Сяду я у матушки
В зеленом саду
На любую яблоньку
На матушкину.
Закукую в садике
Горькою кукушечкой;
Горючими слезами
Потоплю весь садик я;
Рыданьицем матушку
Разбужу ото сна.
Ото сна моя матушка
Пробуждалася,
По сеничкам матушка
Похаживала,
Невестушку, ласточку
Побуживала:
Ты встань-ка, невестушка,
Ото сна пробудись
Посмотри-ка, голубушка,
Что у нас во садике
За пташка поет,
Мне назолушку дает?
Не моя ли горемычная
Прилетела с чужой стороны?
С чужой стороны,
Из лихой семьи.
По несчастию случилося,
Я в изменника влюбилася.
Мне понравился мой милый друг,
Милей света, милей белого,
Милей отца, милей матери,
И дороже всего племени.
Хорошо тому на свете жить,
У кого нету в глазах стыда,
У кого нету в глазах стыда,
У кого нету заботушки,
Заботушки красной девушки.
У меня ли, молодешеньки,
Есть немалая заботушка.
Я сама дружка повысушу,
Я повысушу, повыкрушу.
Не доставайся, мой милый друг,
Моим сестрам разлучницам.
Доставайся, мой милый друг,
Одной матери – сырой земле.
Расцветай-ка, расцветай-ка,
В саду розовый цветок;
Побывай-ка, побывай-ка,
Ко мне, милый, на часок.
Посидим-ка, дружок милый,
Мы последний с тобой вечерок;
Поговорим-ка, поговорим-ка,
Мы про прежнюю любовь.
При тебе ли, моя радость,
Мучусь злой тоской?
Я пойду ли, я пойду ли,
Во зелененький садок;
Я сорву ли, я сорву ли
С розы розовый цветок.
Я совью ли, я совью ли
Дружку милому венок.
Я пойду ли, я пойду ли
На Дунай, быстру реку,
Уж я кину ли, я брошу
Свой веночек на воду.
Мой веночек не тонет,
Не тонет и не плывет.
Так мой миленький дружочек
Он не думает, нейдет.
Под яблонькой садовой,
Под кудрявой зеленой;
Сидел молодец такой,
Не женатый, холостой.
Держит гусли под полой,
Звончатые под правой.
Вы играйте, гусли, мои мысли,
Я вам песенку спою,
Про женитьбу про свою.
Как женила молодца,
Чужа дальняя сторона,
Чужа дальняя сторонка,
Макарьевская ярмонка.
Как на Волге на реке
У Макарья на ярмонке,
Близь гостиного двора
У Сафронова купца,
Солучилася беда,
Не маленькая.
Вот не сто рублей пропало
И не тысяча;
Как пропала у него
Дочка милая его.
Как искали ту пропажу
По баракам, по ярам,
По трактирам, кабакам,
По макарьевским пескам.
Вот нашли ту пропажу,
У Машкова на дворе,
Во высоком чердаке.
Ее буйная головка
Распроломаная;
Ее русая коса
Вся растрепанная.
Черепахова гребеночка
Расколонная.
Ее цветное платьице
Изорванное.
Сантантюровой салопчик
На гвоздике висит;
Золотая цепочка
На столике лежит.
Вот не сам ли вор, разбойник
Под окошечком сидит,
Табаку трубку курит?
«Не за мной ли идут-едут?
Не меня ли в гости звать?»
Как и звали молодца,
Позывали удальца,
Со высокого крыльца;
Как схватили молодца
За белы руки его:
Его ноженьки сковали,
Белы рученьки связали
И во саночки сажали.
Повезли же молодца
Во Саратов городок,
Во желтый каменный домок.
Все мальчишечка сидит,
Таки речи говорит:
«Вот никто ко мне нейдет,
И ни брат, ни сестра,
Ни товарищи мои!»
«Что ты, Маша, приуныла,
Воздохнула тяжело?»
«Что, воздохнула, вспомянула,
Любезного своего.
Я жила с тобой полгода,
А с батюшкой двадцать лет;
Не видала такого мученья,
Как с тобою, милый мой.
Взвейся, сизенький голубчик,
Взвейся, выше полетай.
Уж ты сядь-ка, Сизенький голубчик,
На мое право плечо.
Погляди-ка, сизенький голубчик,
На мое белое лицо:
Мое личико румяно,
Завсегда оно горит;
Мой-то миленький ревнивый,
Завсегда меня бранит.
Не брани-ка ты меня,
Ты не лучше, друг, меня.
Ты не лучше и не краше,
И личиком не белей,
И бровями не черней».
Веселитеся, девчоночки!
К нам весна скоро придет,
Весна красна, лето тепло.
Взойдет солнце над горой,
Сгонит снеги и морозы,
И травонька отрастет,
И все ракитовы кусты.
Как промеж ли двух кустов
Волга реченька прошла;
Как над этой быстрой реченькой
Куст малинушки растет;
Как на этой на малине
Соловей громко поет.
Ты не пой-ка, соловей,
Поутру рано весной,
Возьми горечко с собой,
Да не слыхал бы я про него!
На воде горе не тонет,
И огнем горе не жжет-
Молодца горе берет,
Девка в гости не зовет!
Я бы рада позывала,
Дома маменька родна
Во постелюшку слегла.
Как на горке, на горе,
Стоит новенький терем.
Тут жила, была вдова,
Двоих сынов родила,
Китаичкой повила,
На тихий Дон отнесла.
Уж ты, тихенький Дон,
Уж ты, желтенький песок,
Воспой, воскорми деток
До пятнадцати леток.
Через двадцать пять годов
Пошла вдова по воду.
Плывет корабль по морю:
Один сидит на носу,
А другой-то на корме.
Вот, который на носу,
За того дочку отдам;
А который на корме,
За того сама замуж пойду.
Как у нас-то на Дону.
Не водится потому:
Мать за сына нейдет,
А брат сестру не берет.
Ходит молодец по Астрахани,
Погуливает;
В синем бархатном халате
Нараспашечку похаживат.
Во левой-то руке молодец
Кушак шелковый несет;
Во правой-то руке у молодца
Трость серебряная.
В тросточке – ленточка
Разноцветная.
Ходит молодец по городу,
Не кланяется ни с кем:
Ни с господами, ни с казаками,
И челом не бьет.
К прежнему бывшему енералу
И под суд нейдет!
Увидал же губернатор
Из косящетого окна:
Вы подите, слуги, приведите
Удалого молодца;
Вы не бейте его, не журите,
Его так скоро ведите.
Вот пошли же слуги, привели
Удалого молодца.
Поставили молодчика
Пред губернаторским лицом.
Вот и стал же губернатор
Крепко выспрашивати:
«Ты скажи, скажи, молодчик!
Чьего ты рода-племя,
Или царского колена?
Иль купеческий сынок?
Иль с Оки реки молодчик?
Иль с тихого Дона казак?»
«Я ни царский и ни боярский,
Ни купеческий, сударь, сынок;
Ни с Оки реки молодчик,
Ни с тиха Дона казак».
«Не изволите ли знать Стеньку Разина?»
«Я его, сударь, сынок,
А меня зовут Семенушкою».
