Татьяна Алексеевна Кригер
директор Покровской основной общеобразовательной школы Чагодощенского района
РОД СТРАХОВЫХ В ИССЛЕДОВАНИЯХ
Опираясь на первую работу о Н. Ф. Страхове, дальнейшие исследования дворянского рода Страховых велись в двух направлениях. Хотелось узнать, во-первых, о предках и их роде деятельности и найти потомков, а во-вторых, о хозяйственной деятельности, взаимоотношениях с крестьянами, быте помещичьей семьи, связавшей свою судьбу с деревней, со своей вотчиной, с землей.
Из истории дворянского рода Страховых
Архивные изыскания дали нам несколько имен, а именно:
- Третьяк Федоров сын Страхов награжден поместьем в 70 четвертей (100 га. – Прим. авт.). Запись учета 1572 г.
- Второй Страхов в 1581 г. «... послан был на встречу присланному от Римского папы Григория XIII послу Антонио Пассевину и сидел с ним у Государя за обедом». То есть при дворе Ивана Грозного исполнял специальные поручения.
- Калипа Страхов с 1627 г. находился в Верхотурье на воеводстве. Тоже очень ответственный пост, поскольку через Верхотурье проходила кратчайшая и единственная разрешенная дорога в Сибирь. Здесь располагались таможня и ссыльная тюрьма для провинившихся в затянувшихся конфликтах с Польшей. То есть для весьма серьезных преступников – «изменников литовских людей «.
- Федор Никитин сын Страхов «служил по Новгороду и за примерную службу» в 1671 г. награжден денежной премией – «придачей».
- Борис Страхов служил царю Алексею Михайловичу «... по всему Московскому государству многую службу», которую начал в 1634 г. Участник двух войн с Польшей. Награжден поместьями в Новгородском уезде Бежецкой пятины (деревня Черенск с лесом, полями и пустошами).
- Федот Борисов сын Страхов за безупречную многолетнюю службу свою и отца своего награжден царем Петром I:
уменьшено в 5 раз налогообложение с его поместий;
указом от 21 января 1707 г. поместья переданы в собственность, в вотчину.
14 марта 1722 года Федот Страхов после смотра в Сенате и Герольдмейстерской конторе, где он представил трех сыновей, «отставлен от службы девяноста осьми лет» с отметкой «стар и дряхл». Дети Федота Страхова в 1722 г.:
- Иван – прапорщик Нижегородского драгунского полка;
- Таврило – служил в камер-коллегии, которая заведовала налогами и другими поступлениями в казну;
- Варфоломей – прапорщик в Троицком драгунском полку.
Сын Ивана Федотова – Игнатий, единственный из известных нам представителей рода Страховых, ставший моряком, морским офицером, капитаном 2-го ранга. Игнатий является дедом Н. Ф. Страхова. Об отце его, Федоре Игнатьевиче, его службе и деятельности ничего не известно.
Итак, мы смогли проследить генеалогию рода Страховых в течение более 200 лет, жизнь семи поколений: от Бориса, поступившего на службу в 1634 г., до Константина Николаевича Страхова. Все они были военными, служилыми дворянами. С первыми Страховыми – Третьяком, Втором, Калипой и Ерофеем Петровым сыном, чья надгробная плита находится в родовой усыпальнице Страховых на кладбище села Покровское, – эта ветвь находится в несомненном родстве, но в какой степени, пока установить не удалось. Недаром при занесении фамилии Страховых в VI часть Дворянской родословной книги и присвоении фамильного герба дается ссылка на службу этих вышеперечисленных дворян как подтверждение заслуг и древности этого рода. И недаром в гербе Страховых изображены две подковы – свидетельство ратной службы дворян в рядах наиболее боеспособных, профессиональных воинских частей армии – кавалерии.
Достойно служили Страховы Отечеству и Государю и на гражданской службе. Сын Варфоломея – Иван – в начале XIX в. служил в коллегии иностранных дел в чине действительного статского советника, что соответствовало 4 классу в «Табели о рангах» – генерал-майору в армии. В то время особ 4 класса и выше во всем государстве насчитывалось около 150 человек.
Даже выходя в отставку, будучи просто провинциальными помещиками, Страховы оставались
118
деятельными, неравнодушными к людям, земле, к своей «малой родине» людьми. Их стараниями в Покровском в XVIII в. были построены часовня, при которой и находилась их родовая усыпальница, а в начале XIX века – большая каменная церковь Святой Троицы. И, если при общей тенденции, наблюдавшейся в государстве, происходило обнищание дворянства из-за неспособности управлять имениями, Страховы, наоборот, богатели и увеличивали земельную собственность.
«Дворянское гнездо» Страховых: сельцо Залужье
Усадьба находилась на Тихвинском тракте, в 60 верстах от Устюжны. Она предназначалась для длительного проживания. Располагалась в живописном месте, на возвышении, вокруг простирались поля, луга, лесные массивы. Рядом находились деревни: Фишово, Старое Село, Зубово, Яхново, Остров, Окулово, Мешурово. В Залужском имении был создан настоящий парковый ансамбль, в который входили барский дом, аллеи, плодово-ягодный сад по обе стороны дома, примерно по 1 десятине с каждой стороны, позади дома чистый пруд (0,5 дес.) Центр усадьбы – барский дом, владельцами которого были Николай Федорович
Страхов, позднее – сын Константин, а впоследствии хозяйкой усадьбы стала Екатерина Константиновна, в замужестве Осипова. Дом был деревянный, просторный, одноэтажный. Имел скромный вид, вход в него отмечался портиком.
Парковый ансамбль отличался продуманностью. Основу композиции пейзажной его части составлял природный ландшафт с холмистым рельефом.
С запада вдоль тракта тянулась к дому дубовая аллея, по другую его сторону – стройный ряд елей, к дому вела дорожка в обрамлении лип. Подбор деревьев не был случаен, ощущение величия вызывала мощная стать гордых великанов. К барскому пруду от дома вела мощеная дорожка, огибавшая пруд по периметру. По берегу были расставлены скамейки и выстроены беседки. С севера над прудом возвышалась морена, поросшая высоким сосняком и вереском. Здесь в изобилии росла земляника. С вершины насыпи в пруд стекал родник. Южная оконечность морены была срезана вертикально, в образовавшейся стене вырыт грот, вход в который преграждал водопад, создаваемый родниковой водой, которая дальше несколькими каскадами сбегала в пруд. В ансамбле явно заметны романтические и сентиментальные мотивы. Он напоминает некую Аркадию – место
119
идеальной, беззаботной, счастливой жизни. Идиллическое настроение близости к природе создавали пение птиц, красота и аромат цветущего разнотравья, порхание бабочек. Детям дозволялось купаться в пруду, но полоскать в нем белье и пускать птицу не разрешалось.
На территории усадьбы располагалось шесть жилых построек, в том числе и для прислуги. В отдалении от барского жилья находилось 12 хозяйственных строений: конюшни, скотные дворы, амбары для хранения зерна, гумна, риги для просушки льна. Здание каретника, где размещались разного вида кареты, лошадиная упряжь, сохранилось до сих пор. Мощный фундамент, изготовленный из больших камней, не деформировался и сейчас. В основания углов подобраны валуны прямоугольной формы, они придают устойчивость конструкции.
Из сельхозинвентаря в хозяйстве использовались плуги и веялки-сортировки. На барских полях применялся «четырехпольный севооборот с посевом клевера», что свидетельствует об использовании передовых агрономических технологий того времени.
При усадьбе Залужье была мельница «о двух поставах и толчея при ней». Построена на реке Кобоже, с двумя жерновами, что увеличивало ее мощность. Толчея – маленькая мельница, она функционировала обособленно. Скорее всего, использовалась для получения льняного масла и конопляного. По реке Кобоже располагалось много лесных угодий Н. Ф. Страхова, поэтому мельница здесь построена не случайно, а при ней лесопильный завод. Это место до сих пор называется «страховское».
Место для запруды выбрано с твердым грунтом, чтобы не размывались берега, крепкие дубовые сваи сохранились до сих пор. Сохранились и названия дорог-просек, по которым возили к реке лес: Ледянка, Зимницкая, Страховская.
