Городской собор в XVI—XVII вв. отнюдь не был уже постройкой местного феодала. Большинство городских соборов строились «посадскими и уездными всякими людьми»63. Соборная церковь была центром религиозной жизни всего города и осуществляла руководящие функции по отношению ко всем другим городским церквам. «А в городах,— писал современник,— во всяком городе по церкви соборной... а называются соборные церкви потому, что они есть изо всех церквей головные церкви» 64. Эта «головная» их функция сохранилась и в последующие столетия.
Обязанности соборного причта были строго определены, за их исполнением наблюдал сам глава епархии, в которую входил город. «Здесь мя слухи доходят,— писал в 1543 г. новгородский архиепископ в г. Корелу,— что вы, игумены и священники и диаконы, около города и посада Корельского со кресты молебнов пети никогда не ходите якоже в иных провославных градах чин и устав бывает»65. Архиепископ предписывал обязательно служить в праздничные дни молебны и совершать крестные ходы «около града и посада»; во время крестного хода кропить православных святой водой, «как бывает в других городах». Были общие для всех русских городов праздники вроде рождества, пасхи, государевых или царицыных именин, были и свои местные. Их мы рассмотрим несколько позже, когда речь пойдет о посаде и торге.
ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ВСТРЕЧИ
В «граде», или остроге, происходила по древнему русскому обычаю торжественная встреча высокого гостя, будь то светский или духовный вельможа или иноземный посол. Их встречали еще за городом, а потом процессия двигалась к детинцу, останавливаясь по дороге для новых и новых приветствий и поднесения даров, обрастая людьми, как снежный ком. И чем ближе была процессия к кремлю, тем выше рангом был встречающий.
А в самом граде гостя встречало самое высокое лицо. Так, Майерберг писал, что, когда он подъезжал к Пскову, где воеводой был князь Хованский, навстречу посольству вышли 300 человек с 50 знаменами 66. Разумеется, порядок этот менялся в зависимости от того, сколь высокое лицо принимали.
Особый интерес представляет в этом смысле поездка в Великий Новгород Ивана III в 1476 г.67 Заметим, что она происходила всего за два года до окончательного присоединения Новгорода к Москве, что город имел еще тогда свое старое самоуправление, возглавляемое посадником и тысяцким, что общепризнанным главой его был владыка — архиепископ, но и главенство Московского великого князя было для Новгородской земли уже не символическим, а вполне реальным.
Итак, вассалы встречали своего сюзерена. Поэтому торжественные встречи начались еще тогда, когда Иван III едва отъехал от Москвы — в Волоке Ламском его встретил с подарками представитель владыки. Летопись отмечает всего десять «встреч» великого князя по дороге из Москвы в Новгород. Встречал его после владычного представителя новгородский Подвойский, затем его собственные «чины» — новгородский наместник и княжеский дворецкий, затем — старые новгородские посадники (три встречи), наконец, за сто верст от Новгорода — сам владыка новгородский, архиепископ Феофил и оба гражданских правителя — степенные посадник Василий Онаньин и тысяцкий Василий Есифов, а также служебный князь Василий Васильевич Гребенка-Шуйский, архимандрит Юрьева монастыря Феодосии, игумены хутынский Нифанасий и вежицкий Варлаам, а также старые посадники и тысяцкие — это была уже седьмая встреча. Разумеется, все встречающие подносили подарки — чем ближе к городу, тем дороже, а затем, по-видимому, присоединялись к великокняжескому поезду. Для владыки, князя и посадников Иван III устроил обед и отпустил их от себя обратно в Новгород. Но за сто верст от Новгорода великого князя встречали старосты улиц, за пятьдесят верст — представители бояр и житьих людей, а также купеческие старосты, за двадцать пять верст — опять старые посадники и тысяцкие (на сей раз это были другие люди). Как видим, с отъездом высоких новгородских властей цикл встреч начался снова — и опять от младших к старшим. Иван III, однако, не въехал в самый Новгород, а остановился «у себя» — в старой резиденции новгородских князей на Рюриковом городище.
Владыка прислал к нему «кормы» — какие-то столовые дары — с двумя своими боярами, но, видимо, это были люди не того ранга, поскольку «князь великы тех не похотел да и на владыку о том озлобился, что те к тому делу не пригожи, да и корму взяти не велел». Только вторичная присылка кормов во главе с владычным наместником, у которого прежние посланные были помощниками, возымела успех 68. Сам владыка приезжал звать великого князя к себе «хлеба ясти», но тот отказался. На другой день Иван III устроил на Городище пир для владыки, степенных посадника и тысяцкого, и только на следующий, третий день великий князь въехал в Новгород. Его встречали «всем городом» (видимо, в кремле) — «архиепископ и все духовенство, посадники и тысяцкие, и бояре, и житьи люди, и весь Великий Новгород с великою любовью». Духовные лица были «в священных одеждах», с крестами и иконами. И прямо с площади Иван вслед за архиепископом вошел в Софийский собор, где был торжественный молебен, который служил сам архиепископ. После молебна «поиде князь велики на обед к архиепископу» 69.
Такова была, кажется, самая торжественная из мыслимых в городе торжественных встреч. В ней участвовали не только «лучшие люди» Новгорода, но и множество простых новгородцев. Нужно отметить, что при этих торжественных встречах великому князю было вручено немало челобитных от горожан, жаловавшихся на своекорыстное правление и бесчинства новгородских бояр.
Чем почетнее был гость, тем многолюднее встреча. Одних сгоняли, другие шли сами, чтобы полюбоваться зрелищем. К тому же гостю стремились при этом продемонстрировать процветание города, его многолюдие. Для этого шли иногда даже на хитрость. Так, в 1425 г. князь Юрий Дмитриевич — претендент на Московский великокняжеский престол — встречал у себя в Галиче московского митрополита Фотия. Галич, хотя и центр самостоятельного княжества, был сравнительно небольшим городком, жителей в нем было немного. И Юрий согнал жителей других своих городков и сел и поставил их на всем пути следования митрополита к галицкому детинцу. «Чернь свою събрав из городов своих и волостей, из сел и деревень, и бысть их многое множество, и постави их на горе от града с приезда митрополича, кажа ему многих людей своих. Митрополит же... възрев на онь народ, иже по горе стоящь, и рече князю Юрью: «Сыну, не видав столько народа в овчих шерстех», вси бо бяху в сермягах; князь бо хотя явитися яко много люди име, а святитель в глум си вмени себе»70,—пояснил летописец эту подсмотренную более пятисот лет тому назад городскую сценку.
Надо сказать, что эта неудача (одна из многих неудач князя Юрия) отнюдь не научила уму-разуму позднейших московских правителей. Исследователи отмечают, что, даже если высокий гость и вовсе не останавливался в городе, а лишь проезжал через него, по приказу властей собирали народ не только из этого города, но из окрестных селений и направляли его на улицы, по которым тот должен был проследовать. Даже запирали лавки купцов, мастерские ремесленников, гнали с рынка и торговцев, и покупателей, заполняли ими нужные улицы 71. При этом заботились только, чтобы толпа была или казалась нарядной, чтобы большинство было в лучшем своем платье и сермяги крестьян не так бросались в глаза.
В 1685 г. в Москве встречали имеретинского царя Арчила. Хотя его царский титул уже не был связан с реальным владением царством (Арчил потерял престол, и самое царство его было под властью Персии), но в Москве, видимо, считали необходимым оказать претенденту, заявившему ранее, что признает верховную власть московского государя, царские почести, какие было заведено исстари оказывать грузинским государям — «что природному сыну царскому»72. Был издан специальный указ, предписывавший всем стольникам, стряпчим, московским дворянам, «чтобы они с Москвы никуда не разъезжались к тому выходу были все готовы, и платье у них было цветное, так же и лошади, и конские наряды были бы все добрые»73. Видимо, цвет московских придворных готовили к встрече царя Арчила на конях. За теми из них, кого не было в городе, посылали нарочных.
При встречах бывали, по-видимому, традиционные ритуальные подношения. При описании встречи Ивана III таких даров не упомянуто (все подарки носили характер сугубо утилитарный — вино, мед, сукна, даже деньги). Но в Москве в 1635 г., когда царь возвращался из своего села Тайнинского, его должны были встречать у Покровского-Стрешнева все придворные чины, «а гостей и гостинной сотни торговым к черных сотен всяким людей с хлебом велели встретить за посадом, где встречали наперед того» 74. Ритуальное поднесение хлеба-соли было, таким образом, в обычае.