«Вы подите, слуги, отведите
Его во каменну тюрьму».
Вот пошли же слуги, повели
Удалого молодца;
Посадили молодца
Во белу каменну тюрьму.
Как возговорит молодчик
Удалым молодцам:
«Вашу каменну я тюрьму
По камешку разберу.
Если батюшка услышит,
Во полон город возьмет;
Много бед он учинит
И в разор вас разорит».
Вечор поздно из лесочку
Я коров домой гнала;
Вниз спустяся к ручеечку
Близь зеленого лужка,
Вижу – барин едет с поля,
Две собачки впереди,
Две собачки впереди,
Да два лакея позади.
Лишь поравнялся со мною,
Бросил взор на меня.
«Здравствуй, милая красотка!
Из которого села?»
«Вашей милости крестьянка»,-
Отвечала ему я.
«Не тебя ли, моя радость,
Егор за сына просил?
Его сын тебя не стоит,
Не к тому ты рождена;
Хоть родилась ты крестьянкой,
Можешь быть и госпожой.
Ты завтра же узнаешь,
Какова судьба твоя.
Хоть сегодня ты крестьянка,
Завтра ж будешь госпожа;
И во всем этом наряде
Будешь вдвое хороша».
«Благодарю, добрый барин,
За теки твои слова;
Хоть дворянкой быть и лестно,
А Петруши очень жаль»*[*Эта песня так напечатана:
Вечер поздно из лесочка
Я коров домой гнала;
Лишь спустилась к ручеечку,
Оглянулась назад:
Вижу, барин едет,
Две собачки перед ним;
Лишь со мною поровнялся,
Бросил взоры на меня.
«Ты откудова, красотка,
Чьей деревни и села?»
«Вашей милости крестьянка»,-
Отвечала я ему
«Не тебя ли, моя радость,
Дмитрий за сына просил?
Его сын тебя не стоит,
И не с тем ты рождена.
Завтра, милая, узнаешь,
Какова судьба твоя.
Ты родилася крестьянкой,
Завтра будешь госпожой».
«Нов. всеоб. и полн. песен.», ч. I, № 282, изд. СПб., 1819 г.].
Прошло лето, прошла осень,
Прошла красная весна;
Наступает злое время –
Мать холодная зима.
Все реченьки запленила,
Ручеечки не текут.
В поле травонька завяла
И цветочки не цветут.
В саду листики опали,
Мелки пташки не поют,
Нам разлуку подают.
Чуют с миленьким разлуку,
Разлучить с дружком хотят.
Ты, разлука, злая мука!
Не дала с дружком пожить.
Ты заставила, разлука,
Век во девушках сидеть.
Как бы знала про несчастье,
Могла бы грусть истребить
И милого не любить.
Вспомни, вспомни, мой размилый!
Как ты в первый раз пришел.
Ты клялся, подлец, божился,
Одною меня любить.
Лишь солнце закатилось
И садилось за горой;
Все поле закрепило
Вечерней росой.
Под деревцем ветвистым
Близ хижинки одной
Задумчиво сидела
Солдатская жена.
Всечасно милого ожидала
Из дальней стороны.
Не пыль в поле пылила –
Два храбрые гвардейца
Лишь саблями гремят!
Крестами и орденами
Все груди убраны.
Подъезжают к хижине,
Просились ночевать:
«Пусти нас, солдатка старая!»
Она же отвечала:
«Я рада бы вас пустить,
Мне нечем покормить;
Я печку не топила,
И каши не варила».
Один в летах возрелых;
Другой как белый лунь.
«Не признаешь ли, солдатка,
Из нас кого-нибудь?»
«Мне некого признати:
У меня муж на службе,
И сын в полку».
Не стерпел сын
При матерних слезах.
И припал к коленям ее!
На горе-то дождичек,
В долинах туман;
На меня, на девочку,
Напала тоска и печаль.
Уехал мой миленький
Из дому на час.
На час, часочек,
На единый денечек.
А я за ним, девочка,
Следиком бегу,
Следиком бегу,
Голосом кричу:
«Воротися, душенька!
Воротись назад!
Если не воротишься,
Воспокаешься».
Сострогаю я, девочка,
Нов, высок терем
С высоким крыльцом,
С красным окном.
Сяду я на лавочку,
За крашеный стол.
Погляжу в окошечко
Вдоль по улице.
Молоды казаченьки
С походу идут;
Моего любезного
В повозке везут.
Его ворона коня
В поводах ведут;
Золото седелечко
Во руках несут.
Как по питерской было дорожке,
Тут ехали двое сенаторы,
Сенаторы, большое начальство.
Как под ними кони вороные,
Кучера-то у них молодые,
Колясочки у них золотые.
Как под ними кони притомились,
Середи пути становились,
Середи пути в лугах, при долине.
При долинушке тут ива стояла,
По названию матушка Елена.
Со кореньица она свилевата,
Со вершинушки она кудревата.
На вершинушке сидела кукушка,
Жалобнехонько она кукукала,
Жалобней того она причитала:
«Подо мной лежит убитый молодчик,
Не убит он, не зарезанный –
Копьем острым
Молодец приколанный».
Как возговорит удалый молодчик:
«Сбереги меня, матушка Елена,
Чтобы от солнышка тело не горело,
Чтобы дождичком тело не мочило.
Не сбережешь меня, сожгу тебя огнями;
Сбережешь меня, украшу тебя цветами».
Вспомни, вспомни, миленький,
Прежнюю любовь!
Как мы с тобой, миленький,
Посиживали,
Забавные речи говаривали:
Тебе, мой друг, не женитися,
А мне замуж не идти.
Женись, женись, миленький,
А я замуж пойду.
Переменил священну клятву,
Переменил ты навсегда.
Ты поедешь, мой друг, в церковь,
И я, мой друг, за тобой.
Как наденут на нас венцы
В одно времечко с тобой.
Чернобровый, черноглазый,
Мальчишка удалой!
Вложил мысли в мое сердце,
Не могу забыта!
С письмом пошлю лакея,
Велю воротиться.
Воротиться не годится;
Авось умилится.
Шел мальчишечка лужочком,
Не нашел следочку;
Злы собаки набежали,
А он отшатнулся.
Услыхала его разлюбезная,
Лежа на кровати;
Не стерпя своим сердечком,
Вышла на крылечко.
Она вышла на крылечко
И промолвила словечко:
«Ах ты, милый мой!»
И прижала его к своей груди.
Несчастный я мальчишечка –
Какое горе терплю!
Терплю, терплю горечко,
Сам не знаю для кого.
Знаю, понимаю,
Кого я верно люблю.
Любовь меня разлучает
С милым дружком далеко,
Далеко, далеченько.
Между гор высоко,
Между гор высоких,
Там девчоночка живет.
Со той со сторонушки,
Приятен воздух несет.
Не сходить ли мне к девчоночке?
Не наведать ли мне ее?
Девочка, девчоночка!
Скажи: любишь ли ты меня?
Если любишь, ты скажи;
А не любишь, откажи.
Если любишь ты меня,
Возьму замуж за себя;
Если ты не любишь меня,
Убью, мальчик, сам себя.
Убьюсь, мальчик, застрелюсь,
И покроюся навек темнотой.
