваренный кипятком: лицо и пушистую бороду, которые были похожи на физиономии коров после пивного праздника, когда они становятся рогами под те отверстия, в которые валят всякий сор и нечистоты, ему, я думаю пришлось долго промывать. Эта выходка с мужиком означала, что «убили быка».

КОЗА (Нюкс., Тарн., Boжег., Тот., Кирил., Сямж.), КОЗЁЛ (Кирил., Ник., Бабуш., Вашк.), БОРАН (Кирил..Вашк.), ОЛЕНЬ (д. Меньшиковская). Исследователи справедливо считают, что этот святочный персонаж мало характерен для Русского Севера. Действительно, если в средней и южной России, да и у других славянских народов святочная коза распространена почти повсеместно, то в Вологодском крае она встречается, в основном, в Присухонье и в некоторых центральных и западных районах. Чаще всего этот персонаж мало отличался по своим действиям и облику от медведя и . быка. Козла наряжали в вывернутый тулуп, на лицо напяливали маску ив овчины, реже накидывали на двух парней козлиную шкуру (дд. Кокино, Кузеево, Брызгалово). Иногда для козы изготавливали голову из дерева (д.Сухонский Дор, д. Брусенец) или напяливали ряженому препарированную и высушенную козлиную голову (д.Новоселки). Внешность козе старались придать устрашающую: «Роги деревянные, вместо зубов гвозди, челюсть стучит» (д.Брусенец). Особого страху нагоняли болтавшиеся на стороны в сторону длинный огненно-красный язык и косматая льняная борода, открывавшаяся и закрывавшаяся пасть, которой коза «хамкала» на девушек, будто пытаясь их укусить, и рога – настоящие, козьи, или из вил, падок, ухвата и т.п.; ими коза пыталась наподдать всем, кто встречался ей на пути.

В Бережнослободской вол. в конце прошлого века коза ходила так: «Накрывают одного парня постилкой, привязывают деревянную голову с большими рогами, парень этот на четвереньках скачет но избе и тычет рогами без бережи кого попало; поднимается визг, крик, рев, а поводыри хохочут». Коза блеяла, скакала но избе, шевелила рогами, трясла бородой, щелкала челюстью и, наконец, бодала девушек.

Интересно, что в Вологодском крае не встречались сценки с забиванием и оживанием козы, продажей ее шкуры или туши, которые так характерны для южнорусских, белорусских и украинских вариантов. Здесь такие сценки разыгрывались с быком или лошадью. На близость вологодских разновидностей козы с лошадью указывает, например, обычай накрывать козу полотном («пологом», «постилахой» – Кирил., Бабуш., Тот.).

Вот одна из характерных сценок с участием козы, относящаяся к середине 20-х годов нашего века. В ней козу изображал мужчина в вывернутом полушубке. В руке, которая была засунута в рукав, он держал палку о «козьей головой», укутанной куделью и увенчанной длинными рогами. Нижняя челюсть козы открывалась при дерганьи за веревочку. «От он сидит, мужик тожо, сидит и смотрит – де те ребятишки на полатях? Матки туда пёхнут робятишок маленьких, лет семи-шести: «Там много места, дак лежите там!» Мудрушкам (=ряженые) придут как, дак они хохоцют тожо, робятишки, не боялись. От он смотрит, смотрит, за верёвоцькю дёргает, она эдак пастью-то хлопает, хлопает. Дак он встанет и эдак-то – раз! – махнёт на полати, дак робятишки-ти отскочат туда. Уханье, дак это, ой ты! Девки-ти тожо ухают, убегают тожо все. Смешно! Он девкам рогам грозився. Они поивкали, да друг за дружку попрятываюцця, под баб – баб-то не товкав, а всё молодяжку. Ой-ты потруса' (=шалости) у нас в деревне были тамока, потруса цистые!

