Плодотворным является сотрудничество библиотеки с Павловским машиностроительным заводом. Во многих начинаниях библиотеки завод выступает спонсором (ремонт выставочного зала, поощрения мастеров, изготовление рамок для картин и вышивок и др.)
В наше сложное время библиотека работой доказывает свою нужность жителям поселка.
Т. М. Степанова
пос. Павловский Очерского района
Новая библиотека XXI века
«Вы не пристраивайтесь к массовому читателю, не надейтесь, что он все поймет. Мы настолько одичали, настолько заросли разной сорной травой и пустоцветом, что нужно вновь вести какую-то переподготовку. Сейчас надо не только материальную базу создавать – дух надо строить!» Как набат звучат сегодня эти слова В. П. Астафьева. Творческие, неравнодушные люди, сплотившиеся вокруг нашей библиотеки, стремятся возродить духовную культуру и нравственность в противовес зачастую негативному воздействию СМИ.
Так, художник А. С. Беляев провел для наших читателей-старшеклассников цикл бесед «Свет русской иконы», продолжением которых стала экскурсия в храм Петра и Павла с рассказом об иконах этого храма.
Плодотворным оказалось сотрудничество с центром психолого-педагогической помощи семье и детям и с его заведующей В. П. Кунщиковой, автором оригинальной разработки семинаров-тренингов для подростков и молодежи «Я выбираю жизнь» и «Мудрый человек» по профилактике социально-опасных явлений. Ряд семинаров-тренингов по этой теме был проведен для читателей нашей библиотеки.
«В эфире редакция общественного радио» – этими словами начинаются еженедельные передачи на радио машиностроительного завода, основного предприятия нашего поселка. Библиотека, принимая участие в этих передачах, предлагает вниманию слушателей радиобеседы по социально-значимой тематике, материалы историко-краеведческого характера, страничку экологического всеобуча, рассказ о народных праздниках в цикле «Круглый год», литературно-краеведческий альманах «Поэты и писатели Прикамья». В апреле и мае библиотека вышла на радио с циклом «Астафьевские чтения». В эти же дни в библиотеке была организована выставка «Совесть нации», посвященная памяти В. П. Астафьева. Из радиоочерков «Рядом с прошлым и настоящим», прозвучавших на радио в 2001 году, родилась идея создания книги о нашем поселке, его прошлом и сегодняшнем дне, и такая книга была выпущена к 185-летию завода и поселка. К этой же дате был снят видеофильм.
В 2002 - 2003 годах организован цикл поэтических вечеров-встреч с местными поэтами «Все мы от рябины гроздья». В ближайшем будущем планируется выпуск компьютерного варианта сборника стихов павловских поэтов.
Поиск путей духовного возрождения начинается с обращения к опыту предков. На площадях нашей библиотеки будет размещена библиотека-музей, так как в результате процесса оптимизации соединятся две библиотеки. В наших планах – создание музея народной культуры, организация уголка быта рабочей семьи XIX века, творческие и краеведческие экскурсии.
С 2002 года наша библиотека полностью занимает старинное двухэтажное здание (ранее только один этаж), есть компьютер, ксерокс, другая современная техника, которая значительно расширяет возможности библиотеки в обслуживании читателей. Но мы глубоко убеждены в том, что в XXI веке, становясь информационным центром, библиотека должна быть прежде всего центром духовного и нравственного возрождения общества. В. П. Астафьев когда-то пожелал интеллигенции «терпения, труда неустанного и веры». Этого мы желаем и себе, и всем нашим коллегам.
Л. В. Масалкина
Пермь
Рождение осоргинской библиотеки в Перми
Наша библиотека находится в муниципальном Дворце культуры города Перми. А история ее началась в 1933 году. Она была открыта на территории строящегося моторостроительного завода. Через год ее перевели в заводской клуб, а в 1952 году – в заводской Дворец культуры (тогда имени И. В. Сталина, а затем Я. М. Свердлова, ныне – муниципальный). С первых лет своей жизни библиотека завоевала популярность среди заводчан, потому что комплектовалась как универсальная библиотека, одно из направлений ее деятельности было гармоничное развитие личности средствами литературы.
Здесь всегда работали люди, преданные своему делу, трепетно относящиеся к Ее Величеству Книге. Постоянно проводились встречи читателей с писателями, артистами, с известными людьми разных профессий. В свое время гостями библиотеки были прославленные летчики В. Чкалов, М. Громов, А. Маресьев, писатель А. Первенцев и другие.
Библиотека по праву считалась культурным цехом завода и одной из лучших профсоюзных библиотек Перми. В апреле 1998 года она была переведена в городскую централизованную библиотечную систему. И сегодня ее богатым фондом (более 90 тыс. единиц хранения) пользуется 6500 юных и взрослых читателей. Из редких книг, которые хранятся здесь, можно назвать «Жизнь животных в фотографиях с натуры» (1896), «Урал» – издание товарищества И. Д. Сытина (1905), несколько томов из собрания сочинений А. С. Пушкина, изданного в 1900 году Российской Академией Наук, есть книги 30 - 50-х годов.
Не забывая лучшие традиции своей семидесятилетней истории, коллектив сегодня проводит просветительскую работу по русской культуре. Русская культура – это та нравственная сила, которая всегда помогала нашему народу в тяжелых испытаниях. Ведь личность формируется не науками и новейшими технологиями, а культурой и, в первую очередь, произведениями художественной литературы. В библиотеке проводятся литературные уроки, вечера, различные конкурсы для детей и взрослых, встречи читателей с пермскими писателями, поэтами и другие мероприятия.
Как известно, вне культуры нет интеллигента. Именно интеллигенция всегда определяла духовно-интеллектуальную атмосферу эпохи. 90-летие выхода в свет знаменитого сборника «Вехи» стало поводом собраться в нашей библиотеке, старейшем книжном хранилище города, историкам, философам, писателям, студентам, художникам, работникам культуры. Состоялся «круглый стол» по теме «Интеллигенция – интеллектуалы – образованщина: неоконченные споры».
Так, в январе 1999 года начал свою просветительскую деятельность философский клуб «Эйдос» (в переводе с греческого означает «идея»). Наш клуб продолжает пермские традиции проведения дискуссий, которые имеют в столице Прикамья более чем столетнюю историю. Известно, что до революционных событий 1917 года в часовне имени Стефана Великопермского собирались образованные пермяки и проводили беседы на религиозные и светские темы. Задачи, которые ставит перед собой философский клуб «Эйдос»: утверждение духовных ценностей русской культуры; возрождение нравственных традиций пермской интеллигенции; формирование в обществе гуманистических взглядов, уважительного отношения к различным мировоззренческим позициям; популяризация новой информации по культурному наследию и проблемам отечественной культуры.
«Круглые столы» клуба становятся все более популярными среди городской интеллигенции. Так, в 2002 - 2003 годах с целью привлечь учителей к обсуждению проблем философии образования и культуры активное участие в организации и проведении «круглых столов» принял Пермский Дом учителя (директор Т. Ю. Снегирева). Материалы «круглых столов» клуба издаются при поддержке администрации Свердловского района.
Бессменным руководителем клуба является Вячеслав Андреевич Кайдалов, профессор, доктор философских наук, завкафедрой философии технического университета. Активные участники «круглых столов» – философы А. В. Жохов и Н. К. Оконская, художник-педагог Л. И. Санникова, журналист Г. В. Куличкина, фотокорреспондент А. Н. Папу, социолог И. В. Изместьев, кандидат педагогических наук Н. А. Князева, инженер ООО «Авиадвигатели» Н. Н. Исаев и другие представителе пермской интеллигенции.
Среди проблем, которые обсуждались, можно назвать такие: «Христианство и культура России», «Слово и культура», «Личность в современной России». Дискуссия о русской идее затронула вопросы судьбы русской культуры, русской духовности.
Сегодня изменилась система ценностей, фактически нет единой системы патриотического воспитания. Но есть книги, есть библиотеки, и есть замечательные писатели – певцы малой родины, с которой, как известно, и начинается любовь к Отечеству. Один из них – выдающийся писатель русского зарубежья, уроженец Перми – Михаил Осоргин.