Подобные приемы были нередки и в XVIII—XIX вв. Мы не говорим уже о встречах царей и цариц и членов царствующей фамилии, для которых сооружались на древнеримский лад триумфальные арки, до сих пор украшающие некоторые города. Торжественно встречали и лиц значительно более низкого ранга. Так, сохранилось описание приема в г. Дмитрове главнокомандующего Москвы, графа З. Г. Чернышева75. Чернышев объезжал в 1782 г. вверенную ему Московскую губернию. В уездном Дмитрове приготовления к встрече начальника начались за четыре дня. На четвертый день городские власти и представители купечества выехали навстречу главнокомандующему, но тот предпочел остановиться в имении знакомого дворянина. Лишь поутру, в 7 часов, он принял в этом имении дмитровского воеводу с чиновниками и бургомистра с ратманами. Вся делегация, едва представившись главнокомандующему, вернулась в город и уже в 8 часов утра встречала гостя у городской заставы.
Главнокомандующий проследовал по главной улице в городской собор, оттуда (после молебна) — в канцелярию и кладовую, затем — в дом бургомистра, где «изволил пробыть граф с полчаса, кушав чай, а прочие водку», а потом, «севши в карету, проехал в магистрат, а оттуда заходил в новоотстроенный покой для присутственных мест»76 и уже в 10 часов отбыл в Москву. Вся церемония, включая чаепитие у бургомистра, продолжалась два часа. Почти через 10 лет через Дмитров проезжал московский митрополит Платон «с надлежащею встречею и звоном»77 (колоколов.— М. Р. ). Нужно думать, что и он побывал в городском соборе.
Итак, в XVI—XVII вв. укрепленный центр феодального города, собственно город (острог, осыпь), остается еще резиденцией высшей городской власти, оплотом обороны, местом некоторых важных общественных актов. Но он, кажется, много утратил по сравнению с прежними временами; теперь его, пожалуй, еще в меньшей мере можно считать главным центром городской жизни. Этому немало способствовала еще и замкнутость района, обусловленная его оборонным значением. Не забудем, что правитель города все еще назывался воеводой и одной из главных его обязанностей было обеспечение боевой готовности городской крепости. «А город велети на ночь замыкати за час, а изутра отмыкати в час дня» 78,— читаем иногда в воеводских наказах. Таким образом, свободный доступ в кремль был только в светлое время суток, т. е. иногда всего 7—8 часов (от 8.30 утра до 15.30 дня, по нашему счету) Не потому ли так стремились жить вне города стрельцы и казаки?
ТЮРЬМЫ
Нам осталось рассмотреть еще одну бытовую функцию укрепленного центра города. Здесь феодал в своем дворе, а позже — воевода в приказной избе творили со своими помощниками суд и расправу. Здесь, внутри острога, в непосредственной близости от приказной избы, а иногда и в одном с ней здании или в здании губной избы находилась, как уже сказано, городская тюрьма. Вероятно, поэтому и сама тюрьма позднее стала в просторечии именоваться острогом.
Сведения о длительном заключении в специальных зданиях имеются еще со времен Древней Руси. В Киеве, в частности, был «поруб» — какое-то специальное тюремное помещение, где в течение года был заключен князь Всеслав Полоцкий, освобожденный оттуда восставшими горожанами в 1068 г. И до того в порубы киевские князья заключали своих родичей, которых считали опасными, но не настолько, чтобы их устранять совсем. Так, в 1036 г. Ярослав заключил в поруб во Пскове своего брата Судислава, который и пробыл там 23 года — до самой смерти Ярослава79. Нужно думать, что в порубы заключались не одни только князья. Поруб был своеобразной бастилией Киева. Недаром в 1177 г. восставшие горожане стремились разрушить («разметать») поруб80. Тюрьма и темница упомянуты в Новгороде в 1402 г. Но более подробно о тюремных порядках, о своеобразном быте заключенных мы узнаем из актов XVI—XVII вв.
Воеводский суд, как известно, отнюдь не был публичным. Обвиняемый представал перед воеводой и его помощниками (дьяком, подьячим), которые допрашивали его — просто или «с пристрастием», т. е. с применением пыток. Поэтому непременным участником судебной процедуры был «наплечный» или «заплечный мастер», попросту — палач. Судя по некоторым сведениям, городского палача избирали горожане или «уездные сошные люди». В 1649 г. шуйский губной староста жаловался, что в Шуе «около тюрем тын подгнил и иные тюремные крепости худы, да... палачь Дружинка Ульянов сбежал безвестно, а инова палача... на ево место нет». На это последовал царский указ «уездным людей повелеть» выбрать двух-трех целовальников, чтобы они составили смету на постройку тюрьмы, «а палача... сыскать и вернуть» или же «велеть сошным людям в ево место выбрать палача» 81.
Наверное, к чести городского и сельского населения, должность палача отнюдь не считалась завидной.
В середине XVII в. А. Олеарий писал: «Состоять палачом у них раньше считалось позорным и бесчестным, как, пожалуй, теперь... Общества кнутобойцев и палачей теперь также избегают честные люди... Когда ощущается недостаток [в палачах]... и требуется произвести большие экзекуции, цех мясников обязан отряжать из своей среды нескольких палачей»82. Последнее, впрочем, не подтверждается другими нашими источниками. Мы уже видели, что существовала практика выбора палачей по царскому указу. А в некоторых случаях эти функции возлагались временно на служилых людей.
В 1635 г. воротники г. Оскола «Ивашка Короткий с товарищи» подали такую челобитную: «В Оскольском городе был наплечный мастер Михалко Скопинец, а выбран были из гулевых людей Осколького ж города, и тот мастер умер... государевы воеводы заставляют нас сильно (т. е. насильно.— М. Р.) виновных людей кнутом бить и пытать, а мы преж сего кнутом не бивали и не пытывали, а служивали твою государеву службу в городе у ворот, а нынеча нам от того насилства разбрестися розно»83. Царь разрешил воротникам вернуться к их прежней службе.
В крупных городах, где было очень много «судных и приводных дел», требовалось гораздо больше судей и палачей. Котошихин писал, что в его времена (т. е. в 60-е годы XVII в.) в Москве было заплечных мастеров «с 50 человек и дается им годовое жалованье», что «в палачи ставятся всякого чину, кто похочет», что суд «ведают выборные дворяне, которые по старости не годны в строй»84.
Чтобы обеспечить явку («привод») посадских людей в суд по таким делам, по которым не брали немедленно под стражу, широко использовалась круговая порука посадских людей, которых обязывали давать письменное поручительство — «поручные грамоты», где излагалась иногда и суть обвинения 85.
Наиболее распространенной мерой наказания было заключение в тюрьму, зачастую сочетавшееся с наказаниями телесными 86. В зависимости от того, как велик был город и насколько велика была в нем преступность, городские власти обходились одной тюрьмой или устраивали в городе несколько тюрем. Например, в г. Устюге в 1654 г. по царскому указу были построены сразу две новые тюрьмы, «а в них четыре избы по четыре сажени (т. е. более 60 кв. м каждая.— М. Р.) да две караульни» 87. В городе был тогда и специальный «тюремный городчик», т. е. мастер по строительству и ремонту тюрем, которому, видимо, хватало работы 88.
Ведали содержанием тюрем тюремные целовальники, непосредственную охрану несли сторожа. Первые_ выбирались из посадских, вторые — из уездных пашенных крестьян (лишь бы был «человек добр, душою прям, прожиточен») 89. Обязанности их как будто не были идентичны, но, если можно так выразиться, должностные инструкции, отразившиеся в поручных грамотах, весьма схожи. Так, тюремный целовальник был обязан «никаким воровством не воровать, зернью и карты не играть, не пить и не бражничать, корчмы не держать и с города, не дожив сроку, не сбежать, и над тюремными поседельцами всегда смотреть накрепко, а тюремных сидельцов ночною порою и в день на кабак и по питухам не отпускать, а в ночи тюремных сидельцев в туну в тюрме запирать, и железа, ножей, топоров, пил и терпугов, и трезупов и всякого ружья... держать не давать, и самим им... никакого вострого железа в печеном хлебе, в рыбниках и калачах и пирогах никоторыми мерами не поднесть... для своей безделной корысти поседелцов из тюрмы ни едина человека не отпустить, а в мир по милостыню выпускать скованных в железе с караулами, а пьянова питья в тюрме держать не давать» 90.
