Весь Башлачёв
Концепция «РОК-СЕНТЯБРЬ»
Группа и поэт
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: Мы познакомились с Сашей Башлачевым в 1977 году! Мне было семнадцать лет, а я уже музыкант... Башлачев тогда только окончил школу, разница у нас была небольшая, год примерно. Время тогда было такое, все были увлечены журналами «Ровесник», «Смена», у всех юношеский максимализм, связанный с музыкой. На почве музыки мы как-то сразу сблизились, он в первый же вечер читал свои стихи.
Я помню, начало зимы, мягкий снег... Дошли до его дома на Милютина, сели в его подъезде, домой далее не зашли. Он рассказывал о своем мироощущении, об отношении к любви. Прежде всего, о любви, да. То есть, в семнадцать лет он был уже достаточно зрелым в этом смысле человеком. Он оперировал цитатами из книг, на тот момент он уже много прочел, его внутренний мир уже сложился и, можно сказать, был очень даже цельным.
ВЛАДИСЛАВ МАМЧЕНКО, гитара: Как-то мне в руки попала книга Успенского «Древнерусское певческое творчество». То, что я прочел в этой книге, для меня стало открытием! Естественно, мне захотелось поделиться с Башлачевым. Сашка так загорелся! Это было не простое совпадение – в тот момент мы для себя открывали Россию. Советский Союз никто не любил – ту жлобскую систему, которую он породил в обществе. Саша принес мне книгу Лихачева. Помню, он что-то в этой книге мне ногтем подчеркивал. Сейчас я понимаю, что для Лихачева что-то серьезное о России написать было не так просто. Тема о ландшафтной архитектуре, например, была лишь предлогом, поводом высказать какие-то свои мысли. В жизни каждого человека настает момент, когда он очень интересуется своими корнями, хочет понять, откуда что произошло. Что-то и о музыке было в этой книге, такое первобытное, завораживающее... Для нас, совершенно точно, это было что-то новое, доселе никогда не встречающееся.
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши. В сравнении с многими моими знакомыми, Саша Башлачев был человеком, к которому тянуло, с которым можно было поговорить о жизни, о таких важных вещах, как отношение к миру. Правда, у меня-то с ним подобных бесед было немного, хотя мы хорошо чувствовали и понимали друг друга. Конечно, было много безалаберности, разгульности, тогда мы так общались.
Город у нас музыкальный, это многих объединяло. У нас было много рок-н-ролльных записей, мы собирались, слушали музыку конца 60-х годов, движения хиппи. У Саши есть такие строчки: «Ведь биг-бит, блюз и рок-н-ролл околдовали нас первыми ударами». Среди большого количества рок-групп Саша выделял «The Doors», он очень любил Джима Моррисона. Это было странно... Мы-то все слушали совершенно другую музыку, все, что было тогда популярно. А у Саши был «The Doors», в первую очередь.
Мы пытались выразить себя через музыку. Был у нас такой популярный ежегодный конкурс политической песни «Красная роза», участвовали коллективы из разных мест, большое количество вокально-инструментальных ансамблей. Многие из них играли по ресторанам, конкуренцию друг другу составляли, можно сказать, музыкальные традиции в Череповце, были богатыми. Были удивительные, очень самобытные группы: «Белые грифы», «Новое время», например. Вот и нам тоже надо было воплотить свои музыкальные амбиции, мы и решили собрать «Рок-сентябрь».
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: «Рок-сентябрь» был чисто танцевальным коллективом, который на танцах зарабатывал деньги. А директором Дома культуры был папа Славки Кобрина, нашего гитариста, он дал нам зеленый свет. Мы и давай покупать аппаратуру: ящики, динамики, инструменты... Клавиши у нас очень крутые были. Я, помню, купил бас-гитару – и полгода на сухариках жил. Такой вот хозрасчет. Хотели хорошо делать свое дело, не лишь бы как... Звукорежиссер наш, Юрка Сорокин клеил из фанеры колонки. В общем, усиленно готовились к выступлениям. Наверное, хотели быть звездами. Очень хотели, конечно, вылезти из Череповца, нашего районного центра. Но единственное, что мы смогли сделать, так это отдать в Москву за бутылку коньяка нашу катушку: альбом 1982 года «Нам нужен ветер» – самый, скажем так, хитовый. Никто не знал, что это из Череповца! Я по прошествии многих лет был на гастролях в Евпатории. Люди знали эти песни! Исполняли шикарную песню «Все сначала» в Евпатории, в ресторане! Была такая чешская группа «SLS». Мы запись с концерта сделали, и потом мелодию немного подкорректировали, Башлачев написал русский текст. Переводом озадачены не были. Первое слово услышали, подумали, что, наверное, про любовь. И Саня подобрал слова. Он музыкальный парень был, строку чувствовал. Не всегда поэт может написать из подстрочника хорошую песню. А он делал это талантливо!
Меня радовало, что Санька умудрялся писать в очень короткие промежутки времени. Вот он приезжал на репетицию, мы собирались, он посидит, посидит, послушает, мы поиграем. И вот – уже что-то родилось!
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: В общей сложности, за период с 1978 года по 1983-й Башлачев написал десятка два песен для «Рок-сентября». Тогда мы были по-настоящему слиты: Саша писал тексты, и нам хватало профессионализма, чтобы под них делать музыку. Поначалу Сашка сочинял под нашу музыку совершенно бессмысленные тексты. Но если нам нужны были слова, то мы брали музыку и клали на текст, который он сочинял прямо при нас: садился за стол и за пять минут писал! Тексты песен для «Рок-сентября» были своего рода квинтэссенцией его отношения к миру, некоего бунтарского отношения ко всему, что происходило вокруг нас. У него не было тогда крупных форм, он все воплощал в двух-трех куплетах. У нас в те годы была неприязнь ко всему советскому, но он был человеком, который выражал эту неприязнь в основном через юмор, через насмешку.
