Таким образом, сегодняшняя городская интеллигенция не обладает политической силой, не является носителем действенных общественно-политических альтернатив. Она оказывается в положении «дачника» – бывшего игрока, покинувшего площадку, замкнувшегося в частной жизни, недоброго, бессильного и стороннего наблюдателя за чужим действием.
____________________
1 Социологическое исследование под руководством доктора исторических наук, профессора Лейбовича О. Л. (ПГТУ). Время полевых исследований – июль-август 2000 года в Перми. Выборка квотная по демографическим параметрам (пол, национальность). N = 946. Опрос методом стандартизированного интервью. Место опроса – дачные кооперативы жителей Перми.
____________________
О. В. Бабушкина
Пермь
Абстракционизм – проект духовного преобразования человечества
Поворот к абстрактному искусству В. Кандинский считал кризисным моментом в культуре человечества, в котором отпадает все второстепенное и остается существенное – «служение объективному». Абстракционисты в своих манифестах провозгласили беспредметное творчество началом духовной эпохи, придавая мессианское значение своим открытиям в живописи. С точки зрения Кандинского, художник – человек, несущий в себе силу «видения». Творец чувствителен к новому в духовном мире и способен выразить средствами искусства новое содержание, которое будет духовным хлебом наступающего пробуждения. Он писал: «...дух живописи находится в органической прямой связи с уже начавшейся эрой нового духовного царства...» [1]. К. Малевич приравнивал супрематизм к крупнейшим открытиям современности и добивался идеологического влияния супрематизма, т. к. декларировал его не художественное, но мировоззренческое значение. Теория супрематизма вышла за пределы чистого искусства и претендовала на роль универсальной концепции жизнестроительства. Беспредметный период творчества Малевича связан с историей общества «заумников» или «обэриутов», в которое входили поэты, музыканты и художники, стремившиеся создать новый язык искусства, язык чистых форм в области не только изобразительного искусства. Как отмечает Ж.-Ф. Жаккар, «явление редукции речевого материала к чистым звукам сближало метод В. Хлебникова с методом Малевича по своему онтологическому характеру» [2].
Может ли этот проект духовного преобразования, затеянный русским авангардом, стать средством воспитания человека? Насколько этот проект актуален в наши дни?
Процесс встречи зрителя с абстрактной живописью предполагает по замыслу художника переход на новый уровень духовной коммуникации. Если понимать под духовностью способность человека трансцендировать к идеалам-эйдосам, в мир абсолютов, то приобщение к миру эйдосов, идеалов, абсолютов есть приобщение к полноте бытия. Искусство приобщает человека к полноте бытия, и в этом заключается его онтологическая функция. Но выражение объективного в картине, что равносильно хайдеггеровскому функционированию произведения искусства как работы истины, возможно лишь, по словам Кандинского, тогда, когда действует закон внутренней необходимости в отношениях художника и произведения искусства. Новое (абстрактное) искусство избавляется от внешнего предмета для того, чтобы в основу своего построения заложить закон внутренней необходимости («закон души»).
Понятие «закон души» у абстракционистов соотносимо с категорией трансцендентальной субъективности в интерпретации феноменологии Э. Гуссерля. В его понимании трансцендентальный идеализм есть последовательно выполненное самоистолкование трансцендентального субъекта в форме систематической эгологической науки. Таким образом, в основе как феноменологической установки, так и способа абстрактного творчества лежит прорыв в область трансцендентального бытия, которое оказывается непосредственно связанным с генезисом субъекта.
Солипсизм, который большинству исследователей кажется непреодолимым в феноменологии Гуссерля, проявляется как антикоммуникабельность в абстрактном искусстве или «художественный солипсизм», выраженный в своеобразной абсолютизации переживаний художника. Интерсубъективные отношения могут осуществляться лишь в виде наличия общего трансцендентального опыта у художника и зрителя. Таким образом, восприятие абстрактной живописи становится возможным лишь при наличии феноменологической установки зрителя, то есть его самоистолкования как трансцендентального субъекта. Самоистолкование должно осуществляться как прорыв к собственным сознательным априорным структурам. Переживание полноты бытия происходит в момент обретения феноменологического взгляда по Гуссерлю или переживания «души предмета» по Кандинскому. Вхождение в феноменологическую установку есть метод научения языку духа. Именно язык духа есть язык абстрактного произведения искусства.
Однако, как известно, проект Э. Гуссерля, глобальный по своему замыслу, оказался утопичным. По мнению П. Рикера, «трагизм проекта феноменологии» заключался в том, что центром его философии остается ego cogito, которое является «аподиктически достоверной почвой суждений» [3]. У Гуссерля вопрос о бытии решается в рамках сознания, так как для него «Я» является прозрачным, очевидным и самотождественным, что оставляет его в рамках классической философии, где рацио является медиумом бытия. Несмотря на то, что феноменология Гуссерля обвиняется в идеалистической наивности, в его философии воплощено и сформулировано новое качество сознания, новое жизнепонимание, возникающее в начале XX века, которое заложило основание для фундаментальной онтологии М. Хайдеггера, и представляет собой зарождение неклассической философской парадигмы. Так и абстрактная живопись – это проект, предполагающий возможность приобщения истине бытия посредством трансцендирования человека как высшей ступени его личностного развития.
Этот способ научить человечество языку духа, сравнимый с идеализмом Э. Гуссерля, стал фундаментом формирования нового эстетического сознания. Наряду с другими культурными формами в современном состоянии абстрактное искусство способно быть средством духовной трансформации человека, однако при условии соблюдения «закона внутренней необходимости».
____________________
1 Кандинский В. О духовном в искусстве. – М., 1992. – С. 108.
2 Жаккар Ж.-Ф. Современная западная русистика. – СПб., 1995.- С. 45.
3 П. Рикер, Герменевтика. Этика. Политика. – М., 1995. – С. 80.
____________________
О. А. Смоляк
Пермь
Конфликтный проект поведения интеллигента в пространстве советской культуры
После свержения буржуазного строя широкие слои демократически настроенной интеллигенции активно втягиваются в социалистическое строительство. Под руководством партии рабочего класса развивается целенаправленный процесс приобщения старой интеллигенции к идеалам социализма, который придает интеллигенции сознание своей общественной полезности, открывает простор для беспрепятственного приложения ее сил ко всем областям общественного развития.
(БСЭ)
Процессы модернизации, осуществляемые в рамках социалистического проекта, отвечали требованиям строительства индустриального общества. Его становление обозначается в социально-философской рефлексии XX века такой проблемой как кризис идентичности, неизменно переживаемый человеком в процессе освоения все более усложняющихся технологических и социальных практик.
Советская интеллигенция на этапе развитого социализма вновь включается в поиск собственной идентичности. Это выражается в обращении к корням, интересу к истории социальной группы, определению ее специфики. В 70 - 90-х годах тема интеллигенции актуализируется в научном дискурсе: все больше исследователей проявляют интерес к этой теме, проводятся конференции, на страницах основных периодических изданий публикуются материалы «круглых столов». Иными словами, можно фиксировать ситуацию, когда социальная группа в силу близости к информационно-интелектуальным ресурсам (или в связи со спецификой профессиональной деятельности) пытается самоопределиться через выстраивание оппозиции «свое – иное».
В процессе перехода к коммунизму значение интеллигенции будет постоянно возрастать. Интеллигенция как особая социальная группа сохранится «... впредь до достижения самой высокой ступени развития коммунистического общества...» (Ленин В. И., там же, т. 44, с. 351). Когда труд каждого человека приобретет творческий характер, когда небывало поднимется научно-технический и культурный уровень общества, интеллигенция «... перестанет быть особым социальным слоем...* (Программа КПСС, 1971, с. 63).