Инструкция сторожу на два года позже составлена почти в тех же выражениях (различие лишь в том, что не упомянуты хлеб и пироги, которые следует проверять, зато среди запретных предметов есть шилья и веревки; сказано также, что сторож обязан «к тюрме никого ни с каким воровством не припущать и на кабак тюремных сидельцев не водить») 91.
В этих инструкциях довольно ярко обрисованы тюремные порядки, но из других источников можно узнать еще кое-что дополнительно. Видимо, с заключенного взыскивался при заключении в тюрьму некий денежный взнос — «влазное», а при выходе — еще и «выкуп». Так, к воронежскому архиепископу Митрофану однажды обратились солдаты, сосланные за какие-то провинности в Азов и помещенные временно в воронежскую тюрьму: «А ныне, государь преосвященный архиепископ, сидим мы в Воронеже в остроге в тюрьме и просим братьей на нас влазная (т. е. чтобы архиепископ заплатил за них.— М. Р.); и бьют за влазная нас на правеже безпрестанно, а влазнова нам заплатить нечем и помираем голодной и холодной смертью; платья никакого на нас нету» 92.
Влазное и выкуп, видимо, шли местным властям, поэтому сидельцы и обращаются не на государево имя, а к архиепископу; в частности, немалую долю этих взносов получал воевода. Сумма зависела от его произвола. Жители г. Козельска в своей жалобе на воеводу, которую мы уже приводили, среди других злоупотреблений указывают и на то, что он безвинно сажает в тюрьму, «и тюремщики на нас влазное емлют... и из тюрьмы емлет выкупы большие» 93.
Особенно тяжело приходилось заключенным в тюрьму женщинам. Отдельная женская тюрьма была, видимо, не во всяком городе; кажется, считали хоть и не похвальным, но обычным делом брать приглянувшихся им колодниц «к себе на постелю на блуд» 94. С этим, кстати сказать, связано известие об одном смелом побеге — в Шуе разбойничья женка Оксютка выкрала у взявшего ее на постель губного целовальника (когда тот заснул) тюремные ключи и выпустила из тюрьмы «сидельцев татей и разбойников семь человек... а тюремный сторож Ивашко Подрез в ту пору сошел к себе ужинать» 95. Видимо, этот случай ничему не научил городские власти, поскольку и через 20 лет они не стеснялись «имать» женок-колодниц.
В больших городах в каждой из тюрем могли быть сотни заключенных, и условия заключения, и без того нелегкие, иногда осложнялись непредвиденным образом. Так, в 1637 г. 530 «тюремных сидельцев», заключенных в тюрьме на Великом посаде г. Москвы, подали челобитную самому царю Михаилу Федоровичу о том, что «тюремный двор стоит под горою на водяном месте, а что за тюремным двором зделана для проходу воды труба, то трубы не прочищено, так... чтоб нам от течи водные вконец не погибнуть». Помета на челобитной гласит: «Велети каменную трубу, что зделана ис Китая для водного спуску и около тюрем трубы вычистить» 96.
КРЕМЛИ В XVIII В.
В XVIII в. оборонное значение укрепленных центров городов сошло на нет. Городские стены и башни перестали поддерживать в надлежащем порядке, а потом в подавляющем большинстве городов и вовсе снесли. Старые городские валы стали излюбленным местом гуляний горожан. На них сажали деревья. Так образовались городские сады и бульвары 97.
Сильно изменился характер застройки внутри бывшего острога. Служилое население давно выселилось за его пределы, на посад. Постепенно туда же переместилось и большинство казенных зданий, и сам градоначальник жил теперь уже не в детинце.
Однако в «старой крепости» оставался обычно городской собор и дома церковного причта, который, пользуясь запустением и наличием свободной земли, устраивал здесь обширные сады и огороды. Старый детинец становился очень привлекательным, зеленым, но довольно глухим и заброшенным районом города. В новых городах такой крепости, естественно, не устраивалось, защита их осуществлялась в соответствии с требованиями современного военного дела. Планы перестройки городов центральной России, во множестве создававшиеся в конце XVIII — начале XIX в., обычно предусматривали создание нового административного центра рядом с центром торговым, вне старых укреплений.
Впрочем, эти планы не всегда выполнялись. Например, в Новгороде Великом по проектированному в 1778 г. плану на месте воеводского двора и приказной избы в кремле предполагалось построить жилые дома для церковного причта, но потом, видимо, это решение отменили. В южной части кремля построили здание присутственных мест, в которое оказалась встроенной бывшая приказная изба98. Нужно сказать, что в Новгороде, благодаря особому значению его исторических памятников, оцененному еще в XIX в., были сохранены и укрепления кремля, и его значение важного центра городской жизни. Впоследствии там даже поставили памятник тысячелетию России. В XVIII в. укрепления еще сохраняли некоторое значение лишь в Сибири и на границах Средней Азии, где еще была опасность военных нападений.
Интересна судьба московского Кремля. Уже к началу XVIII в. он как крепость считался совершенно устаревшим; когда Карл IX вторгся в русские земли и появилась реальная угроза нападения на Москву, Петр I распорядился срочно устроить в Москве вокруг Кремля и Китай-города «фортецию» из земляных бастионов. Столица была перенесена в Петербург, за стенами же московского Кремля, хотя Москва и оставалась «первопрестольной столицей», наступило относительное запустение, прерывавшееся только на время приезда царского двора. Цари по-прежнему приезжали сюда на коронацию (а коронаций в XVIII в. было, пожалуй, больше, чем в каком-либо другом), и вообще по подсчетам исследователей двор проводил в Москве примерно четвертую часть времени". Тогда в Кремле устраивались пышные празднества, но они носили исключительно придворный, дворянский, отнюдь не всенародный характер. В отсутствие же царского двора здесь оставались только некоторые второстепенные правительственные и хозяйственные учреждения. Вместе с двором в Петербург перебрался и синод, а в Москве остался церковный иерарх не самого высокого ранга — глава московской епархии. Все значение Кремля, как и других прежних укрепленных центров городов, свелось к его «святыням» — церквам. Царские дворцы в Кремле строились небольшие, временные.
Когда Екатерина II задумала построить в Москве грандиозный современный дворец, это чуть не привело к уничтожению Кремля. Южную стену его уже снесли, и только перемена намерений царицы спасла Кремль (и даже снесенное было восстановлено — факт в истории почти беспримерный!).
Другая попытка как-то поднять политическое значение Кремля как центра Москвы (все в том же узкоклассовом плане — как дворянского центра) была предпринята в годы, когда правительство Екатерины II издало жалованную грамоту дворянству и городовое положение. Оба эти акта, как известно, давали дворянству много прав в местном управлении. Предусмотренное жалованной грамотой дворянское собрание наметили первоначально построить в московском Кремле, для чего и создал свой проект М. Ф. Казаков. Здание должна была увенчивать фигура всадника — «Георгия Победоносца» — древний герб г. Москвы. Однако в дальнейшем дворянское собрание, как и другие городские учреждения, включая дом градоначальника, разместилось вне Кремля, за р. Неглинной, а построенное для дворянского собрания роскошное здание использовалось для размещения московских филиалов петербургских правительственных учреждений.
Рисунки московского Кремля в конце XVIII в. изображают его изрядно заброшенным, со многими пустырями.
Структура центра новой столицы — Санкт-Петербурга с самого начала была иной. Расположенная на острове Петропавловская крепость имела преимущественно военное значение. По старому обычаю в ней помещался собор Петра и Павла, служивший и царской усыпальницей. Были в крепости и политическая тюрьма, и монетный двор. Но все правительственные здания и все царские дворцы, начиная со скромных домиков самого Петра, строились вне укреплений.
О состоянии древних укрепленных центров русских городов в середине XVIII в. имеются довольно подробные сведения 100. В общем они дают однотипную картину запустения и даже разрушения. Население предпочитало жить в других частях города, в древнем же детинце оставался обычно собор и (не всегда) воеводская канцелярия и склады, изредка — еще несколько жилых домов. Характерно описание Можайска, каменные стены которого (длиной 269 саж.) во многих местах развалились, особенно пострадали башни. Внутри можайского кремля было «две соборных каменных церкви, да деревянная воеводская канцелярия и острог с тюрьмою, да пруд, который никогда не высыхает, а более во оном городе никакого строения не имеется» 101.