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: Период «Рок-сентября» – с 1979-го по 1983-й год – это целый пласт нашей жизни.
Мой приятель всю неделю нездоров,
Он молчит и бродит словно тень.
Всю неделю по рецепту докторов
Он микстуру с ложки пьет три раза в день.
Но сегодня я к приятелю пришел и сказал:
«Не слушай никого. Лучший доктор –
Это доктор РОК-Н-РОЛЛ.
Я принес тебе пластинку «Статус кво».
Рок-н-ролл. Доктор рок-н-ролл.
Когда мы начали работать, я просто сказал ему: «Сань, напиши что-нибудь в стиле регги». Обычно первоначально была музыка, на нее он накладывал стихи. А для «Почтальона», например, музыки не было.
Не хочу прощаться с коротким летом,
Но уже желтеет зеленый клен.
Едет на воздушном велосипеде
Грустный и загадочный почтальон.
Он придет и каждому лично в руки
Выложит холодные ...
Принесет повестку об осенней скуке
И, конечно, пару сырых газет.
Почтальон едет в облаках на велосипеде.
Почтальон, мы тебя так рано еще не ждем.
Почтальон принесет колючий осенний ветер...
Ветер гонит листья пустых конвертов,
Капли телеграмм стучат в стекло.
Стало мне смешно получать приветы
Из далеких стран, где всегда тепло.
Я эту песню записал уже с другими музыкантами. Это был последний Сашин текст, после этого он для меня уже не писал.
Сашка всегда делал комментарии к своим стихам: где, что, как спеть – он же поэт, он знал, о чем писал. Он по-своему видел стихотворение, а я, допустим, по-своему. Я с музыкальной точки зрения, а он – с чисто эмоциональной. Расхождения с Сашей у нас были, ввиду специфики работы. Что такое работа на танцах? Я, как олицетворение группы, как главный вокалист должен был петь то, что надо народу. Саша воспринимал меня как исполнителя всего и вся! Да, основа-то была рок-н-ролльная... Но что бы я ни слушал для души, мое дело – выйти на сцену и работать для народа. Вот мы и спорили! Но, тем не менее, это не мешало нам работать.
Единственное, что у нас было общего, – мы любили музыку. А музыка, она ведь или хорошая, или плохая. Специфика работы толкала нас на принятие более мелодичного решения, чтоб интересна была канва песни. А Саню волновало только слово. Мне было без разницы, что петь, на самом деле. А сейчас я думаю: «Боже, как Саня чувствовал все это?» Сейчас я наши песни совсем по-другому воспринимаю. Тогда нам были нужны просто русскоязычные песни, свой репертуар. Саня как-то предугадал успех... Как же это так получилось? Мы же не оценили. «Саня написал, ну и хрен с этим. Народ рассудит».
Радио «Би-би-си»
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: Только после того, как Сева Новгородцев передал наши песни по «Би-би-си», мы что-то поняли...
В 1981 году газета «Комсомольская правда» объявила набор участников на всесоюзный конкурс исполнителей современной молодежной и политической песни «Золотой камертон». Саня загорелся идеей отослать кассету, и мы отослали на адрес оргкомитета фестиваля свои записи и уехали на гастроли, преспокойно забыв об этом. Все лето нас не было в Череповце, мы разъезжали по городам Крыма и Кавказа. В общем, каким-то чудом мы прошли на конкурс, нас пригласили. Мы хотели просто пошутить, а вон как получилось!
В нашей же гостинице жил, по-моему, австрийский детский джазовый коллектив. Ходили мимо ребята с инструментами, а у нас с собой были записи альбома, и мы решили им его презентовать. Естественно, все ввозящееся-вывозящееся включается в декларацию. Наша кассета в чистом виде могла и не пройти, ее бы арестовали. Мы познакомились с этими музыкантами – они говорили на немецком языке. Немецкий из нас лучше всех знал Саня. Ну, мы пригласили этих ребят в номер, они послушали, им понравилось. У гениального человека гениальные мысли сразу вслух, Саня и говорит: «Давайте кассету разберем, чтобы криминала никакого не было. Запись переставим в какую-нибудь вашу коробочку!»
Ввиду того, что этим музыкантам наши записи понравились, они обещали написать Севе Новгородцеву на «Би-би-си», ведь Сева вещал на все страны, и на Россию в том числе. Саня сидел, разговаривал с ними: «Ну что? Вам нравится? Нам бы хотелось, чтобы эта запись к вам попала, и чтобы Сева Новгородцев передал на всю Россию». Вот его талант менеджера!
И передача вышла. Слава богу, она была в повторе в пятницу вечером, мы записали ее на катушку. Но мы не понимали, что мы наделали, мы не подумали о последствиях. Такой детско-юношеский задор! В данной ситуации я очень меркантильно рассуждаю, голос-то мой. Все настолько быстро произошло, что мы даже не успели это осознать. «Камертон», «Би-би-си»... Практически шло одно за другим. А итог-то, какой? Вот приехали мы в Череповец, послушали «Би-би-си» и поняли, что нажили себе головную боль. Мы рассуждали так: если это бесталанно, Сева бы не поставил. Это нас всех и загубило. Это, как в большом спорте Кубок Стэнли. Вред неофициального признания!
