И. А. Морозов, И. О. Слепцова. Святка и масленица
 // Российский этнограф: Этнологический альманах. – 1993.

<<< | СОДЕРЖАНИЕ | >>>

ШУТКИ И ЗАБАВЫ РЯЖЕНЫХ

Среди сценок с описанием обходов ряженых встречаются и более «драматизированные», то есть о постоянными персонажами, с более-менее устойчивой канвой действия («сюжетом») и с постоянным набором текстов. Правда, тексты, которые произносили или пели участники этих сценок, как правило, исполнялись со значительной долей импровизации; устойчивым был лишь их смысловой каркас и отдельные реплики. Например, практически все очевидцы подобных представлений из обширных текстов «причитаний по покойнику» вспоминают лишь одну реплику, которая произносилась всегда: «Человек-то был какой!» Остальной текст «причитаний» (воли только не причитали «по-настожщему») мог быть достаточно произвольным и зависел от фантазии и мастерства «причитальщиков». Такого рода тексты были очень похожи на балагурство дружек на свадьбе и с трудом воспроизводятся вне ситуации. Поэтому их, как правило, плохо вспоминают даже те, кто бывал заводилой в ватагах ряженых.

Справедливости ради отметим, что тут есть и еще одна причина, на которую в свое время указывал С.В.Максимов. По его свидетельству, «отпевание покойника» на игрище состоит «из самой отборной, что называется «острожной» брани». По-видимому, мало отличались в этом смысле тексты, сопровождавшие и другие сценки с участием ряженых (да и многие свадебные оценки с участием ряженых или дружки). Этот факт можно объяснить только понимая ту роль, которая приписывалась брани и ругани в народном миросозерцании. Последние исследования показывают ее тесную связь с охранительной магией (в данных случаях – охрана участников игрища от «покойника», оберегание жениха и невесты от сглаза).

«Драматизированные» сценки с участием ряженых разыгрывались, как правило, на игрищах. Однако существовали и «переходные» типы ряженья, которые могли употребляться как при обходах домов, так и на игрищах (например, «покойник»).

Bсе описанные ниже развлечения продолжали бытовать еще в 30-40-е годы, хотя в них и вклинивались мотивы, навеянные современным бытом. Скажем, в забаве «мельница» в начале 20-х годов мог принимать участие «агент по продразверстке», который требовал от «мельника» налог, а «мельник» всячески отпирался, ссылаясь на то, что «мельница» сломалась.

Корни же этих развлечений уходят в далекое прошлое. Их отдаленные предшественники отличались разве что только грубоватостью и нарочитостью, неприкрытой эротикой. В этом смысле весьма показательно описание святочных игрищ «с участием ряженых («выводить кудеса»), сделанное H. С. Преображенским в середине прошлого века на основе его личных наблюдений в с. Никольское Кадниковского уезда. Описание, пронизанное тонкой иронией, сохраняет множество мелких деталей и нюансов поведения участников игрищ, самой их атмосферы. Несколько фрагментов из этой работы мы используем ниже наряду с нашими полевыми записями и свидетельствами очевидцев.

В описаниях Н.С.Преображенского обращает на себя внимание существенное отличие от игрищ 20-30-х годов нашего века: все экзекуции производятся только над парнями. Девушки выступают, в основном, лишь как зрители и судьи. Зато у Н.С.Преображенского описано несколько сценок с участием детей (в первую очередь,tвидимо, мальчиков) то есть, что уже наотрез отрицается рассказчиками поколения 10-20-ых годов нашего века, которые обычно ссылаются на запрет ряженым пугать детей и вообще как-либо их задевать или трогать. Возможно, эти запреты относились только к ряженым, заходившим в дома односельчан, но не к их поведению в избах, где проводились беседы. Напомним, что во многих деревнях детям 10-12 лет не запрещалось присутствовать на посиделках в качестве зрителей (правда, лишь возле порога, иногда на печи).

Нарочитая жестокость описанных Преображенским развлечений, тот факт, что в них участвовали, в основном, «парни и мальчики, а заводилами выступали взрослые мужчины, наталкивают на мысль, что они, вероятно, имели некогда особый, ритуальный смысл, который к середине прошлого века был почти утрачен: посвящение в более старшую и престижную возрастную группу. Перенести эти испытания было делом чести, и именно это, скорее всего, и было тем магнитом, который притягивал на повторявшуюся из года в год экзекуцию всех от мала до велика.

Интересно и построение игрищ по принципу чередования сложных, групповых сцен о диалогами («торгованы», «кузнецы», «рыбаки» и «в рекрутский набор») со своеобразными клоунадами-интермедиями («кикиморы», «стрелок», «солить онятки» и др.). Паузы между приходом отдельных групп ряженых заполнялись танцами: ланчиком, кадрилью, польским и др.

Среди забав ряженых можно особо выделить связанные с обливанием и вымарыванием сажей. Для этого использовались очень разные поводы и чрезвычайно разнообразная символика. По мнению многих этнографов, эти действия имеют эротический подтекст. Нельзя, видимо, отрицать их связи с более обширным кругом значений – символикой плодородия, нового рождения, изгнанием или отпугиванием святочной «нечисти».

БЛИНЫ ПЕЧЬ (Верхов., Нюкс., Кирил., Тарн., Тот., Вожег.), ШАНЬГИ ПЕЧЬ (Куракинская вол.). По этому, очень распространенному типу забав с обливанием, хорошо видно, что обливание и обмарывание сажей тесно связаны друг с другом. Забава с «выпеканием блинов» имеет две основных разновидности. При одной из них обливались водой или водой со снегом. Вот так, например, его происходило в конце 20-х годов в Куракинской вол.

В избу вваливалась толпа ряженых-парней (кулеса), одетых в самую грязную одежду, о замаранными сажей или завешенными лицами. В руках у одного – ведро со снегом, У другого – сковорода, а у остальных – вояки. Это значит, что они пришли печь шаньги.