Философия жизни Михаила Осоргина представляется очень важной в развитии самосознания личности: «Кто мы? Откуда мы? Куда мы идем?» Эти вопросы постоянно звучат в его творчестве. На заседании философского клуба, посвященного этому замечательному писателю, и родилась идея о проведении научно-практической конференции «Михаил Осоргин и вечные ценности русской культуры». Конференция была приурочена 280-летию Перми и 125-летию со дня рождения писателя.
И вот в бывшей профсоюзной библиотеке моторостроительного предприятия, а ныне муниципальной районной, собрались ученые-литературоведы, философы, учителя, сотрудники библиотек и других учреждений культуры. Они не только отдавали дань великому земляку, но и обменивались опытом работы по изучению и популяризации его литературного наследия. Главным событием конференции стало участие в ней Олега Григорьевича Ласунского, заместителя председателя Союза краеведов России, сопредседателя Организации российских библиофилов, который открыл россиянам, в том числе и пермякам, имя Михаила Осоргина. Благодаря усилиям этого воронежского литературоведа в Пермском краеведческом музее создан мемориальный фонд писателя, а некоторые его книги были изданы в 80 - 90-х годах прошлого века в Москве, Воронеже, Перми.
В свой третий приезд в Пермь О. Г. Ласунский подарил нашей библиотеке некоторые материалы о творчестве писателя. Приветствуя участников конференции, О. Г. Ласунский отметил, что появление в Перми осоргинской библиотеки было бы более чем логично: «...ведь Михаил Андреевич отличался страстным библиофильским темпераментом, не случайно им придуман колоритный литературный псевдоним – Старый Книгоед».
И вот сегодня коллектив библиотеки переживает большую радость. Накануне общероссийского Дня библиотек и 280-летия любимой Перми нашей библиотеке № 25 присвоено имя М. А. Осоргина.
3. Б. Нижегородова
Краснокамск
Издательская деятельность Центральной городской библиотеки Краснокамска
Библиотека по-прежнему играет важную роль в культурной жизни общества, особенно если она находится в небольшом городе и призвана быть культурным центром для творческой интеллигенции этого города. Наша библиотека всегда была заинтересована в поиске и объединении творческих людей для того, чтобы дать возможность проявиться талантливой личности. Немаловажную роль в этом направлении играет издательская деятельность.
«Первой ласточкой» стало для нас издание стихов самодеятельной поэтессы К. Е. Верхоланцевой «Так долго помнится...» Эта скромная книга объединила неравнодушных людей, которые помогли издать сборник. Вдохновителем и организатором стал методико-библиографический отдел нашей библиотеки, который привлек к изданию журналистов местной газеты и радио, художника, выполнившего оформление и дизайн книги, и преподавателя русского языка и литературы, написавшего предисловие. Сборник вышел в юбилейный для города год и был посвящен его 55-летию. К сожалению, автора уже нет с нами, но книга живет.
В этом же году увидел свет еще один поэтический сборник: «Тебе, мой город, посвящаю». В него вошли стихи и песни о Краснокамске профессиональных поэтов Л. Татьяничевой, А. Каменского и поэтов-любителей, жителей нашего города, в незатейливых строчках которых – любовь к малой родине. Издание составлялось на основе публикаций из местных газет с довольно обширным хронологическим охватом с 1958 по 1993 годы. Весь материал разделен на две части. Сборник пользуется большой популярностью, особенно среди преподавателей и школьников, которые обращаются к нему при подготовке к различным краеведческим мероприятиям.
9 Библиотека постоянно находится в творческом контакте с местными художниками, музыкантами, поэтами и просто с людьми, которые любят родной город и посвящают ему свое творчество.
Город мой, ты мне все ближе,
Я всю жизнь с тобой связал,
Где бы ни был, всюду вижу
Камы синие глаза.
Так вдохновенно писал о нашем городе педагог, майор милиции, участник ВОВ, человек, чутко реагирующий на все происходящее вокруг него, Николай Сергеевич Черняев. Не случайно на презентацию его стихов «Бессмертна воинская слава» собралось в зале библиотеки так много людей, лично знавших и любивших поэта. На вечере звучали стихи автора, воспоминания о нем и даже песни на его слова. К сожалению, сборник вышел уже после смерти автора.
Издание книги состоялось благодаря поддержке городской администрации, большой работе дирекции и библиотекарей, которые составляли сборник. Книга стала памятью об этом замечательном человеке, гражданине, поэте.
Краснокамск – город относительно молодой. Это город бумажников, нефтяников, металлоткачей, энергетиков, город славных традиций. Многие старожилы города строили и возводили его собственными руками.
В песнях и стихах краснокамцы стремятся выразить любовь к своему городу, его людям, рассказать об его истории и сегодняшнем дне. 60-летию города был посвящен поэтический сборник «Мой город – родины частица», выпущенный библиотекой совместно со школой искусств и иллюстрированный живописными работами юных художников. Получилась интересная, изящно изданная книга – хороший подарок к юбилею города.
В 2003 году Краснокамск вновь отмечает юбилейную дату – ему 65 лет. Библиотека не могла остаться в стороне и посвятила городу еще одну книгу. Авторы нового поэтического сборника «Не думая выйти в поэты» – читатели нашей библиотеки. Для некоторых юных авторов сборник стал первым публичным «выходом в свет». Говоря об издательской деятельности ЦГБ, нужно отметить, что она носит целенаправленно краеведческий характер. И было бы очень сложно осуществить ее без помощи различных общественных организаций, которые также заинтересованы в сборе и распространении краеведческих знаний. Мы объединили свои усилия с клубом краеведов «Родник», обществом российских немцев «Возрождение», с общественным музеем политических репрессий «Мемориал», городским музеем и архивным отделом городской администрации.
Результатом этого сотрудничества стало издание двух выпусков краеведческих сборников «Город моей судьбы». Книги выходили к различным юбилейным датам: к 60-летию города вышел первый, а к 55-летию Победы в ВОВ – второй. В этих изданиях нашли отражение материалы краеведческого характера, ранее нигде не публиковавшиеся: рукопись почетного гражданина города А. X. Худяковой о военном госпитале в Краснокамске; статья П. П. Петерса «Детский лагерь Ленинградского Литфонда на Красно-камской земле в годы войны»; материалы о Камском бумкомбинате в годы войны; дневники военных лет писателя В. Лебедева; различные архивные данные. Второй выпуск сборника «Город моей судьбы», посвященный юбилею Победы, вошел в подарочный пакет участникам Великой Отечественной войны, проживающим в нашем городе.
В настоящее время готовится к выходу третий выпуск этого сборника, который тоже станет подарком городу в честь его юбилея.
Большим событием в жизни краснокамских немцев стало издание книги председателя общества российских немцев «Возрождение» П. П. Петерса «Российские немцы в Прикамье». Книга была издана нашей библиотекой в рамках Целевой программы администрации Пермской области по гармонизации межнациональных отношений народов Прикамья на 1999 – 2003 годы. Ее презентация собрала руководителей местного муниципального образования, представителей общественных организаций из Перми и Лысьвы. Признательность автору книги за огромный исследовательский труд приехали выразить главные герои его очерков – бывший ректор ПГТУ, профессор А. А. Бартоломей; заслуженный работник высшей школы России, профессор ПГСХА Г. Г. Кениг; дети известных в городе и области педагогов К. И. Ларькиной, Э. Г. Онгемаха, В. И. Цветниковой. Книга «Российские немцы в Прикамье» является прекрасным учебным материалом для изучения местной истории, о чем свидетельствуют рефераты учащихся, написанные на основе исследований П. П. Петерса.