И доили её, козу. Шайкя – шайки принесут с водой (шайки-те вот были деревянные раньше, и руцъкя тутока) – водици линут и идут доить. А коза-та стоит середи полу, всё оставила тутаё, всё уш набаловала она. От подходят: «Надо подоить козу-ту!» Как станет доить, она – раз! – ногой-то стегнёт, воду-ту прольёт. Вода-та по полу-то! Ак-от смехота у нас-то ведь была в деревне-то, всех цишче!» (д. Пирогово).

Встречались и более редкие разновидности козы. Например, в д. Меньшиковская подобный персонаж назывался оленем, в д. Патракеевская коза рогозенная вылезала в разгар игрища из подпола, внося сумятицу в ряды пляшущей молодежи, а в д. Сухонский Дор на спину козе привязывали решето (ср. южнорусские варианты козы с лукошком).

В д. Калитино кудеса ходили козлам и бораном, которые бодались друг с дружкой и с девушками. Южнее, в д. Оносово, ватага из 5-10 кудесов, обходившая всю деревню, наряжалась баранами: натягивали два старых шубника – один на ноги, другой на руки, посередине перевязывали юс ремнем. По поведению бараны напоминали собак: «На карачкаф ходят, бодаюцца; ведро с извёсткой повалят среди полу, где хозяева злые».

ЛОШАДЬ, ЛОШАДЬЮ ХОДИТЬ, ЛОШАДЬ ПРИВОДИТЬ (В.-Уст., Бабаев., Белоз., Вашк., Верхов., Бабуш., Нюкс., Тарн., Кирил., Сямж., Кадуй., Череп.), КОНЯ или КОНЕЙ ВОДИТЬ, КОНИКОМ, С КОНЕМ ХАЖИВАТЬ, НА КОНЕ ЕЗДИТЬ (Белоз., Верхов., Вытег., Нюкс., Кирил., Тот., Сямж.), ДУГУ СРЯЖАТЬ, НА ДУГЕ или НА ДУГАХ ЕЗДИТЬ, ДУГИ ЗАПРЯГАТЬ (д. Пеструха, д. Титовская, д. Фоминская Верхов., д. Середская). Этот персонаж святочного ряжения был известен практически повсеместно. О том, что речь идет о типе ряжения, издавна распространенном на Руси, свидетельствует челобитная нижегородских священников патриарху Иоасафу (1636 г.), в которой говорится: «И делают, государь, лубяные кобылки и туры, и украшают полотны и шелковыми ширинками, и повешивают колокольцы на ту кобылку».

«Всадники» или «рыцари» известны уже по средневековым европейским карнавалам. Их включению в состав вологодских святочных ряженых могли способствовать представления скоморошьего цирка. В качестве еще одного прототипа укажем обычай вождения по домам во время праздников и пиров и ритуального угощения живой лошади, известный в некоторых районах Русского Севера.

Можно выделить три основных типа святочной лошади. Один из них хорошо известен и описан. Лошадь изображали от двух до четырех ряженых. В разных деревнях они становились по-разному. Чаще всего за талию ряженого, стоявшего первым, хватался второй, за него третий и т.д. Иногда на плечи ряженых клали жерди, синхронизировавшие их движение и служившие опорой для всадника (дд. Конецкая, Паршино, Максимово), либо деревянную или плетеную зыбку (=колыбель) на головы (д. Новец).

В дд. Аистово, Першинская два парня становились «задниця в задницю», их связывали вместе в поясе, после чего они нагибались каждый в свою сторону, один держал голову лошади, другой – хвост. Сверху ряженых накрывали длинным пологом или попоной, реже – настоящей лошадиной шкурой (д. Першинская). Лошадь такого типа старались сделать внушительных размеров («голова до потолка»). Головой служила прялка, которую держали копылом вперед, обмотанная тряпками палка, набитый соломой или тряпками мешок с нарисованными на нем глазами и ушами, который ряженый, стоявший первым, напяливал себе на голову, или корзина.