Пускай люди говорят,
Что я, мальчик, верен был,
Одною в свете любил.
[* К сожалению, по техническим причинам мы не публикуем главы XVII–XXII первой части и главу I второй части этой книги.]
ЧАСТЬ III
II. КРЕЩЕНИЕ
О НЕИЗВЕСТНОСТИ СРЕДСТВ ДЛЯ ОБЛЕГЧЕНИЯ РОДИЛЬНИЦ.
БАБЫ ИЛИ БАБКИ
Отечественные летописцы ни слова не говорят о тех пособиях, какие по давались родильницам до и после рождения ими детей; ни о тех обрядах, какие совершались по рождении младенцев. Нет сомнения, что наши предки употребляли при этом случае единообразное средство: предоставляли рождение природе и крепкому здоровью женщин. Чуждые изнежен ности и роскоши деревенские женщины и поныне большею частью не прибегают к врачебным средствам: они часто рожают во время сельских работ и на третий день уже ходят. Хотя древним азийским, африканским и европейским народам были известны средства врачебные, употреблявшиеся во время омовения и повивания младенцев; однако эти пособия появились у нас не прежде конца X в. Из устава в. к. Владимира I мы видим, что тогда при родах первыми помощницами родильниц были женщины пожилых лет, называвшиеся бабами (бабками). Они обмывали рождаемых младенцев, повивали и врачевали. Около половины ХУШ в. врачи стали изучать у нас акушерство, а для познания повивального искусства явились школы, в коих в 1776 г. уже преподавали молодым людям и бабкам акушерство на русском языке и обучали их преимущественно в воспитательных домах. В конце XVIII ст. постановлено в обязанность врачебным управам*[* См. «Инструкцию врачебным управам», 1797 г., янв. 19.], чтобы в числе их членов иметь по акушеру. Благодетельным попечением императрицы Марии Феодоровны и великой княгини Елены Павловны устроены отдельные повивальные школы, в коих преимущественно учится женский пол*[*Одно из таких заведений, находящееся в Петербурге – по Фонтанке, между Обуховским и Измайловским мостами – состоит под особым покровительством ее императорского высочества в. к. Елены Павловны и возвысилось до европейской известности. Тут преподают начальное основание медицины, но обращено главнейшее внимание на усовершенствование в повивальном знании, и каждая бабка столько приобретает медицинских сведений, что в случае надобности сама может подать врачебное пособие. Выпускаемые отсюда бабки определяются к казенным местам, если они получили образование от правительства, а прочие занимаются частным лечением. Слово бабка заменено ныне названием бабушки, из коих иные бывают восемнадцати лет от роду.].
ОЧИСТИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА И СОВЕРШЕНИЕ ОБРЯДНОГО ОБЫКНОВЕНИЯ В ЦАРСКОМ ДОМЕ
Давание родильной молитвы позаимствовано греками от евреев, а к нам перешло по принятии христианской веры (в конце IX в.). В старину было в обыкновении, что перед наступлением потуг родильница хаживала в баню с бабкою и женщинами. Этому обычаю следовало не только боярское сословие, но сами царицы. Как скоро делалось известным царю, что царица родила, немедленно посылали по духовника, который давал молитву младенцу, родильнице, бабке и всем присутствовавшим при родах женщинам. Потом младенца носили в мыльню, куда ходил смотреть новорожденного сам государь. После совершал патриарх в присутствии царя молебствие о дарованном ему царевиче. По прочим же церквам и монастырям отправляли молебны; раздавали милостыню нищим и убогим; освобождали из тюрьмы не важных преступников; по монастырям ходил государь, угощал монахов и раздавал подаяние. По городам рассылали стольников, стряпчих и жильцов с царскими грамотами к духовенству и воеводам о рождении младенца. Повсюду служили благодарственные молебны за здоровье новорожденного. Посланные приглашались воеводами и духовенством на обед; после обеда духовенство благословляло их образами, а воеводы одаривали посланных по возможности. В день рождения царевича бывал родильный стол у государя для одного только духовенства; стрельцов и других чинов одаривали. Такой же обряд соблюдался и при рождении царевен; только раздача денег была не столь щедрою. Для кормления дитяти избирали здоровую и нравственную женщину. По прошествии года, если кормилица из дворянского рода, посылали ее мужа на воеводство или дарили его вотчиной; из подьячих и других чинов повышали и награждали жалованьем; посадских увольняли от всех податей и назначали им приличное содержание. За присмотром младенца назначали мамку и няньку*[* Коших. «О России в царств. Алексея Михайловича», с. 10 –12.]. Если чужой похвалит ребенка или новорожденного на глазах кормилицы, то она должна была плюнуть на землю три раза, чтобы не сглазил его худой глаз.
ПРОСТОСЕРДЕЧНОЕ ПОНЯТИЕ О РОЖЕНИЦАХ
И ОЧИСТИТЕЛЬНАЯ МОЛИТВА
Исстари ведется между простолюдинами обыкновение, состоящее в том, что когда мать мучится родами, тогда стараются скрывать, чтобы никто об этом не знал, в том убеждении, что от сего бывает ей легче. В старину некоторые простолюдины распускали писаную молитву в воде, давали пить роженице, думая, что этим облегчатся роды**[**Такое обыкновение существовало между татарами, и существует ли оно теперь – неизвестно мне. По крайней мере сохранилось у них наставление, а именно: если женщина не разрешается от родов, то распусти эту молитву и дай ей выпить. По благости Божией она родит – т. е. хатун углан тугарламаса будани изыб ичургай тянгри фармани берля тугчай, аааб, ааак, ааас, ааадж, ааах, ааахх, ааад, ааадз, ааазз, ааас, ааар, аааш, ааад, аааз, ааат, ааатт, аааг, ааагг, аааф, ааакк, ааак, ааал, ааам, рааа, нааа, уааа, хааа, лаааа.- При исследовании мною местности Сарая были находимы кувшины с надписью алифов (буквы, соответствующие нашему а), которые были начерчены в азбучном порядке. Это подает повод заключить: вероятно, эти кувшины употреблялись татарами при заклинаниях.]. Все находившиеся при родах, хотя бы они и не дотрагивались родильницы, прибегали к очистительной молитве.
В Пермской губернии существует обычай между простолюдинами и даже купцами, что старушки, заменяющие бабок, беспрерывно водят родильницу по избе или бане и не позволяют ей ни садиться, ни лежать. Родившегося младенца выправляют намыливанием, встряхиванием и впрыскиванием; дают родильнице и младенцу есть воробьиное семя, и некоторые с нашептыванием травы. По счастливом разрешении дают родильнице выпить добрую чару вина и съест кусок хлеба; потом поят ее пивом с толокном и дают ей всякую пищу без разбора. Родственницы или приятельницы из простого звания поздравляют родильницу в спальне, у купцов – в бане, и приносят на зубок денежные подарки от 10 к. до одного рубля медью.
УГОЩЕНИЕ ОТЦА НОВОРОЖДЕННОГО.