В Коломне сохранилась еще каменная стена длиной 1294 саж. (т. е. около 2-х км), с 17 башнями, но она тоже была сильно разрушена. Внутри кремля был архиерейский дом, четыре церкви (в том числе две каменные) и монастырь. «Каменных казенных строений никаких нет, кроме деревянной ветхой канцелярии и дому воеводского, построенного в 1744 г. Обывательских каменных домов 2» 102. В описании г. Калуги упомянут только старый ров. Внутри «города» — «каменная подушного сбора канцелярия и 1 обывательский дом» 103.
В Архангельске в 1778 г. внутри «города» жилых домов не было. Там помещалась губернская канцелярия, таможня, русский и немецкий гостиные дворы, тюремный острог, караульные избы, три поташных амбара 104. Число подобных примеров можно увеличить. К XIX в. во многих городах уже было утрачено и самое представление о былом значении кремля как центра города. Корреспонденты Географического общества обычно лишь отмечали, что в городе имеются остатки старой крепости 105, о которых зачастую были различные предания.
ТОРГ
Торговые площади, дворы и ряды
Присутственные места
Оповещения, новости, сигналы
Публичные акты, процессии
Уличные представления
Корчмы, кабаки, торговые бани
Главным центром городской жизни издавна был, однако, не детинец, а торг. Здесь наиболее полно и ярко выявлялись функции города как центра местного рынка. Это был пункт, где смыкались детинец и посад. Можно сказать, что только с появлением торга крепость становилась городом. Торговище — торговая площадь — в древности располагалась обычно вне детинца, но непосредственно у его стен, под их защитой, поблизости от речной пристани 106.
ТОРГОВЫЕ ПЛОЩАДИ, ДВОРЫ И РЯДЫ
Устройству торгов посвящено немало специальных исследований, и нам нет нужды повторять их выводы. Коснемся лишь той стороны организации торга, которая относится собственно к городскому быту.
В крупных городах бывало по нескольку торговых площадей, но при этом одна была главной. Торг уже в начальный период существования русских городов стал самым оживленным местом города. Здесь стояли нехитрые торговые приспособления — лавки, шалаши. Над ними возвышались церкви, названные во имя святых — покровителей торговли, каковыми на Руси считались Николай Мирликийский и Параскева Пятница. Возможно, на торгу стояли и статуи этих святых107. На торгу располагались и укрепленные торговые дворы приезжих купцов — русских и зарубежных.
В Новгороде Великом еще в XII в. возник ганзейский торговый двор, достигший своего расцвета в XIII—XIV вв. К тому времени на нем за крепким частоколом было несколько «дорисов», как называли их ганзейцы, рубленых двухэтажных домов, в которых жили купцы и приказчики, а также немецкая церковь, больница, мельница, пивоварня, погреба и амбары для склада соли и прочих товаров.
Немецкий двор, пользовавшийся феодальным иммунитетом, содержался за счет немецкого купеческого общества и был своеобразным государством в государстве; он управлялся по собственному уставу, новгородцы могли посещать его только в часы торговли. Ганзейцы добились от городских властей, чтобы пространство на восемь шагов от частокола Немецкого двора не застраивалось, и двор этот стал как бы островом среди шумного новгородского торга 108. Подобными же привилегиями пользовался, по-видимому, и Готский двор, позднее — шведское, датское и английское подворья, а в какой-то мере — и дворы купцов из русских земель — Тверской, Псковский. Они существовали и в XVI в. 109
Однако посадское устройство городов в XVI—XVII вв. знает уже другой тип торгового или гостиного двора — нечто вроде гостиницы для приезжих купцов, которую содержит город. Такой двор, хоть и был тоже огорожен забором и запирался на ночь, составлял с городским торгом одно целое.
С развитием торговли и торговые помещения становились более дифференцированны. В городах XVI—XVII вв. лавки представляли собой стационарные постройки, образовавшие ряды; в каждом ряду по большей части продавались сходные товары или торговали купцы из одной страны (что нередко обусловливало и сходство ассортимента). Лавочные места и сами лавки принадлежали только горожанам, а приезжающие в город «уездные люди» — крестьяне лавками владеть не могли. Им предоставлялось право продавать привезенные товары «по вольным торгом безопенно на гостине дворе, и с возов, и с стругов (лодок.— М. Р.), а в рядех лавок не покупать и не наймовать»110. Из стационарных построек на торгу, кроме лавок, были еще амбары для хранения товаров. Источники упоминают более легкие торговые помещения — «шалаши», а также «полки» и «стулы», видимо, для ручной мелкой торговли 111.
Для приезжих купцов строили гостиные дворы, содержание которых порой становилось для города важной проблемой. Так, в Шуе в 1641 г. гостиный двор был сдан на откуп некоему суздальцу, видимо, до того не бывавшему в Шуе, за 10 руб. в год. За эту сумму откупщик получал право содержать двор и пускать на него приезжих купцов, разумеется, за плату. Разница между этой платой и суммой откупа и составляла его доход. Неудачливый откупщик жаловался, что при сдаче ему сказали, что «тот двор устроен: две избы поставлены да баня, и лавки, и анбары укрыты, и сараи конские и соляные устроены, и ворота с замками». На поверку же оказалось, что на гостином дворе «одна избушка, ни лавки не покрыты, ни амбаров нет, ни сараев конских, ни у ворот замков ни у которых нет... и которые... люди иногородцы с товаром приезжают в Шую торговать, на том гостином дворе не ставятца потому, что пристрою нет, ни товару положить негде, ни коням пристрою нет...»112 С такого двора не только не получишь дохода, но даже откуп заплатить нечем. Были ли тогда сделаны какие-то улучшения, сказать трудно. Но из документов явствует, что почти через сорок лет вопрос о строительстве на гостином дворе все еще стоял в Шуе очень остро. В 1679 г. там строят еще одну новую избу «потому, что быть без тое избы на гостине дворе для приезжих торговых людей нелзя» 113.
В Белоозере гостиный двор стоял на торгу рядом с таможней. «На дворе две избы, меж ними сени, три анбара, где кладут товары, а на нем живет дворник»,— гласит переписная книга 1674 г.114 Из этой записи нельзя понять, был ли дворник наемным или содержал двор на условиях откупа, подобно тому как это было в Шуе.
В Москве иноземцам, жившим в Немецкой слободе, разрешалось торговать только в гостином дворе или в рядах многочисленных уже тогда московских рынков, но отнюдь не в своих слободских дворах 115. В малых же пограничных городах сохранился еще обычай устраивать для приезжих иностранцев отдельные гостиные дворы, что, возможно, обусловливалось совсем иным стремлением — воспрепятствовать получению иностранцами нежелательных сведений. Например, наказ Олонецкому воеводе в 1649 г. запрещал пускать иноземцев в Олонец для торговли. Для них предписывалось построить гостиный двор за городом, на острове Стрелице. Рекомендовалось также исподволь узнавать у них «про всякие вести, которые Московскому государству годны» 116.
В XVI—XVII вв. во всяком более или менее значительном торговом городе на торгу был государев таможенный двор, куда приезжие купцы обязаны были являться со своими товарами, прежде чем открывать торговлю.
Иногда таможенный двор сочетался с гостиным, точнее прямо на гостином дворе ставилась таможенная изба, что было вполне естественно, так как она и была учреждена преимущественно для сборов с приезжих купцов. В 1652 г. в г. Короче был построен гостиный двор «для приезду русских торговых людей и литовских купцов... а на дворе изба с сенями, да против сеней амбар... да у ворот изба таможенная, да ворота створчатые, а двор огорожен дубовыми пластины» 117.
Особо важную роль в жизни торга играло, конечно, измерение товаров. Надзор за правильностью мер и весов был издавна городской функцией, но по крайней мере с XII в. осуществлялся церковью. Эталоны мер длины, объема и весов хранились в городских соборах или в патрональных церквах купеческих общин. Постепенно надзор за мерами и весами стал одним из иммунитетных прав епископа данной епархии, но еще в XIV—XV вв. это право разделялось с купеческими обществами 118. Позднее, в XVI—XVII вв., мерами и весами стало ведать непосредственно правительство.