Иногда лошадью рядился один человек, накрытый сверху лошадиной шкурой или вывернутой шубой и державший в руках «голову коневую из шерсти», прикрепленную к палке. В д. Скородумово ряженому надевали на спину корзину, в руки давали ухват с привязанным между рожек снопом («головой»), а сверху накидывали полог. В д. Марачевская ряженый, накрытый пологом, ходил, слегка наклонившись вперед и опираясь на дугу, которой он постукивал, как копытами.

Второй тип лошади хорошо известен по детской игре «в лошадки». В этом случае лошадь изображала палка между ног «всадника» с надетым на нее валенком, пучком соломы или тряпок – «головой». В дд. Кузьминская (Кадуй.) и Осташевская всадник выезжал верхом на снопе соломы с прикрепленной к нему соломенной «головой», на которой болтались «уши» из набитых соломой рукавиц. На шею лошади вешали колокольцы (боркуны или боркунцы, подгарники и колоколец), сзади прикрепляли пучок соломы, льняных оческов, (повесмов), мочала или старый, обтрепанней березовый веник-«хвост».

В ряде деревень Верховажского, Тотемского, Сямженского и Тарногского р-нов ездили на дугах: «На дугу посадят одново (в шубе, в шапке), полотенце ли верёвку петлей с одново и с другого края заденут, повесят ему церез плецё. Впереди катаник на дугу вместо головы, гриву сделают из повесма, глаза, обратъ наложат, подгарник с колокольциками, сзади виник-лиственик привяжут и сажой ёво умажут... Дуга цем-то обверцена – тряпками ли, сеном, товстинькая посередине» (дд. Середская, Аверинская, Пелевиха). В д. Фоминская (Верхов.) на дугу – один рукав на один конец, другой – на другой – напяливали два полушубка, полы которых собирали сборками.

Сценки, разыгрывавшиеся с участием лошади в этих двух вариантах ряжения, были довольно однотипными. Основной их смысл – запугивание девушек, их избиение, обливание водой, вымарывание сажей. «Лошадь скачет на кого попало (девок больше подсовывали)» (дд. Ганютино, Митъкино). В д. Середская «огонь погасят, он и ржот, бегает по кругу, по коленкам дугой бьёт; девки-те ухают, на лавки поскачут, за робят спрячуцца... Он не толькё хвостом-то там мельтяв, да и катаником клюнёт: он на деревине катаник тот, ак товкнёт так и больно».

Важную роль при атом играл всадник (ездовой – д.Скородумово) или тот из ряженых, который держал в руках «хвост»; именно он определял, кого мазнуть веником: «Второй сзади держит веник-лиственик в саже, вертит им, мажет девок, которые изменили» (д. Титовская). Иногда это действие имело явно эротический смысл: «Один на лошади сидел: привяжет из соломы пучок или в штаны напихает и водит им» (д. Оносово). В других случаях лошадью командовал вожатый (вожак, цыган, хозяин, ямщик), который водил лошадь под уздцы и тех девушек, которые ему не нравились, хлестал плеткой (дд. Ногинская, Середская, Аистово). Всадник и вожатый одевались как все «страшные кудеса» – в вывернутую шубу, шапку, иногда «в балахон от дождя» (д. Пустошь Верхов.), со «скаляной личиной» или марлей на лице. Порой один вид всадника приводил всех девушек в ужас: «Приезжал мужик на лошади: наверху сидел и крутом по избе ездил; лошадь с ожералами, брякает; девки как увидят, так все разбегутся (с беседы)» (д. Орлово). «Лошадку делали: иду крутом, да кто сидит на ей, понукает её, боркуны боркают; кто боицца – убегает из избы-то» (д. Осташевская).

