В обширной и блестящей коллекции Елпидифора Васильевича Барсова[1], хранящейся в Государственном Историческом музее, есть несколько скромных документов, имеющих отношение к Череповецкому уезду. Разные по времени создания, характеру, жанру, эти документы содержат некоторые бытовые детали, небезынтересные для истории края. В настоящем обзоре речь пойдет о двух из них: 1) частном письме Е. В. Барсову, посланному из глухой череповецкой деревни; 2) амбарной книге с подробными записями по хозяйству из помещичьей усадьбы близ Череповца.
Письмо Е. В. Барсову написано 14 декабря 1890 года приходским священником Троицкой Выксинской церкви Дьяковым, который, по словам автора, был заслан в эти края начальством в “ослабление раскола”. Дьяков сетует на ужасающую нищету церкви и всего своего прихода и просит “внимательнейшего и добрейшего Елпидифора Васильевича” похлопотать о субсидии причту[2].
В Новгородском сборнике, изданном Статистическим комитетом в 1866 году и содержащем разнообразные сведения по истории, статистике и этнографии всех уездов Новгородской губернии, есть сведения и о Троице-Выксинском приходе Череповецкого уезда. “Троице-Выксинский приход находится на юг от уездного города своего Череповца, по прямому направлению, верстах в 20-ти от него. Он расположен в местности низменной, среди лесов и болот, вокруг озера и на двух речках... на севере граничит с Люберецким приходом”[3]. В другом описании Череповецкого уезда, изданном в 1898 году, говорилось: “Южный край есть худшая часть уезда, поверхность совершенно низменна, поэтому более трети ее покрыто непроходимыми болотами, почва совершенно не плодородна”[4]. Некогда в этих глухих местах находилась в монастырском заточении супруга Ивана Грозного, мать царевича Дмитрия, царица Мария Федоровна Нагая (в иночестве Марфа). Она была сослана сюда в монастырь по велению Бориса Годунова “в место бедно и пусто”. Даже спустя три столетия после тех драматических событий в приходской церкви, стоявшей на месте женского монастыря, все еще хранился колокол, отлитый “усердием” Марии Нагой с надписью ее имени.
В XIX веке Выксинский приход состоял из трех селений: села Паршинская слобода и деревень Избишнево и Раменское. Вот как характеризует свой приход корреспондент Барсова: “Это приход замечательный по скудости и нищете своей. В самом деле есть у нас Паршинская слобода. Это проще буквально паршивая слобода, где бедняк бедняка погоняет. С последнею курицей иной житель мне набивался, да и та оказалась уже ранее проданною, так как соседи его курицу выдать несогласные. А есть еще деревня Избишнево у нас, где бедность еще поразительнее. На трех крестьянинов по лошади, по корове не придется, даже причащать Святыми Тайнами хожу больше все пешком, соседние приходы запружены нашими нищими из нашей деревни Избишнево. Я живу не в первом приходе и такой скудости в приходе еще не видывал. Заработков нет, да и земля-то очень худа у них, особенно же сенокосная, путная лошадь до здешнего сена не дотронется... От здешнего сена лошадь у меня 31 марта околела”. Далее автор сетует на то, что вынужден был отдать свою землю исполу — “неволя заставила”, а у псаломщика “землю не взяли и из половины, отчего и псаломщик из причта сбежал”[5].