(БСЭ)
Актуализация проблемы Другого, представление ее в философском дискурсе производится на основе синтеза идей социального взаимодействия (коммуникации, диалога), высказанных в рамках модернистской философии. Свое место в этом процессе занимает феноменологическая онтология Ж.-П. Сартра.
Концепция французского философа концентрируется вокруг проблемы понимания человеческого бытия как сознательной, свободной и преобразующей деятельности. В основе концепции лежит представление о вечном, несотворенном бытии: бытие просто есть. Способ бытия человека – быть увиденным другим, быть воспринятым. В то же время человек – существо ситуативное, подчиненное случайности. Существование человека в ситуации – существование здесь и теперь – оставляет за субъектом право выбора стратегии поведения. Осознанный выбор адекватной стратегии позволяет человеку реализовать его стремление быть наилучшим в данной ситуации. Но в каждый момент Другой – носитель опыта, недоступного мне. В ситуации взаимодействия я всегда нахожусь под взглядом Другого. Я испытываю неудобство от этого взгляда, принимаю его как нарушение прозрачности границ моей свободы. Тем самым я признаю, что «...являюсь таким, каким Другой меня видит...» [1]. Он знает обо мне. Но что я знаю о нем?
Я являюсь рассматриваемым, а это значит, что я нахожусь в опасности и, под взглядом Другого, мне необходим проект возобновления своего бытия. Суть проекта – ассимиляция свободы Другого. Иными словами, субъект вопрошает к Другому, пытается знать, каким Другой его видит. Предполагается, что знание вселит уверенность в субъекта: он подчинил воле своего сознания свободу Другого, он может предсказать намерения Другого в отношении себя. В представлении Сартра объективность субъекта является собственно инструментом ассимиляции. Мы наблюдаем амбивалентный характер ассимиляции свободы Другого. С одной стороны, «...мой проект возобновления себя является существенно проектом поглощения Другого...» Но, с другой стороны, названный проект предполагает оставления в неприкосновенности природы Другого, его «инакости»; субъект продолжает утверждать существование Другого. Структура бытия-для-другого раскрывает субъекту «возможность стать в отношении себя на точку зрения Другого». В результате реализации проекта ассимиляции, допуская альтернативный взгляд, субъект дополняет представление о себе. Полученные знания конституируют границы свободы субъекта.
Обозначенная ситуация диктует постановку вопроса о выборе Другого. Проект поглощения исключает случайность. Речь идет о конкретном Другом, переживающем и чувствующем, о другом, «...как абсолютной реальности, с которой я хочу объединиться в его инаковости...» [2] Неоднозначность ситуации проявляется в одновременном стремлении к тождеству и протесту в реализации единства с Другим. Добиваясь тождества с Другим, субъект одновременно отрицает, что он есть Другой, поскольку проект ассимиляции есть проект отстаивания своей свободы: «...условием того, чтобы я проектировал тождество со мной другого, как раз и является упорное отрицание мной, что я есть другой» [3].
Человек, находясь под взглядом Другого, ощущает беспокойство, поскольку знает, что является объектом ценностного суждения. Он опасается, что со стороны Другого проект ассимиляции взгляда может перейти в проект телесной ассимиляции, в проект обладания и потребления. Быть орудием и средством Другого, не зная о его намерениях, – ситуация большой опасности. Поэтому человек всегда озабочен тем, каким он выглядит в представлении других людей. Отсюда желание выглядеть лучше, оправдать ожидание Другого. Так проект воздействия на свободу Другого включает и конформность к его ожиданиям.
В свою очередь, Другой также пытается освободиться от взгляда субъекта, отстоять границы своей свободы. Представленный проект возобновления бытия субъекта через ассимиляцию свободы Другого характеризует и поведения Другого в отношении субъекта.
Таким образом, мы обозначаем некую стратегию коммуникативного поведения в ситуации взаимодействия с Другим. Она фиксирует взаимное возобновление себя через поглощение другого и условно может быть названа стратегией конфликта.
Для социалистической интеллигенции характерны отсутствие социальной замкнутости, повседневная тесная связь с рабочими и крестьянами. Она активно участвует в общем созидательном труде, стоит на позициях социалистической идеологии. Между интеллигенцией и остальной частью народа в социалистических странах нет антагонистических противоречий.
(БСЭ)
Стратегия конфликта разворачивается в обозначенных границах реальности. Обязательно в одной плоскости, на одной территории, так как Другой выбран не случайно, он дорог субъекту самим фактом своего существования. Другой является носителем ценностного суждения о субъекте и тем самым дополняет представления субъекта о самом себе.
Конфликт возможен в ситуации тесного взаимодействия. Обе стороны находились в предварительной ситуации поиска другого, поэтому выбор основан на индивидуальных характеристиках, которые могут совпадать или, наоборот, являться оппозицией. Предварительная ситуация поиска характеризует конфликт как отношение, представляющее для субъекта особую ценность. Это отношение важно, его стремятся сохранить в силу конкретных функций: а именно, повторимся, для осознания себя и для определения границ своей свободы.
Когда мы говорим о конфликте, мы подразумеваем противоречия, возникающие внутри сознания субъекта. Эта стратегия фиксирует одновременно и желание быть для другого (признается интерес к другому), и обязанность быть для себя (для сохранения своей «инакости»).
Таким образом, стратегия конфликта – это система неопределенных и противоречивых отсылок, направленных на Другого и отражаемых в сознании (и субъекта, и другого) под идеальным знаком какой-либо ценности, будь то любовь, научная дискуссия или строительство социализма. Это стратегия соединения сознаний, где каждое сохраняет свою инакость, чтобы основать другое. Это противоречие не приводит к достижению консенсуса, а значит, исключена точка, законченность в подобной стратегии поведения.
Мы отмечаем, что в сознании интеллигента советской эпохи формируется система отсылок в адрес «партии рабочего класса», оформленная под знаком проповедуемой и разделяемой ценности – коммунистической идеологии. Отстаивая свое «иное», интеллигент презентует себя главным образом как производитель и транслятор знания. Обозначение границ собственной свободы выражается в объявлении знания сакральным. Следовательно, интеллигенция приписывает себе статус эксперта в планировании и совершении социального действия.
Социологические исследования показывают, что в условиях социализма главным мотивом труда интеллигенции является ориентация на творчество, на его общественную полезность, тогда как непосредственные материальные выгоды здесь, в отличие от капитализма, отступают на второй план.
(БСЭ)
Между тем, «класс-гегемон» (в нашей концепции выступающий в роли Другого) самовольно осуществляет реверсию коммуникативной структуры знания. Являясь основным потребителем, Другой сам определяет, что есть для него знание. Доверие к интеллигенту инвестируется в каждой ситуации (общественно-политической, социально-экономической, рутинно-повседневной) не безусловно, а только после того, как тот убедит в разумности подобного вложения. Модель представительства, модель «знание-за-другого-и-для-другого», выработанная советской интеллигенцией, рушится. Его, эксперта, бросают в ситуацию, когда интеллектуал должен доказывать профанам, что он не дурак!
Однако принять установку, что в жизненном мире владение практическими навыками важнее социальной рефлексии, означает: снять границы собственной свободы. Озабоченная проблемой поиска собственной идентичности, знакового обозначения своей особости, советская интеллигенция не заметила, что знание, объявленное ею сакральным, осталось невостребованным.
Таким образом, определение жизненного мира интеллигента в пространстве советской культуры проходит под знаком конфликта. В первую очередь – конфликта с самим собой. Взяв на себя роль эксперта от идеологии, он провозглашает поступательное следование социалистическому канону: содействие общественному развитию, отсутствие социальной замкнутости и смерть собственной социальной группы. Но за этой декларацией кроется стремление сохранить собственное жизненное пространство, быть признанным. Провозглашенные идеи строительства коммунизма представлялись ей значимой ценностью, и ради сохранения потенции коммуникации поведение интеллигенции оставалось конформным к ожиданиям «класса-гегемона». Информационно-интеллектуальные ресурсы, которыми располагает интеллигенция, стали основным фактором манипуляции. Это багаж, на который была сделана ставка.