«Один парень, одетый женщиной, который несет с собой на сковороднике сковороду, приближается к девицам. Другой тащит ведро с жидким снегом, чтобы поваренкой накладывать его на сковороду. Сковорода наполнена снегом. «Повариха», сравняв ее поверхность, ударяет по ней ладонью так, что весь снег летит на девушку, а та, не столько от смеху, сколько от обиды, смеется. Так продолжается и дальше. Побалуют ребята, перемочат всех и уйдут».

Такого рода обливание было распространено в северо-восточннх районах. Применение смеси снега с водой (зажоры) позволяет сопоставить его с забавами с обсыпанием снегом – см., например, «снятков солить», «девок солитъ». Реже обливались разболтанной в воде мукой (д. Михайловская) или белой глиной: «Блины пекли: белой глины наладят жидко-жидко, белой-беляша, и стряпают: тяпнут по сковороде-та вехотком небольшим, где-ка боле-то людей-то, лета, тицнут, дак всех их окатит... Ухали девки-те- они ведь бодры (=наряжены) девки-те от будут – да как ляпнут тут блином, дак всю умажут девку-ту» (д. Фоминская Верхов.). Стремление к натуралистическим деталям наблюдается и в сценке из д. Екимово. Здесь ряженые разводили в квашне золу с водой и тащили квашню к печи блины печь. По пути разыгрывалась шуточная потасовка, в результате которой все «блины» оказывались на полу. Эта сценка ближе к свадебному и масленичному озорству ряженых, рассыпавших по полу угли и золу.

При другой широко распространенной разновидности печения блинов девушек обливали разболтанной в воде сажей: «Робята, которые назло хотят поделать: «Ой, девок замазать надо!»- Дак возьмут, в шайку деревянную наботают сажи. Один идёт со сковородкой (на сковороднике держит), другой наливает из поварёнки, к девке приходят – блины пекут», «Ешко-ко блины!» – хлопнут по сковородке рукой, всю сажой обрызнут... Это уш назло придут. Дак которая спряцицци, да и ту кругом обойдут да сажой обмажут (д. Пеструха).

Для истории происхождения этой забавы определенный интерес представляют варианты, связанные с пародированием девичьих гаданий. В д. Путково, например, забава называлась «чертей показывать». Это название проясняет вариант, из д. Гридино. Парень, заглядывая в ведро с водой, говорил девушке: «Смотри, смотри, здесь суженый-ряженый!» (как известно, суженый при гадании на воде или с зеркалом часто показывался в виде черта). Когда же та подходила посмотреть, шлепал по воде рукой.

СО СВЯТОМ ХОДИТЬ (д. Слободка Бабуш.), ДЕВОК ОСВЯЩАТЬ (д. Пирогово), ПОПАМИ ХОДИТЬ (д. Исакове Кирил.). Иногда обливание водой или сажей связывалось с символикой освящения, изгнания «нечисти». Например, в д. Слободка (Бабуш.) она так и называлась со святом ходить, а в д. Матвеевская (Нюкс.) ряженые брызгали водой по сторонам, «чтобы кудесив выгнать». В некоторых деревнях в оценке напрямую пародировался обход домов священником. Скажем, в д. Исакове (Кирил.) процессия взрослых мужчин в личинах ходила по домам попами; «ведро с водой принесут, виник туда и кропят всю избу». В д. Пирогово девушек «освещали» веником, омакнутым в сажную воду, а в д. Крестцовая специальной кисточкой («брызгавкой»), напоминающей соответствующую принадлежность священника. Встречаются и более грубые, пародийно сниженные варианты. Например, в д. Кошлово (Сямж.) девушек окропляли, специальным льняным «кропильцем», макая его в припасенную для этого случая мочу. «Освященным» рисовали сажей крестик на лбу.

Мотив «изгнания куляшей» в трансформированном виде сохранился и в таком эпизоде: «Придут в избу-то, а целядъ (маленькие дети) да испугаюцци, взревят, дак охватят воды ведро да наряжонок водой обольют» (д. Тырлынинская).

Любопытно, что обливание сажной водой было и среди уличных шалостей молодежи (см.). Так, в д. Кожинская в ночь под Новый год молодежь озорничала на деревенских улицах: «Колотицци кто-то у дверей. Хозяин выйдет: «Кто тут? « – «Открой, я к вам!» — тот откроет, а они и плеснут в него сажей».

А вот как разыгрывалась подобная сценка в прошлом веке в с. Никольское. «После игры «женитьба» раздался страшный крик: «Держи двери! Запирай!» Девушки стремглав бросились в задний угол. Ребята из чужих деревень старались попрятаться на печку, в подполье, под лавки, за ноги девушек. Ребятишки дрогнули и запищали. Многие в это время от души пожелали бы вырваться из избы, но двери были заперты и кроме того тщательно охранялись здоровыми гайдуками.

В избу с криком, кривляниями, с корзинами снегу, перемешанного о сажей, вбежали «кикиморы» и принялись завывать, хлестать и «парить» вениками во все стороны, стараясь получше угостить грязным веником чужих ребят. «Кикиморы» были одеты по-старушечьи во всевозможные лохмотья и тряпки, с горшком, накрытым тряпицею и заменявшим кокошник на голове... Если же «кикиморы» случайно запачкают чей-либо праздничный сарафан, им и самим достается: их валят на пол и мутузят кулаками».

В некоторых деревнях встречалась еще одна разновидность забавы с обливанием сажей. Например, в дд. Путилово, Раменье (Тарн.) кудяши или наряжонки привешивали к потолку на веревке бочку, наполненную разведенной в воде сажей, заткнув предварительно отверстие в крышке. Затем, вращая и закручивая веревку, бочку поднимали к потолку и закрепляли в таком положении до того момента, пока кто-нибудь из ряженых, «рассердившись» на девушек, не отпускал веревку, вынув затычку из бочки. Бочка, вращаясь, обливала всех присутствовавших. Убежать было невозможно, так как ряженые запирали предварительно двери.