ПОРУШКА И ДАРЕНИЕ
Кума и другие женщины кормят за столом отца ново рожденного грешневой кашею; потом высылают его из избы и приготовляют для него кушанье на бабкиной каше, уваренной из сорочинского пшена: сюда кладут по столовой ложке горчицы, перца, хрена, соли, уксуса; посыпают сахаром и дают ему есть, чтобы он несколько помучился, как его роженица*[* В некоторых местах тотчас по совершении крещения подают отцу новорожденного ложку соли, прикрытой кашею, а кум с кумою поднимают пирог, говоря: «Расти, крестник, так высок, как мы подняли пирог».]. В других местах родня посылает к роженице по кружке или чашке порушки и большому круглому пирогу. Порушка приготовляется из сухой разваренной малины, подслащенной медом**[** У некоторых необразованных народов существуют доселе старинные обыкновения. В Грузии, когда наступает время родов, сажают роженицу среди избы на ковре, а мужчины с саблями в руках машут над ее головою, пока она родит, думая, что от этого страха она родит легко. Калмыки собираются около кибитки роженицы по выставленному белому знаку большою толпой, и чем роженица выше родом, тем их сходится более. Кричат во все горло и поют как можно сильнее. После родов хозяин угощает их кушаньем и чиганом.]. В некоторых деревнях знакомые и родственники посылают в дар родильнице или сами приносят: крупу, муку и кусок полотна на рубашку младенца.
КУМОВЬЯ И КРЕСТНЫЕ РОДИТЕЛИ
Обыкновение иметь восприемников существует в христианской церкви издревле, в чем свидетельствуют многие св. отцы, между коими Тертулиан, Златоуст, Августин. Повод к сему установлению подали первые гонения на христиан. В эти жестокие времена нужно было иметь свидетелей при крещении, кои, соединяясь с крещаемым духовным родством, служили бы им наставниками в принятой вере. По правилам св. отцов достаточно, чтобы при крещении мальчика быть одному восприемнику, а при крещении девушки – одной восприемнице. В наше время при каждом крещении бывают восприемник и восприемница, которые между собою называются кум и кума, а в отношении к принятым ими от купели детям крестным отцом и матерью. Тогда происходит между ними духовное родство.
Церковь издревле употребляла крещение погружательное. Спаситель был крещен на р. Иордане Иоанном Крестителем; так поступали прежде со всеми взрослыми. Так крестился великий князь Владимир, и по прибытии его из Корсуни в Киев он повелел, чтобы все люди, вельможи и рабы, бедные и богатые, шли креститься. Народ толпами входил в реку Днепр: большие стояли в воде по грудь и шею, отцы и матери держали младенцев на руках; священники читали молитвы крещения, разделив народ на толпы, в которых мужчинам давали одно имя мужское, а женщинам одно общее женское, оттого многие сотни носили одно название. В. к. Ярослав, сын Владимира I, вырыл из могилы кости дядей своих – язычников Олега и Ярополка, крестил их и положил в киевской церкви Св. Богородицы. Мы с греками остались при древнем обыкновении, а католики в конце VIII в. установили обливательное крещение, чтобы младенцы не простудились от погружения их в холодную воду.
ОТРЕЧЕНИЕ
Обряд совершения таинства крещения, заимствованный нами от греков, отправляется ныне как и прежде. Священник читает заклинательные молитвы. Затем следует отречение крещаемого, или в случае его малолетства, его восприем ников, от сатаны. Причем они, говоря «отрицаюся», дуют и плюют три раза, оборотясь назад; а после, оборотясь на восток, уверяют в сочетании со Христом и читают «Символ веры». Потом иерей, помазав елеем, трижды погружает крещаемого в тепловатую, как бы летнюю воду, произнося: «Крещается раб Божий (имя): во имя Отца, аминь; и Сына, аминь; и Св. Духа, аминь; ныне и присно и во веки веков, аминь – надевает на крещеного белую одежду и крест.
Ношение крестов на шее есть обыкновение само древнее. О нем говорится даже в церковном нашем уставе. У нас оно известно еще со времен Владимира I. Современник его, новгородский епископ Иоаким, крестя новгородцев, велел возлагать на них кресты для отличия от некрещеных, что без сомнения соблюдали и другие епископы.
При одевании крещаемого в белую одежду поется тропарь «Ризу мне подаждь светлу, одеяйся светом яко ризою, многомилостиве Христе Боже наш». После крещения следует миропомазание, при произнесении слов: «печать дара Духа Святого». Миром помазуется чело, очи, ноздри, уста, уши, грудь, руки и подошвы ног.
ПОСТРИЖЕНИЕ
После священник, обошед с крещаемым и его восприемниками трижды вокруг купели; прочитав Евангелие и омыв члены тела, помазанные миром, остригает волосы крестообразно при чтении молитвы; залепив их в воск, отдает восприемнику, а восприемник потом бросает их в купель, из которой выливают воду в непопираемое ногами место*[* Когда восприемник бросает в воду волосы, которые залеплены воском, тогда легковерные замечают: потонул ли воск, или он плавает? В первом случае младенец не жилец этого света, а во втором долго жить ему.]. Такое выливание воды из купели, бросание в нее воска и надевание креста на младенца освящены если не церковным постановлением, то древнейшим и очень общим у нас обыкновением. Прежде вменяли себе в обязанность, чтобы младенцев для крещения приносить в церковь, где их и крестили крещением погружательным. В Малороссии младенец не погружается в воду; его обливают, и сей обряд позаимствован от католиков в то время, когда она находилась под польским владычеством. Приношение младенца в церковь в употреблении еще по городам, большею частию между простым сословием и теми, которые придерживаются древ них церковных узаконений; но между богатыми и дворянством оно изменилось – крещают дома**[** Леклерк написал в своей истории по предмету крещения между прочим то, что будто бы дьячок носит впереди образ св. Иоанна Крест., а священник кладет соль в уста младенцу, а к его грудному кресту образ того святого, коего имя наречено крещаемому; потом, по совершении крещения, будто бы целует младенца и восприемников и пр. (См. Болтина примечания, т. 1, с. 177 –184). Подобные неверные сказания рассеяны во многих иностранных сочинениях, наприм.: «De relig. Russor. et ritib.», ed. 1581 г.; Philips «The Russian Cathechism»; бар. Герберш. «Rer. Moskov. com., ed. 1551 г., Antv., под статьею Baptismus; Le Brim «Voy. par la Moskovie en Perse et aux indes orientales.», т. I, c. 57 – он написал основательнее других. Олеар. «Osst. begehr. Beschr. d. Neuen Orient. Reise», c. 181, ed. 1647 г. – Олеар. весьма ошибочно описал крещение, хотя два раза был в Москве. На с. 183 он говорит между прочим, что люди иного вероисповедания, принимающие русскую веру, окунаются зимою в прорубь три раза, и тем совершают крещение; что некоторые испрашивают от патриарха дозволение за 8 дн. до Р. X., чтобы бегать по улицам с огнем, и потом жгут бороды встречным и т. п. нелепости.].
При крещении младенца восприемница снабжает его рубашечкою и головным убором, а восприемник крестом; каждый из них дарит родильницу и дитя добровольным подарком, называемым на зубок, как-то: матернею, деньгами, кто чем может. В других местах северовосточной России восприемник и восприемница снабжают младенца, спустя несколько дней после крещения, приличными вещами: восприемник крестом, а восприемница кисеею или другой матернею, выбойкою, холстом и надевают на него рубашку – и это называется там ризками. После бывает обед, или пир для всех родственников и знакомых, приходивших с поздравлением.