Дрягили — специальные должностные лица — взвешивали товары «на важне» и на кораблях, мерили материю, считали бочки и со всего взымали пошлину. Должность эта, видимо, была выгодной и ею очень дорожили. Так, в Архангельске в 1648 г. дрягили получали полтора или два рубля жалованья в год, но соглашались получать и один рубль, так как это жалованье дополнялось получками «с подъему» (на весы) и, наверное, еще какими-то доходами119. Меры и весы хранились в тот период уже не в церквах, а в таможенных дворах. Так, в шуйской таможне в 1666 г. были не только «печати месячные серебряные», но и деревянные мерные сосуды — осьмины, четверики, какой-то «померный ковш» и старый безмен 120.
«А которые суды придут в Орешек,— гласит орешковская таможенная грамота,— и в Ореховский присуд (уезд.— М. Р.) —в волости и в погосты — откуды ни буди, и тем судом приставати в Орешке на берегу под торгом, а под посады в лодьях и под деревнями не приставати... Кто придет в Орешек и в Ореховский уезд в волости и в погосты, новгородец Великого Новгорода и из Новгородской земли, и из городов, и из пригородов, и из волостей, Московские, и Тверские земли, и Рязанские, и всякой иноземец с товаром на вьюцех, и на телегах, и в судех, а зиме на санех, и тем людей приезжая являться на таможенный на торг к таможником... а таможником о том велеть кликати в торгах и на посадах, чтобы торговых людей с товаром нихто во двор к себе без таможницкие явки не принимал» 121. Таможенники же следили за тем, чтобы не продавалось запретных товаров; на торгу, например, запрещалось торговать «питьем», т. е. крепкими напитками122, а «суслом и квасом» местные жители имели право торговать «безоброчно»123. К XVIII в. разрешена была и табачная торговля 124.
Для торговли лошадьми в более или менее значительных городах устанавливалась особая конская площадка, находившаяся в конце XVII в. в ведении специальных конских целовальников, собиравших здесь государевы пошлины, которые ранее брал царский стряпчий конюх. Нередко она находилась на краю торговой площади (в Новгороде Великом — рядом с Немецким торговым двором) 125.
Мы уже говорили, что на торгу обычно строили церкви Параскевы и Николая Мирликийского. Но в крупных городах торговую площадь украшало множество церквей. Ближе, к речной пристани стояла зачастую церковь Николы Мокрого — покровителя плавающих и путешествующих. Если в городе были сильные купеческие общества, то они тоже ставили на торгу церковь в честь своего патрона, как и приезжие — русские и иноземные купцы, так что на торгу можно было увидеть не только православную, но, например, как в Новгороде,— и католическую немецкую церковь. Эти патрональные храмы были организационными центрами соответствующих купеческих обществ и несли не одни только религиозные функции, но служили местом сбора и даже складами наиболее Ценных товаров, причт их вел переписку общины и совершал для нее некоторые специальные требы, в церкви могли храниться выверенные меры и весы. Известно, что новгородская церковь Ивана на Опоках была центром общины купцов, торговавших воском, хранила «вощаной пуд» и мерный «иваньский локоть». В этой церкви тысяцкий вершил специальный торговый суд 126.
Наконец, на торг в XVI—XVII вв. постепенно перемещаются из детинца некоторые амбары для казенных запасов.
В XVI—XVII вв. городской торг становится также средоточием управления посадом. Здесь ставится земская изба, в которой «сидели» земский староста со своими помощниками. В самой избе или перед ней собирался «земский сход» — рядовые посадские люди и выборные десятские л сотские. Так, в Белоозере в 1674 г. писцы, описав подробно «город» со всеми его башнями и церквами, так перешли к описанию посада: «Да за городом за Богословскими вороты площадь в длину 240 саж., поперег в первом конце 69 саж., посередь 70 саж., в другом конце 36 саж.» На площади — церковь, гостиный двор, кружечный двор «да у площади ж ряды, а в рядах лавки» и земская изба, «где сидят земские старосты с посадскими людьми» 127.
О том, насколько активно использовалась земская изба, говорит челобитная крестьян Великоустюжского уезда (1676 г.). Крестьяне построили себе особую земскую избу, отдельно от посадских людей, «потому что собираются в посацкую земскую избу устюжане посацкие люди для своих посацких советов почасту... а уездным крестьянам в тое посацкую избу для волостных советов собираться не лзе, а се устюжские старосты и не пущают, а в том волостным крестьянам чинятца великие волокиты и убытки» 128.
В XVII в. иногда были трудно различимы функции земского и губного старост и соответственно — губной и земской избы. Губная изба так же иногда стояла на торгу, как и земская изба, и могла занимать обычный посадский двор, но даже в городе среднего размера это не удовлетворяло посадских людей. В. г. Шуе в 1645 г. губной староста заявил, будто «прежние губные старосты стояли на посадских дворах». Посадские люди — шуяне во главе с земским старостой били челом государю, чтобы староста стоял «по-прежнему на губном дворе», а не у посадских, «нам сиротам твоим посадцким людишкам тесноты чинить не вели»,— писали они 129.
Здесь можно понимать заботу посадских людей двояко: как стремление избавиться от нежелательного постоя губного старосты, который по-прежнему имел и судебные функции, или, что представляется в данном случае более вероятным, как стремление получить помещение, пригодное для ведения посадских дел и для сходок. Иногда земская изба занимала даже несколько обширных помещений.
Земский сход, на который обязаны были явиться все посадские, видимо, не всегда проходил гладко. Так, в 1643 г. в Коломне группа посадских людей (человек 5—10) отказались идти «к земской избе на земской сход». Они собрались «кружком» в рыбном ряду торга и посланных их звать на сход встречали ножами и камнями 130. За этой сценкой из жизни коломенского посада, несомненно, скрывались какие-то противоречия. Бывали и такие случаи, когда посадские во главе со своим старостой противостояли воеводе. Тут уж земская изба как учреждение противостояла воеводской приказной избе. Видимо, из нее исходили те челобитные о смене воевод, которые мы уже приводили 1|И. В одной челобитной прямо говорится о том, что воевода, вызвав к себе земского старосту, обзывал его «старостишкою», «а посадские людишки,— говорил он,— слина» (т. е. слюна — М. Р.) 132.
На земском дворе решались разнообразные имущественные дела, связанные с распределением посадского тягла и дворовых мест. Но в особо важных, спорных случаях дело доходило до воеводы, а то и до самого царя. Как именно это происходило, видно из одной грамоты г. Шуи (1682 г.). Возникший спор об одном посадском дворовом месте постановлено было решить торгом — «кто с того места даст больше, тому то место на оброк велено отдать». В соответствии с царским указом земский староста должен был «учинить посацким людей сход, а на сходе велеть память вычесть всем вслух, а будет кому то место понадобитца и они б посацкие люди шли для торгу того дворового места в приказную избу пред воеводу» 133.
О том, что мог представлять собой в конце XVII в. торг небольшого города, можно судить, например, по писцовой книге г. Балахны 1674—1676 гг. На торговой площади «под городом» (т. е. у крепостных стен) стояли две таможенных избы и земская изба, в подклете которой помещались три лавки и особый «подруб» — склад горшков. Неподалеку стояла еще маленькая (3X3 м) изба, «а в ней сидят площадные подьячие, пишут всякие площадные дела». Это помещение представляло собой как бы филиал земской избы, где велась переписка. На торгу же было пустое место торговой бани, сенной шалаш, харчевные избы и еще какой-то амбар, сусленная изба. В торговых рядах (их насчитывалось пять) было 134 лавки и 13 полков 134.
В XVI—XVII вв. стали строить и большие гостиные дворы, представлявшие собой замкнутый четырехугольник с башнями по углам и над воротами. Наружу выходили глухие стены; размещавшиеся по периметру здания торговые и складские помещения были обращены дверьми и окнами во внутренний двор, где могла вестись и мелочная торговля. Такие дворы — деревянные или даже каменные — устраивались правительством 135.
