10 августа 1991 года газета "Полярная правда" писала: "В Канаду на перекладных: теплоход "Балтийский-40" привез в Мурманский порт из Петрозаводска коч "Помор". Да-да, тот самый первый коч, построенный два года назад миссией "Золотой век" и успевший прославить свое гордое имя походами вокруг Шпицбергена и Скандинавии. Построенный по старинным аналогам поморских судов, коч "Помор" отлично зарекомендовал себя в условиях арктического мореплавания, благодаря чему у экипажа возникла новая, еще более рискованная затея. За нынешнюю навигацию решено было дойти до... берегов Канады, где поморы планируют присоединиться к участникам большого международного праздника "Русская Америка". Однако самостоятельное плавание команда начнет лишь от пролива Вилькицкого, когда будет доставлена вместе с "Помором" на теплоходе "Теодор Нетто". Отход намечен на 15 августа В. Васильевским".
Старо как правда: правды нет! Почему-то нам, "новым поморам", автор "пришил" Канаду?
Ах, вот в чем дело! Следующий заголовок, начинавшийся с многоточия, был продолжением "нашего": "...А в то же время в той же Канаде". Оказывается "в ту же Канаду" только в 1991 году сбежало более ста мурманских рыбаков - по сути, настоящих советских поморов. Ну, конечно же, они не настоящие, если бросили родное Поморье. Впрочем, не по своей вине - они могли и не подозревать о существовании таковой - русской поморской культуры прошлого, о которой и должен напомнить коч "Помор". И не только напомнить, но и возродить былую славу поморского мореплавания и в первую руку славу поморского судостроения. Кстати, как раз "старинных аналогов" у будущего "Помора" уже давно и в помине не было, когда взялся ладить его петрозаводский клуб "Полярный Одиссей" под руководством Виктора Дмитриева и по его чертежам. Дмитриев и был первым кормщиком (капитаном) "Помора", водил его к Шпицбергену (а не вокруг него) в 1989 году. В 1990 году "Помор" совершил "Скандинавское кольцо". А на этот раз ему предстояло реконструировать плавание Алексея Чирикова на "Св. Павле" (1741 год), в составе второй Камчатской экспедиции. Это была одна из задач проводимой клубом международной акции "Русская Америка - 250". Акция осуществлялась в рамках программы "Колумбы Российские" миссии "Золотой век" фонда народной дипломатии под девизом: "Соединим века, берега, народы".
Но почему же А. Чирикова?
Вознесенный до небес Витус Беринг в далеком 1741 году не сумел даже найти путь возвращения на Камчатку, потерпел крушение, погубил немало человеческих жизней.
Небывалая переброска "Помора" по воздуху так и осталась небывалой. Но имелся второй вариант, не менее хлопотный - Северный морской путь (СМП).
И вот в августе 1991 года Мурманск покинуло судно "Павлин Виноградов", способное к ледовому плаванию, шедшее до мыса Шмидта с обычным для летней Арктики грузом - картофелем. Но на нем был и необычный груз. К его стальной груди был надежно прикантован коч "Помор", хотя "Комсомольская правда" писала совсем недавно (5.03.90), что "в XVIII веке отважные мореходы из Архангельска через "пять морей" постоянно плавали, то есть существовал СМП в Америку. "Новых поморов" не смутило использование "перекладных" да еще быть грузом рядом с картошкой. Поздравляя комсомольского борзописца с "открытием", нужно сказать, что впервые "через пять морей" на восток за одну навигацию прошел лишь знаменитый "Сибиряков"... в 1932 году, а впервые СМП был открыт в конце XIX века.
Из старого экипажа "Помора" на этот раз были лишь трое: Юрий Наумов (капитан), Юрий Колышков (боцман)-оба из Петрозаводска, Владимир Вешняков (старпом) - из Архангельска. Далее Иван Данилов (штурман) - из Архангельска, как и первые двое, участник средиземноморского "Паломничества" в 1990 году. Остальные новички: это матросы Станислав Курицын, Евгений Зимирев - оба из Архангельска, Андрей Григорьев - из Москвы, Станислав Зайцев - из Тотьмы.
Вот этот последний и берет на себя смелость рассказывать от первого лица, заглядывая для верности в разбухшую от чернил кожаную "Тетрадь общую" фабрики "Светоч" ЛПО "Бумага". И кто знает, не случись несчастья, рассказ мог быть от другого лица, может быть, Николая Шведова - врача "Помора". Перед самым отплытием он получил телеграмму о внезапной тяжелой болезни тещи. Так "Помор" остался без доктора и кока, а я стал обладателем кружки, ложки, хитрого складного ножика, блесен и удочек и "Тетради общей", подаренных Николаем. В последний момент появилась на корабле женщина-якутка Натала - новый кок, на правах кандидата в члены экспедиции.
19 августа последний груз - "Помор" - был принят на борт "Павлина Виноградова", и в сумерках, наконец, стал таять зеленый заполярный Мурманск, где еще цвела сирень. Мы все дальше уходили от тревожных событий, хотя особой тревоги не было - была уже другая страна, другими - люди. Мы ощущали лишь один вопрос: надолго ли хватит путчистов, разыгравших Великую августовскую коммунистическую революцию? Наверное, тревогу заслоняла радость отплытия. Закончилась не только двухнедельная морока на берегу, годовое ожидание, но и сбывалась уже казавшаяся недосягаемой, забытая вместе с детством мечта о море. А здесь еще и Арктика, о которой даже и помыслов не было.
Проснулись уже далеко от" земли. Мне представлялось, что увижу Баренцево море свинцовым. Но оно даже в пасмурный день не было таким, хотя трудно описать эти скудные, но не серые краски. Море как бы освещалось изнутри, и неуловимая зелень-голубизна делала его каким-то перламутровым. Может быть, это от низкого солнца. Когда днем оно было где-то в зените, море и впрямь стало свинцовым. Немного покачивало, днем заметно сильнее. "Павлин" разбивал волны, и в бурунах возникали, выворачиваясь наизнанку, малахитовые разводы. Такой же живописный искрящийся след убегал за кормой. Но далее - повсюду, куда достигал глаз,- лежала колышущаяся свинцовая пустыня.
Началась размеренная корабельная жизнь: завтрак, обед, чай, ужин. Алексей Сергеевич - капитан "Павлина" - гостеприимно поставил нас на полное довольствие, разместил в каютах и салоне.
Сауна, радиосвязь - пожалуйста. Приглашала нас и кормила в просторной столовой элегантная стюардесса Галя. Нам предстоял комфортабельный круиз (вплоть до фильмов ужасов и пр.), но круиз потрясающий - путешествие по величайшему полярному мемориалу планеты.
Листая корабельный радиобюллетень, я, наверное, нашел разгадку такого нашего везения. "Открытие Севморпути" (2 августа): "...Русская Америка не забыта: об этом говорилось на состоявшемся в Москве вечере, посвященном 250-летию легендарного похода российских моряков под командованием В. Беринга и А. Чирикова к берегам Аляски. В рамках юбилейных мероприятий видное место принадлежит уже качавшейся морской экспедиции "Русская Америка - 250". Участники экспедиции выходят двумя группами: три парусных судна вышли на Аляску из Владивостока, а из Мурманска готовится в поход известный коч "Помор", который будет доставлен к Берингову проливу на одном из судов СМП". Я сделал выписку из этой радиограммы. Сейчас, когда остались позади три месяца странствий, я понял, что это был зеленый свет "Помору" в Арктику - тот невидимый труд нашего капитана, о котором я стал иметь представление лишь сейчас, вспомнив мои розыски в Мурманске. Мне помогал бывалый капитан, участник военных конвоев С. И. Меньшиков, но три дня мы не могли обнаружить следов "известного коча", пока не появилась эта радиограмма. Сознавая это раньше, я мог бы не стать причиной неприятных для капитана минут, связанных с "бунтом на корабле". Поморы - известные молчальники. Хотя из трех встреч с капитаном после приглашения в экспедицию я однажды целую неделю жил у него дома, не могу сказать больше того, что у него растет дочка - старшеклассница. Она была моим гидом по дороге в Кижи, где в музее работает мать. Там же работал и отец, пока не сменил "книгу на шпагу", вернее топор исторического судостроения. Да и "книга" - тоже почти топор - научная реставрация. Позже я узнал, что его рук дело - спасение главного кижского шедевра из-под "топора" скоропалительной (ударной) реставрации. Сейчас он вице-директор творческо-производственной фирмы "Карелия - Тамп".
21-го видел по курсу низкое солнце. 8°С. Пролетело несколько чаек и темных поморников. Я их узнал сразу, хотя никогда не видел. "Шила в мешке не утаишь" - это как раз о них. Нормальный веер из чаечного хвоста взрывается в середине целой шпагой, острой, как шило.
На севере где-то должна быть Новая Земля. Под вечер удалось увидеть на юге Вайгач, далеко-далеко - несколько уходящих друг от друга приплюснутых пирамид с более крутым темным восточным склоном.
Ввиду Вайгача дважды пролетела над кораблем, уже в Карском море, также невиданная птичка: темная голова, косые короткие крылья, белое брюхо, по бокам сзади торчали перепончатые лапки, ими, казалось, заруливал в полете их обладатель, наверное, топорок.
Удивительное зрелище - море: под ясным небом - оно голубое, под тучей - черное, под солнцем - слепящее.
22-е. 7°С. Еще с вечера стало покачивать - все стало ездить по столу. Утром качало изрядно. После завтрака (на специально смоченной скатерти) захотелось снова лечь. Волнение - 5 баллов, ветер - 7. Большое качало с борта на борт, но и по курсу нырки порядочные, хотя и "махина" "Павлина" порядочная - длина 131 м. Солнечно. В 11.00 видел о. Белый (под Ямалом). Это была бы самая северная точка "мангазейского морского хода", но поморы обычно пересекали Ямал "напрямую" по рекам и волоку. Когда англичане и голландцы отказались испытывать судьбу в поисках северовосточного прохода, твердо убедившись, что Карское море непроходимо для судов, поморы здесь совершали постоянные плавания на кочах до "златокипящей" Мангазеи, пока царским указом 1624 года "мангазейский ход" не был закрыт, чтоб "на те места не-метские люди... дороги не узнали и в Мангазею не ходили". Но по крайней мере до 1639 года "ходом" пользовались (есть документ этого года) для доставки соболиной казны.
К вечеру стихия утихомирилась, пошел дождь. На состоявшейся встрече с командой теплохода наш капитан поблагодарил всех за большую помощь, понимание. Рассказал, не вписываясь в "молчальники", о плане переброски коча по воздуху - был даже вариант десантирования "Помора" с парашютом прямо в Беринговом море, о наших задачах сейчас - пройти как можно дальше по севморпути, чтобы после зимовки продолжить путь к Аляске, Калифорнии и через Панаму завершить кругосветку после участия в торжествах 500-летия Колумбова открытия Америки, а при удаче "открыть" Америку в этом году. Представляя нас внимательным павлиновцам, кратко обрисовал каждого. "Каждый - человек-музей",- заключил "музей"-капитан.
Действительно народ подобрался не хуже "мертвых душ" Собакевича, только в самом лучшем смысле.
Если капитан - жизнь корабля, то боцман - его живучесть. Ю. Колышков, как и капитан, родом из Череповца. Спокойный и мягкий в обращении, не надо говорить о его знании корабля и про "золотые руки". В миру боцман - профессиональный шофер. Под его оком проходило мое первое общение с кораблем - "поморская" практика юнги - обшивка планширя лафтачьей кожей во время июньских сборов, знакомство с балластом (что такое и почем Фунт). На моих глазах рождалась оснастка и такелаж, его руками "запрягались" мачты.
В. Вешняков - бывалый полярник и телеоператор. Он был приговорен судьбой к неподвижности, но вот новый Корчагин снова на коне.