Еще одно направление издательской деятельности ЦГБ связано с изданием библиографических указателей. В условиях, когда важно найти, сохранить и донести до читателей любую информацию краеведческого характера, особенно актуальным является издание указателей о родном городе. В честь 50-летия Краснокамска был выпущен первый рекомендательный указатель литературы о городе «Краснокамску – 50». Он содержит сведения о наиболее ценной литературе о городе и районе с 1938 до 1990 года: официальной, научно-популярной и публицистике. Географический и именной указатели позволяют быстро найти нужную информацию по фамилии автора или персоналии, по названию географических и экономико-географических объектов. Указатель включает много ценных материалов прошлых лет, которые никогда не переиздавались. В 1993 году методико-библиографический отдел ЦГБ выпустил издание: «Что читать дальше...», включившее материалы, опубликованные за пять лет после выхода первого указателя.
В библиотеке есть компьютер, что позволяет вести электронный краеведческий каталог. На основе имеющихся записей ежегодно распечатывается сводный библиографический указатель статей «Краснокамск в ... году».
Город, его история – это тысячи человеческих жизней. В них, как в зеркале, отразилась эпоха. Поэтому к 50-летию Победы ЦГБ выпустила первый тематический рекомендательный указатель «Краснокамск и краснокамцы в годы Великой Отечественной войны».
Все, что связано с Великой Отечественной, свято для нас. Мы всегда стараемся поддерживать связи с ветеранами, а когда они обращаются с просьбой помочь в издании своих воспоминаний, ищем возможность выполнить просьбу. В результате такого сотрудничества мы имеем в своем фонде книги: «Я помню войну» (рассказы нашего земляка А. С. Вергазова) и «По дорогам войны» М. И. Лабутина. Авторы – ветераны Великой Отечественной и давние читатели нашей библиотеки. Наличие в фонде подобных изданий способствует повышению гражданского престижа библиотечного краеведения.
Таким образом, благодаря помощи и поддержке городской администрации и различных общественных организаций, Центральная городская библиотека может осуществлять издательскую деятельность и содействовать этим воспитанию патриотизма, национального самосознания, уважения к истории, традициям своей местности, расширению и углублению знаний о ней, объединению населения в рамках общественного краеведения.
ИСТОРИЧЕСКАЯ СЕКЦИЯ
Ответственность интеллигенции в критические моменты российской истории
М. В. Змеев
Глазов
«В больницу шли... умирать»: к характеристике проблемного поля врачебной практики на рубеже XIX – XX вв.
На IX съезде Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова врачебное сообщество единодушно признало, что врач не имеет права на проведение операции без согласия на то самого больного или его родственников [1]. Это правило должно было стать правовой и нравственной максимой каждого врача-практика. Но в то же время оно ставило его в зависимость от мнений и предрассудков пациентов. И при сохранении требования обязательной явки к больному в профессиональной деятельности врача могли возникать довольно противоречивые ситуации: он обязан был ехать к больному, не зная наверняка, согласится тот на операцию или нет, сможет он оказать ему помощь или, в силу независящих от него обстоятельств, вынужден будет бездействовать. Вопрос врачебной целесообразности сталкивался здесь с этико-правовыми нормами, порождая массу новых проблем. В частности, врачей интересовало, «как быть, если больной, которому грозит смерть, в состоянии невменяемости, а родных или близких нет, или они своего согласия на операцию не дадут» [2]. На все эти вопросы ни законодательство, ни профессиональная этика четких однозначных ответов не давали. Попытки разрешить многие из подобных противоречий – например, через отмену статей об обязательной явке врача к больному, или путем легитимации права врача на хирургическую операцию по собственному усмотрению и под свою ответственность – все они были симптомами одного процесса – институционализации профессионального врачебного пространства и, в частности, его этико-правовой стороны. Однако большинство из этих проблем корнями своими уходили в более фундаментальное противоречие, противоречие между разными системами ценностей, разными жизненными формами и типами рациональности. Иными словами, налицо был факт социокультурного разрыва между профессиональным дискурсом врачебного сообщества и традиционным менталитетом крестьянского мира.
Интеллигентская идеализация деревни вела к конфликту ожиданий и реальности. «Когда молодой врач, сходя со школьной скамьи, отправляется в деревню с горячей готовностью хоть сколько-нибудь облегчить ее многострадальное существование, он незаметно для себя идеализирует деревенскую обстановку. &;lt;...&;gt; А вот когда он встречается с нищетой, невежеством, косностью, забитостью прямо, лицом к лицу, встречается не как с теоретическими формулами и темами для бесконечных студенческих споров, а как с реальными явлениями, бьющими его ежеминутно по нервам, когда его усилия начинают разбиваться об эти препятствия, как о каменную стену, тогда он начинает понимать, что...отрицая всякую идеализацию, он в сущности многое идеализировал» [3]. Очевидно также то, что на одни и те же медицинские проблемы врач и крестьянин смотрели разными глазами и по-разному их переживали. Гуманистическо-естественнонаучная рациональность врачей столкнулась здесь, с одной стороны, с крестьянскими мифами и суевериями, с другой, с холодным хозяйственным расчетом относительно лечения больных.
С университетской скамьи врач привык группировать больных по степени тяжести их заболевания. Нравственным долгом каждого врача было оказание медицинской помощи любому страждущему, безотносительно того, какого он возраста, пола и социального происхождения. С точки зрения гуманистической морали, лежащей в основе врачебной этики, ценность человеческой жизни не могла быть обусловлена ни одним из этих социальных факторов, поскольку она самоценна. Напротив, в общинном менталитете крестьян ценность индивидуальной жизни детерминирована принципом хозяйственной целесообразности. «Экономический расчет лежит на дороге между больным и врачом» и суть его в том, что «стоимость взрослой рабочей силы так велика, что она окупает расходы по доставке больного к врачу; доставка же детей и стариков становится уже во многом экономически невыгодной» [4.]
В качестве одной из причин незначительного обращения населения в больницы врач Осинского уезда И. Дегтярев отмечал также недоверие крестьян к врачам, «боязнь обращаться за помощью к интеллигентным людям». [5] Врачебная наука была крестьянам непонятна и, как все новое, непривычное и непонятное, внушала опасение. Особое недоверие и страх испытывали крестьяне перед больницами. Их пугал сам принцип изоляции от привычного домашнего окружения и круга повседневных занятий, непонятный язык медицинских терминов и названий лекарств, а также тот факт, что больница – это место, где собирают людей, одержимых разными недугами и где они, случается, умирают. С. И. Мицкевич вспоминал, что «народ называл больницы «морилками» и шел туда в самых крайних случаях – умирать» [6]. «Больной крестьянин полечится у всех знахарей и знахарок, испытает все народные средства, исполнит все советы бабушек и тетушек, и только видя бесплодность всего этого, обратится к врачу» [7].
Для крестьян магические ритуалы были более привычны и имели сакральное значение, нежели прием порошков или операционное вмешательство врача. На болезни пытались воздействовать теми способами, которыми испокон веков пользовались предки, даже если они, с медицинско-санитарной точки зрения, лишь усугубляли положение больного или способствовали распространению эпидемии. «Даже тяжело больные сплошь да рядом отказываются от больничного лечения и прибегают к различным «бабушкиным средствам», например, подкладывают под послеродовую больную, в целях лечения, труп разлагающейся кошки, перевязывают пуповину ребенка прядью грязных волос роженицы и т. д.» [8].
Эти архаичные представления и ритуалы являлись серьезным «конкурентом» медицинской науке и существенно осложняли врачебную деятельность среди крестьян. Земский врач Красноуфимского уезда М. И. Мизеров рассказывал в 1901 году, что однажды, во время вспышки оспы у него в участке, ему пришлось силой изъять и сжечь одежду одной больной, а чтобы не усугублять недовольство семьи пострадавшей, он заплатил им за «материальный ущерб» деньги из своего кармана [9].
Однако недоверие и страх крестьян перед медициной при определенных обстоятельствах могли обернуться для врача либо прямым обвинением его в злом умысле и преступлении, либо противодействием здравоохранительным мероприятиям.