УТКУ СТРЕЛЯТЬ (д. Пеструха), ЛИСИЦУ ЛОВИТЬ (с. Никольское Кадн.). Особую группу образуют инсценировки охоты. Некоторые ив этих сценок связаны с вымарыванием сажей девушек. Например, в д. Пеструха стреляли утку.. «Утку-ту большую сделали, из соломы – раньше ить из соломы и голубей, и шапки плели – да набили сажей, да эту утку-то на пицьиное гнездо, на трубу-ту поставили утку-ту, да двери-те заперли – девок-то в одной деревне так до сотни было, да робята ить тут все были. Да пришов от Уварко (имя мужчины), да (г)лишь только в эту утку-то стрелив из ружья, которым раньше-то зайцей стрелили, из дроби. И эта утка-та и вся разлетелась. Ак друг друга не видно в избе-то сделалось, сажа-то как розлителась. Ак вить девки-ти без стеснения даже платья завздымали, да закрывались – во всём хорошем ить».

Иногда, впрочем, цель уже отсутствовала: «Сажей стрилели: девку-то ковды надо замарать, лопоття посадить девке. В двери-те сделают шчилку – потовки-те в саже, чорны избы-те были, да сажой-то дуло-то набито – дак бухнут, да с потолку сажа падёт, шчо сажи-та повна изба. Которых девок робята пинжаками закроют. Потом уш они, как эта сажа-та, бутора-та пройдёт, дак наснимут и пиджаки-те выхвопают на снегу-ту» (д. Фоминская Верхов.). В-той же деревне парни иногда, забежав на игрище, бросали снег по потолку, чтобы сбить сажу и «умазать» девушек.

Основанное на мотиве «охоты» подшучивание, которое описал Н.С.Преображенский, устраивали, чтобы прогнать с игрища мальчишек. Пока взрослые плясали, один из мужиков уговорил ребят идти ловить лисицу: лаять на связку соломы, а затем зубами разорвать ее в клочья. «Дверь открылась. В избу вошел мужик, представлявший «охотника» с палкой в руке, за ним следовало десятка два «кобелей», то есть мальчишек на четвереньках, лающих и воющих по-собачьи. Увидев на полатях связку соломы, они подняли головы и давай лаять. «Охотник» подошел, ударил палкою о полати – «подстрелил лисицу». Солома повалилась. Но не успела она упасть на пол, как ребятишки с собачьей яросьтю бросились на нее и в одно мгновенье растерзали на части. Какова же была их обида, когда они обнаружили, что солома была смешана с грязью... После этого промаха ребятишки по добру по здорову убрались по домам... (с. Никольское Кадн.).

НА КОБЫЛАХ КАТАТЬ (с. Никольское Кадн.), НА КОЗЛА или НА СВИНЬЮ САДИТЬ (д. Кузовля, д. Вантеево), СТАНОВЫМ ХОДИТЬ (д. Верхний Конец), СО СБИСТУЛЬКАЙ ХОДИТЬ (д. Новая Бабаев.), ШАНЬГИ ПЕЧЬ (д. Карачево). Забавы такого рода были издавна известны на святочных игрищах. Так, еще в середине прошлого века в Кадниковском уезде парней катали на кобылах: сажали одного из них на спину здорового мужика, который брал парня за руки и приподнимал так, чтобы тот не мог соскочить и не касался ногами пола. Двое других мужиков били парня кнутами, спрашивая: «Кого любишь?» – пока тот не называл имя какой-нибудь из присутствовавших девушек, причем часто отнюдь не той, за которой ухаживал, что вызывало смех зрителей и гнев и брань той, чье имя было названо.

Были и другие сценки, связанные уже с избиением девушек. Так, в дд. Новая (Бабаев.) и Верхний Конец к становому и уряднику, пришедшему «вместе с остальными ряжеными и ставшему посреди комнаты спиной к двери, двое помощников подводили поочередно девушек, заставляли обнимать его за шею со стороны спины, затем становой слегка нагибался вперед так, чтобы оторвать ноги девушки от пола (в д. Верхний Конец девушку заставляли лечь на спину одного из ряженых, стоявшего на четвереньках – «скамейкам»), а помощники спрашивали его, каких («холодных» или «горячих») и сколько «свистулек» дать наказываемой (игра иногда так и называлась со свистулькай ходить). Становой называл: «Одну!» или «Три!» – а помощники приводили приговор в действие: били девушку указанное число соломенным жгутом («свистулькой»), стараясь бить «со свистом». Конечно, особенно доставалось той, которая по тем или иным причинам была парням «нелюба».

Существовали и другие разновидности этой игры (например, на козла (или свинью) садить, шаньги печь и др.) Так, в Бабаевском районе подобная забава иногда применялась на святочных беседах. Один парень (козел – д. Кузовля. или свинья – д. Вантеево) становился на четвереньки посреди комнаты, а трое других парней с криком «Козла! Козла давай!» – отлавливали какую-нибудь девушку и, несмотря на ее сопротивление, усаживали верхом на «козла», причем один из парней «попугивал» девушку, постукивая по полу специальной палкой с привязанной к ее концу рукавицей, в которую что-либо вкладывали для тяжести. Попугав хорошенько пленницу, парень «хоботил» ее «шлепалкой» столько раз, сколько приказывал козел.

В д. Карачево пара ряженых: старик и горбатая старуха пекли шаньги. Об их приходе оповещали заранее: «Шаньги! Шаньги! Шаньги идут!» – «тут, глядишь, девки забегали». В избу вваливалась ватага ряженых во главе со стариком, в руках которого была обмороженная («стылая») деревянная лопата. После обычных приветствий старик спрашивал у старухи: «А не пора ли шаньги печь?» – «Пора, батюшке, пора!». После этих слов несколько человек из ватаги бросалось к визжащим и разбегающимся девушкам, подводили их по очереди к старухе со стороны спины и заставляли положить ей руки на плечи, после чего старуха наклонялась, и девушка, поддерживаемая кудесами, оказывалась лежащей у нее на спине. Старик махал лопатой, крича: «У-у-у! Вот сичас шаньгу спичем!» – да еще нарочно при этом задевал лопатой за балку («чтоб страшнее было – за потолок лопатой заскыркает»). Попугав девушку, поддавал ей лопатой – «если нелюба, то сильно; таку шаньгу съест, что еле с бабки слезет». Так продолжалось, «пока всех девок не перепекут». В некоторых деревнях так наказывали девушек, опоздавших на беседу.