В сценки с лошадью часто вводились и элементы, характерные для бродячего цирка: «Лошадь плясала, всяко выкомаривала» (д. Митькино). «В беседа лошадь приводили в хомуте, сбруе; её хозяин водил – верхом седет в седло. Лошадь фыркает, ржот, поднимаецца на людей, пляшет, лягаецца» (дд. Костино, Максимово). В д. Аистово парни, изображавшие лошадь, «во снегу поваляюцца» и приходят в избу; тут «как поцънут лягацця», «на средине топавцця», пляшут вприсядку по команде вожака. Вообще лошадь делала все, чтобы рассмешить и повеселить окружающих. Например, в д. Дивково «лошадь ходит по девицам – нюхает, нюхает», в д. Сергееве (Вашк.), остановившись возле неугодной девушки, лошадь выбрасывала на нее конский помет и т.д.

Еще один тип ряжения лошадью связан с мотивом ее купли-продажи, который обычно возникал, если лошадь водил цыган. Сценки такого рода, как правило, были построены на импровизированном диалоге «покупателей» и «продавца», поэтому они трудно воспроизводимы вне ситуации. Устойчивостью отличались лишь отдельные этикетные формы, например, входя в дом, цыган кричал: «Разрешите с лошадью заехать!» (д. Скородумово). Поводив лошадь по избе, цыган предлагал хозяину: «Давай, дяденька, коням менять!» (д. Новоселе), или «Давай коня менять, у нас лошадь хорошая» (д. Побережье), после чего шел торг и цыган вымогал у хозяина то жену, то дочку, то корову, а когда тот наконец соглашался на его условия, лошадь ржала, лягалась, вырывалась из рук и убегала из избы.

Иногда, впрочем, лошадь даже не присутствовала в сценке, цыган только вел о ней разговор. Например, говорил: «Вы загнали во двор наших коней. Пришел я их выкупить. Давайте-ко сюда коней надо мне коней подковать!» (д. Данилково). Речь в данном случае, видимо, шла о девушках, что подтверждается, в частности, сценкой с «продажей кобыл», разыгравшейся молодежью в Череповецком уезде (?) и напоминавшей игру в солдатский набор или в женитьбу: парни подбирают себе девушек («покупают кобыл»), а затем «подковывают» их: «Один из парней зажигает пук лучины («горн»), другой раздувает его («мехи»), третий колотит по пяткам («кузнец»), а покупатель держит кобылицыны ноги на своих, чтобы не ушла».

ГУСЬ, ГУСЁМ (Верхов., Белоз., Кирил., Hюкс., Тарн., Тот.), ЖУРАВ(ЛЬ), ЖАРАВ (Белоз., Верхов., Вожег., Сямж., Бабаев., Кирил., Тот.), ЦАПЛЯ, ЧАПЛЯ (д. Тимонино, д. Серединская). Названия этого персонажа указывают по крайней мер на два источника его происхождения. Если первое (ГУСЬ) ближе к древней символике аборигенного населения, о чем свидетельствуют, в частности, данные археологических исследований и местная мифологическая традиция, то второе (журавль) встречается и в Южной и Средней России и в Белоруссии.

Водили гуся (журавля) как на беседы, так и по домам. Наряд ряженого журавлем обычно состоял из вывернутого наизнанку тулупа или пальто, которые накидывались на голову так, чтобы один рукав приходился над головой. В этот рукав вставляли палку с крючком на конце (клюшку – ею цепляли бельё, когда полоскали его в проруби), либо с привязанным к ней веретеном, зубом бороны или иглой, швейкой. Часто засовывали в рукав обе руки с зажатыми в них ножницами, серпом или даже косой-горбушей. Клюв цен могли делать из задвинутого в рукав катаника (=валенка), хотя обычно предпочитали клюшку или ножницы, Иногда изготавливали из дерева подобие настоящего птичьего клюва, который ряженый держал в руках и щелкал им как ножницами (д.Малое Коровино). Шею журавля старались сделать повыше, порою до воронца.