Таким образом, при крайне неблагоприятных материально-правовых условиях профессиональной деятельности земский врач зачастую сталкивался с индифферентностью крестьянской среды. Научной целерациональности врачей здесь противостояли хозяйственный прагматизм и архаичные верования крестьян. Устойчивость традиционных архетипов затрудняла формирование единого смыслового универсума населения и медицинских работников, пациентов и врачей. В условиях этого социокультурного разрыва в профессиональном дискурсе врачей актуализируются сюжеты, непосредственным образом не относящиеся к их профессиональным обязанностям. «Разве только в области лечения люди вредят себе своим невежеством и неразумением? – задавал риторический вопрос А. Скляр. – Мало ли невежественные родители калечат своих детей нелепым воспитанием? А в области экономических отношений, да и вообще всюду и везде в жизни мы не видим гибельных результатов глупости и невежества? Какую же панацею можно придумать против этого? На все эти вопросы возможен только один ответ: распространяйте просвещение, поднимайте человеческое сознание, создавайте такие условия существования, чтобы люди получили возможность разумно относиться к себе и окружающему» [10]. При подобном повороте профессиональной проблематики врач объективировал себя прежде всего как интеллигента и как профессионала своего дела. В данном контексте профессиональные проблемы не могли оставаться узкокорпоративными и приобретали широкое социальное значение. Отчасти в этом культурном противоречии медицинской практики следует искать истоки господствующего во врачебной среде убеждения в том, что образцовый врач не тот, кто занят исключительно лечением, но тот, кто помимо заботы о здоровье своих пациентов, занимает активную позицию просветителя и борется с общественно-политическими «недугами».
___________________
1 IX съезд Общества русских врачей в память Н. И. Пирогова // Врачебная газета. – 1904. – № 7. – С. 217.
2 Скляр А. С. Врач и закон // Русская мысль.- 1902.- № 2.-С. 132. «
3 Вигдорчик Н. А. Народ и медицина (к характеристике врачебной деятельности в деревне) // Врачебная газета. - 1904. - № 8. - С. 238.
4 Там же.- С. 241.
5 Дегтярев И. Д. Описание медицинского и санитарного дела в Осинском уезде // Труды VIII съезда врачей Пермской губернии.
6 Мицкевич СИ. На грани двух эпох. От народничества к марксизму. – М., 1937. – С. 107.
7 Вигдорчик Н. А. Народ и медицина. // Врачебная газета.-1904.- №9.- С. 278 - 279.
8 ГАПО. Ф. 143. Оп. 1. Д. 114. Л. 11.
9 Труды VIII съезда врачей Пермской губернии. - С. 85.
10 Скляр А. С. Врач и закон.- С. 133 - 134.
___________________
А. В. Бушмаков
Пермь
Интеллигенция в рясе?
В научной литературе, посвященной общественно-политическим движениям, общественной и культурной жизни России конца XIX – начала XX века, духовенство в целом обычно рассматривают как косную, реакционную силу, занимавшую консервативно-охранительные позиции и, наряду с чиновничеством и дворянством, являвшуюся оплотом самодержавия. Интеллигенцию же, наоборот, принято считать носительницей прогрессивных идей, высокой культуры и рационального знания.
Если исходить из распространенного определения интеллигенции как людей умственного труда, то духовенство автоматически к ней причисляется. Так, Антонио Грамши считал духовенство категорией интеллигенции, органически связанной с землевладельческой аристократией, в течение целой исторической эпохи монополизировавшей целые области общественной жизни: идеологию, науку, образование, мораль, правосудие, благотворительность и медицину. В период утверждения абсолютизма духовенство постепенно начинает сдавать свои позиции, появляются и развиваются другие категории интеллигенции, со временем обособляющиеся и начинающие считать себя независимыми от господствующей социальной группы. У Грамши духовенство является интеллигенцией традиционного общества, в эпоху модернизации уступающей свое место во всех сферах общественной жизни собственно интеллигенции нового времени [1].
В конкретно-исторической действительности России рубежа XIX - XX веков термин «интеллигенция» имел более узкое значение, чем определение человека, профессионально занимающегося интеллектуальным трудом. Ключевыми моментами, определяющими принадлежность к интеллигенции и отличающими ее представителей от других членов «образованного общества» дореволюционной России, можно считать преклонение перед «культурой», обладающей высшей ценностью, преданность Просвещению и прогрессу, которые необходимо «нести в народ», воспринимаемый как серая безликая масса, а также идею служения народу, ради которого необходимо жертвовать личным благополучием. Идеалом интеллигента считался человек, жертвующий собой ради «несчастных и страждущих», «непросвещенного, темного люда», «на пользу общественную» [2].
Если понимать под интеллигенцией особую социокультурную группу, т. е. сообщество людей, реализующих в своей деятельности единые или однотипные модели культуры [3], то вопрос о том, можно ли отнести духовенство пореформенной России (или его часть) к интеллигенции, сводится к вопросу о том, в какой степени представителям духовного сословия были свойственны эталоны поведения, общие символы и жизненные нормы, стиль жизни в целом, характерные для интеллигенции и определяющие принадлежность к ней.
Насколько же представители духовенства соответствовали понятию об интеллигенте, а их деятельность и поведение – интеллигентским? Прежде всего, необходимо отметить, что духовенство в России конца XIX – начала XX века было неоднородно. Оно довольно явственно делилось на сельское, большая часть которого жила в нужде и была занята элементарной борьбой за выживание, и более образованное и современное городское, уровень жизни и бытовой культуры которого был сопоставим с уровнем жизни врача, инженера или учителя гимназии, т.е. профессий, «зарезервированных» за интеллигентами того времени.
Большая часть сельского духовенства, особенно церковнослужители, по своему культурному уровню, образу жизни и представлениям о мире – типичные представители традиционного общества. Они были гораздо более близки крестьянству, в среде которого существовали, чем городскому «образованному обществу». Наоборот, среди городских священнослужителей преобладали люди с семинарским образованием, которое после реформ 1860-х годов было унифицировано с программами светских гимназий, и давало право поступления в университет. Многие из них читали книги и журналы на иностранных языках и имели широкий круг интересов – от медицины до истории и краеведения.
Если сравнить те идеалы и те задачи, которые ставили перед собой идеологи интеллигенции и духовенства, то, на первый взгляд, заметно определенное сходство. Внешне идеал священнослужителя во многом совпадал с идеалом интеллигента. Так, в некрологе священника церкви с.Медянское Иоанна Гуляева, написанном священником Г. Посохиным, об умершем говорится: «осуществлял в своей жизни высокий евангельский принцип христианского милосердия и любви к ближнему, нередко уделяя из своих средств пособие бедным», «почти все время своего служения покойный был законоучителем и заведующим школами и на этом поприще принес немалую пользу темному крестьянскому люду» [4]. Подобное подчеркивание приоритета общественного блага перед личными интересами, труда во имя «несчастных и страждущих», «непросвещенного, темного люда» характерна для всех документов (некрологов, поздравлений, обращений и т.д.), рисующих образец интеллигента.
Казалось бы, и у интеллигенции и у священнослужителей в России была одна цель: просвещение «темного» и суеверного народа. Однако у первых оно воспринималось в духе идей французских философов-просветителей XVIII века с характерной антиклерикальной направленностью, а у вторых – как духовное просвещение, распространение в народе истинной веры и благочестия. Поэтому несмотря на значительное сходство в формах деятельности «миссионеров культуры» и миссионеров православия, они не только не тождественны, но и прямо противостоят друг другу. Подтверждением этого могут служить многочисленные публикации в либеральной прессе, выставляющие священнослужителей полуграмотными, жадными и аморальными людьми, обманывающими бедный народ, вытягивающими у него последнюю копейку. В ответных публикациях в официальных и епархиальных изданиях либеральные журналы (а также их читатели и почитатели), в свою очередь, обвиняются в растлении народа, подрыве традиционных ценностей и основ государственности, лживости, беспринципности и т.д. [5]
Как служащие Ведомства Православного Вероисповедания, священнослужители должны были играть роль чиновников, винтиков механизма государственной машины Российской империи. Такая роль противоречила представлениям об идеале интеллигента, служащего народу, а не правительству. Согласно представлениям русской интеллигенции власть – это жестокая и консервативная сила, использующая отсталость массы против прогресса и интеллигенции, а достижения прогресса (модернизации) – против массы. Поэтому, несмотря на то, что значительная часть интеллигенции в пореформенной России вышла из духовного сословия, имела во многом сходный с ним менталитет, отношение ее к духовенству в целом было скорее негативным. Духовенство отвечало ей тем же. «Дело наших новаторов и передовиков мутить воду и сбивать с толку неопытную молодежь, охлаждая и вытравляя из сердца ее самые лучшие стремления и желания, и особенно веру в Бога и любовь к Отечеству» – такого рода характеристиками обычно награждали интеллигенцию публицисты из церковной среды [6].