В силу собственной ситуации (но не образованности) интеллигенция стала единственной социальной группой, которая обратилась к поиску идентичности в стране, провозгласившей себя индустриальной.
____________________
1 Сартр Ж.-П. Бытие и ничто: Опыт феноменологической онтологии. – М.: Республика, 2002. – С. 247.
2 Там же.- С. 380.
3 Там же.- С. 381.
____________________
А. Г. Субботин
Пермь
СМИ в политическом процессе (региональный уровень)
Тезис о том, что средства массовой информации являются «четвертой властью» и своей деятельностью уравновешивают традиционные ветви власти – судебную, законодательную и исполнительную – не лишен оснований. Действительно, в идеальном типе СМИ, благодаря своим функциям, таким как информирование, освещение событий, придают деятельности традиционных ветвей власти характер публичности и гласности, служат своеобразным балансиром между ними.
Вместе с тем, существует мнение, что термин «СМИ – четвертая власть» придумали сами журналисты для того, чтобы придать больший авторитет масс-мадиа, следовательно, подороже продавать свои рекламные площади, поскольку одной их основных функций СМИ является развлечение, информирование населения.
На наш взгляд, такой дихотомичный подход к определению места и роли СМИ является не достаточно корректным как с теоретической, как и с практической точек зрения. В этой связи мы предлагаем следующую схему места СМИ в обществе:
Отметим, что при советской власти треугольника «власть – бизнес – общество» на вершинах и СМИ в середине, не существовало, конструкция представляла собой вертикаль, во главе с коммунистической партией, затем власть, отождествленная с бизнесом, далее – СМИ, и, наконец, общество.
Если рассматривать взаимоотношения по линии «власть – бизнес», то можно сказать следующее. Для этой линии акторов СМИ выступают в следующих качествах:
– переговорная площадка;
– инструмент формирования повестки дня;
– инструмент для частичного взаимного контроля друг за другом;
– инструмент взаимовлияния.
В качестве примеров можно привести темы, обсуждаемые СМИ по линии «власть – бизнес»: формирование инвестиционного климата в регионе, заявление властей о своей позиции в деле о банкротстве того или иного предприятия, обсуждение бизнесом необходимости поправок в тот или иной закон.
Если рассматривать взаимоотношения субъектов по грани «бизнес-общество», то в данном случае СМИ сами по себе являются бизнесом. Это своеобразный способ заработать на человеческих интересах, страстях, пороках. В этом случае СМИ являются:
– инструментом информирования населения;
– инструментом формирования имиджа;
– инструментом рекламы.
При взаимоотношениях по грани «власть-общество» СМИ можно охарактеризовать следующим образом:
– выполняют функцию информирование населения;
– способ поддержания в глазах населения легитимности власти;
– способ поддержания авторитета властей и формирования имиджа эффективного администрирования общественно-политическими и социально-экономическими аспектами жизнедеятельности общества;
– являются инструментом для технологий продления властных полномочий конкретных политиков.
К категории СМИ, специализирующихся на работе по вектору «власть – бизнес», «бизнес – власть», можно отнести следующие издания: «Новый компаньон», «Капитал-WEEKLY», «Пермский обозреватель», «Деловое Прикамье», «Коммерсант», «Ведомости», «Российская газета».
Среди особенностей данных изданий можно выделить следующие:
– незначительный тираж (читателей, принимающих решения и влияющих на процессы в Прикамье, не более 3000 человек);
– направленность на чиновников и менеджеров среднего и высшего звена;
– претензия на неангажированность;
– попытка объективного освещения процессов;
– «профессиональный», более сухой и сложный язык публикаций.
Однако, в данных изданиях нередко встречаются как официальные рекламные тексты (помеченные значком «на правах рекламы»), так и «джинса», оплаченные редакциям материалы размещаются без соответствующего указания о заказном характере данных публикаций.
Как особенность регионального медиа-пространства, можно отметить тот факт, что среди учредителей данных СМИ нет крупных бизнес-структур. Следовательно, можно сделать вывод о том, что деловые издания в Прикамье официально являются независимыми.
К категории СМИ, работающих преимущественно по вектору «власть – общество», сложно однозначно отнести какое-либо из местных изданий. На наш взгляд, более всего к этой категории можно отнести газеты «Досье 02», «Вечерняя Пермь», «Местное время». Как особенность медиасреды города Перми можно отметить, что официально власти не являются единственными учредителями каких-либо СМИ. Городские власти имеют долю в газете «Вечерняя Пермь», ГУВД области является одним из учредителей газеты «Досье 02». Однако феноменом пермского медиарынка можно назвать газету «Местное время», которая, по неофициальным данным, полностью контролируется областной администрацией.
Особенностью данной категории изданий являются высокие тиражи, неизящность «джинсы», обилие рекламы, ангажированность.
К категории СМИ, являющихся скорее бизнесом, чем средствами информации, можно отнести следующие издания (вектор «бизнес – общество»): «Комсомольская правда в Перми», «Аргументы и факты Прикамье», «Пермские новости», «Пятница», «Московский комсомолец в Перми», «Жизнь».
Среди особенностей данных СМИ можно выделить следующие: высокие тиражи, «желтизна» в хорошем смысле этого слова (имеется в виду скандальная тематика основного массива публикаций: криминал, светская хроника и т.п.), обилие рекламы, простота языка текстов.
По линии «общество – власть» и «общество – бизнес», на наш взгляд, в Прикамье можно отметить работу лишь двух СМИ: «За человека» и проект «Не секретно» (ТОС «Городские горки»).
Особое место в пермской медиасреде занимает газета «Звезда», которую автор затрудняется четко отнести к какой-либо из вышеперечисленных категорий СМИ.
Таким образом, сегодня СМИ, на наш взгляд, являются в первую очередь инструментом в руках различных авторов и институтов. Эффективной данная система будет только тогда, когда гражданское общество начнет грамотно использовать СМИ как инструмент лоббирования, отстаивания своих интересов перед властями и бизнесом. (В советские времена граждане активно писали письма в газеты, в органы партии, сегодня, а автор убедился в этом на собственном журналистском опыте, поток писем от граждан в СМИ весьма незначительный. Рубрика «письмо в редакцию» используется лишь как редакционный прием, а в качестве ответов мнимых авторов писем приводятся данные из официальных пресс-релизов). Только при эффективном использовании СМИ в своих интересах гражданское общество сможет контролировать деятельность власти и бизнеса как необходимого условия демократического развития общественно-политического режима в Прикамье. Конечно, в идеальном виде такого нет даже в странах с устойчивой демократической традицией и свободой СМИ. Тем не менее, отечественные власти и бизнес используют СМИ в качестве инструмента продвижения собственной политики весьма активно, а общество, к сожалению, пока не видит в СМИ мощнейшего инструмента для отстаивания своих интересов. Определенные шаги в этом направлении все-таки есть, что вселяет оптимизм в будущее отечественной демократии.
А. Д. Боронников
Пермь
Траектория жизненного пути советского обществоведа на исходе социализма
На страницах произведений В. Астафьева не раз и не два возникают персонажи, принадлежавшие к советской интеллигентной прослойке, в терминах А. Солженицына – «образованцы». В. Астафьев всматривался в этих людей, пытался понять, объяснить себе и читателю – кто они, зачем живут, что делают на этой земле... То, что можно прочитать в его поздних повествованиях, звучит приговором: пустые, жалкие, никчемные, тираны от слабости и неумения жить, выращивать хлеб и воспитывать детей. Верен приговор или нет, решать читателям. Мы же обратимся к этой же теме, используя методы теоретической социологии. Заметим сразу – язык этот для Астафьева совершенно чуждый: во всех гуманитарных концепциях он искал и находил «обманку», новый опиум для народа. Любая позиция отбрасывает свою тень. Нет необходимости для исследователя в этой тени оставаться.