О скудости и бедности тех мест не раз упоминается в Новгородском сборнике: “...земля не плодородна, от плохих выгонов и тощего корма коровы очень простой и мелкой породы”, “лошади весьма плохи”. Что касается жителей Выксинского прихода, то автор пишет об их трудолюбии и набожности (“ко Храму Божию усердны”), но при этом отмечает:
“При всем религиозном своем настроении жители склонны к пьянству. Праздники крестьянин делит на пивные и не пивные, он рад празднику и всякому, но пивному рад вдвойне. Поэтому и готовится к нему несколько дней, варит пива... и в самый праздник после богослужения начинает гулять. Гуляет сутки, двое, трое, пока не истощится весь праздничный запас, и гуляют не одни мужчины, но и женщины, и девицы, и даже подростки”. О пьянстве жителей можно судить и по тому, что “...на 75 дворов, или на 600 с большим душ всего приходского населения, в прошлом 1863 году в них разошлось более 300 ведер по 4 рубля за ведро, всего на 1200 рублей, следовательно, на каждого человека, даже на грудного младенца падает расход на вино в год по 2 рубля. [Напомним, что стоимость коровы в этих местах колебалась от 5 до 15 рублей. — И. Ж..] Вот причина обнаруживающейся бедности”[6]. Эту маленькую слабость выксинцев, отмеченную даже в Новгородском сборнике, священник Дьяков в своем письме Е. В. Барсову не упоминает. Описывая бедность своих прихожан, он акцентирует внимание на другом: “Бедным прихожанам только и утех осталось на их удел, что сходить в церковь к службе и помолиться”[7]. Но церковь, как следует из письма, находилась в самом плачевном состоянии: “При трех престолах святые сосуды только одни, и те от времени расшатались, так как они едва ли не от времени женского, здесь бывшего до приходской церкви, монастыря, в котором в заточении находилась царица Марфа... богослужебные книги ветхи, одежды на Святых престолах тоже ветхи, и есть крайняя надобность расширить теплую церковь маловместительную”[8]. В этой связи и обращается приходский священник Дьяков к уроженцу Череповецкого уезда, сыну сельского священника, в то время уже человеку весомому, действительному статскому советнику Елпидифору Васильевичу Барсову, надеясь на его помощь в деле исхлопотания субсидии для заброшенной в глухом уединении церкви.
Обратимся ко второму документу. В описи он значится как хозяйственная книга 1802—1810 годов помещика Череповецкого уезда. В книгу вложен отдельный листок, на котором рукою Барсова написано:
“Книга помещика Череповецкого уезда Верещагина”. В книге часто упоминается село Любец и деревня Пертовка, принадлежавшие в XIX веке помещикам Верещагиным, сначала Наталье Алексеевне, затем ее сыновьям Алексею Васильевичу и Василию Васильевичу[9]. В воспоминаниях художника В. В. Верещагина есть упоминание о том, как после смерти бабушки Натальи Алексеевны Верещагиной, в девичестве Башмаковой, ее сыновья, отец и дядя художника, полюбовно поделили имение:
“Дядя предлагал отцу моему взять лучшую усадьбу Любец, но тот предоставил ее ему, как старшему, перенеся только один из Любецких флигелей В новую усадьбу Пертовка”[10].
Однако в первое десятилетие XIX века (которым датируется хозяйственная книга) имение не принадлежало еще Верещагиным. Его хозяином до 1809 года был Петр Алексеевич Башмаков, родной брат бабушки художника В. В. Верещагина Натальи Алексеевны. Только после смерти своего холостого брата Наталья Алексеевна унаследовала Любец и Пертовку. Бывший владелец имения Петр Алексеевич Башмаков был крепким хозяином. Его внучатый племянник Алексей Васильевич Верещагин в своей книге “Дома и на войне” со слов бывших крепостных Башмакова писал: “Он был отличный хозяин, и отказу крестьянам в лесе или хлебе у него никогда не было, но боже избави, если он замечал, что мужичок ленится или пьянствует, дедушка приходил в сильный гнев, и тогда беда! Хороший он был человек, только до женского полу охочь, ну и не стерпели мужички: сговорились и убили его”[11]. О волокитстве своего двоюродного деда пишет и В. В. Верещагин, который не раз слышал рассказы об этом от своей няни Анны Ларионовны Потайкиной, бывшей крепостной П. А. Башмакова, в молодости едва не пострадавшей от чрезмерного внимания своего барина[12].
Развлечения П. А. Башмакова, видимо, не влияли на его серьезное отношение к ведению дел в своем имении. Его хозяйственная книга содержит регулярные и подробные записи о посевах и сборах урожая, об обмолоте зерна, его хранении и продаже, о сборах оброка, выплатах по месячине и т. д.