Родители крещаемого не присутствуют при крещении своего дитяти. По совершении крещения священник поручает крестным родителям заботиться о наставлении крестника или крестницы в православной вере и во всем, что нужно христианину.
При вступлении в нашу веру из нехристианского вероисповедания, например, магометанского, совершается непременно крещение и бывают также восприемники. Причем крещаемый, будучи уже в возрасте, сам читает символ веры, наставленный прежде в догматах нашего вероисповедания, а священник спрашивает его: «Отрицавши ли ся скверные и богопротивные веры турецкие, и богохульного учителя их Мегмета и его всех приемников, и всего хульного учения их; и проклинаете ли их и плюеши ли на ня?» На что он отвечает: «Отрицаюся, проклинаю я, и плюю на ня», но его не заставляют проклинать своих родителей. В двенадцатом столетии духовенство наше затруднялось, как присоединять тех, которые переходят из другой веры в нашу, и тех, кои приносятся к чародеям? Новгородский епископ Нифонт на вопрошение черноризца Кирика отвечал: «Если дети приносятся на молитву к варяжскому иерею, то на таковых налагать шесть недель эпитимьи, а три, если приносящие сделали это по молодости и неопытности*[* «Вопрошение Кириково», и Кар. «И. Г. Р.», т. 2, пр. 380. Нифонт скончался 1156 г., апр. 21. Он находился в тесной связи со Святославом Ольговичем, кн. Новгород-Северским; о дружбе его см. «Киев, лет.» и Кар., т. 2, пр. 380.]. Если епископ или пресвитер вновь крестил имеющего истинное крещение или не хотел крестить оскверненного от нечестивых, тот извергался как не различающий священников от лжесвященников и как посмевающийся кресту и смерти Господней. Присоединяющихся к православию ариан, македониан, савватиан, наватиан, тетрадитов и аполинаристов принимали, как видно из правил второго Вселенского Собора, помазуя только св. миром. Евномиан же единократным погружением крещающихся, а равно монтанистов и савеллиан, держащихся мнения о сыноотечестве и всех прочих еретиков принимали в православие, как язычников**[** Св. Апостолов правила, правило 47 и второго Вселенского Собор, прав. 7.].
В первобытной церкви постригаемы были волосы у священников и новопросвещенных с чтением молитв, в присутствии восприемников. Волосы остригаемые отдавал священник восприемнику, который облеплял их воском, запечатлевая на нем образ Спасителя, и хранил их как посвященные Богу. По мнению других, священник оставлял их у себя и хранил в священном месте. В память пострижения волос праздновали ежегодно день пострижения, как мы празднуем именины.
Между нашими предками язычниками и по восприятии ими христианской веры долгое время существовал обряд пострижения и сажания на коней. Из наших летописей известно, что обряд этот совершался торжественно. Детей в. к. Всеволода Владимирского: Георгия, Ярослава и Владимира постригали на втором и четвертом году возраста и сажали на коней в присутствии епископа, бояр и граждан. Великий князь давал тогда роскошные пиры, угощал князей союзных, дарил их золотыми и серебряными сосудами, а бояр лошадьми, тканями и мехами*[* Георгий род. 1189 г., а пострижен в 1192 г.; Ярослав род. 1190 г., фев. 8, пострижен в 1194 г.; Владимир род. 1194 окт. 25, пострижен 1196 г.; см.: «Суздальск. летописец».]. Это обыкновение со блюдалось не только в России, но и в других славянских землях. Лешко, почитаемый поляками за первого князя, был пострижен еще младенцем двумя странниками, которые наименовали его потом Семовитом. При постригах находи лись восприемники, между коими было уже духовное свой ство**[** Soror adoptiva – это выражение казалось бы правильнее перевести «усвоенная сестра».]. Конечно, этот обряд древний. У римлян постригали юношей при поступлении их во всадники, а у нас означало вступление в гражданское состояние. Сын в. к. Иоанна III Георгий по достижении семилетнего возраста (1487 г.) был посажен на седло и потом пострижен; причем были восприемниками знатные люди. Дети государя Алексея Михайловича: Симеон и Алексей были переданы на семилетнем возрасте из женских рук в мужские – в ознаменование их свободы. Татищев, живш. в XVIII ст., пишет, что в его время знатные люди держались этого обыкновения и что младенцы передавались тогда из рук женских в мужские. Кроме гражданского есть и церковное пострижение, которое сопровождается молитвою: «Заповедавай нам вся в славу Твою творити, пришедшего раба Твоего начаток сотвори стрищи власы главы своей, благослови вкупе с его вос приемником» и пр. Крестный отец приводил духовного сына в церковь, где священник читал над ним упомянутую молитву***[***Кар. «И. Г. Р.», т. 3, с. 134, 135, прим. 143, 145; посольские летописцы Мартин, Галлус и Кадлубек «Hist. Polon.»; Болтин «Прим, на историю Леклера», т. 1, с. 180; Татищев. «Истор. Рос.», кн. 3, примеч. 553.]. Петр I, по достижении семилетнего возраста дочерей его Елисаветы и Екатерины подрезал у них платья в ознаменование, быть может, перехода их из младенчества.
В Польше пострижение продолжалось весьма долгое время. При возведении в высшее военное звание, оно сопровож далось пострижением****[****Этому служит доказательством грамота польского короля Сигизмунда III, данная на имя Павла Маковецкого, возведенного в достоинство возного генерала: «Мы, Жигмонт третий, Божиею милостию король польский, в. к. литовский, русский, порусский, мазовецкий, жемонтский, инфлантский и шведский, готский, вандальский, дедичный король. Ознаменуемо тым листом нашим всим вобец и каждому зособно, кому-то ведати налыжить, иж мы шляхетного Павла Маковецкого возным енералом воеводств: киев ского, волынского и бряславского чынимо и постановляемо, даючи ему моц и владзу зуполную, вси и всякие справы урядовы его належачые в всых поминенных воеводствах чынити и отправовати, так однакобы первей присягу в земле своей, во длуг права в статуте описанного перед урядом належным выконал и от него во длуг права и звычаю был пострыжон, што всим и каждому зособно, кому то ведати наложить, звласча урядом земским и гражданским ведомо меты хочемо, росказуючи, абы вышепомененного возного за справедливого енерала мели и знали для ласки нашое, на што, для истное веры до того листу нашего печать короную приложить росказали. Есмо писан в Варшаве, дня двадцать четвертого месяца геньваря, року тысяча шестьсот двадцать девятого, панованья кролевств наших польского чтыредесять второго, а шведского тридцать шестого». Внизу приложена государственная печать с подписью с левой стороны: «Jac. Zadzik, epus culm, et pom. reg. canceller,
<Иакуба Задика, канцлера великого, коронного>, а с правой: «зо приложением велебного в Бое его милость ксендза Иакуба Задика, бискупа хелминского и поме ранского, канцлера великого, коронного». На обороте: «anno 1629 junj przijszlo usadu i przisiege wykonal. navrzescie swoj i postrzjzony. Stefan Aksak, siedza zemski kijowskj»
<в 1629 году в июне перед судом присягу исполнил подобающим образом и был пострижен Стефан Аксак, киевский земский судья> Эта грамота хранится в городском львовском архиве, и в бытность мою во Львове (в Галиции) она списана мною.].