___________________
1 Грамши А. Искусство и политика. – М., 1991. – Т.1. – С 169 - 170.
2 Змеев М.В. Антибуржуазные черты менталитета русской интеллигенции рубежа XIX – XX веков (на материалах Пермской губернии) // Тезисы межрегиональной научно-практической конференции «Предпринимательство Прикамья: история и современность». – Пермь, 2002. – С. 70.
3 Лейбович О.Л. Русская интеллигенция: конец истории? // Ученые записки гуманитарного факультета ПГТУ. – Пермь, 2000. – Вып. 1.- С. 144.
4 Посохин Г. Священник Медянской Николаевской церкви, Иоанн Иоаннович Гуляев. (Некролог) // Пермские епархиальные ведомости. – 1907. – Январь. – С. 24 – 25 / ГАПО. Ф. печ. изд № 17084.
5 Диакон В. Попов Отношение светской печати к религии и духовенству // Пермские епархиальные ведомости. – 1882. – 27 января.- С. 33 - 37 / ГАПО. Ф. печ. изд. № 18769.
6 Русские монастыри и их значение. – Пермь, 1906. – С. 3 / ГАПО. Ф. печ. изд. № 565.
___________________
К. В. Юхневич
Пермь
Правые интеллектуалы: между политикой и профессионализмом
Русская правая мысль рубежа XIX - XX веков не была богата интеллектуальными дарованиями. Однако именно из ее рядов вышли публицисты, не только критиковавшие политику Витте, но и придавшие теме денег философское измерение. Речь идет о текстах Николая Шарапова (Талицкого) и Сергея Шилова.
Основная заслуга Шипова и Шарапова перед правым движением – интеллектуальная: они попытались «связать славянофильское учение с данными экономической науки» [1].
Несмотря на то, что оба автора придерживались общих праворадикальных воззрений на политический строй, в чисто экономических вопросах они иногда стояли по разные стороны баррикад. Особенно яростно оба спорили на тему, какой должна быть русская валюта: металлическая или бумажная. Николай Шипов был ярым приверженцем металлических денег «с принудительным курсом» [2]. По его мнению, бумажные деньги ведут к постоянным колебаниям и неизменному падению, удешевлению национальной валюты, а это прямой путь к обеднению государства. Опасность таится в «...особенностях человеческой души... которое побуждает поменьше со своей стороны дать и побольше взамен получить... При бумажных деньгах правительство довольно, найдя способ расплачиваться дешевыми деньгами, а население довольно, получая видимо больше...» [3]. Экономист настаивал, что вред не в самих бумажных деньгах, а в выпуске ничем необеспеченных билетов; Вызванная инфляция приводит к оживлению в экономике, но в дальнейшем грозит кризисом. Денег должно быть мало. В этом смысле Шипов убежденный монетарист.
Сергей Шарапов, напротив, за бумажный рубль. Однако в его понимании – это не эквивалент и не суррогат золота. Эта денежная единица, которая «... должна представлять некоторую постоянную, совершенно отвлеченную меру ценностей» [4]. При этом Шарапов резко критикует всю западную финансовую науку. Он вообще сомневается в ее существовании. Она, по его мнению, искусственно связывает деньги и золото или другой металл. Металл – это просто товар, а бумажные деньги «независимая, абсолютная, абстрактная» ценность – мерило. В пример автор приводил финансовую систему России до введения золотого рубля в 1895 - 1897 годах, когда национальная валюта была фактически двух видов: русский серебряный рубль и кредитные билеты. Эти билеты (теоретически) – равны по цене серебряным монетам, т. е. служат эквивалентным заменителем. Однако государство не было в состоянии обменять билет серебром по курсу 1:1, поэтому цена серебряного рубля была выше, чем бумажного. Но серебряных денег мало – жители страны, как и «заезжие купцы», примирившись с такой системой, пользовались «двойными» деньгами. «... мы уже имеем в бумажном рубле ценовую единицу, совершенно отделившуюся от металлической своей валюты и ставшую абсолютными деньгами. Мы сжились с ним..., и нам остается их открыто признать и провозгласить» [5]. Поэтому Шипов считал, что государство должно ввести «абстрактный» рубль и силою своего авторитета и мощи поддерживать его курс. «Внутренняя стоимость, покупная сила бумажного рубля основывается на нравственном начале всенародного доверия к единой, сильной и свободной верховной власти...» Бумажный рубль – показатель доверия народа самодержавию. А если такие деньги котируются внутри страны, то и иностранцы вынуждены будут смириться и играть по «нашим» правилам. Основная новация Шилова в том, чтобы «конвертировать» высокий статус русской имперской власти в экономическую плоскость.
Вместе с тем Шипов и Шарапов, как консерваторы, были едины в понимании целей русской финансовой политики. Шарапов твердым золотым рублем, а Шипов абстрактно-доверительной бумажкой хотели защитить национальную экономику от «вредного влияния мировой биржи». Говоря современным языком, экономисты-консерваторы видели главную опасность в глобализации мирового экономического пространства. В этом процессе оба мыслителя единодушно узрели проявление всеобщего «жидомасонского заговора». Даже чисто экономическую тематику авторы использовали для доказательства своих политических взглядов. Шипов и Шарапов часто противоречат друг другу, как экономисты, но едины в своем консерватизме.
Для нас рассмотрение данного примера важно в контексте общего понимание места интеллектуала в политической борьбе и его отношениях с властью.
В трудах консерваторов-экономистов просматривается примат идеологии. Применяемые и используемые ими знания служат вспомогательным материалом, аргументом второго порядка для уже готовой идейной конструкции. Ее истинность не подлежит ни сомнению, ни обсуждению. В этом смысле Шипов и Шарапов принадлежали к тому же типу, что и новая советская партийная интеллигенция, способная мобилизовать чуждый теоретический материал для защиты установленного идейного порядка.
___________________
1 Талицкий (Шарапов). Бумажный рубль (его теория и практика). - Спб., 1895.- С. 3.
2 Шипов Власть самодержавного царя как основа финансового благополучия России. – Спб., 1913, – С. 18
3 Шипов Власть самодержавного царя как основа финансового благополучия России. – Спб., 1913. – С. 26
4 Талицкий (Шарапов). Бумажный рубль (его теория и практика).- Спб., 1895.- С. 20.
5 Талицкий (Шарапов). Бумажный рубль (его теория и практика).- Спб., 1895.- С. 23.
___________________
В. В. Шабалин
Пермь
Пермские студенты-троцкисты в левой оппозиции
После Гражданской войны перед советским правительством остро встала проблема создания слоя врачей, учителей и других специалистов, лояльных власти. Поскольку в стране было официально закреплено социальное неравенство, студентов вузов отбирали по классовому принципу. Вход в институты и университеты был закрыт или ограничен для лиц непролетарского происхождения. Все 1920-е годы дети кулаков, нэпманов, священников и других пораженных в правах групп населения, пытались прорваться через социальные фильтры и получить высшее образование. Власти, со своей стороны, старались не допустить подобного проникновения, выявляли и исключали прорвавшихся. Однако это была не единственная головная боль вузовского и партийного начальства. Другой проблемой стали те, кого с политической и классовой точки зрения можно было называть «своими» – это студенты с левокоммунистическими взглядами.