Как и другие забавы, эта могла превращаться в розыгрыш, шутку. «После того, как молодцев «прокатили на кобылах» появилась нужда съездить за огурцами на верблюде. Действительно, в избу влезло что-то похожее на весьма полезное животное и сильно стучало чем-то, представляя, что отучит копытами. Сзади шли два «погонщика» с кнутами. Приведя такое чудо в избу, «погонщики», приглашали желающего «прокатиться за огурцами». Один из мужиков, по секретному соглашению с погонщиками, сея. «Животное» заскакало – и давай возить мужика по избе.

Такая прогулка понравилась очень многим, и когда кончил свое «путешествие» первый всадник, нашлось очень много охотников следовать его примеру. Сел мужик, незнакомый с обычаями села Никольского. «Животное» заскакало снова. Мужик захохотал. Но «погонщики» вдруг вздумали усмирять животное, чтобы оно не скакало, и начали бить кнутами не животное, а всадника. Тот было думал соскочить, но проклятый «верблюд» оказался с двумя крепкими руками, которые так сильно вцепились в ноги «всадника», что ему не осталось никакой возможности оставить спину «верблюда» и сойти на пол. «Погонщики» же усмиряли «животное» до тех пор, пока не устали руки...

Для сооружения такого «верблюда» обыкновенно становят двух мужиков спиною друг к другу, крепко связывают их в таком положении кушаком, но так, чтобы они могли наклониться в разные стороны. В руки им дают по дуге, крестьяне же должны заменять верблюжьи ноги. Сверху все прикрывается большим овчинным одеялом вверх шерстью» (с. Никольское Кадн.).

КУЗНИЦЮ ПРИВОДИТЬ (д. Середская), ДЕВОК ПОДКАВ(Ы)-ВАТЪ (д. Ганютино, д. Рооляково, д. Кузнечиха), КУЗНЕЦАМ ХОДИТЬ (д. Аксентьевская, д. Антоновская). Еще одна популярная сценка – кузнецам ходить. Двое парней-ряженых, которых отличали от остальных по домотканым фартукам, надетым поверх одежда, зайдя на беседу, ловили там девушек, сажали их на лавку и «подковывали». Один из кузнецов захватывал ногу девушки большими кузнечными клещами и поднимал повыше, а другой, приставив к ноге палочку или гвоздь, бил по нему молотком. Конечно, сила удара, как и в других, случаях, зависела от отношения парня к девушке. Впрочем, в некоторых деревнях (например, в д. Янголохта) парни «подковывали» только «любых» им девушек. При этом кузнец приговаривал: «Кую да покавваю,» (дд. Ганютино, Росляково, Кузнечиха). Некоторых девушек могли в довершение процедуры еще и перекувырнуть через лавку, подняв ногу повыше (д. Аксентьевская).

В дд. Антоновская и Пелевиха приходили два кузнеца и подросток – поддувальщик, в обязанности которого входило раздувать мехами уголье в горне – большом чугуне. Кузнецы были в обычной одежде, в фартуках, вымазанных сажей. «Подкаввали девок серед полу: сохватят за ногу руками, которая злая, оскорбляет (парней), чересседельником привяжут ногу к себе, обмотают ево круг пояса; дак если она рявкат, рвецця, то больше подпехивают ногу к себе». Молотком колотили по обуви, по подошве. Иногда могли и каблук или подошву оторвать. Например, в д. Середская: «Принесут стов круглый, каку-нибудь железину сколотят, как наковальню, да двое хватяцця, ногу-ту положат у девки на стов: «Клади, клади ногу!» – и подошву оторвут клешчами (два держат парня, дак не выскочишь), а то и шилом проколют, если злилися». В этой деревне кузнецы-были в масках из «скалы» (=бересты), вымаранной сажей, и в вывернутых шубах.
Обязательный атрибут кузнецов – молотки. В д. Новоселе они колотили ими по железу, чтобы «навести на девок ужасу», а в д. Цибунинская молотки могли быть и средством вразумления («где и похлешчут этими молотками»).

«Подковывание» могло сопровождаться и эротическими намеками и ассоциациями. Например, выражения «подковав парень девку», «ребята девку оккували» обозначали внебрачную связь. Так говорили об «обманутой» парнем девушке (д. Ливниково).

А вот как увидал эту сценку в прошлом веке Н.С.Преображенский. «За «стрелком» следовали «кузнецы». В избу втащили скамью, на которой лежало что-то закрытие простыней. За скамьей тащили кузов, то есть корзину, сплетенную из сосновых драниц, громаднейшей величины. Корзину поставили вверх дном. За корзиной шли сами «кузнецы», сопровождаемые «музыкантами», то есть целой процессией ребятишек, стучавших в сковороды, заслонки, ухваты, кочерги и тому подобные вещи, издающие самые душераздирающие звуки. Все это шумело, стучало, звенело и выло. Что касается Костюма «кузнецов», то он был таков, чтобы не скрывать ничего из организма.

Когда «музыка» и «кузнецы», и все заняло свои места, один из шумной компании стал у края скамьи и открыл простыню. Под нею был совершенно нагой человек с закрытым лицом. Этого неизвестного господина «кузнец» взял за ноги ж начал поднимать и опускать их одну за другой. Ноги представляли кузнечные мехи, а корзина – наковальню. К «кузнецам» также должны были выходить все ребята. «Кузнецы» драли их за волосы, давали в голову кулаком тумака, более или менее горячего – «ковали» разные железные и стальные вещи под несмолкающую «музыку»... Кому хотели сделать вещь получше и покрепче, того обыкновенно сильнее драли и сильнее колотили» (с. Никольское Кадн.).