Сохранилось письмо сына Н. Ф. Страхова к нему самому. Жаль, что сохранность письма плохая и нет даты. Можно точно узнать, когда Страхов построил на Кобоже мельницу и лесопилку. Вот выдержки из этого письма.
«Извините меня, почтеннейший папенька, что я беспокою своими письмами о хозяйстве, но решительно не с кем посоветоваться, поэтому обращаюсь к Вам... Был на Кобоже у плотников. К 3 февраля работа будет окончена. Павел Абакумов водяное колесо, круги сделал, теперь делает рукава и перья. ... несколько штук лесу 6 саженей длины и 8 10 вершков в отрубе». (13 м длины и 40 – 45 см в диаметре с узкого торца, то есть от верха. Вот из какого леса строили!)
«Спрашивал у Павла, много ли такого леса, он говорит, наберется штук 15, и через возчиков давал за вывозку по 2 рубля, но они менее 3-х не берут, и просил написать, как Вы прикажете». Выходит, возчиками работали свободные крестьяне по найму?
Возить к реке такой лес было тяжело – лошади не стащить воз, поэтому сначала на просеке по снегу проминали дорогу, затем на санях устанавливали бочку с водой и поливали колеи, намораживая лед. Воду брали из колодцев, специально вырытых вдоль просеки, примерно через километр (они полуразрушены, но до сих пор встречаются в лесу). Счищали с дороги даже конский навоз, чтобы не тормозил, все это делали в ночи, готовились к рабочему дню. И перекопы делали. Как попасть за высокую «гриву» (холм среди болота. – Прим. авт.) за хорошим лесом? Лошади не подняться в гору, вот и вырыт «перекоп» – ров сквозь гриву. На Зимницкой просеке сохранились до сих пор перекопы: метра два глубиной и длиной около 20 м, шириной, как обычная лесная дорога.
Вероятно, лесопильный завод давал большую прибыль, если лес не продавали на корню и не сплавляли в Устюжну кругляком. Значит, Страховы были толковыми хозяевами. Об этом говорят и другие выдержки из письма:
«Яровая солома, привезенная из Черенска, пришла к концу. На первой неделе поста пошлю за соломой. ... в Черенском можно купить кобылку за 50 ассигнаций».
Судя по переписке, порядок был во всем, отец – авторитетный человек, к его мнению прислушиваются.
Основное занятие крестьян Страхова – земледелие. Земельные наделы давали крестьянам чересполосно: чередуя участки земли получше и похуже, которые были в низинах, где в дождливое лето весь урожай вымокал. Покосы сдавались крестьянам: «заливные – исполу, суходольные – из трети». «Исполу» означало, что половину сена нужно отдать собственнику земли, то есть помещику Страхову, державшему большие стада скота. На заливных, пойменных лугах произрастало густое, сочное разнотравье. Сено с таких лугов особенно ценилось. «У коровы молоко на языке», – говаривали в старину. От качества молока зависел вкус знаменитого вологодского масла, как раз и обусловленный тем самым разнотравьем. Суходолы ценились меньше, урожай трав на них был скуднее, отсюда норма «владельцу» – треть заготовленного сена.
Главным «орудием» в хозяйстве помещика был мужик – крепостной крестьянин. У Николая Федоровича Страхова в 1854 г. их числилось 348 душ. Каждый крепостной крестьянин был на учете, представлял для помещика большую ценность, потому что в хозяйстве все делалось вручную, объем работ был велик.
Интересно в этой связи письмо 1838 г.: «Село Залужье, Страхову, через Саминскую пристань на Черенск».
«Милостивый Государь братец Николай Федорович.
Очень я Вам благодарен за участие, которое Вы берете за мои выгоды, я и спешу написать Вам свои мысли. Ежели Василий Михайлов после выкупа из рекрутов принужден платить оброку, тогда, конечно, выгодно его удержать, но я думаю, что он, раз выкупившись, не обязан ничего своему барину.
А второе, ежели ему теперь отдать дочь Ивана Иванова и после, когда очередь его идти в солдаты, братья откажутся его выкупить, тогда я потерял мужика и женщину. Я Вам написал все, что-
120
бы вы были так добры установить это дело таким образом, чтобы после не раскаиваться.
Еще вопрос. Теперь моя очередь давать рекрута из этих 5 братьев или нет? Ежели нет, и девка отдана, тогда через два года бог знает, что будет. Написав Вам все мои сомнения, я совсем положусь на Вас, потому что Вы не захотели бы советовать, чего сделать не можно.
С истинным почтением ваш покорный слуга...». Судя по письму, Николай Федорович был более осведомленным в законах человеком, нежели его брат Петр Федорович, который просит дать совет. И немудрено, ведь в это время он являлся уездным предводителем устюженского дворянства. Оброк приносит помещику ощутимый доход, раз выгодно из-за него удержать Василия. Почему если Василий «будет идти в солдаты, тогда потерян мужик и женщина»? Оказывается, по законам того времени, жена солдата выходила из крепостной зависимости, что невыгодно помещику. Получается, рекрутчина – палка о двух концах: нежелательна крестьянину, его семье, а вторым концом «ударяет» по барину. Из письма видно, что семьи были многодетными, раз выбор служилого идет из 5 братьев. Основной вывод, который мы можем сделать из содержания этого письма, – крестьяне Страховых не были бедными, раз четверо братьев, крепостных крестьян, способны были выкупить из рекрутчины пятого. Другое дело – захотят ли? Ведь став свободным, но безземельным, он вынужден будет уехать в поисках работы. Понятна озабоченность и другим аспектом этого дела. Если очередь идти в рекруты через два года, мужик женится за это время (с согласия помещика) и будет ребенок, – как мужика отдавать в солдаты? Нельзя, ведь жена будет свободной, а ребенок нет. Значит, нужно искать другого рекрута?
Для осмысления взаимоотношений помещика и его крестьян очень важен и интересен еще один документ – жалоба Н. Ф. Страхова. Документ плохой сохранности, местами текст нечитаем, но общий смысл, безусловно, понятен. Попутно приведу выдержки из работы П. А. Колесникова (из книги «Устюжна), где говорится о тех же событиях, но с позиции классовой борьбы. Чья правда – судить вам.
Краткое изложение письма. 28 июля Н. Ф. Страхов купил имение в Московском опекунском совете с публичного торга. 6 августа он предъявляет квитанцию о покупке Устюженской дворянской опеке, от которой требуется распоряжение для передачи Страхову прав владения. Опека оставляет это «без всякого внимания», время идет, помещик не может вступить во владение своим имуществом. В это время крестьяне купленных деревень собирают деньги и отправляют двоих в Москву «для отыскания права свободы». 9 сентября Николай Федорович пишет прошение на имя устюженского предводителя дворянства с просьбой принять меры.
«Прошение сие оставалось без внимания, что усугубило самонадеянность крестьян». А вот что пишет П. А. Колесников, называя Страхова распутным и жестоким: «... когда Страхов приехал
А. Г. Андреевский у церкви на кладбище Сент-Женевъев де Буа, где похоронены В. Н. Коковцов и его жена Анна
вступать во владение новым поместьем, крестьяне единодушно отказались выполнять его распоряжения. Десять лет продолжались волнения. В поддержку «мятежников» выступили крестьяне из деревни Избищи, которые составили об этом особый приговор. Страхов послал донесения уездному предводителю дворянства и в дворянскую опеку о неповиновении крестьян». На самом деле Николай Федорович не мог вступить во владение имением очень долго и беспокоился за подобные нерабочие настроения крестьян: «...уверен, что это (посылка двух человек в Москву. – Прим. авт.) ни к чему не приведет, как к одному истощению в достоянии, и я должен буду принять их истощенными». Он и просит принять меры, но его жалобы остаются без ответа. Почему? Кому-то выгодно такое положение дел. И не по этой ли причине имение продавалось с аукциона, что обычно происходит при аресте имущества за долги. Скорее всего имение было убыточно, крестьяне распущены, занимались кто чем. И кто-то от такого положения дел имел выгоду и подначивал крестьян. Какие реальные свободы и права они могли найти в те времена? Пусть и в Москве?! Ответ дает сам же Петр Андреевич, говоря о том, что села в округе были «...скорее ремесленными, чем сельскохозяйственными», обслуживали потребность Тих-
121
Жерар де Флиге. Версаль
винского канала в лодках, гребцах, бурлаках, грузчиках, извозчиках, плотогонах, и приводит цифру – 7 – 10 тысяч рабочих в 40-х гг. XIX в., занятых только в Устюженском уезде. Получается, крестьяне больше зарабатывали на работах, связанных с Тихвинским водным путем. Если у них была работа, платили оброк. Почему имение было убыточным? Из-за плохого управления. Хозяин, поручик Долгрейн, или не способен был управлять имением, или вообще имение управлялось доверенным лицом; именно ему и выгодно было такое положение, несомненно обогащавшее этого человека. Продажа имения опытному хозяйственнику лишала бы того человека столь выгодного места. О взятках среди чиновников в те времена известно достаточно, поэтому смело можно предположить о причинах длительных проволочек и в Опекунском совете, и у предводителя уездного дворянства.