Молодежь всегда острее реагирует на несоответствие между жизнью и декларациями, тем более если эта молодежь успела понюхать порох, поучаствовать в руководящей работе и имеет авторитетного «взрослого» лидера. Молодежь в эти годы слушала речи Л. Д. Троцкого или Г. Е. Зиновьева, читала их статьи и принимала их идеи мировой революции, внутрипартийной демократии, индустриального развития и т.д. В соответствии с выбором молодые люди делились на троцкистов и зиновьевцев. Подобное деление было характерно не только для столиц: Москвы и Ленинграда. Например, в Свердловске – центре уральской области – в 1927 году, по подсчетам партийных органов, в двух вузах УСКУ и УПИ учились 39 троцкистов и последователей Зиновьева, причем последних было больше. В другом уральском городе – Перми – в государственном университете в тоже время обучались 6 троцкистов. Ситуация в пермском университете интересна как пример того, как существовала оппозиция в провинциальном вузе. Остановимся на ней подробнее.
Все пермские студенты-троцкисты учились на медицинском факультете, а 5 из них состояли в одной партийной ячейке. Оппозиционеры на медицинском факультете были уже в 1923 году, когда факультет еще был мединститутом и базировался в Екатеринбурге. Два активных последователя Троцкого – студенты-медики П. К. Денисов и И. А. Барышников – пропагандировали взгляды левых и даже ездили для этого на рабочее собрание Верх-Исетского завода. Весной 1924 года под их влиянием партсобрание института приняло «троцкистскую резолюцию». На собрании, правда, было всего 6 или 8 человек, и осенью резолюция была отменена.
В 1924 году институт был переведен в Пермь. Денисов проучился здесь недолго – через год перевелся в ветеринарный институт в Казань. Однокурсникам он, однако, успел запомниться тем, что ходил везде с только что вышедшей книгой Троцкого «Уроки Октября» и «пропагандировал ее среди студентов. Оставшийся в Перми Барышников стал более замкнутым и свои взгляды открыто не пропагандировал. Лишь осенью 1927 года, когда накал внутрипартийной борьбы достиг своего пика, он на партсобрании воздержался при голосовании за исключение Троцкого из ВКП(б).
На смену друзьям-оппозиционерам Денисову и Барышникову пришли другие студенты, так же связанные, если не дружескими, то, как минимум, товарищескими связями. Прежде всего нужно отметить молодых людей, группировавшихся вокруг 21-летнего П. Т. Гусарова.
Если бы Гусаров вел себя «правильно», он мог бы сделать хорошую карьеру. Для этого у него были все данные: рабочее происхождение, членство в комсомоле и партии. При этом он входил в бюро райкома комсомола и одновременно в руководящие партийные и комсомольские органы университета, в частности, возглавлял партийную ячейку факультета. Кроме того, он читал политическую литературу, не многие тогда могли этим похвастаться, и был редактором газеты «Медико-Урал». Молодой перспективный активист. Однако он выбрал другой путь, приняв взгляды оппозиции. По его собственному признанию, на него произвели впечатление знаменитые слова Троцкого о том, что молодежь это «барометр партии». Гусарову, как и другим молодым троцкистам, видимо, импонировала мысль о том, что на них лежит ответственность за судьбу революции, в которой они не участвовали из-за того, что были слишком молоды.
Осенью 1927 года для Гусарова пришло время активных действий, но в отличие от Барышникова, он не был одинок. У него был свой круг общения – соседи по общежитию, где он проживал во время учебы. Среди них выделялся Н. Л. Гордеев – приятель, с которым они особенно сходились во взглядах. На осенних собраниях они держались вместе. Сначала проголосовали против исключения Троцкого из партии, а позже, во время ноябрьской партийной дискуссии, выступали с защитой оппозиционной программы. Гусаров требовал отдельного доклада, а Гордеев выступил по крестьянскому вопросу.
На тех же собраниях выступали еще два товарища – И. А. Ми-тяшин и С. А. Плотников, тоже, кстати, соседи по общежитию. Они были старше Гусарова и Гордеева, обоим было за тридцать, оба участвовали в событиях Гражданской войны. Плотников был лидером в этом союзе и более активно защищал и пропагандировал свои взгляды (чему способствовало то, что он был руководителем кружка по изучению ленинизма). Во время партдискуссии он выступал по крестьянскому вопросу, заявив, что ЦК ВКП(б) – «эсэровское». Митяшин защищал свои взгляды менее активно, известно, что он воздержался при голосовании по исключению Троцкого.
Как ни странно, обе группы студентов, хотя и были знакомы друг с другом и сталкивались по учебе, более тесных связей не имели. Об этом свидетельствовали их однокурсники, в 1937 году допрошенные по делу Гусарова. Даже следователи НКВД не стали конструировать никаких «контрреволюционных троцкистских организаций», хотя собранный ими материал сам на это просился. И срок Гусаров получил очень умеренный: на 1 год был отдан под гласный надзор по месту жительства.
Последней из зафиксированных на факультете оппозиционеров была М. Н. Ямпольская. Она голосовала против исключения из партии Троцкого. Никаких подробностей мы о ней не знаем, кроме официальных данных, из которых, пожалуй, самое интересное – это ее партстаж, начавшийся в 1914 году. В 1928 или 1929 году она перевелась в другой вуз в Москву, а до этого всячески избегала собраний.
Схожую тактику выбрали и другие студенты-оппозиционеры. Чтобы остаться в партии, им пришлось признать свои выступления ошибочными. В партийных документах эти выступления были названы «нечетко сформулированными и не искренними». Видимо, это действительно было так, поскольку все троцкисты после партийной дискуссии уклонялись от выступлений по принципиальным вопросам.
Что в сложившихся условиях предпринимали партийные органы? На медфаке за всеми, кто проявил себя во время дискуссии как оппозиционер, было установлено наблюдение со стороны «наиболее выдержанных товарищей». А в 1929 году прошла широкомасштабная чистка партии, одной из целей которой было выявление оставшихся оппозиционно настроенных партийцев. В результате чистки Плотников и Гусаров были исключены из партии, их ответы не удовлетворили комиссию. Гусаров, например, в условиях начавшейся индустриализации, пытался сформулировать точку зрения, которая помогла бы ему примирить официальную идеологию и троцкистские идеи: «Партия говорит, что социализм строили и построим, если не будет интервенции, а Троцкий говорит, что без поддержки западного пролетариата не построим, если будет мировая революция... Я понимаю так: если не будет интервенции, значит, построим. Я понимаю, что не будет интервенции потому, что поддержит западный пролетариат». Вместо саморазоблачения Гусаров пытался объяснить свою позицию. Это комиссию по чистке не интересовало.
Надо сказать, что чистка поставила троцкистов в ситуацию выбора. Те, кто хотел остаться в партии, должны были доказать, что порвали с оппозицией. Так, во время чистки с критикой Гусарова выступили его товарищи-троцкисты. Возможно, они обо всем договорились заранее, но для окружающих это выглядело как поражение оппозиционеров.
После исключения Гусарова из партии его необходимо было исключить из комсомола, однако этого не произошло. Решение должно было принять общее собрание комсомольской ячейки медфака, на котором присутствовало около ста человек. Выступая в прениях, Гусаров и присоединившийся к нему Плотников сумели, как сказано в документе, «повернуть собрание на свою сторону». Решение бюро комсомола об исключении Гусарова было провалено. В целом это ничего не меняло, но показывало, на чьей стороне оказывались симпатии молодежи, оказавшейся без строгого надзора и еще не до конца запуганной репрессиями.
К 1930 году проблема левой оппозиции в вузах была снята. Ее сторонники в университетах оставались, но они вынуждены были скрывать свои взгляды и уже не представляли собой организованной силы. Отдельные выступления не меняли положения вещей и не угрожали власти. Был сделан еще один шаг к формированию лояльной власти интеллигенции.