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: Во всем Советском Союзе эта запись была очень популярной, это был настоящий андеграунд! И что? Запись «Рок-сентября» прокрутили на «Би-би-си», и всю нашу лавочку прикрыли. Этого нельзя было делать. Группу расформировали полностью и окончательно. Дошло до того, что начальнику от культуры М. И. Кувайковой пришлось доложить наверх, что рока в Череповце больше нет. Под роком имелись в виду «сентябрьские», то есть, Сашины тексты, прозвучавшие по «Би-би-си». Если я не ошибаюсь, это была песня «Манекен». И «Би-би-си»-то тоже была Сашкина идея. А в те времена подобные идеи были чреваты опасностью попасть под контроль КГБ, что и случилось. КГБ взял нас на заметку. Казалось бы, что такого? – Башлачев просто сказал: «Вот запись, послушайте». Это был обычный магнитоальбом, десять песен и все – на Сашины стихи. Альбом попал к Севе Новгородцеву, песни прозвучали! И нас запретили... На самом деле, Башлачеву было на это наплевать.
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: Для Башлачева сотрудничество с «Рок-сентябрем», как выяснилось позже, было всего лишь очередным приездом на каникулы...
У нас же в чем проблема была? После того, как мы прозвучали по радио «Би-би-си», мы тут уже стали врагами народа, значит, надо было разбегаться. Началась у нас такая эпопея... У нас же райцентр, властная структура: «Какое «Би-би-си»?! Не надо нам никакого «Сентября»!» Задушили рублем, это все элементарно делается. У нас был коллектив единомышленников, в смысле, мы приходили в Дом культуры зарабатывать деньги. Это было очень важно. Была работа – в пятницу, в суббот)', в воскресенье – танцевальные вечера, марафоны. Что мы играли-то? Все наши фантомасы, манекены, все наши рок-н-роллы были псевдофирменными. Мы делали талантливую музыку, там слово было не главным. Башлачев был шикарным поэтом, но не выпячивался. И все были довольны. Мы уже песни свои записывали, а Саню никто не знал. Что такое поэт группы? Никто не знает даже, что это такое. Мы на сцене – нас видно. Это понятно. А что там за стихи? А потом только, по прошествии времени, выяснилось, что Саня Башлачев – большой поэт.
Хотя?.. Мы все были звездами. Саню на руках, помню, вдень рождения в зал внесли. Он был именно – настоящим поэтом. А то, что он потом делал с гитарой, там уже все взаправду!
Нормальный романтический парень
ОЛЕГХАКМАН, вокал: Башлачев жил своей жизнью. Настроения нет, ушел, потерялся на два дня, и дома его нет. Нормальный романтичный парень. Куртеха у него замшевая была, вся изношенная, шапка непонятная... Я не помню, чтобы он сильно уделял внимание одежде. Так свободно, демократично, в легкую – надел там джинсяру какую-нибудь да и пошел! Ведь что такое демократ? Это человек, который свое мнение по жизни имеет. Вот ему казалось, что так надо жить, он и жил так. Вопрос в том, насколько он реализовался. Его надо было слушать, Саньку-то. Он – человек энергетически заряженный. У него был посыл. Не у каждого поэта есть такая внутренняя энергетика.
Он был добрым. Но, с другой стороны, он был и злым, потому что не мог со стороны смотреть на всю эту грязь. Такой человек, типа Высоцкого... Такие люди не могут принять жлобство эпохи застоя. Чувство юмора – это же очень валено. Нельзя все так серьезно воспринимать. Но, видимо, жизнь его настолько прибила, что ему было уже не до смеха.
ВЛАДИСЛАВ МАМЧЕНКО, гитара: Одно время он работал в редакции, вместе с моей матушкой. Как повинность отбывал. Ведь тогда все это было насквозь фальшиво – статьи, призывы. Он терпеть этого не мог!
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: Сашка – позитивный человек. Мне очень редко приходится работать с позитивными людьми. Не всегда глубоко талантливый человек может быть таким. Бывают такие вампиры, с ними работать тяжело. А бывает, человек пришел – и у тебя крылья вырастают за спиной! Раньше у него было отличное чувство юмора. Он такие советы мне давал! Говорит: «Мания преследования – это хреновое заболевание. Знаешь, иногда так бывает – инстинкт самосохранения перерастает в манию преследования!» Мы ценили друг друга за чувство юмора. Мы как-то на танцах отыграли и остались в Доме культуры, где-то на периферии, ночевали на матрасах. Лежим, холодно... И такие мысли: «Слушай, а для кого мы играем?!» И начали стебаться – сами над собой. Мы взаимно обогащались какими-то мелочами. Человек, не знающий нашу тусовку, вообще ничего не понял бы! Саня сказал: «Да, ты прав...» Посерьезнел, вышел покурить. Мы были такими наивными! Мы творили, делали что-то хорошее, и нам казалось, что счастье, успех уже рядом. А после таких мероприятий, как танцы, после общения с пьяной аудиторией, руки опускались. Но это тоже был опыт. Вопрос в том, у кого чего хватило: интуиции или каких-то внутренних сил, резервов. Я сам пытаюсь понять, из чего растут ноги поступков Башлачева. Многие замечали нестандартность его поступков. Обращали на это внимание люди, которые смотрели на него со стороны. А мы были вместе, и я не обращал на это внимания.
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: Да, Башлачев выделялся среди нас остротой афоризмов и экстравагантностью поступков. Порой это выходило за все допустимые пределы. Помню, как-то летом он танцевал голый на теннисном столе в присутствии женских глаз, на выходе из молодежного ресторана «Фрегат». Такое отношение у него было ко всему, так он выражал свой протест. Подобные поступки не случались постоянно, но одного-двух случаев в год хватало для того, чтобы завоевать в нашем окружении соответствующую репутацию. А так, он был очень открытый с друзьями, очень общительный, если надо было кого-то выслушать, войти в чье-то положение, то он все делал ради этого. Был абсолютно бескорыстным человеком. У меня тогда была не очень хорошая одежда, а мы играли же, всегда находились в центре внимания. Так он порой давал мне поносить свою одежду, довольно дорогую, поскольку симпатизировал мне и входил в мое положение – ведь я был на сцене, а он нет. Помню, мы его двадцатилетие справляли, сидели на балконе майским днем, и Сашка все спрашивал: «Хочешь, дам тебе футболку? Или джинсы?» В общем, бескорыстный был человек, и не только со мной.