Из книги можно узнать, что в Любце и Пертовке сеяли овес, ячмень, рожь, пшеницу “русскую” и “англицкую”. Собранный урожай тщательно записывался в различных мерах: в суслонах (составленные на жниве снопы), в овинах (которые заполняли собранным урожаем), в четвертях и четвериках. В целом урожаи в Любце и Пертовке были примерно одинаковыми и колебались по годам примерно от 300 до 440 четвертей. Сеяли как яровые, так и озимые хлеба, излишки продавали, о чем есть соответствующие пометки в книге: “продано и деньги взяты” или более подробно: “продано в город Мухину и деньги получены сполна”. Остальное зерно шло в хозяйство: на муку, на крупу, на корм лошадям, на солод. Из солода в имении варили пиво, делали квас.
В воспоминаниях А. Верещагина есть описание того, как в 50-е годы по большим праздникам варили пиво в Пертовке и устраивали угощение для дворовых людей. “На дворе перед господским крыльцом бабы расставляют длинные столы, на столах полубелые пироги с пшенной кашей и творогом. Ломти черного хлеба пальца в два толщиной тоже разложены на столе. По утоптанной узенькой тропинке, ведущей от погреба к дому, повар Михаиле вместе с сыном Ванюшкой с озабоченным видом тащат ушат с пивом и ставят на середине стола. За ними спешит толстая ключница Анисья Романовна с железной ендовой в руках. Вся дворня, староста и многие из мужиков, кто поисправней, собираются на барский двор “проздравить” помещика. Папаша выходит на крыльцо и здоровается с крестьянами”[13]. Возможно, что такие же патриархальные праздники с пивоварением устраивались в Любце и Пертовке при их старом владельце.
Кроме хлебов, сеяли лен и коноплю. По поводу использования конопли в хозяйственной книге П. А. Башмакова нет записей, но в Новгородском сборнике приводятся такие сведения: “В Череповецком уезде разводится этот продукт почти только для домашнего употребления при обращении в порошок для сочной кашицы, на начинку к пирогам (что в большом употреблении в крестьянском быту) и на масло, а выжимки из оного для пойла скоту. Волокно же поступает на домашние потребности, из него делают веревки, возжи”
[14].
Что касается льна, то, судя по записям в хозяйственной книге Башмакова, он раздавался в работу крепостным по домам, притом точно фиксировалось, кто сколько кудели получил и что из нее изготовил для господского хозяйства: холст, серпянку (тип марли для полога от мух и комаров), салфетки, нитки для шитья. В записях за сентябрь 1808 года среди девушек, получивших лен для работы, упоминается Анна Потайкина, будущая няня художника В. В. Верещагина, которая в это время, будучи крепостной П. А. Башмакова, жила в Пертовке, затем, перейдя к новым владельцам вместе с имением, еще много десятков лет служила им верой и правдой.
В хозяйственной книге помещика Башмакова тщательно учтены все любецкие и пертовские коровы, например: “1805 г. октября. Сколько в Пертовке какова рогатого скота состоит по приметам и сколько оного куда будет в расходе”. Далее следует перепись коров по приметам: “красная, во лбу лысина”, “красные лоб и рыло, белые рога вниз, хвост бурый”, “красная, задние ноги по щетку белые”, “черная без примет”, “краснопест-рая, белоголовая, уши бурые, брюхо и задние ноги и половина хвоста белые”[15].
Пертовское стадо насчитывало сто с небольшим голов скота, и каждая корова, бык, телка, теленок ежегодно записывались в книге с соответствующими приметами. Тщательно рассчитывалось также ожидаемое количество масла и сметаны за сезон.
Просчитывались и записывались в книге оброчные деньги, которые барин регулярно получал со своих крестьян: “Оброк собрать с Любецких с повытка[16] по 14 рублей с 29 повытков и того с Любецких — 406 рублей... с Вычеловских с 30 повытков по 14 рублей с повытка — 420; с Дементьевских с 3-х по 14—42 рубля, и того на Новый год — 868 рублей”. На Петров день оброк брался по 7 рублей с повытка, получалось 428 рублей.