Н. Г. Шелепенькин
Пермь
Русский философ с «философского парохода» (И. А. Ильин)
В конце августа и на протяжении сентября 1922 года из Москвы, Петрограда и других городов Советской России по постановлению ГПУ была выслана за рубеж значительная группа российской интеллигенции, которая не могла найти общий язык с представителями Советской власти. Газета «Правда» в своей передовице под заголовком «Первое предостережение» писала о причинах этой репрессивной акции, заостряя внимание на том, что Советская власть «существует скоро 5 лет» и «пользуется доверием и поддержкой» трудящихся масс России, а «определенные слои буржуазной интеллигенции» так и не примирились с большевиками, «не оставили своих надежд на контрреволюционный переворот, и все время вели более или менее тайную или более или менее открытую борьбу за возвращение буржуазного режима». С учетом событий, происходивших в России в течение этих пяти лет, и, особенно, массового голода в стране, высылка двух сотен представителей, «классово чуждых» строителям новой жизни, была уже далеко не экстраординарной мерой.
Анализируя причины этой репрессивной акции, М.Г. Главацкий отметил, что «лидеры большевиков прекрасно понимали, что обвиняемые не совершали каких-либо контрреволюционных действий. Их наказывали за убеждения, т.е. остракизму подвергались люди мысли» [1]. В то же время, в передовице «Правды» приводились иные доказательства вины изгнанников, что-де в годы гражданской войны эти люди устремлялись в эмиграцию или «помогали возникавшим тогда подпольным белогвардейским организациям, или всеми другими способами старались вредить Советской власти». Они «вредили» в литературе, кооперации, высшей школе и других жизненно важных сферах общества. При этом «все эти группы находились в тесной связи с нашей белогвардейской эмиграцией, получающей деньги от враждебных нам буржуазных правительств, и всячески дискредитировали все наступления Советской власти на международной арене» [2].
Конечно, далеко не все пассажиры «философского парохода» находились в контакте с центрами белой эмиграции, не все были причастны к подпольной борьбе с большевистским режимом, но среди них были и другие, вроде Ивана Александровича Ильина. В мае 1918 года И. А. Ильин защитил диссертацию на тему «Философия Гегеля как учение о конкретности Бога и человека», в результате ему присудили две степени – магистра и доктора государственных наук. Диссертация была опубликована в виде двухтомника. Его издатель Г. А. Леман-Абрикосов в своих воспоминаниях писал по этому поводу:
«Его работа – труд необычайной глубины, сложности, и мало кому доступен по своей отвлеченности. Но зато он сразу поставил Ильина высоко во мнении русского общества, давшему ему прозвище «гегельянца», что, впрочем, не следует понимать как сторонник учения Гегеля, а именно только автор работы о Гегеле. Ильин сразу показал себя человеком сильного характера, резким, крайне нетерпимым пуритански настроенным и вообще савонароловского склада» [3].
Революция 1917 года радикально изменила судьбу И. А. Ильина: правовед, государственник, апеллирующий к общественному мнению с позиций нравственности и религиозного правосознания, вынужден был скрупулезно и мучительно анализировать обстановку в стране после крушения монархии. К большевистскому перевороту в октябре 1917 года он отнесся крайне отрицательно. Это нашло отражение в текстах его выступлений тех дней. Очевидно, что переход к делам реального сопротивления большевистскому режиму, не прошел незаметным для органов ЧК-ОГПУ. Начались слежки и засады, аресты и обыски, тюремная камера и допросы, следствие и суд, оправдательный приговор и новый арест. В начале сентября 1922 года И. А. Ильин был арестован органами ГПУ в последний раз. На вопрос следователя о взглядах на структуру Советской власти и систему пролетарского государства последовал дипломатичный ответ философа: «Считаю Советскую власть исторически неизбежным оформлением великого общественно-духовного недуга, назревавшего в России в течение нескольких сотен лет» [4].
В конце сентября 1922 года И. А. Ильин со своей женой навсегда покинул Россию. Обосновавшись в Германии, он вошел в активную политическую жизнь русской эмиграции, которая довольно настороженно приняла новых изгнанников из Советской России. Придерживаясь консервативных монархических взглядов, И. А. Ильин не случайно оказался в самом эпицентре белого сопротивления большевистскому режиму. В 1923 году он составил «Записку о политическом положении», адресованную П. Н. Врангелю. В сопроводительном письме А. А. фон Лампе, генерал-майор Генштаба Русской Армии, высоко оценил «белизну» И. А. Ильина, «сохраненную в чистом виде во время пятилетнего сидения в Совдепии». Кроме этого, он еще и «выдающийся человек по его индивидуальности, энергии и даже осведомленности» [5].
В «Записке...» на одиннадцати листах анализировалось политическое положение России. Интерес к русской революции еще не угас, и И. А. Ильин пункт за пунктом излагал свое понимание произошедшего: «Современная революция есть не только продукт интеллигентской беспочвенности и не только коллективное преступление революционных партий». Революция «имеет свои исторические, органические корни в жизни масс». Как и во времена Смуты, Разинщины и Пугачевщины «это есть бунт крестьянской массы против государственного и хозяйственного тягла». Революция – это «движение против крепостного уклада, формально отмененного Александром II, но пережившего свою отмену в атмосфере крестьянского неравноправия и неравноземлевладения» [6].
В первые годы эмиграции И. А. Ильин работает в Русском Научном Институте. В это же время он написал свою знаменитую работу «О сопротивлении злу силою», в предисловии к которой он с любовью обращается к «белым воинам» – «носителям православного меча» и «добровольцам русского государственного тягла». Полемика по поводу вышедшей в 1925 году в Берлине данной книги не исчерпана до сих пор. И.А. Ильин поставил задачу, что нужно раз и навсегда «отрешиться от той постановки вопроса, которую с такой слепой настойчивостью вдвигали и постепенно вдвинули в философски неискушенные души – граф Л. Н. Толстой, его сподвижники и ученики». И. А. Ильин считал, что толстовское учение узаконивало слабость, возвеличивало эгоцентризм, потакало безволию, устраняло общественные и гражданские обязанности, но «что гораздо больше, трагическое бремя мироздания, – должно было иметь успех среди людей, особенно неумных, безвольных, малообразованных и склонных к упрощающему, наивно-идеалистическому миросозерцанию» [7]. По Ильину верующий в Бога человек должен сопротивляться злу силою. После выхода этой работы и выступления И. А. Ильина в 1926 году на Русском Зарубежном Съезде за ним прочно закрепилась репутация идеолога белого движения. Лидеры этого движения не во всем соглашались с И. А. Ильиным, однако сохраняли с ним добрые отношения до последних дней его жизни.
___________________
1 Главацкий М. Е. «Философский пароход»: год 1922-й. Историографические этюды. – Екатеринбург, 2002. – С. 210.
2 Правда.- 1922.- 31 августа.
3 Ильин И. А. Собрание сочинений. В 2 дополнит, т. Т. 1. Дневник. Письма. Документы (1903 - 1938 гг.).- М, 1999.- С. 590.
4 Там же. - С. 433.
5 ГАРФ. Ф. 5853. Оп. 1. Д. 13. Л. 107.
6 Там же.- Й. 112 - 113. Ильин И. А. Указ. выше.- С. 215 -216.
7 Ильин И. А. Сочинения в 2 т. Т. 1.- М., 1993.- С. 305 - 306.
___________________
С. А. Шевырин
Пермь
«Щи и Маркс»
(Советская действительность 1930-х годов в письмах учащейся молодежи города Перми)
В Государственном общественно-политическом архиве Пермской области хранится множество писем, которые в годы репрессий были изъяты при обыске или приложены к делу в качестве вещественного доказательства. Советская действительность на страницах этих писем часто резко отличалась от той, что описывали в советских газетах и книгах. Данная работа основана на письмах из двух дел: уголовного по обвинению в антисоветской пропаганде и агитации студента 5 курса Пермского медицинского института Блюммера Н. И. (1937) [1] и партийного по рассмотрению политически не выдержанного письма студента мотовилихинских подготовительных курсов Некрасова (1931) [2].