Мы обратимся к исследовательской программе, некогда сформулированной И. Гоффманом: биографической концепции социальной карьеры. Речь идет о реконструкции жизненного пути индивида, траектории его социальной судьбы. Существенно то, что при рассмотрении череды событий и жизненных коллизий в контексте этой программы можно обнаружить и временную перспективу. Этот прием позволяет нам включить судьбу отдельного человека в контекст изменений во времени, которые являются основополагающими и общими для членов известной социальной категории.
Понятие карьеры, в трактовке Гоффмана, имеет две стороны. Внутренний аспект образуется глубоко личными конструктами образа собственного Я и ощущаемой идентичностью. Другая, внешняя сторона, формируется под воздействием официального положения, правового статуса и рождаемых этим статусом социальных моделей отношений, принятого модуса интеракций и стиля жизни. Гоффман полагал, что понятие карьеры позволяет исследователю описывать и личное, и публичное в жизнедеятельности человека, всю гамму отношений, складывающихся между Я и его значимым общественным окружением. Благодаря этому подходу, исследователь освобождается от необходимости избыточно полагаться в поиске данных на самопрезентацию индивида, тем самым открывая возможности к формированию институционального подхода к изучению Я. Основным предметом интереса здесь будут персональные аспекты карьеры – регулярная последовательность изменений, вызываемых в структуре воображения индивида, в рамочной матрице, при помощи которой он оценивает внешний мир, находит в нем свое место и определяет место другим.
Матрица является продуктом могущественных общественных сил, конструирующих единообразный социальный статус для множества лиц, не знакомых друг с другом, не связанных общей коммуникацией, лишенных общих воспоминаний. Иначе говоря, время, а в советскую эпоху – власть, штампует индивидов для своих нужд фабричным порядком холодно и бездушно. Можно предположить, что такой подход снимает всякую индивидуальную ответственность даже с первых учеников. Но это не так. Борьба за статус всегда сопряжена с личными намерениями индивида, выбирающего из всех возможных путей наиболее для него приемлемый, в том числе, и по нравственным соображениям.
Траектория жизненного пути может быть условно поделена на три стадии: ювенильную (15-20 лет), продуктивную (20-50 лет), стагнационную (после 50 лет).
Обратимся к персональной судьбе типичного провинциального советского обществоведа, некогда знатока партийного новояза и текущих идеологем, а ныне профессора-гуманитария, хранителя большой теоретической традиции.
Семнадцатилетний юноша, окончивший школу в середине пятидесятых годов, по каким-то неведомым причинам избегнувший исполнения почетного долга в рядах вооруженных сил, хлебнувший лиха на социалистической фабрике, принимает решение сделать карьеру на идеологической стезе. Здесь действует своеобразный негативный отбор. Наиболее энергичные, наиболее способные, наиболее практичные сверстники выбирают инженерную карьеру. Для записных умников школьного масштаба эта карьера закрыта. Слишком велика конкуренция, контролируемы профессиональные достижения, вариативна будущая карьера. Молодой человек ориентируется на архетипичесгай образ Вождя, власть которого опирается, прежде всего, на знание марксовых текстов и связанное с этим право быть вершителем судеб. Нашему персонажу очень хочется им стать. И он выбирает карьеру знатока и комментатора единственно верного учения, интуитивно находя в ней доступный способ самоидентификации с его основоположниками. Вступив на этот путь, молодой человек подчиняет себя известной мыслительной дисциплине в обмен за единение с живыми и мертвыми персонажами идеологического мира: с Митиным, Струмилиным, Константиновым, Федосеевым, Францевым, но также и со Сталиным, и с Лениным. В общем ряду он шел не один. Подобную карьеру выбирали десятки его однокашников, товарищей по комсомольскому бюро, по агитационным бригадам. Все они читали общие тексты, повторяли соответствующие формулы, образовавшие для них в конце концов рамки восприятия социального и интеллектуального мира. Им были свойственны также органические возрастные амбиции: стремление в ускоренном темпе занять высокие позиции в партийной и академической структуре, известное высокомерие по отношению к практикам вне зависимости от того, какие должности те занимали.
Жизненная ситуация шестидесятых-восьмидесятых годов скорректировала ожидания нашего персонажа. Наступила постидеологическая эпоха. Знатоки канонических текстов были востребованы кафедрами общественных наук: научных коммунизмов и атеизмов. В партийной иерархии эти люди исполняли роль подручных: преподавали в университете марксизма-ленинизма, выезжали в глубинку с бригадами обкома, заседали в партийных бюро факультетов. Власть чинила препоны для публикации их трудов. Вузовские коллеги честили бездельниками. Все, на что они могли претендовать, была должность доцента, обеспечивающая получение двух-трехкомнатной квартиры, относительно высокой зарплаты, регулярных командировок в Москву и сниженной учебной нагрузки. Прежние амбиции конвертировались в самопрезентацию в студенческих аудиториях, экзаменационный террор, в поиски новых самостоятельных аргументов в защиту партийной линии, что могло расцениваться как фрондерство в стенах кафедры. Уже немолодой человек вписался в систему, обрел бюрократический статус особого рода, защищенный научным званием и свободным режимом рабочего времени.
Его продуктивность имела значение только внутри описанного выше символического контекста. Он воспроизводил редуцированные образцы господствующей идеологии, придавая им в лучшем случае личностную окраску. Его социальная репутация определялась не его личными достижениями, но статусами институтов, в которые он был включен: университетского, идеологического, партийного, семейного.
Новый жизненный цикл нашего персонажа совпал с крушением прежнего социального мира. Подверглись разрушению основные институты, обеспечивавшие ему статусные позиции. Более того, существенно изменилась практика социальных взаимоотношений. На смену наделения правами и привилегиями от высшей власти пришел рыночный обмен: эквивалентный, надличностный, прозрачный. Снижение статуса образовательного института привело к отмиранию защитных механизмов его участников. В то же время облегчилась процедура восхождения к некогда почетным и практически недосягаемым должностям и званиям. Идейный защитник социализма становится профессором в постсоциалистическую эпоху, не обновив ни научного багажа, ни преподавательского тезауруса. Теперь его главная задача – сохранить в неприкосновенности новообретенные статусные отличия, организовать их постоянный возобновляемый обмен на денежные и символьные преференции, не допустить научной конкуренции, восстановить клиентские отношения с властью, воспроизводить естественно присущую ему социальную среду, хотя бы в масштабах кафедры и факультета.
Вернемся к И. Гоффману, полагавшему, что естественным для человека является обретение собственного, органичного способа самопрезентации. Так вот, естественным для нашего обществоведа было представление самого себя через служение букве государственной идеологии, через производство ложного сознания во властной иерархической связке. И приходится согласиться с мнением В. Астафьева о никчемности и подлости жизненного пути советских обществоведов.
В. П. Мохов
Пермь
Социальная ответственность российской элиты
Проблема ответственности элиты в последнее время стала редкой темой публикаций. Она подменена новым набором социальных мифов, главная цель которых – фактическое смещение центра тяжести в дискуссиях: от вопроса исторической и социальной ответственности российской элиты к рассуждениям об автоматизме рынка, о демократии как самонастраивающемся механизме и др. Опасность этих рассуждений заключается в формировании иллюзии о том, что принципиальные вопросы жизни можно решить с помощью стихийных механизмов демократического волеизъявления.
В России завершается цикл циркуляции элит. Контуры новой элиты определились, каналы вертикальной мобильности, которые действовали в первой половине и середине 1990-х годов довольно интенсивно, в настоящее время суживаются. Возникает новая система фильтров и цензов, с помощью которых новая элита пытается ограничить приток новобранцев в свои ряды и защитить свое место в социально-политической иерархии. Системы рекрутирования все больше напоминают систему гильдий, которая возникает взамен антрепренерской системы.