Далее из письма узнаем, что крестьяне деревни Избищи помогают своим «одновотчинникам» «по связи родства и хлебосольства» и его крестьяне ленятся. Страхов в октябре уже просил исправника узнать у крестьян деревни Избищи, «что они имеют против меня». Исправник опросил несколько человек и зафиксировал их ответы в «подписках». «Самостоятельные крестьяне единогласно отозвались, что от меня их семейства притеснений никаких не имеют, обидах, мною делаемых,
не слыхали». Заверил их «подписки» священник. Одновременно возник конфликт между помещиком Страховым и крестьянином Елисеевым.
У П. А. Колесникова: «...он пытался сослать в Сибирь главного зачинщика – избищанина Елисеева как вредного человека в имении, угрожавшего опасностью жизни помещика». Елисеев укрылся в доме местного священника Александра Иваницкого, сочувствовавшего мятежникам. Эти волнения привлекли внимание уездной администрации, о них дошли вести в Новгород и в Москву. Шли годы, но крестьяне так и не признавали своего нового владельца, который вынужден был заявить о передаче купленных деревень своему сыну Константину».
Что можно возразить? Во-первых, в уездную администрацию Страхов сам обращался и неоднократно. Во-вторых, анализируемый документ-жалоба, направлялся губернскому предводителю дворянства в Новгород самим же Страховым. В-третьих, Елисеев был не избищанином, а крепостным Страхова, которого тот «...за личную мне грубость, неповиновение и самовольные отлучки в деревню Избищи крестьянина Ефима Елисеева, как вредного человека в имении и угрожавшего опасностью моей жизни, я решил удалить (Т. 14 Свода гражданских законов, статья 342-я и 348-я. – Прим. авт.). Далее мы узнаем, что Елисеев укрылся у приходского священника, который обманул старосту, присланного за Елисеевым, сказав, что отправил его в С.-Петербург к государю. Если бы не священник, «руководитель» сего дела, «могло погаснуть пасквильное дело сие». И прямо говорит: «...крутицкий священник Александр, составивший против меня гнусной клеветы». Далее, «..все мои крестьяне (находящиеся в других имениях. – Прим. авт.) до 400 душ находятся в спокойном состоянии и кротком повиновении», «я – около 30 лет владеющий крестьянами и не имеющий жалоб». Спрашивается, зачем священнику, чья обязанность – успокаивать и смирять страсти, надо было вставать во главе «мятежа»? Может, Страхов действительно был жестокий самодур? Если бы так, то вряд ли он писал просьбы и жалобы, приводил в защиту статьи законов, прибегал к опросам крестьян, пытался избегнуть конфликта, но соблюсти свою выгоду. В этом и кроется разгадка, что лишается этой выгоды большинство из тех, кто столкнулся в этом деле. Итак, крестьяне недовольны тем, что вынуждены будут вернуться к земле от более легкого заработка и вольной жизни; Елисеев обозлен: лишается «кормушки» – ведь он был сборщиком денег для церкви – и пойдет работать в поле. Священник защищает и своего человека, и свои доходы, которые упадут, если крестьяне будут работать на помещика, денег наличных у них значительно поубавится.
Судебная волокита приняла затяжной характер: с 1851 г., с учреждения комиссии, в состав которой входили чиновник Министерства внутренних дел, действительный статский советник Александр Дмитриевич Игнатьев, от Министерства юстиции – действительный статский советник Строев, от корпуса жандармов – полковник Станкевич
122
и «от духовной стороны» – архимандрит Игнатий, до 1862 г., когда «по указу Правительствующего сената от 28 февраля 1861 г. документы по делу помещика Страхова были направлены на рассмотрение в Сенат». Результаты расследования в документах дела не отражены. Известно, что 20 ноября 1862 г. все документы по делу Страхова были переданы «по миновании надобности» из канцелярии в архив. Преклонные годы, «расстройство здоровья» от обвинений и бесконечного расследования привели его к решению передать свои имения детям: сыну Константину и дочерям, о чем он и сообщал в письменном виде через зятя – полковника Коковцова Николая Васильевича губернскому предводителю новгородского дворянства князю Александру Илларионовичу Васильчикову. «1861 г. сентября 8 дня отставные подполковник Н. Ф. Страхов, коллежский регистратор Петр Федорович Страхов заключили «сие условие» в том, что Константин Страхов получает по доверенностям сельцо Залужье с деревнями Боровичского уезда, деревню Овсяниково со всеми к тому усадебными принадлежностями, землями, двумя лесопильными заводами, двумя маслобойнями и бумажною фабрикою (остающуюся в настоящее время в бездействии)». Константин берет обязательство платить «из доходов сих имений первому по 200 рублей серебром в месяц, что составит 2400 рублей в год, а второму – 300 рублей серебром в год». Все передано на законных основаниях и, судя по переписке с отцом, в надежные руки. Интересно, оговаривается даже следующее: «...как из нас Петр Страхов будет иметь постоянное проживание в сельцо Залужье, то я, Константин Страхов, обязуюсь доставлять от себя содержание как ему, так и находящемуся при нем в услужении человеку и фураж его лошади», «..содержание отцу моему в течение временного приезда его в означенную усадьбу Залужье, равно прислугу, при нем находящуюся, и фураж на 5 лошадей». (Николай Федорович в это время жил в Санкт-Петербурге.) Судя по условиям договора, хозяйство Константин принял исправное, вести его прибыльно вовсе нелегко, учитывая, что 19 февраля того же года был принят закон об отмене крепостного права. В документе об этом сказано следующее: «...если последует выкуп крестьянами земель и прекратятся между ними все обязательные отношения к помещику, то означенная всем &;lt;...&;gt; плата денег должна измениться».
Константину приходилось много бывать в разъездах, чтобы быть осведомленным в делах, своевременно принимать решения. Случилось так, что в возрасте 52 лет «... отставной порутчик К. Н. Страхов, временно проживающий в деревне Максимовке по хозяйственным делам, с 13 на 14 число (июня 1875 г.) по случившейся внезапной с ним болезни», как сказано в метрической справке, «переселился от бренной жизни в вечность, напутствуемый таинствами церкви». По указу Его Величества Александра Николаевича, самодержца Всероссийского, «...дозволяется перевезти... тело Константина Николаевича Страхова в Устюженский уезд в село Залужье для предания земле на фамильном кладбище».
Со смертью Константина угасла и фамилия Страховых в нашей местности. Потомки их по женской линии носили другие фамилии: Осиповых, Оношкович-Яцина, Андреевских, но в памяти народной сохранились Страховы.
Барыня, Екатерина Константиновна Осипова, построила для людей больницу – бревенчатый дом. К ней часто обращались за помощью со своими хворями крестьяне, и она никому не отказывала: даст трав разных, научит, как их настаивать и принимать, многим помогало – так гласит народная молва. В отчете Земской управы Устюженского уезда за 1910 год выражается благодарность генерал-лейтенанту Н. В. Осипову за сделанные пожертвования, а также отмечена его деятельность как попечителя Покровско-Черенской земской школы.
Крестьянские ребятишки собирали для бар землянику, так она лоскутки ткани давала, что было в диковинку. К прислуге относились хорошо, если те служили честно. «Барин-то проверял поначалу: подбросит серебряный, даже и золотой, бывало, рубль. Я подметаю, найду, отдам, а он делает вид, что потерял. Зато потом уезжали, доверяли полностью, даже в Питер звали с собой, да отец лежал больной, не поехала», – рассказывает за-лужская женщина (по воспоминаниям своей матери).