ЮРИЙ СОРОКИН, звукорежиссер: Начиная с 1979 года, с тех пор как он поступил в университет в Свердловске, Саша появлялся в Череповце наездами. И от приезда к приезду я замечал за ним интенсивные изменения. Не знаю насчет роста, не буду утверждать, но то, что каждый раз он был совершенно другим человеком, это да. Конечно, он оставался Башлачевым – немножко хитроватым, с издевкой, приятным в общении человеком. Но постоянно что-то новое в нем появлялось. И причем оно занимало место в передней обойме личности человека. То есть у него появлялись новые привычки, новые выражения, новые неудержимые желания. Желание работать, что-то писать, увлекаться новыми моментами – это в нем всегда было, со школьной скамьи. А вот изменения в личности казались странными. В таком возрасте уже сложно коренным образом поменять взгляды и привычки, которые являются жизненно важными моментами. Взять хотя бы внешний вид... Как-то раз он приехал из Питера в стоптанных сапогах. А он в жизни не носил сапог! И вдруг эти кусковские сапоги, яловые. Это меня просто шокировало. Застиранная фуфайка... Я понимаю, жизнь в Питере должна была наложить какие-то новые отпечатки. Но такие?! По молодости он был, что называется, пижоном – носил джинсы, хорошую обувь. Нормальная прическа была, достаточно аккуратная. А здесь – бесформенные, выросшие волосы, легкая небритость, яловые сапоги, фуфайка... Внятность и членораздельность речи, раздумье после каждой фразы. А на внешний вид ему пофигу стало. Внешний вид не соответствовал его речи, вот в чем дело. Как два разных человека... Жить в мегаполисе таком, как Петербург, где нужно пешком километражи мотать, ездить на общественном транспорте и носить такие тяжелые, кусковские сапоги?! Меня, конечно, это ломануло. Выяснять у него, что это с ним происходит, было бесполезно. Зная Сашу, я понимал, что лобовые разговоры на это счет ни к чему не приведут. В случаях, когда он сталкивался с чрезмерным любопытством к своей персоне, он просто переводил разговор на другую тему. Он стал очень внимательно относиться к тому, что говорит, к сути. Быстрота мысли наблюдалась только тогда, когда речь шла ни о чем.
У Саши были такие разветвления в мозгах, он мог говорить сразу на несколько тем. Говоришь с ним на одну тему, он тут же задает вопрос по предыдущей. Но настроение было всегда хорошим – он улыбался, шутил, был активен, по-моему, даже больше, чем нужно. Размеренности не было в его поведении. Но он вообще был активным человеком по жизни. Меня очень удивлял такой темп в общении, я не успевал, собственно говоря. Говоришь об одном, потом раз – уже о другом... Не вялотекущая беседа, одним словом, я не догонял, у меня не было такой задачи. Во время беседы мне постоянно приходилось делать паузы, чтобы понять, о чем, собственно говоря, мы разговариваем. Я не знал, чего он хочет. Откровенно он со мной не говорил, но постоянно задавал очень интересные вопросы, немножко провокационные. И он запутывал их как-то странно: то обо мне спросит, то еще о ком-то, то вдруг включает вопросы на отвлеченные темы. Я просто не знал, на какой вопрос отвечать. Запутывал, словом. Раньше за ним такое не наблюдалось.
ВЛАДИСЛАВ МАМЧЕНКО, гитара: Согласен, я помню эту Санину манеру: ни с того ни с сего вдруг ляпнуть что-то, совершенно не в тему. И голова чуть набок, и глаза в глаза, словно провоцирует...
ЮРИЙ СОРОКИН, звукорежиссер: Я не знаю, может, он увлекался каким-то наркотическими растениями или растениями, содержащими алкалоиды. Как-то он потащил меня на базу отдыха, не сказав о сути этой поездки. Все нормальные люди взяли выпивки, но Сашу выпивка не интересовала. Он вел себя как-то странно, незаметно. И все время ему хотелось пообщаться с бабушкой, которая травки собирает, варит. Колдунья не колдунья, знахарь не знахарь? Он так лихо с ней общался, что я его постоянно одергивал. А он говорил ей: «Бабуся, подскажи, где здесь водка на деревьях растет?» Я был в шоке! Я его одергиваю, а он свое: «Не сезон ли мухоморов? Не видела где, милая, в лесу...» Прямо в лоб! Бабусю ошарашил-огорошил, конечно. А ведь она была смотрительницей домика на этой базе отдыха. Она нас всех отпаивала с похмелья всякими отварами.
Вот все говорят, что он последнее время в депрессии был... Я не наблюдал его в таком состоянии. Водку пить отказывался, хотя раньше мог выпить со всеми, запросто. Он никогда не перепивал, не помню такого. А тут вообще отказался от алкоголя, во всяком случае, я не помню, чтобы он в последний приезд пил алкоголь. Депресняка никакого не было, наоборот. Когда же это было? Осень, по-моему, уже грибы отошли. Потому что мы искали эти мухоморы, но не находили... Ну, он нашел все-таки два гриба каких-то. Странное дело: пили водку, ели мухоморы! Ему постоянно хотелось чего-то нового: куда-то поехать, где-то побывать...
Я уже привык, что он редко приезжает, что у него все время какие-то новые темы, новые мысли. Но он постоянно приезжал – ему надо было проведать родителей, проведать знакомых.