В XVIII в. торг как будто бы уже не являлся единственным местом, где велась торговля: она в известной мере рассредоточилась по обывательским домам. Во всяком случае, городовое положение 1785 г. предоставляет горожанам право иметь гостиный двор «или по домам лавки и анбары»135а. Однако это обстоятельство мало повлияло на значение торговой площади как торгового и общественного центра города. Гостиные дворы XVIII—XIX вв. принадлежали уже «обществу градскому» — это были характерные здания в один или два этажа, в плане иногда представлявшие собою, как и в XVI—XVII вв., своеобразное «каре», внутри которого и размещался собственно рынок, где торговали с полков и возов, в то время как городские купцы торговали в лавках самого гостиного двора. Но окна и двери лавок смотрели теперь наружу (иногда — в галерею, окаймлявшую все здание), так как главной задачей было привлечение покупателей, а оборонные функции двора отошли в прошлое. Такие гостиные дворы нового типа сохранились во многих городах до наших дней и даже используются как торговые помещения.
В больших городах бывало по нескольку гостиных дворов. Так, в Москве в середине XVII в. значилось не менее четырех гостиных дворов, из которых три — Старый, Новый и Мытный — находились в Китай-городе, в четвертый — Соляной рыбный двор — в Белом городе за Варварскими воротами. Торг в Москве как в гостиных дворах, так и в рядах, писал информатор в 1766 г., «производится по все дни... да бывают еще торги в пристойных местах по перекресткам... в недели 3 дни: воскресенье, среда и пятница, в которые дни приезжают крестьяне разных городов... с разным хлебом и протчими съестными припасами, также с лесом, с тесом... с дровами, сеном и протчими деревянными изделиями»136.
Городовое положение обязывало «градское общество» обеспечить «уездным жителям» свободу «в здоровое время все привозить и увозить»137, назначить еженедельные торговые дни и часы, давая сигнал к началу и концу торговли подъемом и спуском знамени и устраивать ежегодно по крайней мере одну ярмарку «или более, смотря по обстоятельствам и удобности»138. Мы уже видели, что в середине XVIII в. и при ежедневном торге (например, в Москве) для привоза крестьянами своих продуктов выделялось три дня в неделю; так же было в Калуге и в Переяславле Рязанском. В Туле торг был два раза в неделю и устраивались две годовые ярмарки, в Зарайске — назначили два торговых дня 139. Словом, каждый город имел на этот счет свои установления.
Право окрестных крестьян торговать в городе «произведениями своих рук» защищалось законом и в XIX в. Однако, как это ни странным может показаться, город, который, кажется, был чрезвычайно заинтересован в сохранении своего местного рынка, на практике нередко стремился эту торговлю затруднить. Городские власти вводили вопреки закону произвольное обложение крестьян до 10—15% стоимости товара даже и в то короткое время, которое разрешалось законом, что делало для крестьян приезд в город на рынок или на ярмарку «почти вовсе невыгодным» 140. Возможно, что здесь отразилась конкурентная борьба горожан за сбыт собственной сельскохозяйственной продукции.
Все же материалы опросов Русского географического общества свидетельствуют, что в середине XIX в. рынок с привозом крестьянских товаров существовал во всех больших и малых городах и во многих бывали и регулярные сборы и ярмарки, имевшие большое значение для окружающих город земель 141. Что касается крупных городов, то некоторые из них — Нижний Новгород, Курск, Ирбит и др., как известно, стали местом ярмарок, имевших значение для всей России и сопредельных с нею стран. В большинстве крупных городов были, как уже сказано, специальные Сенные площади, где приезжие крестьяне торговали сеном с возов. Сенных площадей бывало и по нескольку в городе; располагались они, как правило, на периферии, куда удобно было приезжать крестьянам.
ПРИСУТСТВЕННЫЕ МЕСТА
Мы уже говорили, что в те же годы по планам перестройки городов все городские учреждения, включая правительственные присутственные места (воеводское управление было упразднено в 1699 г.), в большинстве городов переносятся поближе к торговой площади и гостиному двору. Этот порядок можно наблюдать и при учреждении новых городов, у которых феодальный укрепленный центр, разумеется, отсутствовал. В 1782 г. при учреждении г. Кургана Тобольской губернии была проведена торжественная церемония. В присутствии председателя Тобольского губернского магистрата на не вполне еще, по-видимому, устроенной площади селения было громогласно объявлено решение о даровании Кургану городского устройства.
Губернский иерарх — «десятоначальник» отслужил торжественный молебен с водосвящением. Были «открыты» должность городничего, судебные и присутственные места, нижний земский суд, мещанское и купеческое общества с городовым старостой, бургомистрами и ратманами. Через два года Курган получил и свой герб — два серебряных кургана на зеленом поле. Развитие города сопровождалось и открытием новых учреждений (соответственно и строительством или покупкой для них зданий): окружного казначейства (1783 г.), уездного суда (вместо нижнего—1797 г.), больницы (1816 г.), уездного училища (1817 г.), наконец, городской библиотеки (1824 г.) 142.
Городовое положение 1785 г. включало статьи, согласно которым «городовым обывателям» позволялось «составить общество градское», «иметь дом для собраний и архивы», печать с гербом и писаря143. Это было, как видно, закреплением уже сложившегося порядка. Здания «присутственных мест» в 80-х годах XVIII в. строились повсюду и открывались весьма торжественно. Так, в г. Дмитрове в 1782 г. состоялось открытие «всех присудственных мест с должною и новою для нашего города церемониею»,— писал вновь избранный тогда бургомистр Дмитрова И. А. Толченов. «Открывать» их специально приехал из Москвы некий капитан 1 ранга В. Н. Курашов. На другой день у бургомистра был по этому случаю торжественный обед, на котором, помимо московского «гостя, были также князь И. Ф. Голицын, городничий и все городские судьи и лутчие из купечества» 144.
В 1849 г. в г. Черном Яре Астраханской губернии на городской площади стоял новый каменный корпус присутственных мест, в котором размещались уездный суд с дворянской опекой, городская полиция, земский суд, казначейство с кладовой, тюрьма. Рядом в амбарах хранился пожарный инструмент. Неподалеку от присутственных мест был «старенький деревянный дом градского общества», в котором «в маленьких комнатках» размещались магистрат, словесный и сиротский суд. «Сюда,— писал корреспондент Географического общества,— по оповещению сходятся граждане для совещаний о делах общественных, здесь же во время наборов открывается рекрутское присутствие» 145. Окружное правление, почтовая контора и казачье командное управление совсем не имели своих зданий, а нанимали помещения в частных домах. В городе были (и, кажется, тоже неподалеку от центральной площади) каменные дома уездного училища и городской больницы.
Этнографические описания городов середины XIX в. содержат упоминания о сходках мещан на городской площади у «градского общества» или в иных местах. Так, в Вышнем Волочке, где важную роль играли занятия жителей извозом и лоцманством, лоцманы собирались на городской площади обсудить свои дела — сговориться о ценах на будущую навигацию, о выборах старшин. Но сами выборы четырех лоцманских старшин (по двое от мещан и от государственных крестьян) проводились не просто на площади, а в официальном учреждении — Судоходной расправе146. В г. Пудоже сходки бывали «по определению думы в важных случаях». Преимущество отдавалось голосам пожилых домохозяев 147.
Мензелинские мирские собрания проходили тоже при учреждении — словесном суде. В них участвовали все домохозяева, которых созывали через рассыльных — десятских. Голоса на этих собраниях подавали почти как в военном совете — сначала младшие, потом — старшие, решение принималось по большинству голосов. Интересно, что в том же городе «шляхта» собиралась для тех же дел отдельно, на чьей-либо квартире; голоса подавались беспорядочно, и решение должно было быть, по-видимому, единогласным (во всяком случае, большинство голосов значения не имело) 148. В Новозыбкове мирские сходки проводились в помещении думы 149.
Есть кое-какие данные о самом способе созыва собраний, который и в XIX в. сохранял весьма архаические черты. Так, в Верховажском посаде на сходки созывали десятские, имевшие при себе знак своей должности — палочку 150, которой стучали в окошко или в дверь. Подобным же образом собирали сход в Мензелинске 1М. А в Петровске приглашение на сход передавалось городским головой тоже через десятских, но устно или даже по специальным «билетам» уже без всякой архаики 152. Так или иначе на сходки собирались не все мещане, а только домохозяева, как писал корреспондент Географического общества из г. Енотаевска,— «люди более почтенные» 153.