ВРЕМЯ КРЕЩЕНИЯ
День крещения избирался по произволу. Если дитя бывало слабое или ему угрожалась скорая смерть, то немедленно его окрещивали. Избрание восприемников зависело от воли каждого. Царских детей крестили обыкновенно митрополиты и патриархи, восприемниками бывали старшие иноки Троицко-Сергиевского монастыря, а восприемницами сестры царицы или родственницы государя и государыни. По крещении давали обед духовенству и другим чинам, после обеда высшее духовное сословие благословляло новорожденного образами, сановники подносили ему подарки, которые сам принимал государь; от прочих принимали ближние люди царя; потом пили из заздравных кубов и расходились по домам. Для стрельцов и других чинов выкатывали на середину царского дворца бочки с водкою; в каждой бочке было до 200 ведер пива, а меду в семь раз более. Всякому дозволялось пить, сколько кому хотелось, только запрещалось носить домой*[* Коших. О Рос. в царств. Алексея Михайловича.].
КРЕСТИЛЬНИЦЫ И ЗНАЧЕНИЕ ЦЕРКОВНОЙ БАНИ
В одиннадцатом столетии устроены были при церквах по древнему обряду особые крестильницы, чтобы крестили детей в церкви. Киевский митрополит Ефрем первый повелел их строить (1090 г.) при церквах в великокняжение Всеволода (в XI в.). Тогда появились у нас банные строения с каменною вокруг церкви оградою, чего прежде не было, – говорит Нестор. В них ставили купель для взрослых людей.
Слово баня употреблено в Новом Завете в смысле крещения. «Христос возлюби церковь, и себе предаде за ню: да освятит ю, очистит банею водною», или банею паки бытия»*[*«Посл. к Ефесянам», начало 130; «Поел, к Тимоф.», гл. III, с. 5.]. Сам Нестор говорит о Христе: «баню нетления дарова» и проч.**[ ** «Никонов, лет.», гл. II, с. 8.]. Некоторые думали, что Ефрем строил торговые бани, а другие стали утверждать, что он первый начал строить церкви с главами, потому что в Малороссии доселе купол церковный называется банею. Слово баня (bania) чисто польское и значит купол или здание с круглою кровлею. Крестильницы при древних церквах христианских, наприм., при Софийской в Константинополе, назывались баптистирион, в коих крещали правоверных***[***Aedes juxta aeclesiam, in qua baptizantur fideles
<Помещение при церкви, в котором крестили верных>; – Нестор, по «Кенигсб. сп.», с. 130; «Словарь» Дюканжа, под cл. баптистирион, с. 174; Кар. «И. Г. Р.», т. 2, пр. 160.].
РОДИЛЬНЫЕ ПОДАРКИ
В древней Греции знатные особы, приезжая поздравлять роженицу с благополучным разрешением от бремени, скрытно клали под ее подушку несколько золотых денег. Этот обычай, употреблявшийся от поселянина до вельможи, вскоренился в языческом Риме, от него он перешел к европейцам. Должно думать, что это обыкновение позаимствовано греками от евреев. У римлян подобные подарки назывались родильными****[****Dona natalitia
<родильные подарки>.]. Так они называются и ныне повсюду. У нас, как скоро родит мать, извещают о том родственников и хороших знакомых. Прежде было в обычае, что после извещения посылали родильнице подарки, состоявшие из материй, полотна и т. п. Ныне ведется обычай лишь в простонародии, что соседи и родные, навещая родильницу, приносят ей пироги и какие-нибудь съестные припасы. В Малороссии на другой или третий день по рождении младенца родители посылали бабку к родным и знакомым с хлебом и узваром*****[***** Приготовленным из сушеных яблок, груш, слив, вишен и изюму.] с извещением о новорожденном младенце и о приглашении их на крестины. Другие посылали вместо узвара бутылки с виноградным вином и пряники. Ныне такое поздравление выходит из обычая в дворянском сословии, однако оно продолжается еще между простолюдинами и купечеством, и при крестинах уже ничего не кладут на зубок.
НОШЕНИЕ ЛАДАНКИ И МОШОНКИ И РОЖДЕНИЕ В СОРОЧКЕ
Все языческие народы в самой глубокой древности носили на шеях особые мешочки, называемые амулетами. В мешочках хранились камешки с таинственными словами и надписями, лекарственные травы и волшебные вещи, коим приписывали удивительные действия. Все это строго запрещалось не только христианской церковью, но даже языческими царями. Несмотря на это, ношение ладанки поныне оставило следы верования.
Стоглавом строго воспрещалось возлагать на престол сорочки, в коих родятся младенцы*[* Стоглав, 1551 г., гл. 5, 12, 39 и 43.]. Издревле ведется между суеверными обыкновение, что на том шнурке, на коем носят крест, они привешивают ладанку или мошонку. Ладанка то же самое, что мошонка, есть зашитый мешок с ладаном, который носят всю жизнь, думая, что ни колдовство, ни уроки не пристанут к такому человеку. Кто родился в сорочке, тот хранил ее в мешочке, зашитым с ладаном и ее носил до самой смерти, думая, что повсюду будет сопровождать его счастие. Обыкновенная поговорка «родился в сорочке» означает у простолюдинов счастливца**[**Сорочка значит плева, которая покрывает младенца.]. Другие хранят сорочку в таинственных местах, и неминуемое тому несчастие, если она пропадет.
ДАВАНИЕ ИМЕНИ
При языческом и необразованном состоянии людей да вались имена по природным свойствам, состоянию и каче ствам родителей, случайным встречам, любимым вещам, предметам, стихиям и животным. Кошка, кошечка, голубочка, удалец, бычок, золотой, алмазный, мешочек, красавец, красуха, незабудочка, медведик, медовый, роза, синец, василечек, ручеек, стражка, головач, воробушка, кролик, зайка и проч. От сих имен произошли фамилии или прозвания. На всяком языке находятся фамилии, которые в переводе довольно забавные. Славяне, как и все древние народы, заимствовали имена от каких-либо событий или значений, наприм.: Болеслав (виновник славы), Владислав (владыка славы), Мстислав (мститель славы), Подражислав (подражатель славы), Сбыслав (совершитель славы), Святослав (слава святого), Твердислав (твердый в славе), Ярослав (пылкий к славе), Изяслав, Буревой, Гостомысл, Вышеслав, Вячеслав, Остромысл, Добрыня, Претич, Путята и т. п., из женских: Богомила, Милонешка, Людмила, Любушка, Красномила, Красиня, Пршежислава, Гордыня, Добродума, Горислава и проч. Во время господствования варяго-руссов в Новгороде вошли в употребление варяжские имена: Рюрик, Олег, Игорь, Улеб, которое без сомнения превращено в нынешнее имя Глеб. Оскольд, Дир, Свенельд и проч. По принятии христианской веры усвоены имена греческие и римские, будучи переведены на наш язык. Вера (fides), Любовь (charitas), Надежда (spes) переведены только с латинского. София, Екатерина, Александр, Константин, Алексей, Василий, одним словом почти все имена, употребляемые ныне нами, взяты с греческого языка. В древние времена именовали при рождении именем того святого, который приходился в восьмой день по рождении младенца. Наши предки имели еще по два имени, напр., Владимир, во святом крещении Василий; Ярослав, во св. крещ. Дмитрий, Ольга во св. крещ. Елена и проч. Такое обыкновение продолжалось до XVI ст., однако в XI в. встречаются уже одноименные. Пример тому в. к. Юрий Долгорукий. Сверх того было в обыкновении, что перед смертию принимали имя схимническое – и это велось долго даже между великокняжескими родами, до полов. XVII в. Теперь находим одни случаи – между больными, дающими обеты, что если выздоровеют, то они оставят мир и посвятят всю свою жизнь на служение Богу, и потому принимают монашеское имя. Из употребительнейших имен у нас было и есть Иван, почему некоторые стали называть этим именем все наше государство. Простой народ в Болгарии доселе называет всех русских Иванами. Греки же, там живущие, именуют Россию Ивановщиною (oliвavides)*[* Априлов «денница новоболгарского образования», с. 139 –140.].