И. Данилов - тоже огромный детина (со смоляной бородой), но какая тонкая и музыкальная душа, исполнитель и композитор (выступал с концертами и за рубежом). Инструмент его удивителен - русские колокола, имеет записи на пластинках. Держал он на своих плечах и Малые Карелы - большой музей поморского зодчества в Архангельске.
Е. Зимиров - лауреат премии Ленинского комсомола, художник-график, выставлялся за границей.
С. Курицын - художник-прикладник, мастер всевозможных поморских промыслов, в том числе резьбы по кости, неутомимый гармонист и гитарист.
А. Григорьев - советский и канадский подданный, переводчик, гитарист, неутомимый рассказчик анекдотов, телеоператор. Он появился в день отплытия, весь увешанный фотоаппаратурой.
По поручению капитана мне предстояло выступать, и я успел изрядно поволноваться: прошло достаточно времени, устала публика да еще выступать после красочных видеофильмов о походах "Помора". Но провал все же не состоялся. В заключение моряки согласились, что стоит назвать одно из судов пароходства именем моего города - Тотьма!
За что же какой-то Тотьме такая честь да и сегодняшнее приглашение в экспедицию?
Мое участие можно считать случайным, если может быть случайной человеческая жизнь. Выросший в глухих вологодских лесах, я уже давно похоронил детские мечты о море, но оно всегда было в мальчишеских грезах. Это и лужа после ливня, какой-нибудь плот: на море качка! И запретная Сухона, которая, несмотря на все наказания бабушки, была самым притягательным местом. Мы ныряли с ершей - особых плотов, которые пароходы водили в Вологду. Слабо! С "нырялки" - упругой доски - мы прыгали в темную глубину и поневоле учились плавать. Едва научившись плавать "по-собачьи", бросались под колеса пароходов на "валы". Однажды, увлеченный этой качкой на высоких волнах, я был отнесен течением далеко от берега, образующего здесь круто большой залив. Уже кончились силы, а до берега был далеко. Я чувствовал, что вот-вот пойду ко дну, но было стыдно, еще страшнее кричать о помощи, выше моих сил, которых уже не было. Все же берег понемногу приближался. Вот уже близко, но страшно было "измерить" глубину ногами, чтобы они не утянули на дно. Так и двигался, пока не нащупал его руками. Я не сразу смог подняться, но никто не заметил мою постыдную слабость, едва не стоившую объятий смерти. Зимой, как только появлялся лед,- на коньках. Кто ближе промчиться у полыньи! Слабо! Здесь еще не было ни одного следа - темный молодой лед звенит, дрожит закраек, нарезая относимую течением легонькую зыбь. Вдруг мягкая обжигающая пропасть... меня понесло по полынье. Был декабрь, тот же сухонский стрежень, замерзавший последним...
Что же такое Тотьма, достаточно освещено на страницах журнала "Вокруг света" (1992, № 3). Маленький провинциальный городок был настолько изуродован (хотя сюда не дошли фашисты), что многие поколения молодых тотьмичей стали считать престижным - бежать от него подальше. По себе знаю - стыдно было признаваться, что ты из Тотьмы. "То-тьма" - тяготело как проклятье, и, уезжая проходить свои "университеты", никто не страдал ностальгией. А заполнявшая вакуум серость в 1976 году приговорила город к "высшей мере наказания" - сносу по генплану распроклятого "Ленгипрогора", чтобы скрыть окончательно все полувековые преступления коммунистического "строительства". Нашелся борзописец (Е. Сырцов), предлагавший переименовать Тотьму в "Свет", так и называлась хвалебная статья в газете "Советская Россия" (1977): "Темной дырой была Тотьма до революции...". Но тьмой она стала - вот с этим "светом" Октября. "Тотьма - русский Нюрнберг",- писал журнал "Нива" в 1912 году.
Но все же случилось невероятное. Генплан - "коллективный труд людей, об отмене которого не может быть и речи",- пошел по назначению - коту под хвост! А в награду за спасение Тотьма открыла свои сокровенные тайны. В 1979 году ТАСС сообщал: "Каменные парусники" - тайну башен-звонниц - раскрыл краевед Станислав Зайцев... Картуши-символ мореходного счастья".
Так "тьма" стала обладателем уникального "русского стиля морских открытий", метрополией Русской Америки (РА). (См.: Декоративное искусство СССР, 1981 г., № 12). А в 1983 году и американцы узнали, что есть город в России с американским зверем (черная лисица) в гербе. В 1986 году "Московские новости", выходящие на главных мировых языках, поведали миру о "городе русских Колумбов". В 1990 году на Международной конференции ученых-американистов в Академии Наук СССР прозвучало сообщение: "Белое пятно американистики - отражение первых контактов Старого и Нового Света в русской культуре. Организация национального парка "Русская Америка" в границах бывшего Тотемского уезда - один из аспектов нового мышления". Бюллетень ЮНЕСКО 1990 г., № 4 сообщил о музее, и в письме членов Президентского совета Н. Губенко и Е. Примакова министру ИД Э. Шеварнадзе по поводу встречи президентов М. Горбачева и Д. Буша было сказано: "В 1990 году в г. Тотьме открыт музей И. Кускова - первый музей русской Америки в нашей стране".
Но, пожалуй, самая высокая оценка прозвучала в обычном телефонном звонке из Петрозаводска. Капитан "Помора" Наумов пригласил плыть в РА.
Дорогой Юрий Михайлович! (В одно мгновение промелькнули все двадцать лет борьбы за Тотьму с 1971 года - поражения, преследования, шельмование, победа и вот, наверное, главная мечта о море вообще и конкретная с 1979 года мечта пройти путем тотемских мореходов). Вы не представляете, что это для меня значит! Конечно, согласен, если это не сон, а наяву.
Воды Карского моря сменили зелень в бурунах на желтизну, вероятно, не без влияния вод Оби и Енисея. На долготе Диксона появился белоснежный горизонт - льды. Вошли в туман. Возникла белая радуга - радиусом меньше обычной, шире кольцом. Она казалась призрачной. Белое полукольцо над ледовым морем было лишь намеком на цвет, с внешней стороны чуть-чуть розоватым, с внутренней - чуть фиолетовым. Выше голубое небо. Торжественно проплывали льдины самых причудливых форм. Это был целый карнавал "животных" - настоящих, ископаемых, фантастических.
С появлением льдов Арктика словно обрела краски: изумрудные гроты небольших айсбергов, льдины с лазурными лужами, залитыми, казалось, не водой, а синей или зеленой тушью, встречались обширные грязные пятна. Много различных чаек, невесть откуда явившихся, как по сигналу. В одну лужицу из промоины выпорхнула рыбка, словно для того, чтобы попасться в клюв чайки, на которую тотчас набросился поморник. Крачке, долго зависавшей над плотиком, удалось присесть на него на секунду. Пробившееся сквозь туман солнце нарисовало потрясающую радужную дорожку в огромном разбитом зеркале льдов и разводий.
Сзади из тумана показались мачты, надстройка, а затем и сам корабль-атомоход "Арктика". Лед стал сплошным. "Павлин" сбавил ход и встал в кильватерную колонну ведомых судов. Иногда попадались значительные разводья, поэтому караван шел зигзагами, пока не остановился совсем. Ледокол отступил. Пока мы стояли, ожидая развязки, маневрирующий сосед показал борт: "Яков Смирницкий". Шедший сзади "Григорий Михеев" обошел нас слева. Увидев выход на чистую воду, и мы последовали за ним.
Вечером капитанской чаркой "петровской" отметили благополучное избавление первого президента СССР М. С. Горбачева, едва не низложенного хунтой - его же "товарищами" по КПСС.
24 августа. 0°. Прошли 90° в. д. Поднимаемся к северной макушке Евразии. Идем словно по суше - слева и справа возникают из тумана низкие запорошенные острова архипелага НОРДЕНШЕЛЬДА. Чайки сопровождают день и ночь, вернее, круглый день, так как ночи не стало. Слева остался остров Русский. Справа долго шел берег с отдельными пятнами снега. Среди жухлых красок, приглушенных дымкой, угадывалась местами и зелень. Несколько угловатых камней и, если бы не маяк, совсем пустыня. Но камни оказались домиками! И здесь живут люди. В 24 часа море было без льда.
25-е. +1оС. Пролив ВИЛЬКИЦКОГО. Расстроился, что проспал мыс Челюскина полчаса назад. Штурман, правда, успокоил - был туман. В 8 часов снова появился лед. По судовому журналу мыс Чекина (долгота 105°, широта 77°,47'), он был виден, как и мыс Прончищева. Земля Таймыра довольно высокая. Вода мутная.
Впервые из европейцев побывал на западном берегу оконечности Таймыра (открыл его) в 1740 году геодезист отряда X. Лаптева Великой Северной экспедиции Н. Чекин, пройдя на собаках из Хатанги. В 1742 году штурман С. Челюскин так же по суше дошел до самой северной точки Азии: "Сей мыс каменный, приярый, высоты средней, ...именован мною оный мыс Восточно-Северный".
Восточное побережье Таймыра было открыто несколько ранее. После зимовки в устье Оленька отряд В. Прончищева на судне "Якутск", пришедшем с Лены, дошел до 77° 19'. На обратном пути Прончищев умер, а через две недели и его супруга Мария - "первая полярная путешественница". Ее именем назван один из заливов Северного Таймыра. Назад "Якутск" вел Челюскин, а когда его затерло во льдах, продолжил обследование по суше и завершил первую съемку обоих берегов полуострова.
Морем (проливом Вилькицкого) впервые прошла в 1878 году экспедиция А. Норденшельда на пароходе "Вера", снаряженная шведами: королем Оскаром II, коммерсантом О. Диксоном и русским золотопромышленником А. Сибиряковым.
Этой экспедиции предшествовали почти два десятилетия подвижнической деятельности помора-коммерсанта М. Сидорова, которого можно назвать крестным отцом СМП. Не получив официальной поддержки в 1859 году, Сидоров обращается в Русское географиеское общество (РГО), но явно не по адресу, ибо, по мнению академика К. Бэра (бывалого полярного мореплавателя), Карское море - "ледяной погреб". То же ответил Сидорову и Ф. Литке: "Морской путь к устьям сибирских рек за льдами положительно " невозможен". А просьба Сидорова была более чем скромна: "...принять от него денежную сумму в 14 тыс. рублей для премирования того из русских моряков, кто достигнет морем устья Енисея" (Б. Островский).
В 1862 году Сидоров снарядил экспедицию на шхуне "Ермак" во главе с П. Крузенштерном (внуком). "Ермак" был раздавлен льдами недалеко от Ямала. Команда добралась по льдам до берега и пересекла Ямал пешком, как и "полагалось" в этой части "мангазейского хода".
По совету Литке, уверенного в том, что среди русских не может быть моряка, способного выполнить задачу, Сидоров ищет в Англии... и находит. Но англичане при подготовке получают такую взбучку от бдительного губернатора в Красноярске, что Сидорову едва удалось погасить международный скандал.
Сидоров ищет в Финляндии. Безуспешно. Сидоров ищет в Норвегии. Выступая с лекцией, он находит благодарного слушателя - профессора из Швеции А. Норденшельда. Это было уже в 1868 году. Получив согласие Норденшельда, Сидоров ищет и находит судно. Снова обращается в РГО за помощью в снаряжении шведско-русской экспедиции, но снова не по адресу - отказ.
В 1869 году, купив в Кронштадте пароход "Святой Георгий", Сидоров сам плывет к устью Енисея, но местные власти, отказав в лоцмане, заставляют его повернуть обратно почти от Енисейского залива (Б. Островский).