Существовали и местные особенности ряжения. В д.Гридинская «гусем ходили – большую фигуру делали, голову из ухвата, с клювом, за спину привязывали да два кожуха вывернутых надевали». В д. Александровская «гуся наряжали»: руку просовывали в рукав, брали в нее ножницы для стрижки овец и наматывали сверху «голову» из тряпок, а вторую руку держали сзади как «хвост». В д. Середская «журавлю крылья какие-то привяжут из соломы, из-под крыла-то клюшка, мотаецци». В д. Тырлынинская «гусем ходили: возьмут постилахи такие довгие, холшчёвы, он руки вместе сложит, ему и подадут туда веретёшку, носок; ево увьют-то етим постильником, и еттак увьют – у ево и рук нет тутока».

Действия гуся (журавля) были незамысловаты. «Ево приведут так на вецерину, он и ходит эк, клюёт. Нициво не говорит, только клюёт. Ходит, только нос поёт – веретёшко-то брякат. По полу на вецерине поводят, да опеть в двери»: (д. Тырлынинская). «На ково рассердится – тово поболе поклюёт» (д. Исаково Вожег.). Если на столе что-нибудь лежало – хлеб, пирог – то журавль это тоже расклёвывал. Б дд. Будрянская, Цибунинская гусь ползал на четвереньках, толкая девушек «клювом» в колени или угрожая раскроить им ножницами подол. В первую очередь от журавля доставалось, конечно, девушкам, особенно тем, которые досадили парням («если девка загуляет, так клюнет»), хотя иногда ряженый-парень использовал эту возможность и для сведения счетов с соперником (д. Гридинская).

В д. Першинская гусь обливал всех водой. «Он (гусь) идет по улице-то чесью, а придет в избу-ту (раньше в кадцях воду-ту держали, не на кухнях, и на избе держали), дак он придёт да омоцит клюв-от (нос-от довгой быв у гуся-то), да и зацьнёт брызгать – клюв из тряпици, наверно, дак воды-то много набирав и брызгав всех. Так как-то раз дак, говорят, у старухи было в кадке-то натворено хлеба – стояло-то тоже на виду. Дак он в квашню-ту сунув нос-от, да тестом-то всех обрызгав».

Гораздо реже сценка с гусем или с журавлём сводилась только к их демонстрации. В этом случае они напоминали курицу (су.)- В д. Куревино ряженого-гуся заносили в избу другие ряженые, так как сам он идти не мог – руки и ноги его были засунуты в рукава тулупа. При этом он кричал: «Го-го-го-гусь!» Все остальное время, пока ряженые находились в избе, гусь лежал молча, не шевелясь, только «носом водил». Показав гуся в одном доме, группа ряженых переносила его в другой. В д. Григорово гусь лишь ходил по комнате и кланялся.

Совершенно особый облик имел ряженый журавлём в д. Коковановская, где он напоминал белую бабу. На плечи парня сажали маленького парнишку, на голову которого надевали решето или корзинку, а сверху набрасывали скатерку. В руках парнишка держал приспособление из дранок, сколоченных крест-накрест, нажав на концы которого, он «выстреливал» в того, кого хотел попугать.

ОСЫ (Тот., Сямж.). Многие сценки включали в себя такие действия, как укалывания и щипки. Чаще всего так ряженые оборонялись от любопытствующих (ср., например, старика, с шилом). Однако иногда эти действия оказывались в центре всей разыгрывавшейся сценки, составляли «всю ее соль». Например, в д. Великодворская в мешок с сеном или куделью клали шило и били им девушек – «какая досадит». В дд. Пелевиха и Антоновская наряжухи приносили на палках большой (примерно 1x2 м) кошель, набитый сеном со спрятанным в нем парнишкой лет 10-12 – осой (в д. Антоновская в кошель сажали двух осят). Об их приходе оповещали криками: «Осы, осы пришли, осы!» Парнишка был в одной рубашке («голой»), жужжал («урчав») как оса и был вооружен длинным (до 20 см) шилом, которым подшивали катанки.