МЕЛЬНИЦА, МЕЛЕНКА, С МЕЛЬНИЦЕЙ ПРИХОДИТЬ (д. Карачево, д. Яковлево, д. Митькино, д. Основинская, д. Ложкинская, д. Новая Верхов., д. Чеваксино), ЖЕРНОВ ВОЗИТЬ (д. Орлово). Еще одной излюбленной забавой, разыгравшейся в избах, где проходила беседа, была мельница. Вот как разыгрывалась эта сцена в д. Лукошино. «Толпа людей всех возрастов шумно ввалила в избу. Было что-то внесено на длинной скамье, прикрытой холщевым пологом. Это «что-то» предназначено играть роль мельницы. Вслед за ним явился мельник в самом необыкновенном костюме: на спине его громадный горб, вероятно, вместивший в себя кузов сена, на правой ноге болона с добрый горшок, на голове рваная шляпа, запыленная мукою; борода и волосы тоже выбелены недурно, в правой руке толстый жгут, свитый из длинного полотенца, в девой – сковородник. Какая-то загадочная фигура быстро проскользнула в мельницу, то есть под полог. Мельник всем к каждому предлагает свои услуги: не желает ли, дескать, кто-нибудь размолоть зерна? Не изъявивший, по неведению, желания, подвергается наказанию. Жгут мельника взвивается над его спиною. Хохот, шум, крик невообразимый. Желающий размалывать тоже должен подставить спину под жгут: это плата за «размол» – от одного до трех ударов... Мельник с видом знатока осматривает мельницу, все ли в ней благополучно, подклинивает кое-где и начинает работать и говорит: «Мели и толки!» Под пологом раздаются мерные удары камня о сковородку, слышится трение камня о последнюю. Мельник, довольный успехом, пляшет, кружась около мельницы. Но вдруг она перестает работать; жернова, то есть сковороды вылетают из-под полога. Мельник грустно смотрит, как человек, которого постигло несчастье... Наконец, как будто опомнившись, начинает колдовать, произносить разные заклинания, подшучивая под пологом сковородником. Из-под полога выскакивает черт о большими рогами и длинным хвостом. Мельница снова работает».

В д. Чеваксино мельницу изображал человек сидевший на санках и накрытый с головой рваной тряпкой («ряской»), который толок палкой камни и песок, насыпанные на сковороду. После того, как мельница немного «поработает», кто-нибудь из ряженых кричал: «Мельницу смазать надо!» – и начинал поддевать палкой девушек, стараясь попасть им под юбку.

Иногда забава приобретала откровенно насмешливо эротический оттенок и главной целью ряженых было запугать и вогнать в краску девушек: «Наредят старика, который помене, шчобы легче нести на вечерованье, принесут, на скамейку серёди избы положат ево мужики – может и трое, и цетверо несло за руки да за ноги. Вот принёсут, положат этово старика, штаны снимут на подколенки, решать (=решето) на жопу положат (который руководив – мельник}. Вот он ляжит и винтит жопой-то, дак решать-то и винтицци. Девок-то и подводят: «Вот, посмотри, как мельниця-та мелет!» – силой волокли девок-то, они прятаюцци, верешчат» (д. Основинская).

В ряде случаев мельница была связана с обливанием. В д. Аверинская ряженые, приехавшие с мельницей, разыгрывали такую сценку: «Жорнова принесли, поставили середи полу. Один мужик сидит, жорнова крутит. От он молов, молов – а тамока набьют кудели в жорнова и подсвитят да закричат шо: «Пожар, пожар! Мельниця горит! Воды надо, воды!» А тамока вода уш приготовлена, на мосту стоит ушат вода. Как оттоль двери-те отворились, да как оттоль шорнули ушат-от на пол прямо – заливают пожар это. Вот девки и забегали – в валенках этъ, брызги летят. А девок-то не выпускают, оне и бегают по воде-то».

ПРОСЕКУ ЧИСТИТЬ (д. Новая Бабаев.), ПРОСЕКА (Бережнослободская вол.). Эта шутка относится к числу довольно многочисленных забав с битьём. В Бережнослободской вол. ее устраивала компания парней, решивших проучить неугодных девушек или своих соперников. Завязав лица платками и вооружившись тугими соломенными жгутами, они врывались на посиделки и хлестали всех, кто попадется им под руку. Присутствующие разбегались от них, стараясь увернуться от ударов.

Интересно, что, по свидетельству С.В.Максимова, в Никольском уезде подобную шутку устраивала ватага ряженых – «покойников», которыми там рядились не только молодые парни, но и взрослые мужики. «В избу для посиделок врывается иногда целая артель покойников. У всех у них в руках туго свитые жгуты, которыми они беспощадно хлещут парней из чужой деревни в приезжих девиц (гостьев). Достается, впрочем, и своим девицам, которым без долгих разговоров наклоняют голову и хлещут по спине до синяков».

В д. Новая (Бабаев.) приходившие парни – кудеса пугали девушек палкой длиной 1 – 1,5 м, в которую были вбиты по краям два гвоздя или каких-либо острых предмета. Иногда конца их слегка подгибали в виде крючков. Взяв за концы палку, парни делали неожиданные выпады в сторону девушек. А те, боясь пораниться, отбивались с визгом то в одну, то в другую сторону или разбегались по углам, образуя таким образом перед парнями «просеку».

ТОРГОВАНЫ (с. Никольское Кадн.), ШКУРУ ПРОДАВАТЬ (Сямж.). В некоторых местах сценки с избиением девушек связывались с символикой купли-продажи. В Бережнослободской волости она называлась продажа сельдей. «Приходят на беседу несколько парней с бочонком из-под сельдей и с соломенными жгутами в руках. Жгуты – это безмен. Предлагают девицам купить сельдей. Если те отказываются, то парни начинают хлестать их жгутами. Девицы, конечно, это знают и упрашивают парней отвесить им только по одному фунту. Парни соглашаются и отвешивают жгутом по спине шесть ударов (6 копеек за фунт)».

А вот описание оценки с «куплей-продажей», сделанное Н.С.Преображенским: «Приехали «торгованы», то есть «купцы» с «сукнами», «китайками» и вообще «красным товаром». Этих купцов было четверо, и были они самые здоровые мужики. При них же был «прикащик» – мальчишка, в обязанности которого входило прикатить в избу пустой бочонок. «Купцы» по одежде несколько отличались друг от друга: двое имели на себе панталоны, кнуты в руках и больше ничего; другие же двое одеты были только в одни короткие полушубки нараспашку и шерстью вверх. Бочку поместили среди избы. «Торгованы» обошли все углы избы с приглашением: «Добрые молодцы, красные девицы, молодые молодки, белые лебедки, милости протаем купить, продать, пошить, покропать! Пожалуйте – кому что угодно?»