В 1874 году английское судно "Диана" капитана Виггинса побывало в Карском море, даже восточнее устья Енисея (Ф. Гельвальд). А в 1875 году, наконец, состоялась снаряженная в основном Диксоном экспедиция Норденшельда к устью Енисея на "Превене". Сам он добрался до Енисейска и продолжил по России свое триумфальное (не без стараний Сидорова) шествие. Изгнанный когда-то из России (жил в Финляндии) "диссидент" Норденшельд теперь был торжественно принят при дворе.
Ф. Гельвальд отмечал: "Действительно совершилось великое дело! Цель, ради достижения которой в течение целых столетий трудились великие морские нации, была достигнута горстью предприимчивых шведов!" Отвечая на приветствие, Норденшельд заявил, что теперь он помышляет о морском пути до Берингова пролива.
В 1876 году к устью Енисея пришли уже три корабля: пароход "Имер" (капитан Эриксон с Норденшельдом), "Темза" (Виггин), снаряженная русскими купцами во главе с А. Сибиряковым, и "Северное сияние" (Шваненберг), принадлежавший М. Сидорову. Так был открыт "ледовой погреб" Карского моря. Можно сказать, это была "прелюдия" Сидорова к первому сквозному проходу СМП Норденшельда 1878-1879 годов.
Проливом Вилькицкого вслед за Норденшельдом прошел Ф. Нансен на "Фраме" в 1893 году, в 1901 году - Э. Толль на "Заре" - судне русской академической экспедиции, снаряженной "для открытия земли Санникова" (И. Магидович).
Нансен "свернул" в центральную Арктику, намеренно вморозив "Фрам" в лед. Толль с тремя спутниками погиб где-то во льдах Новосибирских островов, а не нашедшая его "Заря" закончила плавание в бухте Тикси (Буор-Хая). Поэтому с востока в Карское море было предначертано впервые проникнуть Гидрографической экспедиции Северного Ледовитого океана под началом И. Сергеева на специально построенных в Петербурге ледокольных судах "Таймыр" и "Войчак". В 1910 году суда были вынуждены вернуться во Владивосток из Чукотского моря, в 1911 году - от устья Колымы, в 1912 - из моря Лаптевых. В 1913 году снова вернулись во Владивосток после неудачной попытки обойти с севера открытый "остров" - Северную Землю (ныне острова: Большевик, Октябрьской революции, Комсомолец). Во главе экспедиции уже был Б. Вилькицкий вместо тяжело заболевшего Сергеева. Как отмечал Магидович, Вилькицкий "не имел никаких данных, кроме родственных связей, для такого назначения". В 1914 году ледоколы вмерзли в лед западнее меридиана мыса Челюскин и только в 1915 году пришли в Архангельск. Это был второй сквозной проход СМП и первый в западном направлении.
25-го к вечеру ледокол покинул нас. Море Лаптевых было свободно ото льда. Серые облака, их много, самые дальние сливаются в узкую полоску ультрамарина, самый край у горизонта - белесая нить. И резкая граница - конец зеленовато-голубой воды, колышущейся от ветерка.
26-е. 6°С. Траверс устья Лены (около 128° в. д.) - самый большой переход за сутки. Буруны желтоватые. Волны - метра три-четыре. Между ними, словно по овражкам, летает пара бело-брюхих юрких птичек, выискивая свой прокорм. Еще одна пара, деловито осматривающая склоны "овражков" на лихом бреющем полете: для них эти зыбкие мчащиеся валы - родное поле, не то, что для нас, хотя мы на твердой палубе. Это контрастное, но неуклюжее сравнение отдает предпочтение этим юрким малышкам. В душе гордость за них и печаль - пустыня кругом. Какой-то зуек спикировал на палубу, не обманулся ли он нашими стружками, разносимыми ветром по всему кораблю,- и тотчас умчался. В 1736 году отряд Д. Лаптева после трагической зимовки в губе Буор-Хоя (умерло 35 из 44 человек, а первым - швед Ласиниус, бывший начальником отряда) на боте "Иркутск" побывал в этой части моря, дойдя до 73° 16' широты. В 1739 году прошел до Индигирки. В 1740 - от Индигирки до Колымы и мыса Б. Баранов, где был остановлен льдами. В 1741 году не удалось продвинуться дальше.
27-е 0.3 ч. Море волнуется, опять зеленовато-хрустальное, у горизонта темная полоса. 08 ч. +4°С, температура воды +6°С. На горизонте туман, ветер встречный, в левую скулу, хрустальность воды стала уменьшаться. 18.35. Темно, какое-то время стало неопределенное, уже далеко не московское, но и не местное, от которого наше корабельное отлично на 4 часа (!) - не успеваем переводить часы. Наш ритм поддерживает капитан: "Неча на погоду пенять" - ждать штиля, до выгрузки нужно доделать шверцы - экспериментальное приспособление для увеличения устойчивости хода (уменьшение дрейфа), так как коч - бескилевое судно. Благо на "Павлине" все есть. Мы со Славой Курицыным плотничаем. Он выбирает отверстия для болтов, нарезанных на "Павлине", для сплотки шверцов. Я "выручил" бревно из штабеля, обработал по заданному капитаном эскизу этакое пятиметровое коромысло, в конце которого будут вырублены шверцы, уже принявшие приличный вид массивного руля. Боцман Юра Колышков наоборот "ломает" руль "Помора". По опыту оказалось, что перо руля оказалось великовато - не соответствует длине румпеля. Все делается основательно - на это перо будет поставлена жизнь команды. Больше всего хлопот от стружек. Ветер разносит их по всему кораблю. Переполнены все мусоросборники. Правда, они опорожнялись, наверное, сжигалось то, что горит. Кто-то посоветовал: вали за борт! Конечно, это капля в море, но, наверное, так начинается загрязнение моря. А вот Петр I ввел штраф: за лопату мусора - ефимок (рубль). Хрустальное море - зеркало чистой души, если ты бросил грязь - такова и душа твоя. Море должно быть священно - это единый Бог всей Земли, соединяющий все берега планеты. Мы наполнили прежде всего и свои емкости отходами плотницкого дела, у нас впереди был век другой - печка все "съест".
А прямо говоря, мне есть становилось все труднее, уже не мог откусывать хлеб, так были болезненны зубы, неимоверно ныла вся верхняя челюсть. Я относил эту напасть на холодный ветер, но даже сауна не помогла. А так как через день предстояла выгрузка, решил обратиться к врачу. Тот сокрушенно покачал головой (называется "мореплаватели", мне показалось, подумал он) и дал флакон "маткового раствора" соли какого-то болгарского озера. Я не утруждал врача вопросами, чтобы было меньше огласки, не дай Бог спишут на берег среди этой Арктики. Вот она какая, хотя и круизная. Мой диагноз может быть и неверен, но я представляю теперь, как страдали зимовщики и мореплаватели от цинги. Уже первое полоскание болгарской солью принесло облегчение, зубы перестали шататься, и я забыл про них и вспомнил лишь через полгода, когда целую троицу, которую так любит Бог, пришлось выплюнуть. Отвлекали от этой "цинги", пожалуй, лишь боевики со Шварценеггером, Этот американский супермен был обычным австрийским парнем, пока не встретился с нашим Юрием Власовым, так сильно повлиявшим на его судьбу.
А рядом проплывали берега пролива Санникова - исторические берега, с жертвами более драматичными, чем в американских фильмах. По выражению географа И. Забелина, настоящие "берега несправедливости".
В 1712 году промышленник Яков Пермяков провел отряд Меркурия Вагина (10 казаков на собаках) на увиденную им еще в 1710 году землю - о. Ближний. Севернее была увидена еще одна земля. Условия же их похода были таковы, что, узнав о намерении Вагина достигнуть и этой земли, пять казаков решили не испытывать судьбу первооткрывателей. Когда Вагин с сыном и Пермяков добывали для них же пищу - ловили рыбу, они предательски напали и убили их.
Возмездие никогда не может соответствовать невинной жертве и тем более быть утешением, но все же важно, что оно здесь произошло. Троих мерзавцев казнили, двоих били кнутом. Для Меркурия Вагина это берега "справедливости" - коса - граница моря Лаптевых в проливе Д. Лаптева - называется Меркушиной стрелкой.
В 1759 году якут Этерикан обнаружил на Ближнем кладбище мамонтов и первым дошел (пешком) до второй земли-также острова. Якутский купец И. Ляхов добился монополии на добычу мамонтовой кости, а острова стали называться Ляховскими. В 1773 году Ляхов побывал на "своих" островах и еще на одном северном, названном по составленному там медному котлу Котельным. На соседнем в конце XVI века поставил зимовье его первооткрыватель промышленник Фаддеев (о. Фаддеевский).
Промышлявший с 1800 года на островах Яков Санников с 1809 по 1811 годы участвовал в экспедиции Матвея Геденштрома (выслан из Риги), снаряженной Н. П. Румянцевым, для съемки Новосибирских островов. Санников работал на Котельном, пересек Новую Сибирь (остров назван Геденштромом). Обошел с землемером Пшеницыным о. Фаддеевский. В результате они открыли перешеек - землю Бунга, то есть "закрыли" острова Котельный и Фаддеевский - Земля Бунге соединяет их - они полуострова, хотя до сих пор они именуются островами. Котельный - Бунгефаддеевский. Новые Сибири и небольшой остров Бельковский составляют границу островов Анжу. На Новой Сибири Санников нашел "следы какой-то исчезнувшей народности". На севере с Новой Сибири в 1810 году, а с Фаддеевского в 1811 году Санников видел гористую землю и пытался ее достичь, но оба раза путь преграждала широкая полынья. По его убеждению, это была одна обширная земля - в третий раз он ее видел с Котельного. В 1821 -1823 годах съемку островов производила Устьянская экспедиция Петра Анжу. И лишь в 1885-1887 годах работала здесь академическая экспедиция Александра Бунге, "Земля" которого была открыта за сорок лет до его рождения. Ну, а знаменитую "Землю Санникова" безуспешно искали более ста лет, пока в 1938 году с помощью авиации ей было окончательно отказано в существовании (И. Магидович). Но все же ее "нашел", где и положено ей быть по Санникову, Обручев усилиями героев "Земли Санникова", заселенной им исчезнувшим племенем онкилонов.
Как тесен мир! Однажды в 1986 году у меня побывала гостья из Ленинграда, подписавшаяся: "Раменская Наталия Владимировна - по прапрадеду Анжу - открывателя островов Арктики - Анжу Петра Федоровича". И вот уже эти острова, казавшиеся невесть где и даже призрачными, были воочию рядом.
28 августа. Золотая заря восхода перечеркнута у горизонта тонкими темными распластавшимися вширь редкими облачками, края же их ослепительно горят.
В 9.00 на юге еле-еле сквозь дымку просматриваются Медвежьи острова. Долгота устья Колымы и Камчатки. Здесь самые обжитые русскими края: еще 250 лет назад бороздили море русские кочи. Здесь стартовала знаменитая экспедиция Ф. Попова в 1647 году (неудачно) и в 1648 году с участием казака С. Дежнева. В документах тех лет рядом с этим именем встречаются такие: Герасим Тотьма, помор из Холмогор Федот Попов, самая славная фигура среди мореплавателей русских - одного лишь луча его славы было достаточно, чтобы обессмертить имя рядового казака С. Дежнева. Экспедиция Ф. Попова совершила географические открытия: Чукотского моря, Чукотского полуострова (и мыса Дежнева), Берингова пролива, Берингова моря, острова Диомида, Камчатки, северных Курильских островов (И. Забелин). И все это "берега справедливости".