Несли кошель наряжухи в шубах, в худых шапках, с лицам, прикрытыми тряпицей и вымазанными сажей. Войдя в избу, они останавливались посреди комнаты (в д. Антоновская кошель подвешивали к воронцу на высоте около полуметра от пола). Другие наряжухи хватали разбегающихся с визгом девушек и подталкивали их к кошелю или подводили за руку, а парнишка, в соответствии с наставлениями, данными ему взрослыми парнями, колол сквозь дыры в корзинке подведенных девушек, которые, в свою очередь, всячески старались увернуться от «жала осы».

Шуточная возня продолжалась обычно, пока это не надоедало парням. Тогда один из наряжух втаскивая в избу ведро с водой, смешанной со снегом, и окатывал ею осу, которая немедленно «выпархивала» из своего гнездышка и улепетывала на улицу. Понятно, что участвовать в столь рискованной шутке решался далеко не каждый, ведь осёнка легко могли опознать «ужаленные» и задать ему впоследствии хорошего деру. Поэтому парни и взрослые мужчины стимулировали парнишек материально – платили за выполнение этой роли от 50 коп. до 1 рубля.

КУРИЦА, КУРИЦЕЙ РЯДИТЬСЯ, КУРОЧКОЙ (Белоз., Кирил., Кадуй., Бабаев., Бабуш., Вашк.), ПЕТУХОМ (Верхов., Вашк., Кирил. Вожег., Тарн.), ПЕТУХА ЗАПРЯГАТЬ (д. Облупинский Починок, д. Нижнее Чистяково), КУТЮЩКА (д. Аверинская). Существовало две разновидности этого типа ряжения. В первом случае петух представлял собой персонаж, близкий по своему поведению и наряду к журавлю. Его также одевали в вывернутую наизнанку шубу, а сверху прикрепляли картонную голову о красным гребнем и острым носом либо давали в руки палку с забитым в нее и загнутым «вроде клюва» гвоздем или швейку. Палка и швейка служили петуху «клювом», которым он выдергивал у девушек кудель или клевал их. В д.Чеченинская петух кувыркался по избе, забавляя и путая присутствующих. В с. Шебенгский Погост костюм петуха украшали перьями, ноги заматывали тряпкой так, что он мог передвигаться только прыжками. Клюв делали из вилки или ножниц, обмотанных тряпками.

Другой, более распространенный способ ряжения петухом или курочкой заключался в следующем. В рукава вынутой шубы засовывали руки и ноги – в каждый рукав по одной руке и ноге одновременно. Шубу застегивали на спине. Полы шубы завязывали полотенцем или еще чем-нибудь и получали «хвост». Иногда наоборот, на голову забрасывали подол шубы, а воротник служил «хвостом». На голове завязывали красный платок так, чтобы концы его торчали наружу наподобие гребня или банта (дд. Рогачиха, Кошево), Такой петух (курила) был очень окован в движеньях, самостоятельно передвигаться по улице не мог, поэтому его перевозили на санях другие ряженые (д. Харитоновская): «иногда и с крыльца столкнут в сугроб». В избе он развлекал зрителей тем, что «плясал», неуклюже переваливаясь с ноги на ногу и кукарекал. «Петух взад-вперёд ходит, поёт» (д.Цыбунинская). Беспомощность петуха или курочки вызывала у присутствующих желание подшутить над ними. Стоило лишь дернуть петуха за хвост, как тот падал на пол (кувыркался). В д. Мамаево «курица слетала с печки на пол». Встать снова без посторонней помощи они не могли.

Эту особенность использовали, когда хотели подшутить над каким-нибудь доверчивым ребенком, которому досмерти хотелось вместе со взрослыми походить «наряженкой». Наряжали его курочкой и занеся в избу, толкали, кувыркали, «он из сил выбьецца, до слёз», (д. Пялнобово). Такую же шутку могли устроить и девушке, добровольно согласившейся исходить с ватагой ряженых курочкой, если парни или подруги её за что-нибудь недолюбливали.

Иногда поведение ряженого курочкой включало в себя некоторые натуралистические детали. Так, в д. Хмелевица курица, которой наряжалась какая-нибудь женщина, выбрасывала на пол сырое яичко.