О личной жизни Н. Ф. Страхова известно немного. Женился после 1821 г., поэтому жена его в послужном списке не значится. Его жена, Екатерина Максимовна, урожденная Шварц, – дочь генерала из Тверской губернии. Умерла родами в 33-летнем возрасте, оставив четверых детей (Константин – 11 лет, Аделаида – 8 лет, Елизавета – 3 года и Клавдия – новорожденная). Теперь стало понятно, почему в письме Аделаида обращается только к отцу и ни слова нет о матери:
«Милый и любезный папенька. Вот уже три месяца, как я лишена удовольствия видеться с Вами, и при всем том я должна усердно молиться Богу о сохранении Вашего здоровья за все то нежное попечение, которое Вы обо мне имели. Я стараюсь учиться рисовать, и когда выучусь, то нарисую Вам какую-нибудь картинку. Уверена, что это утешит Вас. Поздравляю Лизу с драгоценным днем ангела, как бы мне хотелось быть вместе с Вами, но лишена этого удовольствия. Я думаю, в этот день она не вспомнит обо мне, потому что займется своими куклами и будет в большом удовольствии, забудет меня. Но я каждую минуту о Вас вспоминаю. Я получила голубую и пунцовую ленточки. Прощайте, душечка папенька. Мысленно целую Ваши ручки, а также тетеньки и дяденьки, Костю и остаюсь покорная дочь А. Страхова». Аделаиде было 18 лет, когда она по окончании Патриотического института в Петербурге вышла замуж за Коковцова Николая Васильевича, который был на 12 лет старше ее.
Усадьба дворян Коковцовых Горно-Покровское
Главным источником описания мира дворянской усадьбы являются воспоминания Владимира
123
Николаевича Коковцова, сына Аделаиды Николаевны.
Начинаются они так: «На собрании бывших лицеистов в Париже в годовщину основания Лицея 1.11. 1934 г. был поднят вопрос о желательности собрать воспоминания всех, кто хотел бы припомнить свои лицейские годы и оставить свои наброски для той поры, когда кто-нибудь вздумает когда-либо привести их в порядок и воспользоваться для включения их в историю Императорского государственного лицея...».
Не могу знать, включены ли они в историю Лицея, но могу сказать, что как нельзя кстати они пригодились для изучения и понимания истории нашего края 150-летней давности, познания взаимоотношений, жизни, быта дворянских семей, связанных родственными узами и находящихся в дружеских отношениях.
«Наша Горна отстояла от линии Николаевской железной дороги на 148 верстах, из которых 76 – по почтовому перегону, а 72 – по проселочным дорогам такого качества, что многим это просто недоступно понять теперь. От ближайших городов, как было уже упомянуто, мы были в 95 и 110 верстах. Телеграфа в то время не было. Почта ходила два раза в неделю. Соседей кругом почти никого не было, если не считать мелкопоместных или обширного круга семьи со стороны матери, отдаленного от нас сотнями верст в другой губернии – Тверской, сношения с которыми имели скорее характер сложных экспедиций для представления молодого поколения старшему. Такие экспедиции требовали 4-х, 5-ти дней пути, разумеется, на долгих, с остановками на ночлеги и дневки у попутных родственников и знакомых, и не более 2-х, 3-х недель для отлучки». «...Имение дедушки Н. Ф. Страхова было всего в 35 верстах от Горн». Это считалось близко. По пути в Залужье останавливались у знакомого князя Масальского, генерал-адъютанта. Князь служил и был другом другого дедушки В. Н. Коковцова, Шварца Владимира Максимовича, тоже генерала. Плохое состояние дорог – особая «беда» для тех, кто живет в глубинке. После езды по таким дорогам требовался продолжительный отдых как людям, так и лошадям, потому что в обе стороны они ехали на своих лошадях.
Барский дом располагался на высоком берегу реки Кобожи. От него к церкви вела дорожка, окруженная липами, которая сохранилась до сих пор и называется в народе ласково: «барынькина аллея».
«Поля убраны, и осенний посев уже сделан. Молотить еще рано. День стал короток, и начались сплошные дожди. Дороги испортились, и даже в саду стало трудно проходить по размокшим дорожкам. В окна вставлены зимние рамы, и скоро начнут топить. Нам, детям, все это было неважно; у нас есть куда сбегать, даже вопреки начальственных окриков, есть и кого и что навестить, лишь бы не очень промочить обувь и загрязнить пол при входе с черного крыльца, так как с белого возвращаться после слякоти не полагается». Как видим, жили в глуши, но скукой не веет: «Есть куда сбегать, есть и кого и что навестить», умели себя занять, но одновременно чувствовали ответственность за свои поступки. С ранних лет, оказывается, воспитывали у дворянских детей уважение к труду даже прислуги и бережливость. Зимние рамы вставлены, но еще не топят, потому что экономят дрова, поэтому и обувь сушить негде.
«В ту пору моего детства я должен отметить два разные по своим условиям периода: до наступления моего 7-летнего возраста в 1860 г., когда два старших брата уехали в Петербург и поступили в ту же 2-ю гимназию, и после этого момента, – мои три года, с 1860 до 1863 г., когда и меня вместе с моими старшими сестрами Александрою и Екатериною увезли также в Петербург.
Наши родители остались в имении с двумя младшими сестрами и только что родившимся в апреле 1863 г. моим младшим братом Федором. Осталась там в сущности одна мать, так как отец проводил, как и раньше, много времени в разъездах.
До 1860 г. я могу сказать, что меня не учили ничему. Сам учился около моих старших сестер, и обе они иногда показывали то, что они делали сами. По их указаниям я прежде всего научился печатным буквам и, следовательно, чтению печатного шрифта. Никаких детских книг и букварей у нас не было, и я не знаю, были ли они вообще и в других более или менее зажиточных семьях, живших по деревням. Учебником была газета «Северная пчела», приходившая к нам два раза в неделю с почтовой станции на Тихвинско-Устюженском тракте, в селении Избоищи, принадлежавшем князю Масальскому, отстоявшем в 17 верстах от Горн. За почтой ездил каждый раз, отвозя и нашу корреспонденцию, верховой мальчик.
Научившись, как мне говорили сестры, чтению по печатному, я одолел, хотя и менее быстро, письменный шрифт, потому что списывал с тетрадей самодельного типа, сшитых домашним способом из простой бумаги, выдаваемых для детских занятий с большой осмотрительностью, потому что приобретение ее требовало поездки в ближайшие города – Устюжну и Боровичи, отстоявшие от Горн в 95 и 110 верстах».
Почему отец был в разъездах, Владимир Николаевич сам дает ответ: «...нелегко давалась трудовая жизнь тем, кто сел на землю в нашем севере и взял в свои руки сложное дело по управлению большим имением и земельным имуществом с двумя заводами – винокуренным и лесопильным – и с хорошо налаженною лесною операцией».
Ранние занятия письмом и чтением свидетельствуют о любознательности мальчика, его самостоятельности. Тетради самодельного типа – проявление изобретательности взрослых, стремление приучать детей к полезному делу. «Приискание гувернеров, гувернанток и учительниц было делом величайших трудностей. Все желания и стремления не шли далее приглашения учительниц и наставниц из окончивших курс в столичных институтах Петербурга и Москвы и преимущественно из Николаевского Сиротского института. Этот институт был, так сказать, привилегированным
124
рассадником учебного персонала, по крайней мере во всей нашей округе. «...тяжелые условия ставили наставницы»: «осенью, зимой – тоска, уныние... им не страшно, но гувернантки и другие пришлые страдают и стремятся удрать».