В результате в России сложился элитный слой, который будет находиться у власти и дальше. Можно говорить об определенной стабильности структуры данного слоя. Внутренние изменения в нем возможны, но основа слоя уже есть. Изменить его облик может только социальная революция. Политические революции возможны, но они будут менять у власти группировки элитного слоя, но не его качественную определенность. Аналогичная ситуация уже была в истории России в XX веке в первые послереволюционные годы. Тогда революционная элита неоднократно меняла свой персональный состав, но способ деятельности, место в структуре властных отношений, тип рекрутирования оставались прежними на протяжении многих десятилетий.
Властвующие элиты выполняют в обществе ряд важнейших функций, что предопределяет возможность, достаточность и неизбежность их существования и функционирования. Выполнение элитных функций свидетельствует о социальной ответственности элиты. В самом общем виде социальную ответственность элиты можно определить как ее субъективную готовность вести общество на протяжении жизни нескольких поколений. Элита должна быть социальным и властным лидером.
Наличие социальной ответственности свидетельствует о том, что внутри элиты достигнут внутренний консенсус по поводу основных ориентиров общественного развития и своего места внутри него. Социальная ответственность проявляет себя, в первую очередь, в постановке перед обществом стратегических целей; с точки зрения культурной – в формировании образцов социального поведения, стандартов духовной жизни, кодов деятельности социума; с точки зрения социальной – в формировании матрицы социальной мотивации, проявляющейся в деятельности и воспроизводящейся на протяжении многих поколений; с точки зрения идеологической – в создании утопического идеала, ради достижения которого производится мобилизация ресурсов общества; с точки зрения политической – в формировании политического режима, с помощью которого согласуются социальные интересы элиты и масс.
Смысл социальной ответственности элиты заключается в том, чтобы сохранить целостность общества, гарантировать его идентичность, обеспечить развитие общества, а стало быть, и свое собственное существование. Элита, не способная выполнить эти условия, обречена на поражение и уход с исторической сцены. При этом поражение элиты как социального актора не означает распад общества, оно лишь приводит к власти новую элиту. Сохранение целостности и идентичности общества являются базовыми для существования национальной элиты, поскольку в ином случае речь должна идти либо о расколотой элите, либо уже не национальной.
Может ли современная российская элита быть социально ответственной, т.е. выполнить функции, присущие ей по месту в системе властных и социальных отношений? Готова ли она сама к выполнению своих функций, насколько она их осознает? По всей видимости, в настоящий момент нужно дать отрицательный ответ на эти вопросы. Это связано с обстоятельствами, которые можно разделить на три группы.
Первая группа связана с историческим характером формирования современной элиты. Существует определенная предопределенность поведения современной российской элиты. Можно полагать, что современный исторический период образует единое целое с периодом 1960-х годов, главной особенностью которого является постепенное разгосударствление собственности. Административно-бюрократический рынок 1970 – 1980-х годов был связующим звеном между советской командной системой и современной рыночной ситуацией.
Разгосударствление, приватизация как процессы общественной жизни по определению не могут создать устойчивости, не могут предложить модель позитивного развития, т. к. это есть разрушение связей, существовавших на протяжении десятилетий. В ходе приватизации невозможно создать позитивный образец экономической деятельности, социального поведения, культурных кодов. Это задачи временные, разрушительные, они не являются стимулом для создания долговременных социальных стратегий. Позитивный потенциал преобразований в отношениях собственности проявит себя лишь спустя некоторое время.
Вторая группа обстоятельств связана с характеристикой элиты, которая существует в настоящее время. Перефразируя слова Р. Пайпса о русской буржуазии рубежа XIX – XX веков, можно сказать: «В России есть элита, которой нет». Элита не обладает многими качествами, с помощью которых она могла бы реализовать свои функции. В частности, вести речь о наличии группового сознания, согласованности действий, сплоченности можно лишь в большом приближении. У населения сложился образ современной власти, который не соответствует статусу элиты в обществе и препятствует формулировке и реализации позитивных социальных стратегий.
Третья группа факторов связана с быстрым втягиванием России в отношения глобализации в качестве источника сырьевых ресурсов. Как известно, глобализация имеет своим следствием регионализацию общества, которая разрушает национальную идентичность, угрожает суверенитету государства над своими территориями. В этом кроется потенциальная угроза национальной элите. Отраслевые интересы, интересы отдельных групп национальной элиты, втянутой в отношения глобализации, угрожают общеэлитным интересам, служат источником противоречий и мешают выработке единого общенационального стандарта поведения элиты.
Таким образом, в настоящий момент ни внешние, ни внутренние обстоятельства не способствуют выработке и реализации социальной ответственности российской элиты.
Переход к новому состоянию и формированию социальной ответственности элиты зависит от трех «если»:
– если российская элита захочет быть социально ответственной, поскольку ее компрадорский характер пока не вызывает сомнений, национальные производители слишком слабы перед реалиями мирового рынка;
– если российская элита сумеет быть социально ответственной, поскольку для этого необходимо наличие общей воли и готовность поделиться частью национального пирога с массами;
– если российская элита успеет стать социально ответственной, поскольку она оказалась во временной ловушке: процессы втягивания части российской элиты в процессы глобализации идут быстрее, чем внутренняя консолидация элиты и формирование ее социальной ответственности.
МУЗЕЙНО-АРХИВНАЯ СЕКЦИЯ
Музейные и архивные коллекции как источники изучения истории российской интеллигенции
Т. Н. Карлюк
Пермь
Роль местной интеллигенции в культурной жизни заводского поселка Мотовилиха (2-я пол. XIX – нач. XX вв.)
Культурно-просветительная деятельность интеллигенции – одна из весомых и органичных частей жизни русского общества – пока еще мало исследована. До недавнего времени упор делался на изучение деятельности интеллигенции по политическому образованию и просвещению рабочих.
В данном исследовании рассматривается один из аспектов темы: роль заводской, и, в основном, технической интеллигенции в культурной жизни поселка Мотовилиха (2-ой пол. XIX – нач. XX вв.).
Отдельных публикаций по этой теме нет. Имеются лишь брошюры обзорного характера, содержащие сведения о направлениях, формах и центрах культурно-просветительной работы в дореволюционной России [1]. К тому же сведения о Мотовилихе, кроме очень краткой справки о заводе, не вошли ни в одну из городских летописей, в том числе и в известную книгу В. С. Верхоланцева «Город Пермь, его прошлое и настоящее» (1913). Возможно, это во многом объясняется тем, что Мотовилиха до революции 1917 года существовала как самостоятельный пригород Перми. Информация обобщающего характера о культурной жизни поселка Мотовилиха приводится в работе СИ. Сметанина [2], а также в книге Б. П. Кириллова [3].
Основным источником данного исследования стали материалы периодической печати 2-ой пол. XIX – нач. XX вв. и данные официальной статистики, в частности, такие: газеты «Пермские губернские ведомости», «Пермский край», «Журнал заседаний Пермского уездного Комитета попечительства о народной трезвости», «Отчет о деятельности Комитета Мотовилихинского общества борьбы с пьянством с 1 января 1899 по январь 1900 г.» (Пермь, 1900), отчет обследования «Бесплатные народные библиотеки в Пермской губернии» (1903), «Народнопевческое дело в Пермской губернии. Отчет руководителя народных хоров Пермского попечительства о народной трезвости за 1913 год» (Пермь, 1915).