В 1710 году тот же Я. Пермяков, чьи охотничьи угодья были на побережье от Лены до Колымы, впервые приметил с берега землю - Медвежьи острова. В 1740 году здесь проходил на боте Д. Лаптев. Здесь проходил "неистовый" Н. Шалауров на собственном судне "Вера, Надежда, Любовь". После двух зимовок на Лене в 1759 году он морем шел до Яны, в 1761 году - до Колымы. Один из Медвежьих островов положен на его карту. В 1762 году он достиг Чаунской Губы, впервые исследовал ее и описал. В 1764 году экспедиция пропала без вести. Позже были обнаружены чукчами обглоданные песцами кости сорока скелетов,- наверное, последнее пристанище его экспедиции. В 1823 году зимовье Шалаурова было найдено Ф. Матюшкиным. В 1763 году Медвежьи острова были описаны сержантом С. Андреевым, который с острова Четырехстолбового увидел еще одну неизвестную землю. На поиски "Земли Андреева" были отправлены в 1769 году геодезисты: И. Леонтьев, И. Лысов, А. Пушкарев. "Землю" не нашли, а острова описали: три Медвежьих, Крестовский и Четырехстолбовой. В 1912 году экспедиция И. Сергеева ("Таймыр" и "Вайгач") присвоила трем островам имена Леонтьева, Лысова и Пушкарева - "в честь первооткрывателей-геодезистов" (!) (И. Магидович).
29.08.91. Десятый день путешествия. Четыре моря позади, подходим к Чукотскому. Голубая в носовых бурунах вода, редкие льдины, причудливо выточенные за лето. В дымке берег горной страны.
- Кит!
Но только фонтан - выдох кита, мгновение - и он распался веером, словно и не было.
- Кит! Кит еще!
На этот раз успел увидеть словно приветственный взмах могучего хвоста, напоминающего бабочку. Вот еще "приветствовали" двое.
- Ба, целое стадо морских исполинов.
"Павлин" застопорил машины, остановился. Неожиданное, необычное состояние без движения, без ветра и без гудения палубы. Рывеем. Чукотское море. Даже не верится - на другом его берегу Америка!
А на этом берегу штабеля леса, чего-то еще, барок, будки, редкие микрофигурки людей. Подальше какие-то терриконы на фоне горной системы. Так и есть - здесь "золото роют в горах". Рывеем - своеобразный Пирей золотодобытчиков поселка Ленинградский.
Чернеть (утки) огромными стаями мошкары перелетают то там, то тут. Как комары, тысячными стаями, снуют возле каждой льдины кулички-плавунчики, только по проворности комарам ох как далеко до них. Крутятся, вертятся волчком, вылавливая что-то своим тонким клювиком. Недалеко от судна показалась лоснящаяся круглая голова с удлиненными глазами - тюлень не удержался, решил послушать музыку. Поймав взгляды, моментально скрылся. В полумиле яркая граница чистой зелено-голубой воды - совсем как южное море! И целый белоснежный город-курорт. Это мираж. Редкие льдины у горизонта, сближенные перспективой, мираж делает их белыми многоэтажными домами с окнами. Ночью "юг" отступает - полярное сияние во всю ширь зенита. Утром снова Пальмира, с поправкой на зубы - заполярная. Капитан даже дал мне передохнуть денек от шверцов, впоследствии едва не ставших мне могилой.
Последний день августа. Завтра дети идут в школу, а нам "на перекладных" дальше на восток. На рейде появился ледоход "Ерофей Хабаров". "Павлин" шел и дальше, но поднявшаяся волна так замедлила разгрузку в Рывееме, что наш капитан решил - ждать не резон. Он договорился с капитаном "Ерофея" взять "Помор" на буксир до мыса Шмидта, где портовая служба СМП должна выпустить нас дальше. И вот вместо очередного поддона картошки пошел наш коч. Сейчас не помню почему, но коч поставили с наветренной береговой стороны.
Беднягу так стало кидать - того и гляди расшибет о махину. Срочно перевели руками на подветренную сторону. Так же краном поставили быстро мачты - согласованность капитанов и искусство крановщика. Но и здесь, пока волна не пошла на убыль, долго пришлось сдерживать руками толчки, хотя задействованы были все кранцы.
На закате подошел на катере капитан "Ерофея" Владимир Степанов. Невысокий и кряжистый, он оказался обладателем такого зычного голоса, о-го-го, которым объявил, как отрезал: "Не возьму!" Так на него подействовал наш капровский буксир. Этот буксир выдержал бы не одного кита даже в воздухе, его эластичность спасала обшивку коча - он охватывал шлангом весь корпус выше ватерлинии - но не спасла от отказа.
Рывеемский катер (на этом же буксире) отвел нас "несолоно хлебавших" в уютный затон, и нам ничего не оставалось, как "чистить перышки", если можно так сказать об аврале, на корабле с голыми мачтами. Днем авралили, ночью стояли вахты. Началась морская (пока на берегу) практика матроса под руководством боцмана Ю. Колышкова. Поскольку почти все матросы оказались "салагами", боцман отдувался за всех. Правда, Курицын оказался замечательным верхолазом.
После одной промозглой вахты, сдобренной лишь великолепным полярным сиянием, я успел до подъема сбегать на Чукотку. Она начиналась за последним штабелем бочек. Болотистая низина с милю шириной не казалась препятствием - так манили горы. Но благоразумие взяло верх, сегодня выход в море. Бурая равнина с ало-пастельными воспаленными пятнами была в дымке и не подавала признаков жизни. Алые пятна оказались вблизи лужицами, заросшими коренастым "пыреем", верхушка которого разрумянилась от заморозков. Сухие места были усеяны какими-то белыми бумажными рожками-макаронами, концы которых сходили на нет - в иглу. Вероятно, лишайник. Тропинки - мини-туннели - покрывали все сухие места. Вот пронесся и смылся в туннеле "джип" мышиного цвета. Я дал ему красный свет. Лемминг - серая довольно маленькая мышка с тупой мордочкой. Все тропинки (одна оказалась прямой на протяжении 10 м) сплошь засыпаны глянцевитым ржаным зерном, их помета - никаких продовольственных проблем! Но на пригорке почти целая свалка "металлолома" этих "джипов" - кладбище косточек леммингов, устроенное полярной совой. А вот и она! Лежащий невдалеке серый камень ни с того ни с сего вдруг 3 подскочил и превратился в тупоголовую птицу, неторопливо и неслышно машущую широкими крыльями.
В полдень 3 сентября "Помор" покинул гостеприимную гавань. Капитан решил идти своим ходом. Был почти зеркальный штиль, но мы надеялись найти попутный ветер. Нас провожали все рывеемцы, случившиеся здесь в этот час. Они и днями заходили к нам пощупать диковину (и восхищались: КОЧ!), помогали, чем могли. Да и капитан - не лыком шит, хоть и ходил в берестяной обичке-козырьке. Мы нагрузились целой бочкой бензина, да и лодочный мотор стал заводиться "сполоборота".
Часа два мы гребли пудовыми вальками и понятно стало: "высшая мера" - галера для преступников. На рейде капитан скостил нам "срок" - взял "разогнавшийся" "Помор" на буксир нашей лодкой с семимильным мотором. Были рады и этому ходу, наверное, особенно заметному со стороны, но не об узлах речь, а о скорости муравья с горбушкой хлеба. За два часа мы еще продвинулись на расстояние, пройденное на веслах. Именно лишь это время и выдержал капитан ледокола. Когда мы оказались на траверсе "Ерофея", он сам предложил буксир. Еще час весел, чтоб подойти к ледоколу. В море гулял ветерок. Вперед, на восток! Слева долго стоял южный город, затем появился неведомый берег. Кто-то предположил: остров Врангелям. Нет - это был снова мираж. Справа - далекие сопки, покрытые снегом, длинные низкие косы на берегу. Слева и справа вспыхивали в вечернем солнце фонтаны китов и прощальные взмахи хвостом - до свидания! Любопытные тюлени иногда совсем близко высовывали свои удивленные морды, мы подсвистывали их, и они долго не ныряли - слушали.
Было прохладно, встречный ветер - в левую скулу. Я решил лечь, чтобы проспать начинающуюся болтанку. Но сон быстро прошел - была уже не качка, а тряска, как на худой дороге или тотемской улице имени Ленина. Толчки становились все неприятнее, иногда настоящие удары. Моя койка была верхней, и, кроме всего прочего, я купался в дыму и запахах будущего ужина. Подступавшая слюна прогнозировала неприятную встречу с морской болезнью. Я пробкой вылетел на палубу и плюнул за борт переполнявшую рот слюну. Свежий ветер моментально отрезвил и привел в почти нормальное чувство, но сердце почему-то угорело стучало. Наверное, я ошибся с ветром - кажется, боцман кратко и доходчиво, но нельзя сказать, что негрубо, сделал предложение его учитывать (ветер уже бил в правую скулу). Наконец, и сердце стучать перестало, поэтому беседу со мной штурмана И. Данилова помню дословно. Вот его совершенно корректные резоны: "Стае, бегать по кораблю нельзя, потому что за бортом быть опасно. Мы тебя, конечно, поймаем, но пока остановимся, дадим задний ход, пройдет минут сорок. А в такой воде человек за полчаса коченеет". "Вот нашел моржа,- подумалось мне,- с чего это я вывалюсь в воду, кругом борта, вероятность такая же, как свалиться в люк кубрика". Но возражать из-за похмелья в голове не хотелось, хотя и было обидно - два быстрых шага к борту, и на тебе - "бегать по кораблю". Что же, профилактика есть профилактика - я-то - салага - первая встреча с морем. Итак, она состоялась, я понял, что на палубе мне морская болезнь не грозит.
Поскольку я выскочил из кубрика быстро, легко одетым, то стал мерзнуть, но интуиция не пускала в кубрик, словно там было проклятое место.
У руля капитан наставлял "кормщиков" своей вахты Славу и Андрея (мы с Женей были в вахте штурмана) и видно на пользу - был ими уже доволен. И дернуло же меня сунуться - попросить порулить мне. Помню на Онежском озере капитан сам мне сунул румпель в руки. "Св. Николай" вел нас со скоростью, много меньшей, и по спокойной воде. Я моментально раскусил тогда секрет кибернета: едва бушприт пошел в сторону от средней точки на буксировщике, туда же нужно подать румпель (а не наоборот), ибо перо руля, находящееся на другом плече рычага, идет в противоположную сторону и поворачивает судно в исходное положение. Тогда, видимо, это открытие оказалось не закрепленным на практике (слишком кратковременно удалось пору лить, а с тех пор времени прошло достаточно), и я с ужасом должен был себе признаться, что забыл: туда же или наоборот? Пришлось лихорадочно вспоминать, перебирать в замутненной голове все те прошлые детали. Для верности я "оттолкнулся" от самого пера, и оказалось, решил эту устную задачу, но оказавшись у румпеля в противоположную сторону, опять потерял нить. Последняя реплика восхищенного Андрея: "Надо делать все наоборот",- стала для меня роковой подсказкой. Вот бушприт пошел влево (судно пошло влево), румпель я подал вправо и с ужасом почувствовал, как он пошел в пустоту ("наоборот" - но не тот!). "Помор" круто пошел влево, развернувшись почти вдоль волны, которая его основательно тряхнула. В эту "пустоту" полетел и я, но, благо, не выпустил румпель, из рук. Хорошо, что перо руля было укорочено, и поэтому, не считая мгновенного замешательства, ошибка была сразу исправлена. "Наука" кибернетика была пройдена на более сложной практике. Корабль выпрямился, меня бросило в жар от стыда за ошибку, но эту "науку", казалось, уже никогда не забыть, до конца дней моих - делать правильно этот "наоборот".