В частые перерывы, когда не было гувернантки, французским языком занималась с сестрами мать, прекрасно владевшая, по общим воспоминаниям всех знавших ее, этим языком еще с институтской поры. С детства Владимир «знал наизусть массу рассказов и стихов, не говоря о молитвах, которые знал хорошо благодаря регулярным службам всенощной в доме и обедне – в нашей старинной деревянной церкви». Вера в Бога была глубокой и искренней, как и благодарность Всевышнему за все, что ниспослано им. Подтверждением тому служит описываемый в воспоминаниях случай. Владимир заболел и угасал. «Няня попросила мать помолиться перед образом Тихвинской Божьей Матери, особенно чтимой в наших местах. Когда они кончили молиться, няня обратилась к нашей матери с просьбой дать « обет « свести меня в Тихвин к иконе Божьей Матери, если Бог пошлет мне исцеление, и взять ее с собой. Няня после данного обещания отвела нашу мать в ее спальню, уложила в постель и сказала, что придет тотчас же за нею, если потребуется в чем-либо ее помощь. (Мать долго спала, и когда вышла ко всем, то узнала, что Володя чудесным образом выздоровел.) В начале июня свезли в Тихвин. ... после окончания неведомой болезни и такого удивительного, поистине чудесного моего выздоровления во всю мою долгую жизнь я отличался очень хорошим здоровьем». Няня заботится так трогательно о барыне Аделаиде Николаевне не случайно, потому что в это время «...около нея и под ея попечением и надзором было одновременно 7 человек в возрасте от 11 лет и до одного года; или, даже говоря, только старших 5-ти детях, кончая мною – от 12 до 7-ми лет». Оказывается, были и такие женщины-дворянки: милосердные матери, посвятившие себя детям и семье. Отец исподволь приучал детей к хозяйственным делам, «..и скажу без всякого хвастовства, в 8-9 лет я отлично знал в особенности все сельскохозяйственное устройство. А когда отец брал меня с собою на дальние покосы или на поездки его по хуторам, – это было таким событием, что я подолгу, как говорили сестры, «трещал», рассказывая то, что они и без меня хорошо знали». Судя по этой записи, семья была дружная, хозяйственные вопросы было принято обсуждать в семье, что у детей вызывало интерес, а поездки, общение с отцом приводили в неописуемый восторг. Через воспоминания Владимира Николаевича невозможно проследить «некую Аркадию»: беззаботную, идеальную жизнь, а вот счастливую, наполненную разнообразной деятельностью, можно «прочитать» даже между строк.
Он пишет и о дне освобождения крестьян: «Отец объявляет о Манифесте Государя. Все желают остаться, кроме кучера Порфирия и повара Герасима. Порфирий ушел к Стромиловым, но ... вернулся и жил много лет до самой смерти. Вернулся и Герасим» – значит, не так уж плохо обращались с крепостными крестьянами в имении Коковцовых.
«Наступила самая интересная пора – весна. Тронулся лед, а за ним пошли вниз по реке Кобоже гонки заготовленного леса, сплавляемого вниз на Мологу и далее на Волгу. Вода начала спадать, и следом за гонками стал прибывать сверху реки лес в виде отдельных бревен, заготовленный для нашего лесопильного завода. Его нужно было остановить перед самою плотиною, перекинутою через реку особою преградою, что делалось простым сооружением, то есть связанными в длину бревнами, которые прикреплялись к обоим берегам реки и удерживали таким образом опущенные в воду бревна. Течение воды под бревнами было совершенно свободно, а сами бревна занимали все пространство реки от лесопильного завода и почти до конца нашего сада, откуда и мы выходили прямо в стоявшую поодаль на самой дороге церковь».
«Конец 1862 и начало 1863 г. были отмечены в жизни в Горнах двумя событиями, оставившими в моих детских воспоминаниях особенный след. Окончилась постройка прекрасного пятиглавого каменного храма рядом с нашей маленькой деревянной церковью.
Затем оканчивался постройкой и новый винокуренный завод, представлявший целое событие в нашей округе, не знавшей на далекое расстояние от Горн, вплоть до обоих уездных городов – Боровичей и Устюжны, то есть в радиусе в 100 верст, никакого винокурения.
Освящение храма произошло, как было предположено, но без приезда архиерея, зато при огромном скоплении духовенства из всех приходов в окружности на 20 и даже 30 верст от Горн и таком количестве крестьян, что не только храм, кладбище, его окружавшее, и все пространство кругом церкви до нового винокуренного завода по всей дороге до нашего дома было запружено народом». Событие, связанное с освящением храма в округе, «....намечалось на день празднования особенно почитаемой в нашем доме иконы Тихвинской Божией Матери – 26-го июня». Представляется, оно было радостным не только для Владимира, но ожидаемым, светлым праздником для верующих крестьян всей округи, а неверующих, скорее всего, и не было в то время.
К тому же, «следуя давнему у нас обычаю, во всяком случае со времен нашего деда Василия Григорьевича, а вероятно и гораздо ранее, в этот день было приготовлено угощение для народа, как это делалось раньше и сохранилось вплоть до 1917 г. ..., как и угощение в день Покрова Пресвятой Богородицы, в честь которой и Горны назывались «Горна Покровское»«.
Вероятно, храм поражал своим величием и красотой поднебесных 5-главых куполов. «Расписывал его Алексей Михайлович, проживающий рядом с погостом «Левочи» в 10-ти верстах от Горн, в собственном доме, против нашей второй мельницы на реке Кобоже и часто приезжал советоваться с отцом», «...когда все разные работы были окончены, к позолоте самого иконостаса было приступлено на месте, и эта работа поручена
125
пользовавшемуся известностью в крае резчику Трощеву». Храм строился в основном на средства Коковцовых, потому и советовался с ним часто Алексей Михайлович. Не исключено, что строительство церкви, винокуренного завода, сплав леса, стихия бушующей воды у плотины – все было охвачено детским вниманием, вызывало живой интерес. Яркие впечатления остались от празднования Рождества в 1862 г.: «... по окончании танцев и снятии масок обнаружилось, что эти лихие плясуны были младший из наших двоюродных братьев, отставной полковник Бондровский, по прозвищу «Папаша», и его ближайший друг и сосед по имению Иван Александрович Ушаков». Праздники справляли с соседями по имениям.
Осень 1861 г. была омрачена тем, что «...наша мать получила сведения о тяжкой болезни отца – Николая Федоровича Страхова, приключившейся с ним в Петербурге». Оставив все дела, Аделаида Николаевна уехала ухаживать за отцом», 12 января 1862 г. Н. Ф. Страхов скончался и похоронен на Покровском кладбище в родовой усыпальнице.
В 1860 г. Владимир Коковцов едет в Петербург и, выдержав экзамен, поступает в гимназию. Жили на Сенной площади в четырехэтажном доме графа Стенбок-Фермора. Бытовые условия от деревенских отличались мало – не было водопровода и канализации, воду брали из канала или Фонтанки. Запомнились письма матери о жизни в деревне, о младших сестрах; ее приезд в Петербург в конце 1862 г. был огромной радостью для всех детей.
Через год семью постигло большое горе – скоропостижно скончалась мать, «...имея от роду 37 лет. Она оставила живыми 8 детей, да сверх того трое скончались в самом раннем возрасте».
В дальнейшем Владимир Коковцов, чьи воспоминания приведены здесь, учился в Императорском Александровском лицее, окончил его с большой золотой медалью. Продолжил образование в Императорском Петербургском университете с зачислением проведенного в университете времени в действительную службу. Для оплаты за обучение использовались деньги, оставленные по наследству Н. Ф. Страховым, его дедом. Вершиной служебной карьеры В. Н. Коковцова является назначение его министром финансов и в дальнейшем председателем Совета министров (после убийства П. А. Столыпина). Император Николай II так оценил деятельность Коковцова:
«Будучи поставлены во главе министерского управления, Вы сумели внести в важное дело руководительства занятием Совета министров Вашу обширную государственную опытность и благоразумную осторожность.
...Я, в изъявлении моей благодарности за Вашу проникнутую всегдашним усердием, полезную России и мне деятельность, жалую Вам графское Российской империи достоинство».
В ноябре 1918 г. в 65-летнем возрасте вынужден был эмигрировать из России в связи с угрозой жизни. Умер и похоронен в Париже на кладбище Сент-Женевьев-де-Буа. Его потомки – Жерар и Патрик, носящие фамилию де Флиге, проживают во Франции. В 2003 г. Жерар де Флиге побывал в Горнах и Покровском, на родине предков.
Другие потомки Аделаиды Николаевны, известные нам, носят фамилию Андреевских – это Анатолий Георгиевич, князь, основатель международного фонда потомков русского дворянства имени В. Н. Коковцова в Санкт-Петербурге.