Во 2-ой половине XIX века Мотовилиха – большое заводское поселение. Пермские пушечные заводы являются самым крупным из всех горнозаводских предприятий Пермской губернии. «Самый завод с его зданиями, разбросанными по громадной площади, и прилегающее к заводу село Мотовилиха с 12-тысячным населением представляют почти что город» [4], – замечает известный писатель Н. Д. Телешов в своих очерках «За Урал. Из скитаний по Западной Сибири». При этом, как отмечали современники, завод скуп на общественное благоустройство: улицы не замощены (за исключением главной, Большой), не освещены, отсутствует санитарное наблюдение над «содержанием площадей, дворов, улиц, помойных ям, отхожих мест» [5]. Высок процент смертности населения из-за отсутствия охраны труда [6].
Атмосфера жизни на Пермских пушечных заводах не способствовала росту духовных и культурных интересов рабочих: в Мотовилихе «нет ни дешевой и здоровой столовой для народа, ни общедоступной библиотеки для него, а школ всего одна женская и две мужских – и это в заводе, где население более чем 10 тысяч душ?!» [7] Время от времени мастера устраивают «лотореи», соединенные всегда с пьянством и картежной игрой, «выманивающие у рабочих последние гроши» [8].
Ведущая роль в культурной жизни поселка не случайно принадлежала технической интеллигенции, стремившейся оживить общественную жизнь Мотовилихи, пробудить интерес к культуре и просвещению у основной массы населения. Высокий по тому времени уровень образования, широкий кругозор (многие служащие обучались, а затем по делам службы бывали в Москве, Петербурге и других городах), знакомство с культурными ценностями больших городов делали их носителями довольно высокой культуры. Согласно данным обследования в 1901 – 1903 годах в круг чтения служащих Мотовилихи, помимо переводных романов А. Дюма, Ф. Купера, В. Скотта, входили сочинения В. А. Жуковского, Н. В. Гоголя, И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и других русских писателей и поэтов [9].
Именно с инициативой местной интеллигенции и реформами 1860-х годов связано оживление общественной и культурной жизни поселка во 2-й половине XIX века: открываются первые библиотеки, действует заводской театр, Общество трезвости, Клуб служащих, строится Народный дом.
Вопрос о распространении народных библиотек возник в прямой связи с вопросами распространения грамотности среди народа. Значительна роль заводской интеллигенции в деле образования и просвещения местного населения. Так, Н. В. Воронцов, будучи горным начальником Пушечных заводов в начале 1870-х годов, ввел для рабочих надбавку к ежедневной зарплате в размере 10 копеек: знавший арифметику получал 20 копеек сверх зарплаты, если же он умел еще чертить и рисовать, то доплата увеличивалась до 30 копеек [10]. Много внимания делу образования рабочих уделял и Н. Г. Славянов, сменивший Воронцова на посту горного начальника: организовал для рабочих кружок по изучению электротехники, способствовал созданию прогимназии и детского приюта [11]. В 1890-х годах по инициативе заводской интеллигенции были открыты курсы графической грамотности для рабочих; начало работу Мотовилихинское отделение Императорского русского технического общества, цель которого «дать возможность рабочим пополнить свои знания».
Мест в школах для всех желающих по-прежнему не хватало. В целях распространения грамотности интеллигенция пыталась создавать бесплатные библиотеки. Заслуга появления их в Мотовилихе принадлежит Обществу трезвости. Образование этого общества оказало большое влияние на последующую общественную и культурную жизнь поселка. С этого времени организация культурных мероприятий приобретает систематический характер, что способствовало более активному приобщению населения к ценностям культуры, к просвещенным развлечениям.
Первая мысль об учреждении в Мотовилихе названного общества возникла среди заводских мастеровых под влиянием речей владыки Петра (епископа Пермского и Соликамского), указавшего на беспросветное пьянство местного населения. Идея о создании общества трезвости получила поддержку со стороны заводской администрации: благодаря деятельности горного начальника Н. Г. Славянова, разработавшего пакет документов, довольно быстро был утвержден правительством Устав будущего общества. 4 декабря 1894 года в здании механического цеха Пермских Пушечных заводов среди массы рабочих состоялось открытие Мотовилихинского общества борьбы с пьянством. Для заведования его делами был избран Комитет, председателем которого стал горный инженер П. П. Савин. Комитет больше чем наполовину состоял из представителей местной интеллигенции. В его состав вошли чиновники B.C. Трухачев, И. Т. Иванов, А. Е. Рябухин, А. И. Герц, горные инженеры К. А. Шафалович, И. Н. Темников, подполковник морской артиллерии П. И. Бочаров. Почетным членом был избран горный начальник Н. Г. Славянов.
Открытие в начале 1896 года двух дешевых чайных с читальнями и библиотеками, устройство чтений со световыми картинами Волшебного фонаря, народные гуляния в Театральном саду – таковы были первые шаги вновь созданного общества [12].
В этом же году возникла идея об устройстве в Мотовилихе Народного дома, который совместил бы в себе библиотеку-читальню, чайную и столовую, зал для разумных и полезных развлечений. Следует отметить, что в конце XIX века по всей России появляются первые народные дома, которые представляли собой культурно-просветительные учреждения, где использовались разные виды и формы работы (при этом большое значение придавалось общедоступному театру и библиотеке) [13]. В 1897 году утвердили смету – 40 тысяч рублей. Строительство шло долго, поскольку эта сумма оказалась недостаточной для такого грандиозного строительства.
Пока строился Народный дом, в октябре 1901 года был учрежден заводской клуб служащих Пермских Пушечных заводов. Одна из «задач, оговоренная в уставе, – развитие общественности в среде посетителей, выработка умения держать себя прилично». В клубе есть столовая, биллиардная, гостиная, читальня, пианино. Члены клуба занимаются организацией танцевально-семейных вечеров, устройством (в зимние месяцы) ледяных гор и катка на заводском пруду.
В здании заводского театра устраиваются спектакли с благотворительной целью. Еще в начале 1860-х годов в Мотовилихе местной интеллигенцией (инженеры, служащие, врачи) был образован кружок любителей сценического искусства, первые упоминания о спектаклях относятся к 1874 году [14]. На сцене заводского театра, в каменном здании, оставшемся от медеплавильного завода, идут спектакли по пьесам Островского, Гнедича, Салова, Рутковского, князя Сумбатова, исполняются водевили Григорьева и Чехова, устраиваются музыкально-литературные вечера. Первоначально и участники спектаклей, и зрители (за редким исключением) принадлежали к определенному кругу местного образованного общества. Постепенно количество лиц, посещающих заводской театр, увеличивается. Публика становится более разнообразной по социальному составу [15].
Летом 1911 года завершилось строительство Мотовилихинского Народного дома. Общество трезвости устраивает в нем спектакли, танцевальные и костюмированные вечера, лекции, бесплатные уроки певческой грамотности для взрослых. В дни юбилейных торжеств по случаю 300-летия Дома Романовых на сцене Народного дома с успехом прошла опера «Жизнь за царя», поставленная А. Д. Городцовым [16]. Дают концерты хор известного в Перми П. Е. Тепанова, Пермский оркестр балалаечников, члены Пермского отделения Императорского русского музыкального общества. В Народном доме был струнный оркестр, которым руководил служащий Мотовилихинского завода В. Г. Колмогоров (он же писал музыку для оркестра – «Песни трезвости» и др.). Часто сбор от представлений шел на благотворительные цели: в пользу детского приюта, «недостаточных учащихся» начальных школ, оркестра библиотечного общества, в 1914 году – в пользу раненых. За незначительное время Мотовилихинский Народный дом становится подлинным культурным центром для местного населения.