На это приглашение волей-неволей должны были выходить все ребята и непременно «покупать» что-нибудь. Выходившего спрашивали, что ему угодно. На ответ его: «Сукна!» – или чего другого, «торгованы» вскрикивали: «Так ему сукна! Отдирай ему, ребята, двадцать аршин!» «Покупателя» немедленно берут двое «купцов» – один за голову, другой за ноги и кладут на бочку, вниз брюшком и вверх спинкой, а двое других примутся иногда так усердно отдирать аршин за аршином кнутами по спине «покупателя», что у того кости трещат, и он ревет во всю силу своих легких. От этих-то «обновок» и прячутся некоторые из ребят, особенно те, которые почему-либо чувствуют, что им будет дрань... Когда наделят «товарами» всех, кто на виду, пошли искать тех, кто укрылся, и вздули их вдвое»...

В д. Фоминская (Верхов.) парни-ряженые «продавали» девушкам «шкуру подохшей лошади». «Робята соломы длинный сноп снаредят, наподобие лошади сделают, ножки приделают, хвост у ей быв. Соломенну лошадь в дугу сделают ишшо – солому совьют, меж ног возьмут дедкам-то, шапка на ем, борода матерушчая, вот и йиздят: «Вот лошадь, лошадь! Эк бигаёт!» Таткой-от из соломы конь-от пропадёт (упадет лошадь – и подохла, пропала), росстелицца на полу. Тут девки, робята все сидят. От лошадь пропала, дак давай девкам шкуру продавать, ремнем стежить. Робята девку-ту выведут, да стежили-то девок-от. На котору-от девку как озляпцця робята, дак цисто всю исстежат, што от лошадь пропала». Судя по другим аналогичным забавам, у девушек спрашивали, почем она купит шкуру, и давали ей количество ударов, соответствующее назначенной цене. Неугодную же девушку били еще и за то, что она, якобы, погубила лошадь.

В деревнях Сямженского района часто разыгрывалась сценка продажи медвежьей шкуры. Например, в д. Аверинская: «Челядешка кричат: «Медведя ведут! Опять будут девок бить!» Медведь стоит, мордой водит. Сначала хлопнут ево обухом топора по голове или ружьём стрельнут. Мужик убежит, а шуба лежит свернута. Позовут девок. Тот, кто покупает, спрашивает: «Сколько стоит шуба?» – «Пять рублей». Девка подходит, ее пять раз жгутом ожгут. Всех девок переберут, а своих подруг не трогают».

Все эти забавы некогда были связаны с символикой плодородия, здоровья, силы, которые ряженые (воплощение этих сил) передавали таким «нецивилизованным» способом, с современной точки зрения, всем окружающим.

ПОРОСЯТ ПРОДАВАТЬ, ПОРОСЯТАМИ ТОРГОВАТЬ (д. Орлово, д. Тельпино), ПОРОСЯТ ВОЗИТЬ или НОСИТЬ, СВИНЬЮ ПРИНОСИТЬ (д. Марачевская, д. Арганово, д. Горка Тарн., д. Конец-Слободка, д. Карачёво), РЫБУ ПРОДАВАТЬ (Устьянские вол.). Можно предположить, что некогда эта забава напоминала предыдущую, причем более старыми представляются сценки вроде той, которая существовала в д. Ерёминская (Верхов.). Здесь наряжухи носили по домам в корзинке весьма своеобразного «покойника» – дохлого («пропашчего») поросенка, жалуясь в каждом доме: «Ой, январюшка у меня пропала!» Хозяева сочуствовали. Затем устраивалось торжественное прощание с «покойным». Можно предположить, что эта шутка связана с полузабытым к этому времени обычаем забивания к Рождеству либо к Новому году «кесарийского» или «кесарецкого» поросенка (свиньи). Именно у его туши устраивались столь опасные девичьи гадания (см. ворожба). Не случайно поэтому среди сценок ряженых встречаются и такие, в которых имитируется погоня за девушками «свиньи», живо напоминающая картины святочных гаданий в хлеву.

Например, в дд. Луканиха, Тюшково разыгрывалась такая сценка. «Один свиньёй нарядился: голый совсем, в саже (по телу прикатали сажой). В пестерь посадили его, тряпкой закрыли и привезли на беседу – прям по лестнице в избу закатили на санках. Вывалили серед полу из пестеря, он бегает по избе, девки от него убегают. Потом его опять в пестерь – и укатили».

В д. Арганово на ряженого натягивали настоящую свиную шкуру. «Свинью приносили; выредят как поросёнка, цёловека выредят-то. Шкуру-ту наденут – раньше-то больших поросят держали. Дак вот он ровно как настоящий поросенок: рюхает, да лизёт к девкам-то, за ноги хватает. Потом побежав, дак девки все ухнули и убежали».

Однако в большинстве случаев мотив кесарийского поросенка осмыслялся в виде шуточной сценки его демонстрации и продажи. Например, в дд. Марачевская, Карачево приносили в кузове одного-двух голых парней или мужика без штанов (ПОРОСЯТ) и подтаскивали девушек «поросят смотреть». В д. Горка (Тарн.) могли носить поросят; связывали мужику крест-накрест руки и ноги, продевали между ними жердь и приносили его на беседу «продавать». Вокруг «поросенка» разворачивался оживленный торг: обсуждались детали его внешности, одежда и прочие достоинства. В д. Конец-Слободка также возили поросят: «Посадят старуху в кузов, она там хрюкает». Потом поросенка продавали: «Кому-у поросят надо?»