Алексей Леонидович Минаев
преподаватель общественных дисциплин педагогического колледжа г. Вологды
ВОЛОГОДСКИЕ ГУБЕРНСКИЕ АРХИТЕКТОРЫ КОНЦА XVIII – НАЧАЛА XX ВЕКА
Изучение различных аспектов истории архитектуры XVIII-XIX веков – одно из наиболее интересных направлений в изучении культурных явлений в России этого периода. Тема эта достаточно многогранна и требуется комплексный подход в ее освещении.
Последнее время пристальное внимание исследователи уделяют влиянию на сферу культуры различных властных установлений. В этой связи особый интерес представляют крупномасштабная политика государства в области архитектурно-строительной регламентации и деятельность ведомственных архитекторов-чиновников конца XVIII – начала XX века. Одним из самых ранних и функциональных в этом ряду является институт губернских архитекторов, ставших на несколько десятилетий главными проводниками централизованной градостроительной политики в российской провинции.
Должность вологодского губернского архитектора была установлена в 1780 г. в соответствии с вновь утвержденными штатами Вологодского наместничества. Но до 1785 г. пост этот оставался вакантным. Все документы по строительной части в Вологодском наместничестве составлялись ярославским губернским архитектором Иваном Михайловичем Левенгагеном по распоряжению А. П. Мелигунова, бывшего одновременно ярославским и вологодским генерал-губернатором.
И. М. Левенгаген служил в этой должности в Ярославле с 1778 по 1789 г[1]. Для Вологодской губернии им составлены проекты зданий уездных присутственных мест Грязовца, Тотьмы, винных подвалов для Красноборска и Никольска. И самый известный проект – дом генерал-губернатора в Вологде.
В 1785 г. он еще работает для Вологодского наместничества, но в этом же году проект винного погреба для города Вельска составляет уже первый вологодский губернский архитектор Петр Трофимович Бортников, состоящий в «экспедиции» при наместническом правлении[2].
До 1785 г. П. Т. Бортников был известен только по своей работе в Москве. В 1773 г. в должности «архитектуры I класса помощника» им составлены проекты перепланировки и застройки некоторых частей города, а с 1781 г. его фамилия числится в штате Приказа Каменных дел.
С деятельностью П. Т. Бортникова связано прежде всего создание нового архитектурного облика г. Вологды. Стараниями нового губернского архитектора было завершено формирование нового административного центра на Нижнем посаде. На месте бывших монастырских подворий появляются дома генерал-губернатора, губернатора и присутственных мест.
Из других крупных работ, приписываемых господину Бортникову, следует отметить монументальный Сретенский собор в Никольске[3], строившийся в 1788-1833 гг., Странноприимный дом (позднее здание перестроено под Вологодскую мужскую гимназию), ярмарочный дом в городе Вологде, комплекс зданий Каменного моста, дом губернатора[4].
Часть из задуманного и спроектированного П. Т. Бортниковым была закончена лишь после его кончины. Петр Трофимович умер 8 октября 1791 г. на пути из Тотьмы в Вологду, где находился по неотложным служебным делам.
Через год, 3 ноября 1792 г., пост главного архитектора губернии принял Александр Васильевич Соколов.
Родился будущий зодчий около 1764 г. в семье подьячего. С 1 марта 1776 г. был зачислен учеником в школу при Московском Каменном приказе. По упразднении приказа в 1783 г. его переводят помощником в архитекторский класс при Комиссии от строений Москвы и Санкт-Петербурга[5].
Первой серьезной проверкой его способностей становится назначение в Вологду. Многочисленные проекты тюрем, соляных и винных магазинов для уездных городов Вологодской губернии, сметы и описания построек свидетельствуют о разнообразной и широкой деятельности Александра Васильевича. Композиция и строгая архитектурная обработка фасадов городской больницы в г. Вологде подтверждают незаурядное мастерство зодчего. Особую ценность для нас представляют первоначальные чертежи ряда общественных сооружений Вологды, исполненные Соколовым с натуры около 1800 г.[6]
Выполнял он и частные заказы. Так, вологодский помещик Межаков заказал А. Соколову составление проекта церкви в своем имении Никольском.
127
Но вновь назначенный вологодский губернатор Линеман в 1806 г. жаловался в Петербург, «что Соколов предался вкоренившейся в нем страсти к пьянству» и «от сего в произведении строений последовала совершенная остановка»[7].
В журнале губернского правления за 19 сентября 1806 г. есть запись о том, что на квартиру к Александру Соколову были посланы полицмейстер и лекарь «ево Соколова в болезни освидетельствовать, но оной нашли его вместо болезни обращающимся в пьянство»[8]. 7 января на губернском правлении губернатор отстранил от должности Соколова и велел привести к присяге Ивана Андреевича Фохта. Еще раньше, 26 декабря 1806 г., Линеман сообщал по инстанции, что Александр Соколов уволен и губернским архитектором назначен находящийся в здешней губернии «свободный художник Иван Андреев сын Фохт»[9].
Сам же Фохт подал прошение еще 15 ноября 1806 г., в котором писал: «Природою я служившего в ведомстве государственной конторы домов и садов садовника Андрея Фохта сын, с детства обучался в разных иностранных местах наукам и художествам, а в том числе гражданской архитектуре и скульптурному искусству, а напоследок по выезде в Россию несколько уже лет упражнялся в оных художествах свободно в разных губерниях, а в четырехлетнее пребывание мое в вологодской приобрел от господ дворян в знании своем особенное одобрение и доверенность. А нынче имею желание вступить в статскую (?) Вашего Императорского Величества службу губернского архитектора». При этом Фохт представил еще и «данный ему от здешних господ благородных дворян свидетельство, что он упражнялся из найма у них в архитектуре, преподал многим церковным, домовым и другим строениям планы лучшего и приятного вида с должной и желаемой прочностью»[10]. В этот период он наблюдал за строительством церкви в Тотемском Спасо-Суморином монастыре, а Александр Межаков заказывал у него для своего парка в Никольском две гипсовые скульптуры, античные вазы и кариатиды.
Иван Андреевич Фохт проработал губернским архитектором в Вологде около 20 лет, с перерывом примерно в 3 года. В мае 1812 г. он, желая отныне работать в Москве или в Петербурге, рекомендовал на свое место Александра Фомича Михайлова, служившего архитекторским помощником при Петербургской бирже и Казанской церкви и представившего аттестаты Императорской Академии художеств. Пребывание А. Ф. Михайлова в Вологде было непродолжительным, да и Фохту не удалось закрепиться в столицах, и в 1815 г. он вновь занимает в Вологде свое прежнее место. Составляет ряд проектов тюрем, соляных, винных магазинов и прочих строений. В 1827 г. исполняет план и фасад для устройства четырех деревянных глав Вельского Троицкого собора, в 1828 году документы на постройку вновь каменной теплой Параскевинской церкви Цареконстан-тиновского Козленского прихода Тотемского уезда[11], проектирует Тотемский Богоявленский собор, церкви в Вельском и Яренском уездах.
Не оставляет Иван Андреевич и частной практики[12]. Так, в 1810-1811 гг. под его наблюдением ведется строительство дворянского дома в селе Покровском.
1829 г. И новое имя – Николай Андреевич Трубчанкин. И. А. Фохт был отставлен весной того же года. Возможно, одной из причин стало то, что Строительный комитет в Петербурге «не мог не заметить явного пристрастия господина Фохта при составлении смет и производстве ремонта казенных зданий»[13].
В 1832 г., в связи с учреждением нового ведомства – Главного управления путей сообщения и публичных зданий, на местах контроль за строительством передавался из ведения губернских строительных экспедиций во вновь образованные строительные комитеты, а с 1842 г. – в строительные и дорожные комиссии. Несмотря на существенное расширение штата, большинство технических вопросов в губернии и тех, которые входили в его непосредственные обязанности, и тех, которые не входили, решал губернский архитектор как наиболее квалифицированный специалист в области планировки и проектирования.