Николай Блюммер в письме к отцу описывает быт своих туберкулезных пациентов - детей. Семья больного ребенка живет в холодной и сырой водоразборной будке № 11 на территории городского парка культуры и отдыха (современный сад им. Горького). «Убогая деревянная кровать или вернее «топчан» закрыт был каким-то ужасно грязным, рваным рубищем, без каких бы то ни было следов белья». На вопрос о питании шестилетний мальчик отвечал: «что он кушает хлеб и чай». Когда же я поинтересовался рыбой, мясом, яйцами, молоком, он ответил: «Рыбку-то и мясо я кушаю. Редко попадает только. А яички-то, так мама летось купила 4 яичка, а мне ни одного не досталось» [3]. Конечно же, семья эта неблагополучная – мать одна воспитывает 4 детей, старшей из которых 11 лет. При выходе из водоразборной будки Николая Блюммера посетили контрреволюционные мысли: «Я думал, что уж в нашей зажиточной семье нельзя найти, встретить такую нужду. Я думал, что уж все живут весело, зажиточно, радостно» [4].
К этому времени руководством страны были четко определены задачи идейной переделки и воспитания трудящихся людей в духе социализма [5] с неизменными рапортами о достижениях, о становящейся все лучше и лучше жизни.
«Урожай хорош мы сняли –
Склады все завалены.
Путь в зажиточную жизнь
Нам указан Сталиным» [6] – пели, если верить газетам, колхозницы в прикамских селах. Николай увидел совсем иную реальность советской жизни, и эти мысли его о несоответствии агитационных лозунгов о «зажиточности всех семей СССР» были явно истолкованы следователем НКВД как контрреволюционные.
В другом письме Блюммер пересказывает анекдот о профессоре медицины, якобы написавшем монографию «Вопросы морфологии и анатомии в трудах Маркса – Энгельса – Ленина». Логическим продолжением таких «научных» изысканий Блюммер видит в издании каким-нибудь поваром труда «Вопрос о кулинарии в трудах Маркса – Ленина» или «Щи и Маркс», «Ленин о яичнице» (особо жирной линией подчеркнуто следователем) [7].
Студент Некрасов приехал в Мотовилиху в 1931 году из Свердловска. Студенческое общежитие описывает он как «сплошную развалину, какой-то торчащий в лесу, недостроенный, холодный курятник...» [8] Письмо адресовано другу коммунисту Мише, потому несколько иная, более свободная тема – тема любви. Некрасов сетует ...ведь теперь, Миша, кажется, самое-то важное в жизни – это сначала социалистическая работа, злосчастная и вдобавок невкусная еда, потом, наконец, ЛЮБОВЬ СОЦИАЛИСТИЧЕСКАЯ. ... Без первых трех вещей жить теперь нельзя, а без поцелуев мещанских каждая коммунистка-комсомолка проживет и обойдется» [9]. Далее следует история, которая в 1937 году, скорее всего, была бы названа «диверсией». Одна комсомолка (имя не называется) мечтала строить социализм, на строительство которого «может быть (необходимы) сотни пятилеток» [10], а уж после любви к социализму – будет время на любовь человеческую. Некрасов сумел с помощью самой простой человеческой любви сломать стройную систему взглядов этой комсомолки и дать «заблудившемуся организму в идеалах коммунистических» [11] другие идеалы и цели, может быть в чем-то мещанские, но «лучше звезды мещанского идеала, чтобы слышать их счастливый шепот..., не дожидаясь социализма и не ограничивая себя, свои силы для его осуществления...» [12]
Дело Некрасова в 1931 году рассматривала партийная комиссия, дело Блюммера в 1937 году, Особое совещание при НКВД. Некрасову дали выговор, Блюммеру – 5 лет ИТЛ. Не сбылись мечты Блюммера – «Собрать бы вот таких детей (больных и голодных) в один дом и поручить бы мне их воспитать, вырастить, вылечить, выкормить... и я бы знал, что делать. Я был бы очень на месте здесь» [13].
Мощная агитационно-пропагандистская машина Советского государства должна была сформировать преданного делу партии и революции человека. Особенно кропотливо агитационная работа велась с молодежью, готовой принять революционную и социалистическую романтику. Студенты должны были проникнуться идеями строительства социализма. Указанные письма могут дать некоторое представление о идейности молодежи и глубине воздействия на нее Агитпропа.
Противоречие между плакатным изображением «лучшего в мире государства» и водоразборными будками, где умирают от туберкулеза дети, привело молодого человека к написанию таких строк: «Жить я устал, родной мой Иван Алексеевич и Надя, ужасно устал, мне кажется, будто я уже лет двести живу, триста... К черту, и так надоела вся эта тупая, покорная масса, одинаково довольная случаю попасть на бесплатный концерт с танцами или же случайной купле особенной любительской колбасы в 3 р. 50 к., толпа, живущая только сегодняшним, толпа без прошлого и без будущего. Я ненавижу ее...» [14] Естественно, что большая часть общества идеологическую обработку воспринимала, не задумываясь, и бойко употребляя шаблоны и слова из советско-партийного лексикона, продолжала жить сегодняшним – «прическа чальстон и такие же брюки, ... умение переставлять ноги под звуки мечтательного танго или эротинского фокстрота» [15] и, конечно же, вовремя сигнализировать о «студенте с чуждым настроением». Так, например «чуждо настроенный» Блюммер дошел до того, что в своей комнате заклеил портрет товарища Сталина портретом Л. Толстого [16].
В случае со студентом Некрасовым речь идет о идеологически обработанном комсомольском слое общества. Прически, танго и прочие «куафюры» здесь презираются, главное – строительство социализма. Безымянная комсомолка рассказывала на собрании Некрасову, как ударила по щеке пытавшегося поцеловать ее комсомольца. Здесь люди живут только будущим, даже если оно наступит через сотни пятилеток.
___________________
1 ГОПАПО. Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12021.
2 ГОПАПО, Ф. 58. Оп. 1. Д. 9.
3 ГОПАПО, Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12021. Л. 12.
4 Там же. Л. 12 об.
5 Кондаков И. В. Введение в историю русской культуры. – М., 1997.- С. 563.
6 Звезда. – 1937. – 7 ноября.
7 Там же. – Без нумерации.
8 Там же. Ф. 58. Оп. 1. Д. 12021. Л. 38, 38 об.
9 Там же.
10 Там же.
11 Там же.
12 Там же.
13 ГОПАПО, Ф. 641/1. Оп. 1. Д. 12021. Л. 12 об.
14 Там же. Л. 16.
15 Там же. Без нумерации.
16 Там же. Л. 13.
___________________
А. С. Кимерлинг
Пермь
Долг литератора в дискурсе поздней сталинской эпохи
В дореволюционную эпоху в России сложился особый этос интеллигенции. Быть интеллигентом, по знаковому определению Иванова-Разумника, это значит не только иметь высокий уровень образованности, но прежде всего быть внутренне свободным, стать критически мыслящей личностью, способной бороться с несправедливостью, просвещать народ и ответить жизнью за свои убеждения. Г. Плеханов презрительно назвал такой подход идеалистическим. Ленин же отказывал российской интеллигенции в праве быть мозгом нации. В сталинской пропаганде советский интеллигент – это просто служащий с высшим образованием, дисциплинированный и лояльный.
В начале 50-х годов березниковский журналист М. Т. Данилкин, член партии и ответственный работник печати, в своих текстах и в своей судьбе воспроизвел нечитанные им требования, некогда сформулированные забытым писателем – народником. Данилкин писал для писателей и о писателях. И первым его читателем должен был стать главный советский писатель Сталин, которому он адресовал свои письма-наставления, письма-проповеди и исповедальную прозу.
В текстах Данилкина можно обнаружить двойственный образ литературной интеллигенции. Он изображает полярный мир литературы. Один полюс – классики русской литературы А. Пушкин, Н. Гоголь, В. Белинский, Д. Писарев, Н. Чернышевский, Л. Толстой, М. Лермонтов. Да другом полюсе – современники М. Данилкина, они получают высшее образование, не обладая большим умом, работают редакторами и критиками, лукавят, приспосабливаются, живут не по средствам. Они – фальшивые наследники русской литературной традиции.