Трудно сказать, была ли система сбора оброка в имении Башмакова в первое десятилетие XIX века столь же жесткой, какой она описана в мемуарах А. Верещагина. Автор повествует, как земский судья в Череповце выколачивал недоимки из старосты, божившегося, что денег нет. “Ты или деньги изволь сейчас уплатить, или сейчас будешь выдран. Знаешь, у меня суд короткий”, — говорил старосте земский судья. “Есть маненько”, — кричал староста после нескольких ударов розг. И так повторялось пять или шесть раз. “И такое вышибание оброку было повсеместным”, — резюмировал автор воспоминаний[17].
Оброк помещику Башмакову крестьяне платили не только денежный, но и натуральный. Из ягод (брусники, морошки, смородины), которые наряду с прочими продуктами приносили крестьяне из лесу, делались наливки. Хозяин хранил их в погребе и вел, как и всему остальному, строгий учет. Бутылки с вином, помещенные в ящики, хранились в погребе. По прихоти хозяина ящики эти были сориентированы на церковь, находившуюся неподалеку от усадьбы. В его записях значится: “...во втором от церкви ящике брусничной наливки 6 и 1/2 бутылок, в третьем ящике от церкви морошешной наливки... смородиновой наливки от хоры направо...”
[18] и т. д. Напротив некоторых записей сделаны пометы типа: “початая при ревизоре” или “взято при ревизоре”, “при Юрлове и Предводителе”[19].
Завершается амбарная книга несколькими рецептами о том, “как мясо солить, брагу варить, мед варить”.
Небезынтересная сама по себе, как документ, содержащий сведения о хозяйстве в помещичьей усадьбе начала прошлого столетия, эта книга представляет для нас особый интерес своим происхождением из поместья Любец — родового гнезда Верещагиных. И если хозяйственная книга Башмакова содержит массу деталей о жизни в преуспевающем помещичьем хозяйстве, то письмо священника, как мы видели, приоткрывает завесу над непростой жизнью крестьян в затерявшемся среди лесов и болот нищем приходе. Оба эти документа из коллекции Барсова прибавляют массу любопытных деталей к нашим знаниям о жизни Череповецкого края в прошлом.
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Барсов Елпидифор Васильевич (1836—1917 гг.) — историк, коллекционер, исследователь фольклора и памятников древней письменности, хранитель отделения славяно-русских рукописей библиотеки Румянцевского музея, секретарь Общества истории и древностей российских. Родился в селе Логиново Череповецкого уезда Новгородской губернии в семье священника.
2 ОПИ ГИМ. Ф. 450. Д. 8. Л. 87.
3 Новгородский сборник. Вып. V. Новгород, 1866. Ч. I. С. 30.
4Kopoвкин А. Д. Описание Череповецкого уезда. Новгород, 1898. С. 14,26.
s ОПИ ГИМ. Ф. 450. Д. 8. Л. 88.
6 Новгородский сборник... С. 32, 35, 36, 40, 42.
7 ОПИ ГИМ. Ф. 450. Д. 8. Л. 88.
8 Там же. Л. 88—88о6.
9 Алексей Васильевич Верещагин — дядя художника В. В. Верещагина, с 1839 по 1841 и с 1845 по 1847 годы — предводитель дворянства Череповецкого уезда. Василий Васильевич Верещагин (1806—1879 гг.) — отец художника. С 1842 по 1844 годы — предводитель дворянства Череповецкого уезда.
10 Детство и отрочество художника В. В. Верещагина. М., 1895. С. 19.
11. Верещагин А. Дома и на войне. 1853—1881 гг. СПб., 1886. С. 2.
12 Детство и отрочество... С. 8.
13. Верещагин А. Указ. соч. С. 26.
14 Новгородский сборник... С. 15.
15 ОПИ ГИМ. Ф. 450. Д. 569. Л. 58.
16 Повыток, т. е. надел.
17. Верещагин А. Указ. соч. С. 44, 45.
18 ОПИ ГИМ. Ф. 450. Д. 569. Л. 132.
19 Там же. Л. 134, 135.