Некоторые после рождения младенца высылают кого-либо из домашних на улицу, чтобы спросить имя встречного, и дают то имя новорожденному; другие даже приглашают встречного в кумовья, думая, что родившийся будет жить долго. Иные, кроме данного имени при рождении, дают другое при крещении, быв уверены, что это оградит новорожденного от всяких напастей в жизни.
ПРАЗДНОВАНИЕ ДНЕЙ РОЖДЕНИЯ
В глубокой древности праздновали дни рождения не только смертных, но богов и богинь: Юпитера, Юноны, Венеры, Амура, Аполлона, Дианы, Минервы и пр. Им приносили жертвы во храм, и весь народ стекался сюда праздновать, предаваясь всякого рода веселию, играм и пляскам. В дни рождения государей молились во храмах им преданные и их родственники. Римские императоры, для напоминания народу о их рождении, угощали его несколько дней сряду. То же делалось ими при вступлении на престол. Дни рождения знаменитых и всех сословий людей праздновались в кругу друзей и семейства. Тогда, как и теперь, каждый наряжался в день своего рождения в лучшее платье; принимал подарки от своих домашних, друзей и знакомых. Гению-покровителю приносили в жертву вино, фимиам и животных; женский пол делал то же, а девушки украшали венками жертвенник Юноны. После благодарственного возлияния богам сходились знакомые на пиршества; за столом пили вино за здоровье, желали друг другу долголетия, и чтобы впредь всем им дожить, до радостного дня и вновь праздновать. У греков и римлян праздновали еще дни основания городов, особенно Рима и Константинополя. Все жители города собирались в богатых одеждах во храм, молились Богу за сохранение города и об устранении от него всяких бедствий. Воины и государи, вельможи и граждане, богатые и бедные – все единодушно веселились, радовались и пили за благоденствие города. Богатое угощение и пиршество продолжались весь день. Не было никого, кто бы не принимал участия в этом торжественном дне. Ныне празднуют основания городов по прошествии каждого столетия.
ИМЕНИНЫ И ДЕНЬ АНГЕЛА
У нас также с самых древних времен праздновали день рождения, который назывался именинами, а ныне днем ангела. Именины произошли от давания имени в день крещения, а день ангела от имени того святого, коим наименовывали после рождения или во время крещения. Но между днем рождения и днем ангела есть разница: первый означает время празднования рождения, а второй – имя покровителя того святого, которое кто принял при крещении, посему иные отдельно совершают празднество, как-то: в день ангела и день рождения, составляющего собственно именины. В оба эти дня служили молебны: о ниспослании здоровья виновнику празднества; одевались в богатые одежды и ездили или ходили поздравлять именинника, который приглашал их на пирог – это значило на пир. В. к. Святополк убедительно просил кн. Василька, проходившего Киев со своим войском, чтобы он остался в Киеве праздновать с ним его именины, названного во святом крещении Михаилом.
В старину посылали почетным людям именинные пироги, и это строго соблюдалось не только в простонародии, но между государями. Царь Алексей Михайлович сам приходил с пирогом к патриарху Иоакиму (1671 г.). В тот же день он давал обед высшему духовенству и сановникам. Перед обедом царь раздавал именинные калачи – всем гостям. Такие калачи были длиною в два и три аршина, толщиною в четверть. Священников, дьяконов и стрельцов также угощали; в тюрьмы и богадельни посылали милостыню. За обедом патриарх говорил заздравную речь и первый про возглашал заздравной чашею за здоровье царя, и эту чашу передавал потом царю; от него она переходила к митрополитам и боярам. После питья за здоровье все расходились. Так праздновались именины всего царского дома. В городах праздновали этот день воеводы и митрополиты; они делали столы для всех людей и после обеда пили за здоровье. В этот день нигде не работали, в лавках никто не торговал, не играли свадеб и не хоронили*[* «Древ. росс, вивл.», ч. VI, с. 313; Кошихин «О Росс, в царств. Алек. Михаил.», с. 14 –15.].
ТЕЗОИМЕНИТСТВО
Именины царственного дома называются тезоименитством**[** Это слово происходит от греческого срештк; – обожание, почитание, и именитство – знаменитый, важный; по сему тезоименитство означает праздник знаменитого, достойного обожания человека.]. В торжественные дни императора, императрицы, цесаревича и цесаревны закрываются лавки и никто не работает. Народ стекается во храм и молится Богу о продолжении дней царствующему дому. Благодарственные молебны отправляются повсюду. Митрополит отправляет при дворе молебен в присутствии венценосцев и всего императорского дома, многочисленного собрания государственных людей, министров, посланников, дипломатического корпуса и генералитета. Пушечные выстрелы из Петропавловской крепости возвещают жителям о радостном провозглашении многолетия. Духовенство и все тут находящиеся приносят потом поздравление виновнику торжественного праздника. Во дворце бывает обеденный стол. Ввечеру дается бал и маскарад.