Вообще, за гитару не брался в последний приезд. Я всегда ему говорил, что он не умеет играть на гитаре, поэтому я лично его попросить об этом не мог. А окружающие, может, и просили.
Он со мной мало чем делился, что касалось его особо личных моментов. Этого никогда не было в правилах, я никогда на это не претендовал и не задавал ему таких вопросов. Ему со мной и хорошо было потому, что я никогда в душу не лез. Я никогда не просил его играть на гитаре, я не просил его почитать стихи. Я, вообще, никогда ничего не говорил ему, что говорили другие. Мне это было просто неинтересно. Мы обсуждали прошлые моменты, запись последнего альбома «Рок-сентября», использование в нем венгерской музыки, его такие странные стихи... Но это все быстро заканчивалось шуткой, ухмылкой, и вся беседа переводилась на тему, которая его интересовала. А я человек ненастойчивый, я никогда не продолжаю тему. Никогда...
Вообще, Сашка по жизни игрок был. Ему всегда хотелось выиграть. Это очень чувствовалось. И когда он выигрывал, его радость была настолько искренней! Играли на деньги, естественно. Денег никогда ни у кого особо не было, но почему-то играли всегда на деньги. Скорее всего, он просто хотел победы, радовался выигрышу, как ребенок, и никогда не выпячивался. От него и не пахло лидерством, наоборот, он всегда ходил такой чуть-чуть в себе. То есть, все его интересы, подвижки были закамуфлированы. Было ощущение, что он пользуется всем тем, что у него есть. Чувствовалось его преимущество. Почему-то казалось, что это преимущество. В общении с ним возникало ощущение, что у него есть козырь, постоянно, что в картах, что в жизни. Может быть, знание того, чего мы не знали, может, какое-то неизвестное нам желание... Он был смелее нас, наверное. Во время застоя далеко не каждый мог быть таким смелым – и в своих желаниях, и в свершении этих желаний. У него были такие поступки-табу, например, он мог переспать с женщиной, которая старше его в два раза. Он позволял себе в отношении с женщинами то, о чем мы в своем возрасте подумать боялись.
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: Еще до того, как нас познакомили, я уже знал, что у него были очень близкие отношения с одноклассницами. Саша был любвеобильным человеком. Мы мальчишки совсем, а у него уже был сексуальный опыт... Была сильная любовь, по-моему, с одной девушкой. Отношения с ней для него в ту пору имели большое значение. Потом что-то у них не заладилось. Ну а дальше было уже много разного рода отношений, как-то так параллельно. Но любовь в его жизни играла огромную роль. К разным девушкам он относился совершенно по-разному, он мог и отвергать, и унижать тех, кто был этого достоин, но по большей части это слухи, и не надо делать на них упор. Он был человеком довольно независимым в этом плане, мог спустить кого-то с лестницы... Но совершенно точно я судить не могу, я всего не видел.
ЮРИЙ СОРОКИН, звукорежиссер: Саша был шоуменом! Женщины всегда на него действовали как катализатор. Если в компанию приходила женщина, допустим, интересная в сексуальном плане, он тут же становился шоуменом. Достаточно было немного выпить, и начиналось шоу! Например: был день рождения у одной нашей знакомой, подружки коллектива, так сказать. А в этот день мы выпивали с музыкантами из ресторана «Ленинград». И один из них был член партии, плюс еще и стукач. Об этом, собственно говоря, все знали, знал и Башлачев. Так вот, этого героя мы взяли с собой на день рождения. И мы решили сделать этой девушке подарок. Саша сказал: «Ребята, значит так, сейчас придут дамы. Давайте разденемся догола! Оставим только галстуки и бабочки. Сядем за стол, чтоб видно нас было только по пояс, чтобы не шокировать сразу-то». Все так и сделали. Естественно, член партии отказался: «Как же я буду раздеваться?! Это же аморально!» Но мы учинили физическую расправу, раздели его и выкинули его одежду в форточку. Ему ничего не оставалось, как сесть в дальнюю часть стола, почти под стол. Пришли дамы, они, конечно, были в шоке! Но они-то думали, что мы раздеты только по пояс. Они сели за стол, стали там себе наливать, пошел процесс поздравления, угощения. Естественно, сценария никакого не было, полный экспромт. Рулил всем Саша... И вот, в самый ответственный момент, когда уже всем налили, он и говорит: «Выпьем стоя за день рождения нашей уважаемой!» Тут вся контора встает, ну кроме члена партии, конечно. Короче, девчонки бросают бокалы и с визгом выбегают в другую комнату. А мы выпиваем, начинается день рождения! Нам плевать на именинницу, естественно, мы ж все с похмелья... Ну, значит, выпили, и что-то стало скучно. Девчонок зовем – они не идут. Говорят: «Одевайтесь, или мы с вами за стол не сядем». А Саня в ответ: «Ну и не надо!» Ему опять какая-то мысль пришла в голову. Он надевает брюки, рубаху, выходит на площадку, звонит в соседнюю дверь и приглашает соседку-подружку этой именинницы. Говорит: «У нее сегодня день рождения, я уполномочен вас пригласить. Надевайте все самое красивое, пятнадцать минуть на сборы, подарка не надо, мы вас ждем!» Забегает, говорит: «Все хорошо! Придет новое туловище, будет шоу!» Все опять садятся за стол. Он единственный не снимает ни брюки, ни рубаху. На ближнем конце стола сервирует ей чистую посуду. Туда-сюда... Встречает ее, проводит в комнату, а за столом сидит человек двенадцать голых мужиков, включая члена партии. Девушка не въезжает... Она еще и в очках, у нее большая оптика... А Саша одетый, все нормально. Но он специально не застегнул ширинку. В самый ответственный момент эти брюки должны были с него свалиться! Он усадил девушку напротив, налил ей бокал, сказал, что именинница сейчас подойдет. И вот он собирается произносить тост, встает, и с него, как бы нечаянно, падают брюки. А она сидит напротив него! И он произносит длинный, глубокий, затейливый тост, размахивая руками. Задирается рубаха, и все это хозяйство открывается ее вооруженному взору! Она долго присматривалась, потом сняла очки, снова их надела. И когда наконец поняла, она издала просто нечеловеческий крик – мы даже испугались. Я такого крика никогда не слышал! Девушка честных правил, оказалась такая мамзель... Она убежала на кухню, закрылась там. В общем, мы ее сдали в компанию девушек. Этот день рождения запомнился всем, думаю, на всю жизнь. Таких дней рождения больше уже не было ни у девчонок, ни у ребят. Очень было весело!