ОПОВЕЩЕНИЯ, НОВОСТИ, СИГНАЛЫ
Таким образом, городская торговая площадь — торг, как ее называли в древности, — на протяжении всего рассматриваемого нами периода играла в общественной жизни города первенствующую роль, хотя в течение веков официальным центром города был его укрепленный детинец или острог. Если в детинец попадали не все, то на торгу бывал каждый житель города, к какому бы сословию и полу он ни принадлежал; здесь можно было встретить и многих приезжих, включая иностранцев. На торгу за короткий срок узнавали все новости как города, так и прилегающих земель, и даже дальних городов. Недаром то, что необходимо было довести в городе до всеобщего сведения, выкликали на торгу. Такое объявление считалось столь же действенным, как, скажем, в наше время публикация в газете. «Пространная русская правда» предписывает «закликать на торгу» о бегстве челядина, о пропаже оружия или одежды и после этого тот, кто помог челядину скрыться, или тот, кто пытался продать украденную вещь, несли наказание и не могли отговариваться незнанием 154.
О том, как делались подобные объявления, как «закликали» на торгу, есть сведения более поздних периодов. В городах была специальная должность бирича — городского глашатая, которому власти поручали делать разного рода важные объявления. Биричи упомянуты еще в Повести временных лет в 992 г.155 Впоследствии о них не раз говорится в связи с описанием событий военной и гражданской жизни Великого Новгорода. В новгородских рукописях XIV в. есть изображения биричей, видимо молодых (безбородых) людей в длинной одежде, с присвоенными этой должности жезлом и короткой трубой, в которую бирич, наверное, трубил, чтобы привлечь внимание толпы прежде, чем объявить то, что ему было поручено 156.
Судебники XV и XVI вв. предписывали широкое объявление через биричей различных указов и узаконений. «Да велети прокликать по торгом на Москве и во всех городех Московские земли и Новгородцкие земли и по всем волостем...» — такова была обычная формулировка157.
В XVII в. объявление указов через биричей предписывалось наказами воеводам158. Обыкновенная формулировка таких предложений — «велеть биричам кликати по торгам не по один день» — говорит о том, что объявления делались многократно. Содержание объявлений охватывало, можно сказать, все стороны городской жизни. Биричи объявляли, например, что летом запрещено топить печи и бани, что городские покосы отдаются на откуп 159, что хлеб на торгу запрещается покупать оптом («на закуп») до 7 часов дня, а «врозь» (в розницу) — после 7-ми 160, что служилые люди могут узнать о порядке явки на государеву службу в приказной избе161, что учреждена новая слобода и в нее приглашаются поселенцы на таких-то условиях162, наконец, что по случаю кончины государя следует целую неделю молиться и соблюдать строгий пост 163.
Сама процедура подобных объявлений была тщательно разработана. Биричу каждый раз давалось особое письменное предписание — «память», где и что именно нужно объявлять. Так, в 1669 г. в г. Астрахани была дана «память биричу Пашке Ракитину. Кликати ему на Русском, и на Гилянском, и на Индейском, и на Бухарском гостиных дворах, и на Татарском базаре не по один день», чтобы русские в своих сношениях с иноземцами пользовались услугами только «толмачей приказной палаты Лукашки Тимофеева с товарищи»164. В 1668 г. в том же городе была дана «память биричу Ларке Иванову. Кликать ему на Русском базаре и на кружечном дворе и в Солдатской и в Стрелецких слободах не по один день», чтобы в зернь и в карты не играли под страхом опалы и торговой казни от воеводы Прозоровского 165. Из этих «памятей» видно все же, что биричу давалось предписание в общих чертах, а не точный текст, который должен был «кликать».
На случай опасности были более лаконичные общеизвестные сигналы: «ясаки» — удары в специальный вестовой колокол или большие барабаны — «набаты», выстрелы из пищалей, трубные звуки. Так, восемь выстрелов из пищали означали, что город взят неприятелем, частый звон колокола — пожар166. В 1639 г. воевода г. Белгорода, перенесенного тогда с горы на низкое место, просил прислать новый вестовой колокол, отмечая, что прежний весил 75 пудов и звон его с горы был слышен «на 20 верст и боле», а теперь в новой крепости подвешен новый колокол весом всего 25 пудов, и в ветреные дни его на посаде не слышно. Сигналы передают, стреляя из пищали («собаки»), но это обходится дорого, так как вести поступают часто и расход пороха велик167.
К XVIII в., видимо, было уже утрачено представление о разнице между набатом — барабаном и колоколом, и понятие «набат» относилось уже только к частым ударам вестового колокола. Специальным указом 1769 г. Екатерина II ограничила случаи, при которых следует бить в набат,— пожар, наводнение, нападение неприятеля, разбой, народное возмущение168.
Конечно, подаче всех описанных выше сигналов нужно было хоть немного обучаться. До нас дошли сведения об обучении московских трубачей и барабанщиков — «трубников», как их называли. Оно шло, видимо, в рамках стрелецкого войска. В 1638 г. училось всего 639 человек 169.
ПУБЛИЧНЫЕ АКТЫ. ПРОЦЕССИИ
Если суд до XVIII в. был сосредоточен в кремле (на торгу вершили лишь специально торговый суд), то исполнение решений суда по особо важным делам происходило все же на торговой площади. Это и понятно, так как феодальный суд в этот период предполагал публичные наказания для устрашения всего населения. Достаточно сказать, что свыше 140 статей Соборного уложения 1649 г. предполагало «нещадное» наказание кнутом 170. Мы уже приводили типичную формулировку судебного приговора «бить кнутом по торгам», т. е. на одной или нескольких торговых площадях. Общеизвестно, что на главном торге Москвы — Красной площади — казни отнюдь не были редкостью, что здесь казнили Степана Разина, позднее — восставших стрельцов, а Емельян Пугачев был казнен на другой торговой площади Москвы — на Болоте, за Москвой-рекой.
Вообще в XVIII в. еще очень сильны были тенденции к публичности наказания. Исследователь этого вопроса М. Н. Гернет считает, что это была «уголовная политика» того времени 171. Используя опыт прошлого, царское правительство вносило сюда и некоторые «новшества»: например, публичное покаяние преступников, которым как-то смягчались наказания, тоже происходило на папертях церквей, выходивших на людные торговые площади.
В XIX в. эти тенденции, кажется, несколько угасли. Вспомним, что пятерых декабристов повесили в Петропавловской крепости почти тайно. Но публичные наказания еще оставались, хотя прежней популярностью и не пользовались. О том, как на Сенной площади Петербурга били кнутом женщину, с негодованием и болью писал Н. А. Некрасов. Наконец, этот феодальный обычай публичной гражданской казни царское правительство применило к Н. Г. Чернышевскому. Эшафот с «позорным столбом», к которому был прикован Н. Г. Чернышевский, установили в 1864 г. на Мытной площади — одной из торговых площадей Петербурга.
Но городская площадь знала, разумеется, не одни мрачные действа. На торгу развертывались и церемонии праздничные. В период, освещенный письменными источниками, это были по преимуществу православные церковные обряды, но, как увидим ниже, некоторые из них восходили к празднествам гораздо более древним, дохристианским. Да и православные церемонии имели зачастую магическое значение.
Даже в тех случаях, когда главный собор стоял внутри острога, основное действие праздничной церемонии, в которой участвовало и в качестве исполнителей, и в качестве зрителей множество горожан, развертывалось обычно на главной торговой площади. Таковы были прежде всего крестные ходы. Они устраивались по разным поводам и оформлялись чрезвычайно пышно. 22 октября 1660 г. особым царским указом предписывалось устроить в Москве крестный ход с «чудотворной» иконой Казанской божьей матери — «идти по городу и около города с образы и со святою водою властям...»
В крестном ходе, возглавляемом архиепископом Архангельским, приняли участие еще один епископ, четыре архимандрита, два игумена, два протопопа, не считая дьяков и иного причта; почетный эскорт составляли 102 стрельца под командой пяти голов и пяти полуголов (т. е. полковников и подполковников стрелецких полков). Шествие, выйдя из Кремля, обошло Китай-город, Белый и Земляной города, и на определенных этапах икону встречали все новые и новые церковные иерархи, стрелецкое командование и стрельцы т. Разумеется, площади, улицы и переулки по пути этого крестного хода были запружены толпами народа.