На мой толчок на палубу выскочил Леня. Он как-то утверждал, что в море бывал и не страдает морской болезнью, но содержимое его желудка в виде ломаного графика его движения к борту говорило о другом. Это послужило мне некоторым утешением в моих последних бедах. И все бы ничего, если бы негневный окрик капитана, показавшийся мне таким обидным, что отбил все желание быть кибернетом. Такой окрик был бы в пору в устах капитана "Нахимова" или сухогруза, торпедировавшего его, но не по поводу этой оплошности, тут же исправленной. Может быть, я не уловил юмора капитана в нарочитой грубости, поскольку не сообразил, что авторами толчков, которые и меня "вытолкнули" на палубу, как и Леню, были такие же кибернеты - мои предшественники. К тому же, оказавшись лицом к ветру и с голыми руками, несмотря на вспышку жара, я окончательно замерз и, выдержав с четверть часа, передал леденящий румпель вахтенному кормщику в меховых рукавицах.
Пришли ночью в бухту, закрытую от ветра, потрясающего даже в в темноте мыса. На берегу много огней. Они длинной цепочкой доходили до силуэта высокого, отлогого к берегу и круто обрывающегося в море мыса Шмидта. Он был виден на фоне неба, имаяк на его вершине совершенно завершал невиданную картину. Удастся ли на нем побывать?
Солнечным утром опять на буксире мы совершили морскую экскурсию вокруг живописного мыса. За ним открывался второй мыс, более отлогий и менее высокий, но тоже скалистый. Между ними голубая уютная бухта. Если добавить кипучую жизнь моря, такая экскурсия - просто мечта. Очень близко показалась разрисованная до пестроты яркая спина кита и хвост, осязательно жирный, видно было даже его "оперение" - все до единого перышка. Капитан связался с портом, нам указали канат. Вся бухта и дальше за горизонтом весь берег были забиты льдом. Мы на веслах совершили первое "ледовое плавание" и подошли к причалу, как оказалось тоже ледовому. Самосвалы и сейчас возили на причал сланец, с виду камень, но под колесами мощных грузовиков он истирался в черную грязь, покрывавшую здесь все дороги.
- Из соседней сопки,- сказал появившийся шмидтовец Сергей Тимофеев, родом из Котласа. Он оказался не единственным встречающим. Сначала появились вездесущие ребята-школьники. День был солнечный, 4 сентября, бабье лето, редкий погожий день в этих местах. Они и одеты были по-летнему, хотя температура была немного выше 0°. Мне в двух свитерах было не жарко. Затем появились корреспонденты. Капитан давал интервью газетчикам и телевидению.
Я выспрашивал у Сергея, что пришло в голову. Мыс поблизости назывался, как он сказал, Выбора (Вебера). Целая роща железных деревьев-антенн не оставляла надежды там побывать. А мыс красавец называется мысом Кожевникова. Вертевшихся вокруг плавунчиков здесь называют полярный воробей, курочка, кулик. Деревья не растут, но грибов бывает много. Надберезовиками называют соответствующий гриб, а в сотне километров уже есть и лес. Эта площадка насыпана на лед, также строят и дороги - насыпкой поверх вечной мерзлоты. "А хороший штурм (шторм),- сказал он о ледовом причале,- и все сломает". Рядом есть чукотский колхоз "Рыркайпий" (лежбище моржей).
"Помор" дал прощальный обед капитану ледокола. Наташа превзошла сама себя. Обедали на палубе - поморская идиллия! - Медведь! Вот и первый белый медведь! Почему-то все портовые суда и самоходки были на берегу. Капитан приказал и "Помору" перейти поближе к этой "автостоянке". Ближайшая сопка давно притягивала магнитом. Мы с Андреем (больше никто не захотел) решили на нее подняться. Миновали галечную косу и, едва не заплутав в лабиринте из колючей проволоки, подошли к безжизненному северному склону. Но на самом маленьком кусочке почвы била жизнь и даже цвела. Удивительно миниатюрной формы самые разнообразные растеньица, чем-то даже знакомые, но такие малюсенькие, что казались не настоящими. Это напоминало сказочку. Сколько же силы у этих цветков, победивших суровое Заполярье. Открытый западный склон был пологий, поросший осокой. На второй террасе было кладбище, гробы лежали на поверхности, ориентировка по сторонам света была беспорядочной до разницы на 180°. Некоторые со сброшенными крышками. У надежно заваленного камнями сбоку зияла брешь, в которую было видно запеленатое в красный саван тело и обглоданное острыми зубами лицо. Вот две, наверное, идеальные могилы, блиндированные бетонными "саркофагами". По сырому вырезаны имена: Тынарочгим Рунмын.
На обратном пути мы прошли другим краем кладбища, обычного, советского, но только с "металлическими" надгробиями. Среди могил несколько солдатских "одного дня", какая-то армейская трагедия.
Вершину сопки не стало видно из-за закрывшей ее каменной осыпи, если можно так сказать о нагромождении пудовых и многотонных камней. Она внезапно открылась, плоская и почти горизонтальная. Насколько хватало глаз, лежали эти голые камни. Наверное, так выглядит преисподняя - такое жуткое впечатление производила эта каменная пустыня: останки горы, словно взорванной изнутри атомным взрывом (однажды на экране показывали "тряску" семипалатинских камней). Более оптимистичное впечатление: это похоже на свежевспаханное поле, если заменить комья земли этими огромными валунами. Да, принципиально это и есть первая "вспашка" - одно из первых фаз выветривания,- уже давшая плоды - пологие у основания сопки склоны, делювий, покрытый осоковой тундрой.
Оказалось, эта преисподняя была уже давно обжита, уже и брошена, мы наткнулись на останки строений и вездесущие ржавые бочки. Но и здесь за нами смотрел живой глаз. Отделился кусок камня - это полярная сова характерным батерфляем покинула свой наблюдательный пункт. Провожая ее взглядом, мы замолкли от развернувшейся перед нами величественной картины края Света, развернувшейся не только в пространстве, но и во времени - истории земли и человека. Мы стояли у самой каменной рамы этой картины, над вечным покоем... Мир вашему праху...
Закат был золотисто-багряный, такими были и горы слева, уходящие вокруг залива под солнце, сверкало золотом и багрянцем море, дальше от солнца оно приобретало естественный цвет от голубовато-зеленого до сини на горизонте. Впрочем, горизонта уже не было или вернее линия горизонта была не горизонтальной, а концентрической - наглядное искривление пространства - видимая на глаз кривизна земли.
Мыс Кожевникова выглядел золотым островом (утопия!), обрамленным с севера скалой, завершавшейся зубцом-башней. Правее уютная бухта и мыс Вебера, отсюда напоминающий выдавшийся в море причал, затем ледовый причал - бусинка на ниточке черной ледовой дороги, микроскопическая фигурка ледокола на рейде. Мы были на высоте! "Знаешь, Стас,- сказал Андрей,- я запомню этот день навсегда, просто жаль бездельников, что отказались идти с нами".
Закат стал зловеще багровым. Андрей сделал прогноз - к перемене погоды. Для северян красный закат всегда к ветру. Посмотрим!
Утром "штурм" уже бушевал. Готовили судно для выписки не "автостоянку" - широкий галечный пляж. Но пока у нас было тихо под защитой ледового причала и дороги. Везде сновали плавунчики. В свободную минуту я добрался до причала. Волны с ревом бросались на пятачок, иногда захлестывали его. В одном месте дорога просела. Если так и дальше пойдет - через неделю все смоет! А с другой стороны дороги бушевал ледовый шторм. Толстенные стамухи словно нехотя поднимались поочередно и падали вниз, обламывая друг другу бока. Не дай Бог попасть в такие жернова. Вспоминались медведи, которые вчера ушли на лед. Через сутки дорогу промыло, волны стали заходить и в нашу бухту, а к вечеру с дорогой было покончено. Стамуха размером с хорошую комнату застряла на месте бывшей дороги. К вечеру ото льда осталась лишь крошка. За полосой крошки тысячи плавунчиков сновали как ни в чем не бывало на волнах, ставших более пологими - шторм пошел на убыль.
6-го вечером были в гостях у пограничников. Была очень интересная и теплая встреча, некоторые заинтересовались основательно и спрашивали, как попасть в подобную экспедицию. Капитан дал адрес "Полярного Одиссея" и подарил книги о путешествии "Помора", рассказал о своих приключениях и боцман Колышков. Пограничники с интересом слушали рассказ о Тотьме, о моем пути в экспедицию. Было очень приятно, когда командир заставы Владимир Алексеевич сказал, что узнал меня, видел в какой-то передаче. "Тотемское вече" также осталось в подарок.
На корабль постоянно приходили гости, а в субботу получился своеобразный пик. Штурман (он же прославленный автор и исполнитель колокольного звона) Иван Данилов встречал гостей своими пьесами. Несмотря на шум моря, замирало все грузовое движение - впервые на Чукотке происходило это чудо - колокольный звон. Завернула к нам и свадьба. Молодые: Гриша Берзнев, военный в возрасте Христа, и 19-летняя Галя Решетник, стюардесса, посластили наше "горько" после колокольной кантаты. Счастья вам, молодые!
До поздней ночи в переполненном кубрике не умолкала гитара. Капитан, Андрей и Слава оказались неутомимыми гитаристами, не уступали им и гости. Сергей Кривко, молодой пенсионер, служивший в Афгане, а сейчас фотограф, завалил нас цветными фото первого дня и срезами агатов - спутников золотодобычи. За песнями и рассказами зверобоя - старого морского волка А. Курильского - мы забыли, что среди нас есть дама, и это стоило нам кока. Утром она ушла (по-английски) не попрощавшись - не выдержала кандидатского стажа.
Так родилась проблема, едва не ставшая для меня роковой. Видимо, полагаясь на мой опыт, капитан назначил меня коком, не глядя ни на какие резоны. А между тем не только к искусству кока, но и приготовлению какого-либо блюда я был, если можно так сказать, стерилен. Бабушка, а позже супруга (привет, Галя!) совершенно избаловали меня. С детства бывая на охоте и рыбалке, я, конечно, не избегал компанейского котла, но блуждая в одиночку, довольствовался кружкой, согретой в костре, пусть даже целую неделю. Но приказ капитана - закон!
В полнейшем смятении мне предстояло приступить к новым обязанностям. Сусеки трюма и рундуки забиты продуктами, а я не знаю, что варить и как.
Подъехал начальник заставы и предложил показать достопримечательности. Уповая на старпома (капитана не было), мы втроем приняли любезное приглашение - обед нужно к 12, авось, успею, да и "сгорал" бывалый кок "Помора" по Шпицбергену.
Рыркайпий. Он окончился за мысом Вебера, заваленного миллионами ржавых бочек. На отшибе два дома. У одного, прямо у дороги, невысокий рельефный знак из досок в виде креста с профилем О. Шмидта и датой 1932 латиницей вниз САРЕS СSHМIDТ, у подножия креста якорь. Из окна приветливый чукча, в майке с африканской зеброй, помахал рукой. Дальше сам колхозный поселок. Черные с пленкой вместо стекла хибары на самом берегу Чукотского моря, некоторые заброшены совсем, некоторые подмыты морем, так что висят над самым прибоем. С угла поселка видна узкая коса, сплошь заваленная свежим плавником - желтыми бревнами,- ведущая к сказочно-загадочному мысу Кожевникова. Мы свернули влево. Небольшая площадь, многоэтажные дома. Только здесь можно свободно идти, без препятствий, они - трубопроводы сплошь покрывают пустыри между домами, возле беспорядок, неухоженность, если прибавить промерзлый вечер,- жуткая тоска. В магазине же было тепло, почти жарко. Я купил сувенир - пачку парусных игл - по карману! Моржовый клык с чукотской резьбой стоит, кажется, 16 тыс. рублей (1991 год).