Два Башлачева
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: Это вообще был очень яркий период, группа имела большую популярность. Но мы вряд ли что-то понимали в жизни... До того, как распались.
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: Сашка об этом не говорил, но его очень коробило то, что мы к себе относились не очень-то уважительно и серьезно. У нас в коллективе не было такого ощущения, что все братья, друзья. Сашкина беда была в том, что он находился в тени. Я делал самое главное – пел его песни. Саня был на многое способен, он был гораздо глубже многих из нас. Вопрос в том, что наша тусовка в Доме культуры, элитная такая, мало его понимала. Люди были не глупые, просто не такие, как он. Саня как бы был с нами, а как бы и нет. Хотя, в принципе, мы его никогда не забывали, он всегда был с нами. С нашей стороны все нормально было. Вопрос в том, что его интересовало. Он, может, только сам себя интересовал? А в «Рок-сентябре» он себя не видел – видел только нас. «Поют мои стихи, популярность имеют... А я?»
Вроде бы поднимались вместе, но он как-то вышел на необъятные российские просторы. И его просто понесло! Он считал, что он достоин большего, чем мы. Это четко просматривалось в его поведении – после того, как мы распались. Я чувствовал это. Мы все были на одном уровне, у нас не было градации – мы просто были группой людей, заряженных одной идеей. До поры до времени. Разбежались... Проект себя изжил, я отошел в сторону, работал в Парке культуры и отдыха. Слава с Сашей остались, Женя в ресторан ушел.
Мы друг друга ненавидели, по сути говоря. Один раз только собирались вместе после распада. Слава с Башлачевым пришли ко мне, не с поклоном, конечно, но с просьбой... Необходимость во мне появилась. Поступило предложение сыграть финальный концерт. Ребята попросили выручить – поняли, что собой представляет «Рок-сентябрь» без меня. Ладно, я дал добро. Мы собрались только для того, чтобы съездить в Москву. Слава считал себя организатором этой группы, ввиду того, что его отец был директором Дома культуры. Башлачев – его правая рука. Я – приглашенная творческая единица. Так же приглашенные Саша Пугачев и Женя Белозеров – барабанщик. Наше трио было: два плюс один. Их двое, а я один. Я как аранжировщик, как музыкант, как грамотный человек, как вокалист. Они – идейные. Идеи группы «Рок-сентябрь» все от них.
Закончились идеи, видимо... Закончилось сотрудничество.
АЛЕКСАНДР ПУГАЧЕВ, клавиши: Песни, прославившие Башлачева, которые он стал исполнять, подыгрывая себе на гитаре, он начал писать после окончания учебы в Свердловске, когда устроился на работу в газету. В 1983 году он показал мне свои первые опыты на гитаре. Ну, а потом Парфенов показал Сашу Башлачева Троицкому, и Саша уехал... Таким образом, в 1984 году завершился его череповецкий период, завершилось наше совместное творчество.
ОЛЕГХАКМАН, вокал: Для меня Башлачев – это тот Башлачев, с которым мы делали «Рок-сентябрь», я знаю именно того человека. Другого не знаю.
Последний раз, когда он приехал, он рассказывал, что встречался в Москве с Андреем Вознесенским. В двух словах объяснил, что Вознесенский дает добро на «гигант», это виниловая пластинка самого большого формата, выпущенная на «Мелодии». Мол, он хочет, чтобы вышла эта пластинка. Сашка спросил, не могу ли я ему помочь как аранжировщик, оформить как-то его песни. Я, честно говоря, был удивлен, что он решил сам исполнять свои песни. Я же его воспринимал только как поэта группы «Рок-сентябрь», как человека, который может писать талантливые тексты.
Я помню, мы пришли домой к Владиславу Мамченко. У Башлачева был такой, скажем даже, не депресняк, а задумчивость какая-то о том, что надо что-то делать, как-то пробиваться. Сидим у Мамченко на кухне, отдыхаем. Саша взял в руки гитару, и я первый раз услышал, как он поет. Спел композицию про солдата. Наверное, куплетов восемь. Такая убойная композиция, так из него поперло! Как он пел! Такое ощущение было, что его просто распирает от накопленного! Он выдохнул и спросил: «Ну, чего?» Я ответил ему: «Саня, ты прекрасно знаешь, что. Я, может быть, чего-то не понимаю... Зачем ты эти песни сочиняешь? Чем в данной ситуации я могу тебе помочь как музыкант?» Как он играл свои песни?.. Это такой прием игры – напев, просто стихи под музыку, условно говоря. Я не говорю, что это неталантливо – это талантливо, но этому жанру даже названия нет. Я не понял, чего он хочет, чем я могу помочь. Ему нужна музыка или просто сопровождение какое-то? Мне показалось, что я здесь и не нужен абсолютно. Может, ему нужен был просто гитарист. Может, так было бы проще? Зачем ему нужна была аранжировка? Но человеку хотелось... Вознесенский ему крылья-то порасправил. А я многозначительно промолчал. Как отреагировать на такую композицию? Песня была чем-то вроде речитатива, но под гитару. Я еще спросил: «Саша, а какой должна быть музыкальная сторона этой композиции? В твоем оригинальном варианте?» Он мне ответил: «Должно быть именно так, просто под гитару. Я так вижу... Энергетику надо сохранить. Музыки там вообще не должно быть, только аккомпанемент минимальный...» Короче, он понял мою реакцию, понял, что я не загорелся. Может, он рассчитывал на какой-то энтузиазм? А я ведь даже не знал до этого, что он на гитаре играет! Для меня был и есть только поэт Александр Башлачев.