Сохранилось достаточно много упоминаний о работах Н. А. Трубчанкина в Вологодской губернии. Им были спроектированы: в 1831 г. – Николаевская Домшинская церковь Вологодского уезда[14], в 1832 г. – каменные церкви Рождества Христова и Николая Мирликийского в Кадниковском и Никольском уездах[15], в 1833 г. – Богородицкая кладбищенская церковь в Вологде[16]. Николаю Андреевичу принадлежат и проекты деревянных служб для Свято-Духова монастыря, уездного двухэтажного училища с четырехколонным портиком в Грязовце и там же здания духовного правления.
В начале 1840-х гг. Николай Андреевич согласно прошению переводится на службу в ведомство нового Министерства государственных имуществ, а следующим в интересующем нас списке оказывается Александр Иванович Иваницкий. Он занял пост губернского архитектора 7 мая 1844 г. и стал единственным зодчим, чья профессиональная деятельность была всецело связана с Вологодским краем. «Александр Иванов сын Иваницкий» родился в 1818 г. в дворянской семье, а с 3 февраля 1835 г. начал свое образование в строительном училище в Петербурге, причем за счет земских сборов[17]. По окончании курса наук 6 февраля 1838 г. он выпускается с чином IV класса, а уже 22 февраля определяется на должность «младшего гражданского инженера Вологодской губернии». В этом качестве исполнил большое количество поручений и, в частности, занимался составлением поверстного топографического и статистического описания по грунтам земли почтовых дорог и мостов «с означением всех повреждений и следующих на сей предмет поправок и наставлений содержания оных». За качественное выполнение столь трудоемкой задачи Александр Иванович удостаивается благодарности местного начальства, объявленной через «Губернские ведомости»[18].
1844 г. Ему полных 26 лет. Уже 2 года как он в чине губернского секретаря, семьей обзавестись не успел, жил в доме у матери и вместе с ней управлял имением в 24 души в Вологодском уезде.
128
И вот – назначение губернским архитектором. Сразу выросла ответственность, но и уважения прибавилось.
Наступает время реформ. Строительная комиссия расформировывается и создается новый орган – Строительное отделение Вологодского губернского правления. Реформа 1864 г. внесла последние коррективы в деятельность губернских архитекторов. Их положение не менялось больше вплоть до 1917 г. По новому закону губернский архитектор становился вторым человеком в структуре архитектурного управления губернии. Выше был только губернский инженер, хотя, если отбросить административную сторону, они были абсолютно равны в своей архитектурно-строительной практике и равно участвовали в градостроительных мероприятиях.
После реформы пост губернского архитектора сохранил за собой Александр Иванович Иваниц-кий[19]. В 1868 г. он уже статский советник и идет на повышение: становится губернским инженером, чтобы продолжать свой нелегкий труд по архитектурному благоустройству губернии вплоть до 1873 г. На новом месте Иваницкий вновь проявляет свои лучшие качества, за что 13 мая 1869 г. ему и было публично объявлено монаршее благоволение «за отлично-усердную службу»[20].
А. И. Иваницкий оставил свое имя под множеством документов – смет, планов, разрешений. Примером тому является выполнение им проекта перестройки Богородицкой Комельской церкви Грязовецкого уезда, эскиза иконостаса для Семигородней Успенской пустыни в 1872 г.[21] В 1869-1875 гг. по его проекту был сооружен двухэтажный каменный пятиглавый собор во имя святой Живоначальной Троицы при Троице-Стефановском Ульяновском монастыре.
Помимо службы, Александр Иванович активно участвует в общественной жизни города и даже «за отличия неслужебные» удостаивается 9 октября 1870 г. ордена Св. Станислава 2 степени с Императорскою короною, что случалось весьма нечасто[22]. Зодчий работал на благо города и губернии до последнего. И лишь в «Губернских ведомостях» за 1874 г. читаем лаконичное: «Исключается из списков исправляющий должность вологодского губернского инженера статский советник Александр Иваницкий, умерший 24 минувшего января»[23].
После перевода А. И. Иваницкого на место губернского инженера должность губернского архитектора недолго оставалась свободной. 14 мая 1868 г. новым губернским архитектором становится Владимир Николаевич Шильдкнехт.
Владимир Николаевич родился в 1836 г., предположительно в Костроме[24], в дворянской семье. Техническое образование получал в Строительном училище с 1855 по 1859 г. и, окончив курс, был определен архитекторским помощником в Костромскую губернию. 28 сентября следующего года следует назначение производителем работ. Видимо, Владимир Николаевич отлично зарекомендовал себя на новом месте, так как по предложению костромского губернатора его в марте 1865 г. назначают младшим инженером при вновь образованном Строительном отделении, а через год – младшим архитектором того же отделения. В сентябре В. Н. Шильдкнехта переводят на аналогичную должность в Вятскую губернию. Согласно прошению, со 2 ноября этого же года он причисляется к министерству с прикомандированием к Техническо-строительному комитету[25]. И, наконец, 14 мая 1868 г. назначается губернским архитектором Строительного отделения Вологодского губернского правления. Растут и чины. 19 января 1870 г. В. Н. Шильдкнехту присвоено звание надворного советника.
И в Вологодской губернии Владимир Николаевич отличался прилежным выполнением своих служебных обязанностей, за что в июле 1871 г. был «всемилостивейше пожалован за усердную службу» орденом Св. Станислава 2 степени, а 19 апреля 1872 г. возведен в звание инженер-архитектора за исполненные в губернии работы[26].
Владимир Николаевич проявил себя не только как талантливый архитектор, но и как способный управленец. Так, ему не раз поручали управление 1-ми 2-м отделениями губернского правления, губернской типографией[27].
С февраля 1874 г. В. Н. Шильдкнехт продолжил службу уже в должности губернского инженера, по-прежнему получая лишь одни благодарности.
Дослужив в губернии до 1886 г., он переводится на работу в столичный Техническо-строительный комитет МВД.
Проработав в Вологодской губернии без малого 20 лет, Владимир Николаевич оставил заметный след в архитектурном облике края. Из его крупных работ следует назвать прежде всего проект надстройки колокольни Софийского собора, выполненный в 1870 г. в оригинальном готическом стиле.
В1879 г. был утвержден проект, дающий нам наиболее яркое представление о таланте В. Н. Шильдкнехта. 22 февраля этого года было решено построить вместо существующей низкой, мрачной и сырой Лазаревской кладбищенской церкви новую с колокольней по проекту инженер-архитектора В. Н. Шильдкнехта (строилась в 1883 – 1887 гг.). В 1880 г. по его же чертежам строятся новые каменные въездные ворота при этой же церкви[28]. И церковь и ворота дошли до наших дней практически не перестроенными. Сохранились также сметы на капитальный ремонт здания больницы и богадельни в Вологде, выполненные в 1871 г.[29]
Кроме вышеперечисленного, размашистая острая подпись Шильдкнехта присутствует на изрядном количестве более мелких планов, смет, протоколов и прочих документов.
Умер Владимир Николаевич 28 января 1904 г. и был похоронен рядом с супругой в Костромском Богоявленском женском монастыре.
Преемником Владимира Николаевича Шильдкнехта стал Павел Александрович Иностранцев. Родился в 1835 г. В 14 лет Павел Иностранцев поступает в Строительное училище. В 1856 г. следует назначение архитекторским помощником в Ковенскую губернскую строительную и дорожную комиссию, а затем помощником начальника
129
искусственного стола в той же комиссии. В 1857 г. он перевелся в санкт-петербургскую комиссию, где исполнял должность производителя работ. После преобразования строительной и дорожной части в 1865 г. был причислен к МВД. Тогда же был назначен новгородским губернским архитектором. В 1867 г. Павел Александрович перемещен архитектором в Астраханскую губернию, затем в 1873 г. снова причислен к министерству. В этом же году Иностранцев становится вологодским губернским архитектором. Эту должность господин Иностранцев и занимал до 23 октября 1875 года, когда был переведен на аналогичную должность в Самарскую губернию. Там и закончились 5 февраля 1887 г., земные дни Павла Александровича[30].
Судя по всему, Иностранцев был опытным строителем. Еще до перевода в Вологодскую губернию под его наблюдением было построено немало. Одних только церквей – восемь храмоименований[31]. Из работ, выполненных П. А. Иностранцевым в качестве вологодского архитектора, следует отметить сохранившийся чертеж и описание перестройки здания Кадниковских присутственных мест для размещения на втором этаже острога[32], а также проект каменной ограды и ворот при Шебекин-ской Троицкой церкви Тотемского уезда[33].