Затем мы прокатились в пос. Мыс Шмидта (5 тыс. жителей), в другую сторону от стоянки "Помора". Проехали сквозь весь поселок за 10 минут. Та же грязь и налет временности даже на капитальных многоэтажных домах на сваях. Тот же сквозняк, за исключением магазинчиков, почты. У поворота в аэропорт Мыс Шмидта стоит "сам" Отто Юльевич. Ноги у него из свежего, еще не закрашенного цемента - подростки "стерли" эту немонументальную статую с насиженного места и лишь недавно ее водрузили назад. Может быть, это протест против своеобразного культа. Здесь все "шмидтовское", от аптеки до конторы "Северовосток золота" в Рыркайпий, не хватает разве что мавзолея. Секрет-то прост - по поселку район Шмидтовский - и пошло-поехало. В полумиле было подножие знакомой черной сопки - там естественные морозильники и, ей-Богу, не иначе, как Шмидтовские. Отсюда мы разошлись пешком.
В хозяйственном я купил большую круглую кисть - мыть посуду, которую "брала" только горячая вода. Оставил приятное впечатление книжный - настоящий оазис, можно было поставить поименную печать на книгах "мыс Шмидта". В "уцененном" повезло еще раз,- цветная кинопленка из Шостки - не напрасно я взял с собой кинокамеру! И, Боже мой, в витрине лежала скрипка с порванными струнами. Мне захотелось отсюда забрать эту золушку... Но решил подумать, места на корабле не было, даже койка была завалена камнями.
Я возвращался берегом моря, подбирая красивые камушки, которые скоро стали оттягивать карманы. Сталкиваясь на бегу с остатками стамух, волны били выше домов. Внезапно выскочило солнце - "глаз циклона" - и после каждой волны вспыхивали круговые радуги!
Радужное настроение закончилось через милю, у корабля. Выговор капитана за "обед", и, слава Богу, он отправил меня на аврал. Волны уже достигли "Помора". Судно вытащили на берег, предварительно натаскав бревен. Мощный трактор порвал-таки наш трос, как нитку, но прежде тот врезался на углах кормы в обшивку, повредив ее.
8-го шторм утихомирился, на горизонте появилась полоса зеленой воды. 10-го выпавший накануне снег растаял, лишь Черная сопка белела поседевшей шапкой каменных россыпей. Ежедневно капитан вел переговоры со службой Северного морского пути, принося неутешительные вести.
Самостоятельное плавание не разрешают - неоправданный риск, только на буксире. Идет новый шторм.
Каждое утро начиналось полнейшим смятением - что варить и как. Сырые дрова не горят, ужас! а не искусство! После обеда было легче, ужин нужно было только разогреть. Поморы, правда, нахваливали мои блюда. Но каждый день я просыпался с ужасом: что и как? Хорошо, что не спешили вылезать на завтрак - за ночь температура помещения выравнивалась с забортной.
Наш пляж каждый день принимал новые дары моря. Каждый раз попадались какие-нибудь невиданные существа, я собрал их в укромном местечке на палубе, чтобы зарисовать, но они после уборки обычно исчезали.
Но море каждый день подновляло коллекцию, и однажды, засев основательно, мне удалось сделать рисунки двух десятков обитателей полярного моря. Иногда попадала сойка - небольшая, но порой до четверти метра рыбка с фиолетовым отливом. Она была обычно с открытой зубастой пастью, из которой порой торчала непроглоченная длинная и тонкая рыбка. Отдельно этих тоненьких элегантных рыбок не встретилось ни разу. Вероятно, она завлекала преследователей к прибою и с его помощью расправлялась с ненасытным хищником. Однажды утром метровая белая полоса сойки лежала вдоль всего берега, говоря о рыбном изобилии. За несколько минут я наполнил двухпудовую емкость отборными экземплярами. Целый день шмидтовцы, стар и млад, пожинали это щедрое поле.
Появившееся стадо тюленей продолжало гнать сойку на берег. Множество чаек, отогнанных людьми, брали добычу и в воде. На следующее утро полоса (правда, пореже) снова белела на берегу. Щедрое полярное море! На его берегу можно найти все. До курьеза! Однажды, орудуя лопатой, я вывернул бутылку... кофейного ликера. Такой неожиданный успех вдохновил очевидцев, перерывших гальки больше, чем при подъеме судна, но... Чарка ликера немного согрела наше холодное существование за ужином. Только опоздавший Андрей (канадско-подданный) был печален. Перекусив и ничего не подозревая, он тоже взялся за лопату. Мы с удивлением взирали на него - откуда он знает, его не было при находке.
- Что ты ищешь?
Признался, к общему веселью, что где-то припрятал ликер.
Оказалось, не одного меня будоражил мыс Кожевникова. Тринадцатого отправились туда штурман и боцман. Я уговорил капитана и, покончив с гастрономией, бросился их догонять. Через час ходьбы я был у цели, так и не догнав ушедших вперед. Мыс был по сути островом - узкая коса, соединявшая его с берегом, казалась искусственной. По самому ее верху шла дорога, сейчас заваленная плавником. Ее колеи чернели через весь охристый прямоугольник тундры по диагонали до каменной осыпи, на верху которой был маяк. Еще с косы угол острова привлек внимание бурым пятном - похоже на культурный слой. Действительно, это оказалась помойка - древняя помойка - счастье археологов. О мощности слоя было трудно судить, весь крутой пятиметровый склон был покрыт его оползнем, чему способствовали многочисленные норы леммингов и шторма. Среди торфа была масса костей, настоящих, понятных даже мне, впервые с ними встретившемуся, по коротким, словно осаженным костям конечностей. Большое число челюстей. В челюстях ажурные зубки с тремя корешками, очень острые, только им по зубам юркая рыба. Долго я ползал по рассыпавшимся камням торфа, восхищаясь острыми зубками, и на самом верху получил вдруг неожиданную награду. Отвалившийся верхний кусок сделал ступеньку, и на ней, как на ладони, лежал каменный наконечник копья! Я не верил своим глазам. Сколько веков он пролежал в земле? Да немало лет, и на этой ступеньке снег и ветер посеребрили даже кремень!
Дома я второе десятилетие наблюдаю за одной из древних стоянок своих предков. Ждешь долгую зиму, пока весной р. Сухона не проделает свои гидроскопки очередной порции культурного слоя. Требуется лишь время да терпение - собирай до самой осени, не было случая, чтобы пришел без находки. Все же наконечник стрелы или копья тоже редкая находка, но тем драгоценней. Когда-то, как и все (кроме археологов), я не страдал этой "каменной" болезнью. Однажды загорали с семьей здесь на берегу, и, страдая от безделья, я вспомнил, что лет пять назад привозил на машине сюда археологов, ведущих раскопки. И стоило посмотреть под ноги - был собран пятилетний урожай - три наконечника, 2 ножа и миниатюрный граненый топорик (тесло). Эта болезнь сродни охоте, рыбалке, но постепенно вытеснила их. В отличие же от них, когда от трофеев не остается ни пуха ни пера,- камни вечны. И вот уже не одна сотня каменных трофеев - целая археологическая коллекция под грифом ЭС лежит в музее, не меньше, чем накопала тогда лопатами государственная экспедиция института археологии АН на этой стоянке. Правда, мои пух и перо тоже в некоторой степени живы в виде чучел в музее и дома. Про одержимого рыболова говорят: на него идет рыба. Конечно, только "на ловца зверь бежит".
Обезглавленное строение поверху было завалено бульдозером отвалами торфа, кругом валялись позвонки и ребра кита. В одном отвале белел с воспаленно-алым концом клык моржа, вернее самый его кончик, заостренный обработкой с двух сторон. В одном из позвонков заусеница закрывала какой-то маленький чужеродный обломок - уж не обломок ли копья!
"Прямоугольник" тундры отлого поднимался к северу. Я пошел по его краю вправо, не отрываясь от берега. Мягкая растительность на торфе кончилась - лишь отдельные чудо-цветики продолжали цвести. Каменные речки сбегали к обрыву. Может быть, и сейчас где-то там под камнем была вода, но сверху это выглядело совершенно как речка, где вместо воды камень к камню.
Попадались впадины, везде валялись черепа моржей, также узнаваемые сходу по пустым влагалищам клыков. Воображение рисовало ритуальные по сооружения древних. Дальше пошло нагромождение валунов и взбираясь все выше и выше, я внезапно оказался на краю пропасти. Отвесные скалы. Жутко смотреть вниз, там бесновался прибой. В нескольких метрах от края... могила.
Бетонная плита с малахитовой мозаикой имени "Гаянэ". Как попала сюда эта почти есенинская южанка? Выше еще могила "Полубельский Николай Петрович. 1954-1980 гг." На могилах лежали монеты, а на второй - лопатка моржа.
Мне вспомнился крымский Мангуп, на верхней точке его отвесной скалы нержавеющей стали плита: "На этом месте трагически погибла в 1974 году Ольга Кулик". Позже я узнал от местных жителей: действительно "кавказская пленница" здесь похоронена, сбежала из плена жизни, сорвалась с самого края. А парень упал с вездеходом. Пусть будет вам бетон пухом. Надписи краской "здесь был Коля из такого-то класса" вернули из мира "вечного покоя" в наш деформированный мир.
Верхом гребня я добрался примерно до его середины. С отдельных выступов "край света" можно было видеть даже "с той стороны". Вершина скалы была с западного края. Стало темнеть. Пошел напрямик вниз по валунопаду. На прямоугольнике тундры даже сверху различались курганы с более зеленой травой и черными жерлами на вершинах, словно у вулканов. Вблизи они особенно потрясали, кругом белели кости китов - огромные черепа, челюсти, ребра. Из жерл, заполненных мягким торфом со всевозможными костями, порой выходили траншеи, обстроенные плоскими костями и деревом. Я лихорадочно вспоминал "китовую аллею" - не она ли это, и так же лихорадочно бегал от "кургана" к "кургану", чтобы больше их осмотреть, будто завтра их у меня отнимут. Эти "курганы", как я понял, были группами жилищ, сконцентрированных компактно на мощном культурном слое, наросшем целым курганом. Да, здесь жили люди не одно столетие. Похоже на эскимосскую "китовую аллею", но не хватало самой аллеи из китовых челюстей.
С утра 14-го капитан дал два часа на посещение вчерашнего памятника, а это лишь дорога туда и обратно. Немного подъехали. Пошли вчерашним моим маршрутом через "Гаянэ" на край преисподней и прошли гребнем дальше до маяка.
Андреи разглядывает какой-то огороженный ящик. "Смотри",- показывает пальцем. Смотрю - сигнал радиоактивности. Шарахнулись оказалась видной табличка "преисподней": "Опасная зона 35 м, радиоактивное излучение". Пошли вниз по камнепаду. Сверху были видны на зеленом фоне "язвы" разграбленных "курганов" - дела заполярных бугровщиков. Спустившись на землю зеленохристой тундры, упивались видом заполярных курганов и почти заходили внутрь. Многие разрыты, выбран порой аршинный слой, кругом кости китов, моржей, тюленей, кости же и в стенах переходов. Одна китовая "доска" была до 45 см шириной.
Помню фрагменты ножей из пластин, щечки рукоятки, видимо, такого ножа, пластинки из китового уса, деревянный кружок, видимо, донце какого-то миниатюрного сосуда, совершенные гальки, массивные черепки. Такие драгоценности были втоптаны в грязь, словно действительно бугровщики искали золото. Я сам не сразу обратил внимание на короткие обструганные темные деревянные палочки. Лопасть весла на всякий случай припрятал подальше от кострища - современного обжитого места. За последним курганом дошло до меня окончательно, что это древности, еще недавно хранимые в "шмидтовском" холодильнике вечной мерзлоты.
16 сентября, в понедельник, по музейной привычке попросил выходной и пошел в отдел культуры райисполкома - разрушается совершенно уникальный памятник древней культуры.