Но он, наверное, взял на себя какие-то обязательства. Если дают добро на «гигант», то нужно подготовить продукт. И вот этот «гигант» вышел – «Время колокольчиков». Я его, конечно, потом послушал – в том виде, в котором он был записан, как я понимаю, где-то дома. Там все нараз! Видимо как поперло, так и сделано.
Очень прискорбно, что это была наша последняя встреча. Я не понял, честно говоря, что там у него в голове происходило. Может, это вообще был какой-то переломный момент в жизни. Может, у него должны были крылья расправиться, и он бы взлетел над суетой? Это было перед новым, 1988-м, годом, буквально за несколько месяцев до гибели.
У меня есть ощущение, с позиции сегодняшнего дня, что Саша адекватно воспринимал жизнь только в Череповце, работая с нами. Это интуитивное предположение. Зная того Башлачева и услышав эту его пластинку, я подумал: «Боже мой, что с ним случилось?» Один мой друг, музыкант из Евпатории, совсем не знающий Башлачева, исполняющий его песни в кабаке, купил мне пластинку, так сказать, в качестве презента, потому что до него дошел слух, что это как-то связано с «Рок-сентябрем»... И он меня очень удивил своим ощущением, он сказал: «Такое впечатление, что в Череповце жил и работал с «Рок-сентябрем» один Башлачев – нормальный, свой, романтик. Ему хотелось дарить людям радость». Это все правда. Я знал одного человека – романтичного, воспитанного на хорошей музыке, чувствующего песенное слово. И вдруг – вот эта пластинка! Как объяснить? Бывает, сверху как жахнут по голове! Есть два Сани Башлачева... С одним мы вместе работали. Я сидел, что-то мурлыкал, Саня на следующий день приносил текст: «Если хочешь, уйду, если сможешь, отпусти. И у краешка воды не ищи мои следы...» Гениальные стихи! Хотя такие слова, казалось бы, простые...
У каждого из нас был свой творческий интерес к Башлачеву, он нам был нужен, мы рвали его каждый в свою сторону, каждому надо было урвать «свое». Мы всегда его ждали как манну небесную.
Башлачев мне говорил: «Из дерьма давай вылезать, Олег! Все это хрень! Давай что-нибудь делать». Хиты для «Рок-сентября» написать – это ему ерундовое дело было! Хотя эти хиты по всей России знают. «Эй, помогите! Мне очень трудно одному» – гениально написал!
Дождь все дороги заливает,
Небо как будто решето.
Мой островок остался с краю
И не плывет сюда никто.
Где вы, друзья?
Что стало с вами
В мире, затихшем как во сне?
Только прощальными гудками
Ваш телефон ответил мне.
Эй, помогите!
Мне очень трудно одному.
Эй, вы поймите то,
Что и сам я не пойму.
Это гений. Не в смысле: поэт-гений, а гений – по сути. Он время опережал. Он как-то сказал мне: «Олег, давай сделаем алфавит». Со своей неподражаемой такой интонацией... Придумать алфавит мог только Башлачев! Он чувствовал это все: слово, слог, интонации – это же очень важно, свято для поэта.
Святость момента
ОЛЕГХАКМАН, вокал: О Башлачеве нужно говорить в концепции «Рок-сентября». Вот этот период рассматривать... Что обидно, когда Саша погиб, чего только не происходило, бесконечные памятные акции! У нас же любят это дело, дайте только повод. Хоть бы кто позвонил сюда, в Череповец... А группа-то – это его колыбель. Он здесь родился. В принципе, мы все родились в «Рок-сентябре». И Юра Шевчук тоже. Собрались нормальные люди одного мышления, все хотели делать музыку, испытывали потребность в музыке. Вопреки обстоятельствам все происходило. Мы были свободными людьми, по сути своей. Ради дела могли ночами работать... Сумасшествие просто! «Москвич» четыре штуки стоил, а гитара – три с половиной! Нормальному человеку скажи, он спросит: «Вы что, дураки?!» Но мы-то знали, зачем мы собрались. Мы должны были существовать либо вместе, либо вообще не существовать. А когда мы разбежались, Саня в Питер и в Москву зачастил. Шевчук – то же самое... Это очень важно! Потому что нужно было – объединение! Парадокс заключается в том, что жизнь расставляет все на свои места.
Я теперь понимаю, почему Саша сгорел-то. Он видел больше и знал больше, чем другие, он был очень умным и талантливым человеком. Я сейчас пою его песни и понимаю, что они написаны будто бы вот-вот, только что. А уже столько лет прошло. Он знал жизнь, которой мы сейчас живем, он ее чувствовал. Для многих людей Башлачев – это ностальгия, в первую очередь. Потому что был «Рок-сентябрь», и без Башлачева его нет. Но и без «Рок-сентября» Башлачева не было бы, потому что он впитал в себя рок-н-ролл, для него этот период был стартовой площадкой. Помню, как на «Камертоне» выступали... Весь город собрался смотреть, все родственники сели у телевизора. Выходят артисты! Я думаю: «Все. Сбылось!» Мы ведь там исполняли песню «Диско-робот», наш главный хит. Это Саня переделал название. Диско-робот – что это такое?! Такого слова нет, его Саня придумал. Песня называлась «Танцует робот». Саня полностью переделал текст, песню перезаписали... Мы-то думали: «Не дай бог, это покажут на всю страну!» Тухманов же был в жюри... Тухманов сказал: «Добротный советский концерт. Но «Рок-сентябрь» и Юрий Шевчук пойдут в народ».