В XVI в. один из главных традиционных крестных ходов устраивался зимой, на крещение, 6 января. В этот день патриарх освящал воду Москвы-реки. Вот как описывает представившееся ему зрелище английский посол Джильс Флетчер. Из ворот Кремля (видимо, сначала из Успенского собора) вышли два дьякона с хоругвями (на одной из которых было изображение московского «ездеца»), за ними — другие дьяконы, московские священники в парадных ризах по два в ряд. На груди несли «на помочах или поясах, надетых у них на шею», образа. За священниками шествовали епископы, потом монахи, игумены, наконец — сам патриарх. Позади духовенства шел царь «со всем своим дворянством. Ход этот тянется на пространство целой мили и более. Пришедши к реке, делают большую прорубь во льду на назначенном месте... и ограждают его, чтобы народ не слишком стеснился. Тогда патриарх начинает читать некоторые молитвы, заклиная дьявола выйти из воды, а потом, бросив в нее соли и окурив ее ладаном, освящает таким образом воду во всей реке. Поутру перед тем все москвичи чертят мелом кресты на всякой двери и на каждом окне, чтобы дьявол, изгнанный заклинаниями из воды, не влетел в их дома.
Когда церемония окончится, то сначала царские телохранители, а потом и все городские обыватели идут со своими ведрами и ушатами зачерпнуть освященной воды для питья и всякого употребления. Вы также увидите тут женщин, которые погружают детей своих ушами в воду, и множество мужчин и женщин, которые бросаются в воду кто нагой, кто в платье, тогда как, по-видимому, можно отморозить палец, опустив его в воду. После людей ведут к речке лошадей и дают им пить освященную воду, чтобы и их освятить... То же самое повторяется епископами во всем государстве» 173.
Наблюдательный англичанин весьма подробно описал обряд иордани, допустив при этом лишь отдельные неточности. Так, прорубь делали, по-видимому, не в присутствии патриарха и царя, а заранее, как об этом позволяют судить более поздние материалы. В г. Вятке, например, в 1680 г. заранее делалась прорубь и к ней привозилось (из собора?) епископское «место»— своеобразная ложа с навесом-сенью, которое потом отвозили обратно. Все это производилось за счет посадской общины и оплачивалось земским старостой 174.
Обряд освящения воды — «иордань» был чрезвычайно устойчив. Вместе с царским двором он перешел в XVIII в. и в новую столицу — Петербург, причем дополнился новыми характерными деталями. Придворные хроники 1740—1741 гг. сообщали, что в праздник крещения «по окончании в придворной церкви литургии, на Неве против Зимнего дворца происходило освящение воды при пушечной пальбе с крепости (Петропавловской.— М. Р.) и от Адмиралтейства, а от стоявших в параде около иорданской сени войск происходила стрельба беглым огнем». Царица Анна Иоанновна (а в 1741 г.— Анна Леопольдовна) смотрела на это из окна Зимнего дворца175. Здесь не сообщается, было ли купание и брали ли из реки воду, но само устройство проруби и специального крытого «места» для освящавшего воду духовного лица («иорданской сени») предполагается.
В конце XVIII в. иордань не раз упомянута в различных городах, в том числе в Москве и Петербурге 176.
Иорданский обряд был широко распространен также в деревнях и продержался до конца XIX — начала XX в. Он описан, например, А. П. Чеховым в рассказе «Художество» (1886 г.). 26-летний А. П. Чехов со всей яркостью воспоминаний очевидца повествует о том, как с помощью деревянного циркуля очерчивают на льду круг, вырубают прорубь в форме правильной окружности, у проруби из ледяных пластин устраивают аналой (вспомним вятское епископское место!) и водружают возле него деревянный, покрытый (путем многократного погружения в воду) льдом крест, на верхушке которого помещают ледяную фигуру голубя — символ святого духа. Все эти приготовления занимают по крайней мере два дня до крещения.
Описывает А. П. Чехов и еще один сопутствующий иордани обычай. Прорубь закрывается деревянным расписным кругом, по краям которого в специально сделанных гнездах торчат деревянные колышки. После красочной церемонии водосвятия, которое сопровождается ружейной пальбой, каждый старается выдернуть хоть один колышек, из-за чего бывает давка. Считается, что захвативший колышек весь год будет счастлив 177. Возможно, что описанный А. П. Чеховым сложный «реквизит» церемонии водосвятия (разбивка проруби по циркулю, закрывание «крышкой») 178 в прежние времена был значительно проще, но сам обряд, безусловно, древнего происхождения.
В чем-то обряд со временем и упрощался. Из описаний корреспондентов Русского географического общества видно, что при сохранении значения зрелища отдельные части его постепенно отмирали. Так, в Казани в 1875 г. был еще обычай купания в «гордани», но «окунаются только человек 5 — и те скорее едут отогреваться водкой, лет 6 назад их было до 50-ти и еще раньше в гордани купались сотнями» 179. В г. Скопине в 1850 г. этот обряд носил местное название «свечки», и во время водосвятия все стояли с зажженными свечами в руках 180. В тот день до самого обряда полагалось поститься; после освящения воды все присутствующие, как и за триста лет до того, набирали ее в какой-либо сосуд и тут же выпивали по три глотка, оставляя остальное до следующего года как лечебное средство.
Обычай купания в проруби в Скопине существовал так же, как и обычай чертить на дверях кресты, но это последнее, видимо, уже не считалось оберегом от дьявола, а знаменовало наступающий 6 января день богоявления. Воду из проруби многие также брали не тотчас после водосвятия, а в полночь, ожидая, когда вода заколышется. В г. Павловске Воронежской губ. старики поступали так же: ходили на иордань в полночь и, дождавшись, когда вода заколышется, зачерпывали ее и несли как целебное средство домой. При этом ни в коем случае нельзя было оборачиваться назад, к проруби, «иначе и вода пропадет, и невидимая сила побьет» 181.
Хождение «на воду» — крестный ход из городского собора через весь город к реке, причем благословляли и кропили «святой» водой каждый угол каждого перекрестка, устраивался в Павловске и в день преполовения — в среду, на четвертой неделе после пасхи. Больше чем через месяц — в девятую пятницу после пасхи — устраивался крестный ход за город к почитаемому в Павловске колодцу с ключом. На этот раз из каждой церкви города шли туда небольшие крестные ходы, но богослужение у колодца было общим, и после него устраивалось коллективное угощение, что, по нашему мнению, указывает на преемственность от какого-то дохристианского обряда.
С освящением воды был связан в Павловске и третий крестный ход — в первый день августа («происхождение честных дерев»). Снова освящалась вода в реке, причем больные купались в рубашках. Думается, что все эти обряды связаны с древним земледельческим культом, и, по всей вероятности, были когда-то распространены и в других городах.
Описанные обряды освящения воды и вызывания дождя не были специально связаны с торгом. Они касались его лишь постольку, поскольку торг располагался обычно, как уже было сказано, возле реки или речной пристани, и процессия обязательно проходила через него, привлекая дополнительно толпы зрителей к этой и без того людной площади.
Другая красочная процессия, уже не носившая магического характера, устраивалась весной, за неделю до пасхи — в вербное воскресенье. Это было своеобразное представление на евангельскую тему. В Москве по Красной площади проезжал в этот день патриарх на лошади, которую вел под уздцы сам царь. Их сопровождал весь двор с «пальмовыми ветвями» в руках, а собравшийся народ, как свидетельствует Флетчер, с криком «Осанна!» бросал свое верхнее платье под ноги лошади. Пышное представление символизировало въезд Христа «на осляти» в Иерусалим. Но при этом патриарх давал царю «за хорошую службу» «немалую дань» — 200 руб.182
Лет на пятьдесят позже тот же обряд описал другой иностранец — Адам Олеарий. Видимо, тогда зрелище специально показывали почетным гостям и устроили для них у кремлевской стены трибуну — помост, на котором находились, по словам Олеария, кроме его посольства, также и персидские послы. Мы уже имели возможность убедиться, что Флетчеру отнюдь нельзя отказать в наблюдательности, однако Олеарий, то ли потому, что ему лучше было видно с трибуны, то ли потому, что имел большой опыт, как мы бы сейчас сказали, этнографического наблюдения, сумел дать описание более полное и снабдить его хорошим рисунком (см. с. 15).