"Культура" оказалась на замке. В соседнем кабинете очень любезная дама сказала, что и не будет никого, но дала исчерпывающую информацию и целый список лиц (с адресами), причастных к культуре: Шаповалов И. Г.- исполняющий обязанности зав. культурой. Я разыскал его на берегу моря в Шмидтовском Доме культуры. Приятно было ощутить теплоту гостеприимного уголка за чашкой прекрасного кофе после шмидтовской же промозглости. Сам он музыкант, и результат был весь в его уверенности, что здесь никому до культуры нет дела.
Светлану Васильевну Жарюк я нашел на работе в библиотеке колхозного клуба и попросил познакомить меня с литературой, касающейся археологии. От нее тут же походя узнал, что мыс Кожевникова - Шмидта - это мыс Северный, названный так Куком в 1778 году, так и назывался он до 1934 года, а местное название Иркайпий, или Рыркайпий.
По археологии оказались лишь две книги, и я с жадностью стал выуживать из них сведения. Эта жадность подогревалась и буквально - в теплом помещении меня стали душить приступы неукротимого, очень стеснявшего меня кашля.
Д и к о в а Т. М. Археологические памятники Магаданской области.
В 4-6 тыс. заселена охотниками на оленя - это предки чукчей, эскимосов, коряков, юкачиров.
Мыс Шмидта. Комплекс памятников 1 тыс. н. э. Старое укрепленное место находится на скалистой, усеянной крупными обломками камня вершине мыса и окружено низкой, до 1 м высоты стеной-валом. Площадь, ограниченная этой стеной, достигает 100 м . У подножия скалы-мыса и чуть выше древние землянки были замечены в 1878 году. Несколько жилищ раскопано Норденшельдом... В 1957 году исследования проводил Н. Н. Диков. Жилища из камня и китовых костей маленькие, располагаются тремя группами, одна ниже другой, разделенными крупноблочными осыпями. В каждоЙ группе 3-4 жилища. Кроме этих памятников, есть несколько могил, соответствующих им по времени.
Диков Н. Н. Древние костры Камчатки и Чукотки. 15 тыс. лет истории. Магадан, 1969.
Эскимосские компактные поселки на Чукотке: Наукан, Нунямо, Чаплине, Сиреники, Уэлькон - недавно поселены на о. Врангеля. Эскимосская же топонимика доходит до Колымы. Легендарные "онкилоны" - эскимосы, это подтверждают раскопки Г. Сарычева (1787), А. Окладникова (1946) -Баранов мыс, разведка Норденшельда (1878).
1957 год. Разведка Н. Н. Дикова на мысе Рыркайпий. Сначала была неудача: 25-30 см мерзлоты никаких находок не дали. Затем: "Мы нашли каменное, подшлифованное со стороны лезвия тесло, шлифованные ножи из глинистого сланца, рукоятки молотков или тесел, два колка от гарпунов (большого и малого) и много черепков, толстых и тонких, в том числе и венчики. Все это находилось в завале из камней и костей на глубине до 60 см, глубже пошла мерзлота, и нижний слой этой землянки остался нераскопанным.
При входе, вернее, коридорообразном проходе между плитами оказались угли и зола. А черепки попадались повсеместно на разных уровнях. Судя по всему, землянка относится к пунукскому времени".
"На самой вершине скалы, на площадке у ее выступа, оказалась развалившаяся низкая скала-вал из обломков камня, внутри ее площадка 66-100 кв. м. И никаких следов жилья".
"...Пунукский геометрический орнамент" -?
"Наручная защитная пластинка, применяемая при стрельбе из лука".
"Эти новые археологические данные теперь уже вполне определение подтверждают предположение о заселении данного участка побережья Чукотки эскимосами".
18-го утром появился Николай Николаевич, начальник связи порта, и пригласил на прощальную баню - наконец, прогноз был хороший. "Готовьтесь к выходу!" - так с ходу объявил он.
Мне нельзя было не посетить В. Г. Эттырачо, в двух местах его рекомендовали как знатока местной истории, тем более он совмещал это с обязанностями депутата, работал зооинженером колхоза. У Вадима Григорьевича была большая семья, которой явно тесновато в трехкомнатушечной квартирке. Слева от коридора столовая и кухня, справа на юг две комнаты. Жена Лина Афанасьевна - эвенка, детей трое - Вика, Вероника, Витя, остальные оказались племянниками, всего 8 человек.
Мы ели вареную оленину, беря руками из общего подноса. Я не успел запомнить имена, Вика или Вероника ловко орудовала ножом около рта, я тоже попробовал, но показалось страшновато. Запомнил одного племянника, зовут Стасиком. Я откликнулся на это имя к всеобщему веселью. Затем была красная рыба, очень приятная, так и таяла во рту. Затем пили чай, наливая из самовара через заварку в ситечке.
После обеда немного поговорили. Не теряя надежды встретить эскимоса, я спросил, чтобы не обидеть "чукчу": "Какое самоназвание вашего народа?" Он удивился: "Как вы, русские, мало знаете. Луораветлан". "А что значит ваше имя по-луораветлански?"
- Оно неправильное, так записано в паспорте, а нужно Ыттырасо. Ытты - собака, расо - соревноваться, то есть соревнующийся с собакой, вероятно, по скорости, могло бы по-русски звучать: "Быстрей собаки или Собачьи ноги".
И деликатный вопрос: "А на "чукчу" не обижаетесь?"
- Нет, на Чукотке живем.
- Да,- ответил Вадим Григорьевич на очередной вопрос,- скалу на Иркайпии взрывали вояки, когда строили Шмидтовский аэропорт. А тот бетонный четырехугольник, не доходя раскопок, бывшая колхозная звероферма.
- Вы про онкилонов что-нибудь знаете?
- Онкилоны? Это выдумка!
- А давно ли на мысу?
- Давно, никто даже не помнит. Говорили раньше, что береговые люди ушли на о. Врангеля.
- Как звали береговых людей?
- Анкалин.
- Это единственное число, а множественное?
- Анкалины.
Я попросил написать Эттырачо в моей тетради. Боже мой, это же и есть онкилоны! Название "луораветланцами" немного изменено. Вот откуда они у В. Обручева. Да, потрясающая встреча с "легендарными" и выдуманными онкилонами состоялась. Фантастика - побывать наяву в фантастическом романе! В 1975 году на о. Врангеля были найдены археологические памятники древне-эскимосской культуры. Будь известно это Обручеву, герой романа не отверг бы мысль о поисках онкилонов на о. Врангеля, где в действительности могла произойти трагедия. Как бы то ни было, древняя культура китобойцев на о. Врангеля прекратила свое существование.
Обеденный перерыв был на исходе, но удалось мельком в одной из комнат увидеть миниатюрный музей онкилонов: совершенной формы каменный шлифовальный нож, см 20 длиной из розоватого сланца, костяной предмет с прорезью на одном конце и двумя отверстиями в теле - деталь гарпуна, два копьеца как новенькие, с элегантными прямоугольными черешками.
- Откуда?
- Оттуда.
- А в школе хотя бы музей есть?
- Нет.
Конечно, со своим уставом не ходят в чужой монастырь, но я рассказал о разбое на мысе. Наверное, каждый житель Рыркайпия и Шмидта побывал на поселении онкилонов, и, если у половины есть даже по одной находке, получится настоящий музей. А мыс - уже музей под открытым небом.
На прощание Эттырачо показал несколько камней - выбирай на память. Я выбрал кварцевую щетку с голубыми и розовыми слоями.
- Спасибо! Спасибо хозяйке! До свидания!
Опять над Иркайпием бесновался снежный заряд. Встречные чукчи приветливо поздоровались. Как-то теплее стало среди не успевшей замерзнуть грязи. Рвануть на мыс? Черт с ней, с баней, а мыс, может быть, в последний раз.
По свежему, еще неглубокому снегу было легко и мягко ступать, но намело за ночь порядочно. Здесь уже была зима. Шагами я промерил всю южную сторону - 765 м. Передо мной несколько стаек уток уходили в море. Они бесстрашно шагали в воду и, выйдя сухими из прибрежной волны, отплывали нехотя от берега. "Прямоугольник" уже давно не выдерживал критики. За плавным полукруглым юго-западным углом были валуны и мысок. Примерно около середины западной стороны, чуть выше этого мыска, стояла пирамидка безымянной могилы.
На последнем перед скалой холме, кроме обычных китовых позвонков в снежных шапках, вырисовывалась подтаявшая от теплого торфа... рука - целая моржовая кисть. Да, наверное здесь и побывал боцман, бдительно вставший на защиту здоровья команды - впечатление от этой руки было не из приятных.
Поднимаясь на скалу, я вспоминал "Землю Санникова". Если бы она была сейчас под рукой, то оказались бы несколько строк, не относящихся к фантастике, в послесловии автора: "На том же благодатном острове... могли найти приют и онкилоны, выходцы из Аляски.., отступавшие под напором чукчей на острова Ледовитого океана. Вопросом об исчезновении онкилонов следовало бы заняться Институту материальной культуры или Институту истории АН СССР, чтобы выяснить историю этой народности Сибири, существовавшей "триста или четыреста лет назад". На островах Новосибирского архипелага находили остатки их жилищ своеобразного типа, доказывающие, что представители этого племени некоторое время проживали на этих островах, но больше о них ничего неизвестно. Полярные исследователи XIX века их на островах не нашли. Вымерли ли все онкилоны от какой-нибудь эпидемии или погибли при попытке переплыть на байдарках или перейти по не окрепшему еще молодому льду с одного острова на другой?" В. Обручев все же ставит вопрос, не хоронит онкилонов окончательно, чего нельзя сказать о послесловии Г. Гуревича, который явно считает их литературной выдумкой: "А племена, похожие на онкилонов, со странными для нас обычаями, можно было встретить на Севере не так давно. Дай Бог ошибиться, но в советской этнографии-этнологии этнонима онкилоны не появилось". На крутом склоне снега не было, и здесь когда-то были местами жилища. Наверху площадка метра три-четыре, на самом краю вертикального обрыва скалы, буквально на краю света. Неистовствует ветер, внизу беснуется океан. Но и здесь следы жилища, кое-где на жирном культурном слое обломки стрел, ямы холодильников в крупноблочном камне. Какое безысходное отчаяние заставило здесь лепить "ласточке" гнездо?
На краю зиял лаз, и на открытом глазу месте, между утесами внизу, может быть, на потайной тропке, также виднелись обломки костей. Вероятно, лаз мог быть прямо из "дома". Площадка, если можно так назвать крупноблочную осыпь, расширяясь, шла вверх по гребню скалы. Еще по крайней мере в трех местах были жилища онкилонов. И везде были свежие следы варварской лопаты.
Дальше шли высокие скальные пропилеи, миновав которые, я оказался в цирке "цитадели" - вот, наконец, это "укрепленное место". Цирк - это буквально, лишь измерив, я убедился в наличии эксцентриситета, площадь около 230 кв. м. Северные монолиты стены были довольно высоки, с южной стороны - невысокий вал из нагромождения камней. На высоких - надписи любителей автографов. От одной я вздрогнул: "Оля, я тебя люблю!" (Мангуп). Гибель Ольги Кулик!
Здесь - гибель онкилонов. Но жизнь продолжается. Думается, Рыркайпийская и Шмидтовская культуры снимут свои излишки масляных красок с исторических скал, будут поддерживать порядок на величайшем памятнике Заполярья, да только ли Заполярья. Сейчас я отдаю пальму первенства этой промозглой скале при сравнении даже с Крымом. Феодоро и Иркайпий - два края Ойкумены. Ни там, ни тут, наверное, никто не знал, что одновременно лилась кровь и на другом конце Света. Надеюсь, что Иркайпий будет не менее знаменит и посещаем. А создание музея просто необходимо.
Последний взгляд с высоты на о. Врангеля, на море. Мыс Вебера, где, как говорят, жива пещера Алитета, "ушедшего" в эту гору. Сейчас там прибежище белых медведей. Здесь, на Иркайпии, последнее убежище онкилонов.