Вот где проблема закопана! Музыкант сочиняет музыку, может играть ее, то есть он все время находится в этом процессе. Поэту же в этом смысле тяжелее. Он должен показать то, что у него творится в голове. Если он не выносит это через исполнителя, это же все мертвым грузом сидит у него в голове. «Рок-сентябрь» распался... Поэтому Башлачев и запел свои стихи под гитару. Он же был заряжен... Мы все были заряжены. Но у нас-то была возможность выхода сценического адреналина, а у него нет. Вот он и пошел за ним. И поперло!
Башлачев понимал, что «Рок-сентябрь» – хитовая группа, наши песни знали люди. А он всего лишь автор текстов! «Рок-сентябрь» знают, а Башлачева нет. Я всегда говорю, что известность нужна не мертвым, она нужна живым. Памятники, это все хорошо. Но при жизни-то почему его не возносили?..
ВЛАДИСЛАВ МАМЧЕНКО, гитара: Наша последняя встреча состоялась в ноябре 1987 года. Сашка от нас как стеной отгородился, и что бы мы ему ни говорили, он особенно не реагировал. Он был как бы за стеклом, в своем скафандре. И в этом скафандре он казался совершенно непробиваемым человеком.
Мы водочку выпивали потихонечку. А он в рот не брал. Я хорошо помню атмосферу нашего последнего вечера. Олег сидел, нос повесив, да и я как-то сник. Такая мрачная туча повисла. Ее создал Башлачев своей отгороженностью от нас, да и от всего окружающего мира. В завершение вечера Башлачев просто встал и сказал: «Ребята, нечего со мной разговаривать... Вы разговариваете с живым трупом». Я это помню слово в слово, потому что на меня это сильно подействовало. Мы ведь тогда были молодые ребята, жизнерадостные, ни о чем таком не думали. Вот так, весь в себя ушедший, он от нас и ушел.
ОЛЕГ ХАКМАН, вокал: Он вышел в прихожую, я-то думал, что в туалет. А он ушел, так по-английски – прикрыл дверь. Вот и все.
Прошел месяц-два. И вот, в феврале Владька звонит и говорит, что его маме кто-то позвонил и сообщил о самоубийстве Башлачева.
Я не знаю, что происходило у него в Питере. Саня же добрый, открытый человек, он не человек мегаполиса... А мегаполис – это законы конкуренции, а если человек более-менее талантливый, на уровне не хуже других, то это уже проблема. Саня этого не понимал. Но когда он начал это понимать, про него просто забыли. Вот такой перелом у него был. Я нахожу объяснение в этом.
У меня были подозрения, когда я с ним последний раз встречался, что он неадекватно ощущает жизнь. Плюс эта песня, с таким напором спетая... Такое ощущение, что это был протест – против всего. Ощущение такое было, что ему надоело все. Он эту песню спел так, как будто бы он про себя спел.
ВЛАДИСЛАВ МАМЧЕНКО, гитара: Я очень долго думал о Сашкиной гибели, год за годом возвращался к этим мыслям. Где-то вычитал такое: «Господь прибирает всех в свое время». Очень глубокая и многое объясняющая мысль. Башлачев не мог физически состариться, дожить до сорока пяти – пятидесяти лет. В систему шоу-бизнеса он никак бы не вписался, был бы изгоем, нищенствовал бы, может быть, пьянствовал, озлобился бы. Господь его от этого уберег. Возможно, это выглядит несколько кощунственно, но я так думаю. Все делается вовремя.
После его гибели меня не покидало ощущение, что вместе с Сашей Башлачевым от меня ушла часть меня самого. Что имеем, не храним, потерявши – плачем. Народная мудрость, проверенная временем, историей нашего народа.
После его гибели появились, как и положено, какие-то люди, стало общим местом, штампом: «Я был другом Александра Башлачева». Столько вдруг объявилось друзей! Не хотелось в этом участвовать, и когда меня спрашивали, я отнекивался или отмалчивался. Даже как-то стыдился этого. Что рассказывать о Саше Башлачеве? Я это воспринимаю так: на костях мертвого человека люди занимаются саморекламой. Я этого не хочу. Это равносильно тому, что вот ты мать похоронил, и у тебя кто-нибудь спрашивает: «А правда ли, что она была в любовной связи с тем-то?» И тебе сразу захочется заехать этому человеку в морду, не разбираясь, какими мотивами он руководствовался, когда спрашивал. Нельзя касаться личного, святого для тебя – грязными руками – из праздного любопытства.
Самое главное в жизни – это смерть. Можно всю жизнь прожить праведником, а за минуту до смерти так оскандалиться, что вся жизнь насмарку пойдет! А вот если ты умер – уже все, ни прибавить, ни убавить. Точку поставили в предложении, о тебе уже можно говорить как о чем-то состоявшемся. Пока ты не умер – ты не состоялся. Мы рождаемся неизвестно для чего, а умирать должны целенаправленно, с ощущением святости момента. Ответственность должна быть по отношению к смерти. И Сашка лишний раз это доказал.
Самое страшное – это дожить до глубокой старости. Наказание какое-то есть в этом.
К моменту ухода он совершенно ясно представлял свою значимость. Может, эти «экспансии» – просто способ утвердиться или другого утвердить? Для меня совершенно ясно, что у Сани за полтора-два года до гибели было некое ощущение избранности. И он проповедовал ее, эту избранность. И других убеждал, что они живут не «так просто».