Известно, что Павел Александрович около года, вплоть до августа 1875 г., выполнял также обязанности епархиального архитектора, опередив в конкурсе на вакансию В. Н. Шильдкнехта[34].
1875 г. знакомит нас с Александром Саввичем Голубцовым.
Родился он в 1829 г., поступил в Строительное училище в 1844 г., окончил курс в 1851 г. и тогда же определился архитекторским помощником в Подольскую строительную и дорожную комиссию, а в 1862 г. был назначен производителем работ в Воронежскую комиссию, где и работал до 1864 г. В следующем году Александр Саввич поступил на должность старшего помощника кассира Воронежского отдела Государственного банка, а затем причислился к Техническо-строительному комитету. Вскоре Голубцов получает назначение на должность младшего инженера Псковского губернского правления и работает там до 1867 г., после чего на следующие 10 лет становится младшим архитектором того же правления[35].
27 ноября 1875 г. Александр Саввич попадает в Вологду[36]. О его пребывании на территории губернии практически не сохранилось никакой информации. Да и само это пребывание было не очень продолжительным. Уже 21 апреля 1877 г. Александр Саввич становится губернским архитектором в Тамбове, а затем, получив повышение, уезжает в Омск, где числится губернским инженером[37].
Распоряжением от этого же числа на свободную должность переводится губернский архитектор при Строительном отделении Тульского губернского правления академик архитектуры Иван Николаевич Роут (Рот).
Иван Николаевич являлся выпускником Императорской Академии художеств, а если точнее, ее архитектурного отделения. И. Рот окончил академию в 1839 г. в возрасте 19 лет. В 1850 г. получил звание академика архитектуры. Подобное звание могли получить только выпускники данного учебного заведения, за что им и давалось право ношения серебряного «ученого» знака[38].
Иван Николаевич служил в департаменте проектов и смет Главного управления путей сообщения и в департаменте военных поселений. В 1850-х гг. участвовал в отделке здания Императорского Эрмитажа, где занимался составлением и выполнением детальных чертежей в натуральную величину. Совместно с академиком А. П. Гемелианом возвел офицерские казармы лейб-гвардии Конной артиллерии в Петербурге и казармы лейб-гвардии Кирасирского полка в Гатчине.
До перевода в Вологду работал в Новгородской, Курской и Тульской губерниях. По его проектам были построены кладбищенская церковь в г. Тихвине Новгородской губернии и соборная церковь в г. Грайвороне Курской губернии[39].
О его трудах на благо города дает представление любопытный документ – персональное обращение к губернатору. Строки говорят сами за себя: «Губернскому правлению известно, что наблюдению моему подлежат постройки в зданиях: здешнего Тюремного замка, Присутственных мест, дом Управляющего Казенной палатою, Грязовецкого Тюремного замка, наблюдение за всеми городскими постройками и, кроме того, служебных занятий, ввиду этой массы работы при моей больной ноге, происходящей от усиленной ходьбы, и ограниченном состоянии, я крайне опасаюсь за исправность выполнения вновь возлагаемого на меня поручения &;lt;...&;gt; не признает ли возможным губернское правление назначить мне &;lt;...&;gt; разъездных денег &;lt;...&;gt;, так как для сего собственных средств не имею»[40].
В компенсацию за столь тяжелые условия 23 июня 1884 г. господин Рот был пожалован орденом Св. Станислава 3 степени[41]. Иван Николаевич пребывал на посту в Вологодской губернии достаточно продолжительное время. Документально известно, что в 1887 г. он все еще был в должности.
До нас дошли лишь немногочисленные свидетельства о работах И. Н. Рота на территории губернии. Сохранились чертеж за его подписью на постройку каменного ретирадного места при здании Грязовецких присутственных мест[42] и план места для предполагаемой постройки казарм в Вологде[43].
Ивана Николаевича сменил в 1890 г. Федор Юльевич фон Фриде. По всей видимости, несколько лет пост главного архитектора губернии оставался незамещенным. Возможно, между И. Н. Ротом и Ф. Ю. Фриде был еще какой-то архитектор, но пока ни подтвердить, ни опровергнуть это не удается.
Кем был господин Ф. Ю. Фриде?
Родился будущий архитектор в 1851 г. в г. Могилеве. Поступил в Строительное училище в 1867 г., но курс наук долго не давался ему, и лишь в 1876 г. Фриде был выпущен со званием архитекторского помощника и с правом на чин X класса. После выпуска Федор Юльевич был назначен младшим инженером в город Чернигов, но уже в следующем году перевелся городским архи-
130
Федор Юльевич фон Фриде
тектором в Архангельск. Здесь он строит мост на реке Кузничихе, 13 временных пристаней на Северной Двине, укрепляет берега. Работая при управе, Фриде еще успевал параллельно преподавать математику в Архангельской духовной семинарии.
После этого жизнь вновь переносит молодого человека на другой конец страны – на остров Сахалин. Долгих четыре года, с 1880 по 1884, Федор Юльевич служит там инженером и архитектором. Строит бараки для ссыльно-каторжных, деревянную церковь на 300 человек, лазарет, баню, паровую мельницу, солеварню и многое другое. В 1884 г. Фриде возвращается в Европейскую Россию и становится младшим архитектором в Калуге. В 1886 г. приходит долгожданное повышение – его назначают губернским архитектором обширной Минской губернии. Здесь, как и в Калуге, Федор Юльевич занимался ремонтом казенных зданий, постройкой церквей и частных домов, распланировал застройку выгоревшего города Несвижа и окончил постройку городской больницы в уездном городе Новогрудки[44].
В 1890 г. статский советник фон Фриде занимает должность губернского архитектора в Вологде. На новом месте все тот же круг дел. Федор Юльевич служит, занимается частной практикой и успешно сотрудничает с епархиальным начальством. Ему принадлежат проект Казанской церкви города Никольска, построенной около 1890-1892 гг. в византийском стиле[45], чертеж въезда в Успенскую Семигороднюю пустынь[46] и проект «переустройства и предполагаемой новой каменной пристройки для лестницы при помещении Вологодской духовной консистории»[47]. Сохранился также план этажей Грязовецких присутственных мест, выполненный фон Фриде[48].
8 декабря 1894 г. в 10 часов утра в Вологде после тяжелой болезни Федор Юльевич скончался. «Семья русских зодчих понесла новую утрату...» – так начинался некролог, посвященный Ф. Ю. фон Фриде, в санкт-петербургской газете «Неделя строителя»[49].
Владимир Аркадьевич Альберти
Оказавшись неожиданно без ведущего техника, губернское правление срочно требует у МВД замены, и 19 марта 1895 г. исполняющим должность губернского архитектора становится Николай Савельевич Пухлов. Так случилось, что скоро оказалась вакантной и должность губернского инженера, поэтому Николай Савельевич недолго был главным архитектором губернии, всего лишь до 13 октября того же года. Но обойти стороной его полугодовое пребывание в должности мы не можем.
Родился Николай Савельевич в 1860 г. Первоначальное образование получил в Сергиевском реальном училище. В 1883 г. поступил в Институт гражданских инженеров. По окончании курса получил звание гражданского инженера и право на чин X класса. Был приписан к Техническо-строительному комитету МВД и откомандирован туда для занятий 5 сентября 1888 г. Уже 17 октября его назначают младшим инженером Отделения по строительной и дорожной частям при Иркутском губернском совете. 1 января 1894 г. был пожалован орденом Св. Станислава 3 степени. Но это награждение явилось лишь малой компенсацией подорванного вследствие бесконечных разъездов по российским дорогам в условиях сибирского климата здоровья[50].
Как уже упоминалось, 35-летний архитектор попал в Вологду в 1895 г. и почти сразу же занял высокий пост губернского инженера. По всей видимости, природные условия здесь не сильно отличались от сибирских, да и дороги были все те же. Здоровье Николая Савельевича таяло на глазах. Поскольку других источников существования Пухловы не имели, глава семьи до последнего не оставлял службы. И лишь когда самочувствие стало совсем плохим, губернский инженер 22 декабря 1898 г. написал прошение об увольнении в отставку. Но было поздно.