Чаще всего поросятами были маленькие (от 3 до 6 лет) дети. «Маленьких ребятишек насадят в кузове, накроют одеялом старым, привезут на санкаф: «Покупайте поросят!» А они хрюкают» (д. Орлово). Обычно детей (в д. Гридинская – трех девочек) раздевали догола, наводили им сажей пятна на боках и на спине и, привезя в избу, вываливали на пол и «продавали» присутствующим (дд. Новосело, Телышно), Причем дети могли изображать и «цыплят»: «Маленьких робят, подросточков в кузовы посадят – поросята, цыплята. Они и трюхают там» (д. Митькино). Эта деталь особенно интересна, если учесть тот факт, что в других регионах дети нередко изображают цыплят при рождественской магии, направленной на плодовитость домашней птицы и скота.

Продажа поросят некогда, видимо, заканчивалась обливанием их водой или обсыпанием снегом, однако в 20-е годы это уже обычно не практиковалось. Сценка подобного рода разыгрывалась в Устъянских волостях в конце прошлого века: в сани накладывали снегу, бросали туда голых ребятишек («рыбу») и возили их «продавать». В с. Никольское (Кадн.) эта забава имела другой смысл: «соление рыбы». «Рев и ругань ребятишек навлекли на них новую невзгоду: стали «солить снятки» и роль «снятков» должны были представить ребятишки. В избе явился кузов – огромная корзина, сплетенная из сосновых драниц. В эту корзину посажали всех ребятишек, одного на другого, пока они еще не успели одеться, потом на них высыпали такую же корзину снега. Это значит, что их «посолили». В заключение, «для рассола», на них вылили ушат холодной воды. С визгом и неимоверной быстротой выпрыгнули ребятишки из кузова и ударились на печку и на полати одеваться и отогреваться. Там между ними поднялась возня и драка, потому что рубашки перемешались...»

РЕВИЗИЮ ПРОИЗВОДИТЬ (с. Никольское Кадн.), ВОЕВОДОЙ БЫТЬ (Гряз.). Пародирование органов власти и различных церемоний, связанных с ними, было популярной темой сценок ряженых еще в прошлом веке. Чаще всего – это сценки с избиением.

«В Грязовецком уезде о святках существует один обычай – воеводой быть. Наряжается один мужик, который знает всю подноготную парней, воеводой: делает брюхо себе большое, коленки соломой себе обвязывает и на голову напяливает соломенный колпак. Остальные мужики наряжаются кто кобылой, кто служителями воеводы, и идут на посиденки...

Двое или больше мужчин становятся у дверей и запирают их, чтобы ни один из парней не ушел. Воевода садится «осередь» избы на табурет, к ногам его ложится мужик, изображающий кобылу, и начинается суд. Воевода кричит: «Привести такого-то парня!» «Воины» бегут, хватают парня и лежат на кобылу. Воевода и начинает ему вычитывать все грехи – с кем он опит, с кем гуляет и проч., а остальные парни и девки хохочут.
Произведши суд, мужики уходят, а парни ругаются и долго не могут очухаться. Иногда случается, что парни осиливают, выставляют двери и уходят, но драться никогда не дерутся, потому что это игра, а в игре драться не должно».

Основная соль подобных сценок – публичное восхваление или осмеяние достоинств или недостатков участников игрища. Такова и «ревизия девушек», описанная Н.С. Преображенским. В описании, правда, отсутствуют реплики (вопросы и ответы) участников инсценировки, которые и составляли ее основное содержание, ревизоры, выспрашивали у девушек не только происхождение и возраст, но и о ком они страдают, сколько раз за вечер целуются и задавали другие каверзные вопросы.

«Дверь» снова отворилась, и вдруг чинным порядком пошли какие-то, личности. Они были одеты в какие-то полушубки, сделанные наподобие фрака. Под этим «фраком» не было никакой одежды. Передняя личность – «ревизор» – важно несла в руках швабру в виде посоха, следующие – горшок с сажей, разведенной в воде и с палкою; это «писарь» нес «чернильницу» с «пером». Затем третья личность несла несколько бересты; это «секретарь» нес «бумаги» (=названия персонажей в данном случае, по-видимому, даны самим Н.С.Преображенским, исходя из их функций). «Ревизор» сел в передний угол, держа в руках швабру как знак его «ревизорского достоинства». «Секретарь» с «писарем» сели у стола, поставили на него «чернильницу» и разложили «бумаги». Прочие, более мелкие «чиновники», стояли в почтительном отдалении и ожидали приказаний. Это означало, что хотят «произвести ревизию». «Ревизор» помахал шваброй: пора начинать. Два мелких «чиновника» отправились к девушкам, охватили одну из них и подвели к столу, «Секретарь» сделал ей несколько допросов: кто она, сколько ей лет и проч. «Писарь» смарал палкой бересту, что значило, что он записывает». Потом привели другую девушку и т.д.

Н.С.Преображенский описал еще одну подобную сценку – на этот раз с участием детей (мальчиков). В старину такому испытанию могли, видимо, подвергаться и взрослые парни. «Первое испытание, которое обрушилось на бедных ребятишек, был «рекрутский набор». Потаскавши их с печки, с полатей, из-за девушек, собрали среди избы, всех до одного раздели и «доктор» осматривал, способен ли представленный к военной службе. Кого «доктор» находил способным, тому давали щелчка в лоб и ставили в сторону. Кто же оказывался неспособным, тому давали подзатыльника так, что он летел к дверям. «Рекрутов» поставили в ряды, провели их в ногу по избе раза два-три и, наконец, всех потаскали за волосы на полати...» Напомним, что дерганье за волосы – одно из самых распространенных традиционных «испытаний», применявшееся, например, как наказание при игре в карты.