НЫНЕШНИЕ ИМЕНИНЫ
Знакомые и родственники посылают имениннику подарки или пирог; в других местах сам именинник рассылает по своим родственникам сгибни и крендели; но это больше там в употреблении, куда не проникла еще роскошь и иностранные нравы. На обед приглашаются все родные и приятели. В начале обеда берут со стола большой, нарочно сделанный с кашею и яйцами пирог и разламывают его над головою именинника, чтобы весь будущий год быть ему здорову и счастливу, и чем более рассыплется по нем каши, тем более он будет жить. Если во время веселья бьется посуда, рюмки, стаканы и проч., то означает благополучие. Когда же ничего не разбивается, то нарочно бьют. Между дворянством много изменилось празднование именин. В день именин наряжаются как можно щеголеватее, особенно девицы, которые ничего не щадят, чтобы блеснуть изящностью, пышностью и роскошью убора. Изысканность у них простирается до самых мелочей. Они одеваются преимущественно в белые платья, цвет невинности, с розовым платочком на шее и букетом цветов на голове. Волосы убираются по фантазии каждой. После туалета отправляются в церковь молиться Богу; по отслушании обедни служат благодарственный молебен о сохранении их здоровья и ниспослании на них благословения. Около полудня принимают посещения, состоящие в поздравлении с днем рождения или именин. Иные приглашают гостей к обеду или на вечер, который сопровождается танцами. За обеденным или вечерним столом провозглашают тосты за здоровье празднуемого или празднуемой. Во время обеда подают, прежде всех кушаний, кулебяку, называемую именинником: она бывает иногда длиною около аршина и отлично приготовлена. Между родственными и дружескими домами одаривают именинника или именинницу, по произволу. Юные поэты подносят сахарные стишки, в коих расписывают с жаром красоту и прелесть, если это именинница; желают ей счастья, намекая, что никто столько не желает ей неземного блаженства, как воодушевленный ее стихотворец.
Празднование именин так сделалось повсеместным, что даже не только между купеческим сословием, но и между нижними чинами оно совершается с особой роскошью. Для этого дня никаких не жалеют издержек, и чем более гостей, даже незваных, тем более чести имениннику. Кто живал в Петербурге, тот знает, что порядочный сколько-нибудь человек угощает кулебякою и обедом, виноградными винами и шампанским. Для него было бы обидно, если бы гости разошлись невеселыми, надобно, чтобы все помнили его праздник, и потому редкие возвращаются домой пешком.
В дальних городах и деревнях именины празднуют просто: к обеду собираются гости и заключают вечер разгульной веселостью. У помещиков гости пируют несколько дней сряду. Пирог занимает первое место. Изобильный и тучный обед услаждает вкус пирующих; водки, настойки и наливки
текут рекой. Между простым народом угощение зависит от состояния. Но и тут, как и везде в это время, потчуют радушно и веселятся непринужденно. Пирог непременно бывает у каждого – иначе не именины.
Именины составляют одно из гостеприимных празднеств, которое никогда не начинается между набожными, не отслужив наперед благодарственного молебна. Весь день проходит вообще в забавах, играх, плясках и пении радостных песен. Русский празднует день своего рождения с неподдельным чувством веселости и хлебосольства. Тогда у него не красна изба углами, а красна пирогами.
III. ПОХОРОНЫ
СЖИГАНИЕ МЕРТВЫХ ТЕЛ
На востоке с незапамятных времен сжигали тела мертвых. Такое обыкновение существовало долгое время в древней Европе почти до Р. X.*[* Ахиллес перед сожжением друга своего Патрокла обрезал русые свои кудри и дал ему в руки. Гнедич «Илиада Гомера», пес. XVIII, ст. 141 и 152, изд. 1839 г. Таким образом сожгли Гектора; там же, пес. XXIV, ст. 790 –800.].
В Индии, во многих идолопоклоннических племенах юго-западной Азии, западной Индии (в Америке), на островах Океании и в
<континентальной> Африке доныне покойников сжигают. Над их трупами сначала пируют, потом тела предают огню, а в заключение совершают пляски, радуясь кончине, потому что со смертью пресеклись для них все бедствия и горести в здешнем мире. Сжигание проистекло из поклонения огню, через который будто бы душа проходить в рай, как через чистилище. Геродот, греческий историк полов<ины> V в. до Р. X., пишет, что еще в его время народы Фракии сжигали умерших. Там при рождении младенца собирались приятели, садились вокруг него, печалились о его появлении на свет и разговаривали между собою только о том, что еще родился человек для сетования, горести и несчастия. Когда же он умирал, тогда веселились, обнаруживая этим, что он уже избавился от всех напастей. После смерти мужа его жены спорили между собою, кому из них быть сожженною с мужем? Каждая из них желала быть сожженною в доказательство, что она любила его более всех. Ежели спор между ними не оканчивался дружелюбно то знакомые покойника рассматривали их требования и предоставляли честь быть сожжену с мужем той, которую знали, что она точно более всех была им любима. Мужчины и женщины провожали ее до могилы, и один из родственников покойника закалывал ее ножом; потом клали ее вместе с мужем на костер. Прочие жены воз вращались домой с большою печалью, потому что не были удостоены этой чести. Тела богатых и знатных выставляли перед народом и пировали три дня. Игры, борьба и битвы заключали поминовение по умершему.
История просвещенных греков и римлян свидетельствует нам, что у них долгое время господствовало обыкновение сжигать тела не только простых граждан, но и великих людей. На месте сожжения ставили памятники, а пепел собирали в урну и хранили у себя дома как драгоценнейший остаток. Когда вошло в обыкновение ставить слезницы, т. е. урны над гробами со слезами, тогда уже стали предавать тела земле. Однако в то же самое время многие предпочитали сожжение погребению. Юлий Цезарь, именем коего украшаются императоры и самые величайшие завоеватели в мире; Цезарь, падший под 23 ударами кинжалов в сенате (в 44 г. до Р. X.), был сожжен торжественно. Народ бросал на горевший его костер копья, венки и украшения. В то время появилась на небе комета, и все думали, что душа Цезаря принята в сонм богов. Его наименовали божественным, и на месте сожжения воздвигли храм Цезарю. Германцы сжигали с телами умерших оружие, коня, посуду, платье, и над могилой делали насыпь. По распространении между ними христианства это обыкновение мало-помалу стало исчезать.
ПОГРЕБЕНИЕ
Евреи и египтяне погребали тела. У последних бальзамировали еще покойников и ставили их в капищах. Этим пользовались цари и все богатые, недостаточные лишались таковой почести. Само бальзамирование, проистекшее от верования в переселение душ после смерти, из одного животного в другое, служило чистилищем. С покорением Египта персидским царем Камбизом в начале VI в. и потом Александром Македонским в первой полов. IV в. перед Р. X. бальзамирование почти истребилось и вошло повсеместное погребение. Были примеры, что тогда же некоторые, следуя греческому и римскому обыкновению, сжигали умерших.
Из мертвого тела, пишет Геродот, вынимали внутренности, перемывали их и потом опять влагали в тело, переложив кореньями, тимьяном, анисом и другими семенами; потом облепляли тело воском и передавали на погребение. Тут обрезали ему уши и волосы и опускали в четырехугольную яму; могилу окружали копьями. С покойником клали одну из его жен, задавив наперед веревкою; потом повара, чашника, дворецкого, казначея, золотую чашу, первенцев из животных и любимую его лошадь. После набрасывали хворост и насыпали над ним большой холм. По прошествии года задавливали при его могиле 50 вернейших из его слуг и 50 наикрасивейших лошадей. Из них вынимали сначала внутренности, перемывали и опять влагали. После продевали в лошадь от головы до ее хвоста длинный шест и укрепляли ее на двух колесах в висячем положении. Задавленных людей сажали верхом на лошадей с укрепленным колом к земле. Этот обряд совершали над одними только царями. Прочее сословие довольствовалось тем обрядом, что по изъятии внутренности набивали тело травами и отдавали на хранение приятелям, которые передавали потом другим приятелям, продолжая передачу сорок дней, и наконец погребали.