Уже из дальних странствий возвратясь, я запоем проглотил книгу В. Островского "Адольф Эрик Норденшельд" (1937), дождавшуюся, наконец, своего часа. Поначалу не обращал внимания, каким стилем идет хронология Норденшельда. Но вдруг "осенило"- новым! То есть в одни и те же дни были на Иркайпии и "предприимчивые шведы", и "новые поморы". 13-18 сентября "Вега" вынуждена была вернуться в бухту. Эта задержка была последней каплей - "Вега" вмерзла в лед "в небольшом расстоянии от самого узкого места Берингова пролива". "Более чем жестоко,- продолжал Норденшельд,- что не удалось одолеть это ничтожное пространство, после того, как мы прошли такое огромное расстояние...".
Несмотря на это, Островский в подразделе "Раскопки жилищ онкилонов" отмечает: "Время стоянки у мыса Иркайпия не было потеряно даром. Вблизи мыса путешественники обнаружили развалины, видимо, некогда обширного поселка. Остатки здешних землянок своим устройством значительно разнились от современных чукотских жилищ: возведенные из китовых костей и леса-плавника, они наполовину помещались над землей. Несомненно, поселок принадлежал много сотен лет назад исчезнувшему с лица земли загадочному племени онкилонов* и поныне возбуждающему интерес среди этнографов.
По преданию, сообщенному еще Врангелем, онкилоны были уничтожены и вытеснены с насиженных мест воинственными чукчами. Норденшельду и его спутникам удалось добыть немало интересных предметов, довольно полно характеризующих быт и уровень развития онкилонов... В жилищах было найдено много изготовленных из камней и из кости домашней утвари и предметов охоты. Особенный интерес вызывали каменные топоры, крепко вделанные в деревянные и костяные ручки, сохранились даже ремни, которым топорище прикреплялось к топору. Были каменное долото с костяною ручкою, ножи из сланца, наконечники из рогатин, костяные наконечники для копий, костяные ложки, стрелы для охоты на птиц, крючки из китового уса для рыбной ловли и др. В технике онкилонов особое развитие получили кости китообразных, по-видимому, в большом количестве в то время кишевших у берегов...
Возвращаясь на корабль, исследователи обнаружили еще ряд остатков древних жилищ, разбросанных на вершине каменного
*Полагают, что онкилоны принадлежали к эскимосскому племени "анколы" или "онколы", что по-чукотски означает "прибрежные жители".
отвала. Здесь на многих местах были сложены большие груды костей, по-видимому, жертвенных: путешественники насчитали свыше шестидесяти медвежьих черепов, разложенных кольцеобразно внутри круга, затем без особого порядка лежало множество оленьих черепов, и, наконец, в центре была навалена куча оленьих рогов "кольцеобразно внутри круга". Если этот "круг" - тот цирк, то тогда он не только "укрепленное место", а и святилище, и своеобразный стонхендж онкилонов.
"Вечером,- продолжает Островский,- после ужина в кают-компании "Веги" велась оживленная беседа на тему об онкилонах и их жилищах, ревниво оберегающих тайну давно ушедших лет. Смутные предания, остатки подземных жилищ да разложенные на столе незатейливые, покрытые плесенью поделки, не превышавшие по технике уровня каменного века,- вот все, что осталось от некогда многочисленного народа, расселившегося на восточной окраине сибирского побережья в таком изобилии, что, по преданиям, вечерами здесь можно было наблюдать "столько костров, сколько не было звезд на небе". Экспедиция Норденшельда во многом способствовала пробуждению интереса к судьбам исчезнувшего племени...".
Таким образом, фантастические онкилоны с детства стали обретать зримые черты. Вырисовывалась нить их происхождения - устная чукотская традиция, до сих пор живая, зафиксированная, возможно, еще Сарычевым, затем Врангелем, Норденшельдом, Обручевым. В общем-то печальная и трагическая история. Но почему "Живые онкилоны" в заголовке?
В Америке мне подарили справочную книгу по Аляске. Она заинтересовала своим курьезом - был русский раздел - справочник телефонов на Чукотке на русском языке! Мы все (почти) нашли здесь своих однофамильцев. Более подробно изучить ее появилась возможность только дома. Среди американцев встречались русские имена, часто зафиксированные латиницей.
Но вот в русском разделе вдруг встретились, кто бы мог подумать, трое живых "онкилонов" - три, ставшие сразу такими дорогими фамилии: Анколина В. Ф., Анколина К. Н., Анколина Н. Н.
Это жители эскимосского поселка Сиреники. Да, прав был Эттырачо, мало я знаю. Нужно было "открыть" сначала Америку, чтобы узнать эти чудесные фамилии. Лишь одно "но". Ясно, что они луораветланского происхождения. И если бы не эскимосский поселок, надежды могло бы не быть: ведь сейчас и чукчи стали "береговыми людьми". Хотелось, чтобы Анколины откликнулись. Но как бы то ни было, теперь вправе сказать: да здравствуют Анколины! Онкилоны!
Девятнадцатого мы были готовы к плаванию. Капитан теплоход да Савушкин также готов был нас буксировать, служба СМП пока не выпустила нас идти своим ходом.
Капитан Наумов обычно исчезал с утра на берег, затем пограничники привозили свежий хлеб. Девятнадцатого он вернулся сразу с мощным бульдозером, который осадил "Помора" к воде. С воды за корму поддерживала самоходка "Восток". Ее капитана А. Савушкина (компанейская баржа на троих) подрядили наш капитан. И вот после многих задержек "Восток" должен были буксировать нас до Уэлена.
В эту ночь мне приснилось нечто вроде светопреставления: очень много людей на берегу моря, затаив дыхание, ждали чего-то и смотрели в одном направлении. Там было невысокое солнце - циферблат с римскими цифрами, солнце тройное. Вдруг из-под этих дисков ударила огромная струя, как при взлете космического корабля, но диски с потрясающим грохотом стали падать... От этого ужаса проснулся. Было солнечное утро, урожай на сойку, но обычно черные глаза ее были белыми, смотрели бельмами. После подъема я рассказал поморам и сон, и наблюдение. Сну поверили, а белым глазам нет, пока не убедились. Это была не мистика- рыбьи глаза немного спустя оттаяли. Ночью был заморозок.
С таким предзнаменованием мы отправились в путь. За ночь корабль обложило косой галькой, снова бульдозер... и, не теряя времени на установку руля, "Восток" повел на буксире "Помора", рыскающего из стороны в сторону, как редиска. Вот и наука - кибернетика! Правда, при первой остановке руль будет поставлен. На берегу большие горы со снежными шапками сменяли друг друга. На их пологих склонах золотилась розовато-охристая тундра - картина невиданной красоты. На некоторых вершинах стояли полосатые бело-красные квадраты навигационных сооружений. Утром стало пасмурно, видны были то тут, то там фонтаны китов. Слева на борту появилось что-то черное. Думали-гадали, что же это такое - вельбот? Так ведь не шелохнется, а стоит, как вкопанный. Наконец, "Восток" повернул на сближение. Подошли, и нам стало понятно - кит. С корабля матрос спрыгнул на его голову, вернее на нижнюю челюсть. Она была широкая и совершенно черная, черные плавники при белом брюхе, метра четыре которого виднелись над водой. "Восток" хотел забрать трофей, но кит начал портиться. На видимой части кита не было заметно никаких повреждений. Почему он погиб?
"Как мало вы знаете",- вспомнил я мудрого Эттырачо, даже бывалые востоковцы не знали, какой это кит. Сейчас, полистав доступную литературу, можно предположить, что это была гринда - зубастый кит, то есть дельфин, у гринды нижняя челюсть черная с шарообразной головой.
После кита опять при штиле у меня разразилась морская болезнь, на этот раз с неприятным исходом, но успел добежать до борта. И лишь было одно оправдание мне тогда, что и бывалые флотоводцы ею страдают. Правда, я относил ее не к морской, а к кухонной. Ввиду Ванкарема изломался двигатель баржи. Не сбывается ли сон? "Восток" встал на ремонт.
Мы были к западу от мыса Ванкарем, напоминающего Иркайпий, только это была не скала, а "бараний лоб", и перешеек был значительно шире.
На корабле появился лоцман - луораветлан Федя, не вполне трезвый, но не выдающий своей дрожи. Он, пожалуй, разочаровал нас. Его знобило, то ли от холода (был он в резиновых сапогах и куцей курточке), то ли от выходящего хмеля.
Команда капитана: "Весла на воду!" Через час, обогнув мыс, мы начали подходить к его восточной оконечности, за которой была наша цель - лагуна Ванкарем, на несколько десятков километров вдававшаяся в сушу. Вероятно, из лагуны шло течение, которое нам так и не удалось преодолеть. Пробившись еще с час, вернулись на исходное положение.
Наутро 22 сентября снова сверкало солнце - прекрасный день бабьего лета, который уже меня не радовал. Я решил последний раз обратиться к капитану с просьбой отрешить меня от должности кока. Ситуация была не из легких, неподчинение капитану - бунт на корабле, за что когда-то полагалась рея или необитаемые острова. Капитану должно быть было не легче, ни "реи", ни "острова" у него не было, а отменять свой приказ - идти на поводу прихоти кока. Но выход был. Я напомнил капитану, что назначен был временно. И время шло, со вчерашнего дня не ел и есть не собираюсь, объявляю голодовку. "Ну, ты хитрец",- ответил кап, понимая, что моя голодовка банально проста - все равно не в коня корм, да и кто будет есть без аппетита.
В полдень было тихо. Все спустились на обед и нахваливали мои блюда. Один наверху греюсь на солнышке - свежий воздух и лечебное голодание. Как прекрасен этот мир! На берегу непонятное пока нагромождение поселка, насчитывается до 30 домов и сараек, а прямо на самой бровке зеленосочная трава и темные пятна торфа культурного слоя - здесь поселок стоит прямо на древнем.
Внизу мирно побрякивают ложки. Стоит захлопнуть крышку люка, и будь наверху хотя бы двое единомышленников, способных управлять парусником,- возможен захват корабля, и дуй себе в ту же Канаду". Не так ли начинались пираты во все времена в и русские пираты Бениовского. Кричу вниз: "Хоть бы вахтенного оставили!" Капитан, словно угадывая мои мысли, невозмутимо парирует: "Вот новый Бениовский выискался!" Бениовский, по признанию всеобщему, был самым знаменитым авантюристом XVIII века.
После обеда, когда выветрились все кухонные запахи, я устроился на койку, чтобы с меньшей затратой энергии коротать голодовку. Не успел я забыться от обуревавших чувств, как был объявлен аврал. Час от часу не легче. Пусть мне будет "хуже" - пошел. Сорок пять минут гребли, и "Помор" бросил якорь ближе к берегу. Прикрытый с востока и немного с севера западным каменным углом выступал мыс Ванкарем. Землянки онкилонов были прямо перед нами. Для верности посмотрел подчеркнутое у Н. Дикова: "Возле Ванкарема были обнаружены новые следы культуры морских зверобоев. Это древняя культура, сочетающая признаки известных на Чукотке и Аляске древнеэскимосских культур Бирник и Туле, относящихся к середине и концу I-началу II тыс. н. э. Эти новые археологические данные теперь уже вполне определенно т подтверждают предположение о заселении данного участка побережья Чукотки эскимосами".
Капитан позвал меня сверху в кубрик - садились ужинать. "Раз авралил, садись есть, мне не нужны голодные матросы (Боже мой, что он говорит: матрос!), и, поскольку,- продолжал кап,- Станислав был назначен коком временно, с этого дня будет нас кормить наш бывший кок Володя Вешняков. "Отче наш, иже еси на небеси..."
Мы дружно взялись за ложки.