В БАНЕ ПАРИЦЦА (д. Фоминская Верхов.), НА КАРТОЧКУ СНИМАТЬ (д. Новоселе). Идея демонстрации обнаженной натуры «для конфузу» воплощалась и в ряде других сценок. Одна из них приведена выше в описании Н. С.Преображенского и довольно часто встречается под разными названиями во всех концах Вологодского края. Для понимания того, как воспринимались эти сценки зрителями народного театра, нужно иметь в виду, что с одной стороны, отношение к обнаженному телу в традиционном деревенском быту было лишено оттенка пуризма и манерности (достаточно вспомнить о практике совместного мытья мужчин и женщин в бане, упоминаемой, например, тем же Н.С.Преображенским), что отнюдь не мешало, впрочем, деревенским девушкам и женщинам в определенных ситуациях – в данном случае при публичном обнажении мужчины с намеренным подчеркиванием, демонстрацией, подсвечиванием гениталий – испытывать острое чувство неловкости и стыда. Впрочем, как можно догадаться по постоянно повторяющимся деталям в описаниях подобных сценок («в избах темно было», «девки плююцця, отвернуцця» и т.п.), реакция зрителей чаще определялась не самим зрелищем, а скорее этикетными нормами реагирования на него. Естественно, что в деревнях с преобладанием населения с более строгими религиозно-нравственными нормами, отношение к сценкам с обнажением было более отрицательным, вплоть до полного их запрета. Впрочем, самые строгие запреты и даже административно-судебное преследование их участников появились уже в начале 30-х годов, когда был взят жесткий курс на уничтожение всего традиционного уклада русской деревни и связанных с ним «пережитков и суеверий».

Из комических сценок, устраивавшихся еще в 20-е годы, можно выделить по крайней мере две. Обе связаны не с демонстрацией гениталий, как это характерно для более старых вариантов, а с комическим обыгрыванием других обнаженных частей тела, в том числе в совершенно несвойственной им роли.

В первой сценке, разыгрывавшейся в д. Фоминская (Верхов.), обыгрывалась ситуация мытья в бане. Один из деревенских мужиков, которого все знали как большого шутника, придя на игрище, залезал на печь и там «удекивавси» (=дурачился) – «парился» без штанов, время от времени выставляя на общее обозрение самую видную часть своего тела: «Ж...у оскалит с пеци и заверешчыт: «Ах-х, замёрз! Жару, жару!» Шчё он просит жару, дак ему ешо лопату-то саднут снегу-то и хвошчут ево с этово боку виником и с втово. А девок-то ведут, што посмотрите-ко, девки, там ему не жарко ли? А девки-те ухают, болшие-те, отворачи-вавдца; а мы-то, эти, небольшие, дак мы заглядуем – надо ить посмотреть!»

В одном из лесопунктов на Верхней Ножеме, где значительную часть населения составляли вепсы, существовала похожая сценка – «солнышко всходит». В избу входило несколько чудивок, один из которых незаметно от публики пробирался на печь (та часть печи, где спали домочадцы, обычно прикрывалась занавеской). Несколько других ряженых, став в ряд, начинали «косить сено» – махать по сторонам длинными палками, норовя задеть ими девушек. Когда суматоха, произведенная ими, начинала понемногу униматься, один из «косарей» спрашивал: «Эй, ребята, высоко ли солнце?» Все дружно смотрели на печь, и кто-нибудь отвечал: «Еще не взошло!» – после чего «косари» снова с удвоенной энергией принимались за «работу». Так повторялось несколько раз, пока, наконец, занавеска не приоткрывалась и из-за нее не показывался пятящийся на четвереньках их товарищ, предварительно снявший штаны. Тогда под общий хохот кто-либо из «косарей» кричал: «Ой, уже солнышко встало, роса на травы выпала. Надо домой идти!»

Некоторые варианты этой забавы напоминали поросят. В д. Григоровская показывали туманные картины (то есть «кино») – привозили на санках голого парня, накрытого большим бураком (=корзиной), и приглашали девушек посмотреть «туманные картины»: приподнимали бурак, а под ним «Ванька со свечкой меж ног».

Последнее название для забавы с обнаженной натурой не случайно. В 20-30-е годы такого рода сценки часто называли по самым модным городским нововведениям, которые, как видно, в сознании тогдашнего деревенского жителя ассоциировались с чем-то очень неприличным. Часто, например, встречаются названия типа девок фотографировать (д. Кречетово). Характерно, что в некоторых деревнях голая натура заменялась символическим ее обозначением. Скажем, в д. Новосело ряженые парни снимали девок на карточку: приносили старый фонарь и подтаскивали к нему девушек. «Откроют, а там морковина качается».

ГРАМОФОН, ГРАМОФОН ВОЗИТЬ (д. Конец-Слободка, д. Новая Бабаев., д. Тимошино), ПАТЕФОН, ПАТЕФОН ВОЗИТЬ (д.Харино, д. Конецкая), ПО ТЕЛЕФОНУ ЗВОНИТЬ (д. Новосело), КОЛДУНА САДИТЬ (д. Вантеево). Очень близки по форме к забавам с обнажением сценки с шуточными припевками, которые исполнялись для девушек, подводимых к перевернутой корзине с парнем-ряженым под ней. В 20-30-е годы эта забава называлась грамофон или патефон. Под большую перевернутую корзину, поставленную на дровешки, садилоя какой-нибудь местный весельчак и балагур и это сооружение привозили в избу, где проходило игрище. К корзине по очереди подходили девушки (или их подводили парни-ряженые) и просили что-нибудь им сыграть или спеть, а грамофон пел озорные, а иногда, если хотел высмеять девушку, и неприличные частушки. Обычно у грамофона был хозяин, который «включал» и «выключал» его, просовывая между прутьев корзины заостренную палочку, длинный гвоздь или даже специальную ручку, которую хозяин крутил, пока грамофон не «заиграет» (д. Новая Бабаев.). Хозяин же часто изображал и «пластинку»: вращал по сковороде камень или крутил кернов, а другие ряженые нередко подыгрывали ему на гармошке или балалайке.

В д. Вантеево забава напоминала гадание с подблюдными песнями: каждой подведенной девушке ряженый, сидевший под корзиной (колдун), пел какую-нибудь частушку.

«Колдун» в этой сценке появился совершенно не случайно, так как, по наблюдениям Соколовых, еще в начале века многие крестьяне искренне верили, что в грамофоне (или фонографе) сидит «нечистая сила».

В д. Конец-Слободка ряженые привозили самоварную трубу и, вращая жернов, пели в нее. В д. Новосело такая же забава называлась телефоном: ряженые, стоявшие у разных концов трубы, спрашивали что-либо друг у друга об окружающих, чаще, конечно, девушках, и отвечали, сопровождая разговор разными солеными шуточками в адрес обсуждаемых.

<<< | СОДЕРЖАНИЕ | >>>