Итак, в культурно-просветительной работе местной интеллигенции можно выявить несколько направлений: распространение знаний из различных отраслей науки путем их популяризации, приобщение населения к духовным богатствам отечественной и мировой культуры, содействие системе народного просвещения и внешкольного образования. Несомненно положительное влияние культурно-просветительной деятельности интеллигенции Мотовилихи на быт и нравы всего населения, рост культуры поселка. При этом не стоит забывать, что немаловажную роль в расцвете культурной жизни Мотовилихи на рубеже веков сыграло то, что местной интеллигенции было на что опереться. В Перми, крупном промышленном городе, в конце XIX – начале XX века уже существовали прочные культурные традиции. К этому времени здесь уже действовали такие культурно-просветительные организации, появившиеся по инициативе интеллигенции, как Научно-промышленный музей, общество «Народный дом», продолжалась просветительная деятельность музыканта А. Д. Городцова.
____________________
1 Например, см: Фрид Л. С. Культурно-просветительная работа в России в дооктябрьский период (1905 – 1917). – М., 1960; Он же. Культурно-просветительная работа в России в годы революции, 1905 - 1907 гг.- М., 1965.
2 Сметанин СИ. История Мотовилихинского завода. – Пермь, 1964.
3 Кириллов Б. П. Рассказы о Мотовилихе. – Пермь: «Пушка», 1998.
4 Телешов Н. Д. За Урал. Из скитаний по Западной Сибири. – М., 1897.
5 Пермский край.- 1902.- № 533.- С. 2; Озеров И. X. Горные заводы Урала.- М., 1910.- С. 135.
6 Л. Бертенсон. Санитарно-врачебное дело на горных заводах и промыслах Урала. – Типография А. Траншель, 1892. – С. 9.
7 Пермские губернские ведомости. – 1894. – Н° 117. – С. 2.
8 Пермский край.- 1901.- № 7.- С. 2.
9 Бесплатные библиотеки в Пермской губернии. – Пермь, 1903. – С. 46.
10 Чернов. Д. К. Взгляд на положение железных заводов на Урале.- СПб., 1881.- С. 25.
11 Славянов. Н. Н. Воспоминания об отце // Электричество. – М., 1954.- № 6.- С. 85.
12 Журнал заседания Пермского уездного Комитета о народной трезвости. 1896 г.- ГАПО, Ф. 67. Он. 1. Д. 1. Л. 20-21; Отчет о деятельности Комитета Мотовилихинского Общества борьбы с пьянством с 1 января 1899 г. по январь 1900 г. – Пермь, 1900.
13 Голубев П. А. Народные дома-дворцы // Русское богатство. – М., 1901.- № 12.- С. 18.
14 Пермские губернские ведомости. – 1874. – № 5 – С. 2.
15 Пермский край.- 1902.- № 533.- С. 2; № 542.- С. 2.
16 Народно-певческое дело в Пермской губернии. Отчет руководителя народных хоров Пермского попечительства о народной трезвости за 1913 г. – Пермь, 1915. – С. 18.
____________________
А. В. Доминяк
Пермь
Последний поклон: воспоминания о В. П. Астафьеве
О Викторе Астафьеве я узнал в далекие 70-е годы. Он тогда работал в Вологде, незадолго перед тем уехав из Перми. Я же оказался в Перми по приглашению директора художественной галереи А. В. Оборина и в 1967 году стал работать в отделе декоративно-прикладного искусства. Точно не помню, когда состоялось знакомство, переросшее в дружбу, с пермскими художниками Алексеем и Верой Мотовиловыми. Но хорошо знаю, что Алексей тогда работал над иллюстрированием книги В. П. Астафьева «Последний поклон». Алеша и Вера рассказывали, как и почему Виктор Петрович, начавший творчество писателя в Перми, оказался в Вологде. Насколько я помню, причиной его отъезда были явные «нелады» с местной властью и некоторыми «ведущими» писателями, чьи имена как-то не хочется вспоминать. Кажется, повесть Астафьева впервые была опубликована в Перми, в том городе, в котором начиналась его писательская «карьера». Об этом обстоятельней и подробней мне рассказывал журналист и мой друг Борис Никандрович Назаровский; художники Мотовиловы больше говорили о своих встречах с Виктором Петровичем на даче в деревне Воробьи. Эти встречи почти постоянно затрагивали творческие коллизии, которыми, как мне представляется, постоянно была заполнена Пермь. Кстати, это я испытал и на себе, но это другой разговор.
Пожалуй, именно В. П. Астафьев заметил одаренность художника Алексея Григорьевича Мотовилова, о чем четко сказал в каталоге-буклете, посвященном его памяти, над которым работал и я. Так я стал нечаянным соавтором прославленного писателя, с которым, к сожалению, ни разу не встретился. Единственным контактом было мое письмо Виктору Петровичу, отправленное в Вологду. Причина возникновения этого письма была весьма заурядная. В один из приездов в Пермь, при встрече с овдовевшей Верой Мотовиловой (Алексей Григорьевич Мотовилов скончался в 1970 году, в возрасте сорока лет) В. П. Астафьев, явно подогретый сплетнями, которыми «снабдил» его один из пермских художников, нелицеприятно, раздраженно и резко отозвался о «некой творческой интеллигенции», к которой причислил и меня. Пришлось объяснять ситуацию в письме, ответа на которое я так и не получил.
Вскоре я узнал, что В. П. Астафьев вернулся в Сибирь, в родные мои места. Сам я уроженец села Назарова, там прошли мое детство, отрочество, юность и отчасти зрелые годы. К обидному недоразумению отношу так и не состоявшееся общение с прославленным земляком В. П. Астафьевым. Неоднократно посещая Красноярск, зная точный адрес его городской квартиры, я не осмелился даже на телефонный разговор. Теперь единственное, что остается, – «умов холодных наблюденья и сердца горестных замет».
Некоторые подробности о творческом становлении Виктора Петровича мне поведал Борис Никандрович Назаровский. (Узнав, что я родом из Назарово, Борис Никандрович шутил, делая особый нажим на ударения: «Я – Назаровский, а Вы – назаровский»).
Наверно, многим известны «страницы» биографии В. П. Астафьева, но мне хочется еще раз напомнить о них. Работая сцепщиком железнодорожных грузовых вагонов, участник Великой Отечественной войны, как-то читая газетную статью о штурмах, победах и победителей в кровавой бойне, Виктор Петрович не только пришел в негодование, но написал рассказ о лично пережитых и истинных «полях сражений». Насколько помню, тогда же, или чуть позже, он сел писать свой первый роман. Его помощницей стала жена, с которой он встретился на дорогах войны. Помню со слов Б. Н. Назаровского, что начинающий автор был замечен известным журналистом и писателем Савватием Михайловичем Гинцем. Пожалуй отсюда началось настоящее литературное признание В. П. Астафьева.
В свое время, оценивая земляков, великий русский художник Василий Иванович Суриков сказал: «Краснояры – сердцем яры». Такими были и, наверное, остались мои земляки. Таким был Виктор Петрович Астафьев, ярый сердцем и светлый душой писатель-гражданин, чье творчество постоянно напоминает, что «Где-то гремит война». Я сознательно оставляю в слове «где-то» заглавную букву не только потому, что так названа одна из книг В. П. Астафьева, но и потому, что ведь и сегодня, сейчас идет затяжная битва за нашу духовную, социальную, политическую, нравственную и творческую свободу. С горечью приходится вспоминать, что некоторые «иваны, не помнящие родства» пытаются пошатнуть безупречную репутацию писателя. Виктор Петрович жил и скончался в деревне Овсянка, теперь это название известно всему миру.
Да и Виктор Петрович всегда оставался верным тем духовным принципам, которые унаследовал от своих лучших земляков. Я не знаю, как определяется то, что мы называем творческим дарованием. Но нет сомнений, что колыбелью дарований В. П. Астафьева была та среда, та атмосфера, о которой он рассказал в повести «Последний поклон», посвятив ее своей бабушке, потомственной сибирячке. Она была для него «и отцом, и матерью – всем, что есть на этом свете дорогого». Наши «отцы и матери» сегодня – это те, кто отстаивал и отстаивает отечественную историю и культуру. Старшие собратья и соотечественники. Среди них – Виктор Петрович Астафьев. Я счастлив, что судьба свела меня с ним. Пусть случайно, пусть эпизодически, но я стал соавтором Виктора Петровича Астафьева в воспоминаниях о нашем общем друге A. Г. Мотовилове. Перечитывая слова Виктора Петровича: «Вот когда закончу эту книгу, попрошу, чтобы ее оформил Алеша, непременно Алеша», перелистывая каталог-буклет, вы непременно встретите всех тех, кто так или иначе сотрудничал в нем с
B. П. Астафьевым. Это дает мне право, и я чувствую обязанность отдать ему свой последний поклон.
Н. Л. Нохрина
Пермь
«А впереди целая вечность?» (неопубликованные письма Агнии Кузнецовой в собрании Пермского областного краеведческого музея)
В середине 1990-х годов в Пермский областной краеведческий музей поступил архив О. К. Селянкина, писателя, участника Великой Отечественной войны. Значительную часть этого архива составляет переписка Олега Константиновича с однополчанами, друзьями, писателями, читателями. Мое внимание привлекли письма А. А. Кузнецовой, адресованные О. К. Селянкину.
А.А.Кузнецова (1911 - 1996) - писатель, автор книг «Ночевала тучка золотая», «А душу твою люблю...», «Долли», «Под бурями судьбы жестокой...» и др. Благодаря Агнии Александровне вся страна узнала о селе Ильинском, что находится в Пермской области. Родом из этого села был прадед Агнии Кузнецовой Петр Яковлевич Кузнецов, крепостной Строгановых. На основе его дневников была написана книга «Под бурями судьбы жестокой...»
Знакомство Агнии Кузнецовой с Олегом Селянкиным состоялось в июне 1978 года, когда в Прикамье проходили Дни советской литературы. Агния Александровна была в составе писательской делегации. А затем на протяжении 15 лет Агния Александровна и Олег Константинович писали друг другу письма. «В Вас я с первых встреч в Перми почувствовала человека мне близкого, и Вы навсегда заняли положенное Вам место в моем сердце», – писала Агния Кузнецова в 1987 году [1].
В коллекции музея 26 писем А. А. Кузнецовой, датированных 1978 - 1993 годами.
Письма ранние, в основном, о творчестве, работе над книгами. «Закончила новую повесть о Н. Н. Пушкиной «А душу твою люблю...» Два отрывка были напечатаны в «Огоньке», а вся она выйдет в февральском номере «Октября» [2]. «Волнуюсь. Пожалуй так, как никогда еще не волновалась» [3]. «После публикации повести в «Октябре»... как это ни странно, основные и наиболее уважаемые мною пушкинисты меня поддержали. Я рада не за себя, рада за Наталью Николаевну, которой отравили всю жизнь клеветой, да и не только ей, но и детям Пушкина» [4].
Агния Александровна была очень благодарна Перми и пермякам за прекрасно изданную в нашем городе ее книгу «Под бурями судьбы жестокой...»
Олег Константинович посылал Агнии Александровне рукописи своих новых книг. Она была очень внимательным и требовательным читателем и критиком, при этом всегда оставаясь доброжелательной и тактичной. «Мне не по душе эпиграф романа («Быть половодью» – Н. Н.). Очень уж он в лоб. Название романа мне тоже не очень нравится, но это уже чисто личное восприятие, которое, естественно, не надо принимать в расчет» [5].
А после выхода книги «На пути к победе» она написала: «Поздравляю Вас с выходом книги... Вы знаете те страшные годы не по книгам и рассказам. Вы их выстрадали» [6]. «Друг мой, не сомневайтесь в силе своего литературного мастерства» [7].
Олег Константинович отправлял Агнии Александровне не только свои книги, но и книги начинающих пермских авторов. Любопытен отзыв Агнии Александровны о первой книге Леонида Юзефовича (ныне известного российского писателя): «Что касается книжки Л. Юзефовича «Обручение с вольностью», я ее прочла. Для первой книги это очень неплохо. Автор владеет историческим материалом, берет темы острые для нашего времени. Как художник, правда, мне он еще не очень ясен. И я боюсь, что по одной исторической книге комиссия может его отвести (речь идет о вступлении Л. Юзефовича в Союз писателей – Н. Н.). Стоит ли доставлять молодому автору такие переживания? Нет ли смысла подождать следующей книги?» [8]
Несмотря на свой далеко не юный возраст (ей за 70), Агния Александровна полна оптимизма: «В душе нет-нет да и блеснет мысль: «А все-таки жизнь хороша! И столько вокруг прекрасных людей, настоящих, только надо не потерять их...» [9] И еще: «Хорошо, правда ведь, что существуют почта и телефон, а впереди целая вечность?» [10]
Пройдет совсем немного времени, и все резко изменится – настроение, состояние души. В стране начиналась перестройка.
В письмах А. А. Кузнецовой конца 1980 – середины 1990-х годов – драма, которую переживала российская интеллигенция в эти годы. В них мучительный поиск выхода из создавшегося положения, определение своего места в этом новом мире.
90-е годы XX века нередко называют десятилетием социально-политических жестокостей. Особенно трудно пришлось в этот период людям немолодым. В одночасье рухнул привычный и обжитый ими мир.
Очень сложной была в это десятилетие обстановка в литературной жизни страны. Сконца 1980-х годов начинается процесс пересмотра основных ценностей русской литературы XX века.
Каждый новый месяц, приносивший очередные номера «толстых журналов», опрокидывал прежние литературные концепции, сформированные в 1930 – 1980-е годы. Со всех флангов шло наступление на соцреализм. Виктор Ерофеев публикует в «Литературной газете» свою знаменитую статью «Поминки по советской литературе». Выступления в прессе очень эмоциональны, постоянно звучат взаимные упреки литераторов, нередко личного характера.
Журнальная война, не затихая, перешла в организационную сферу и завершилась распадом Союза писателей (1992) и изолированным существованием двух новых Союзов.
Агния Кузнецова пишет в эти дни: «Я как в тайге заблудилась и не знаю, куда я иду, куда все идут и что происходит» [11]. «В Союзе непонятно, что творится. Есть он или нет – неясно. То же и в отношении Литфонда, издательства «Советский писатель», Домов творчества и всего, что когда-то имело отношение к писателям» [12]. «Московские писатели живут сложно. Все, за исключением тех, кто умеет приспосабливаться в любой обстановке, фактически безработные. В магазинах, кроме хлеба и молока (если успеешь вовремя захватить), ничего нет. Люди озверели. Больше всего страдаю за молодежь. Не знаю, как у Вас, здесь страшный извращенный разврат. Да и как ему не быть, когда без него не обходится ни один спектакль в театре, ни одна передача на телевидении. В него ударились «Юность» и «Комсомольская правда», да и другие, даже не юношеские издания. Порою я просто перестаю понимать, что происходит. Наяву ли все это? Или мне снится страшный сон? Простите меня, дорогой Олег Константинович, это крик души» [13].
У Агнии Александровны, как и у многих людей старшего поколения, были иллюзии относительно того, что жизнь может вернуться в старое русло. Для этого достаточно стукнуть по столу. «Боюсь, что правительство наше, если и очнется от колдовского сна и гневно хватит кулаком по столу, дескать, «будя сквернословить!» – будет слишком поздно. Все, с кем ни поговорю, думают то же самое. Все ждут чего-то... Закончила новую повесть «Арина Радионовна», в интереснейших материалах помог мне пушкинский «домовой» Гейченко... Предложила рукопись в «Октябрь», который выдвигал меня на Государственную премию, ... но получила отказ. Их больше заинтересовал Синявский своей «Прогулкой с Пушкиным». В «Юность» я уже сама не пошла. Не в моде старые писатели. Грустно. Будем надеяться, что все-таки стукнут, что снова можно будет жить и работать» [14].