Очередным документом, принятым Законодательным Собранием только в 1996 г., стала программа реформирования АПК Пермской области и структурной перестройки на селе. На этот раз в качестве главной цели было определено обеспечение устойчивой продовольственной независимости области при комплексном социально-экономическом развитии сельской местности. Программа была запланирована на 1997-2001 гг., действие ее мероприятий предполагалось распространить на срок до 2010 г. В ней декларировалось, что к 2001 г. заработная плата работников сельского хозяйства приблизится к заработной плате работников промышленности. Одним из новшеств было создание областного бюджетного фонда «Сельский дом» с выделением на возвратной основе долгосрочной ссуды (до 10 лет) на строительство жилья. Был сделан акцент на мероприятия по реформированию АПК, обеспечивающие принципиальную структурную перестройку в этой сфере. Общая потребность в финансировании программы из областного бюджета в 1997-2001 гг. составляла 2000 млрд рублей (в ценах 1997 г.). При этом суммарный экономический эффект от ее реализации должен был составить свыше 7000 млрд рублей.
В 2001 г. была принята еще одна концепция развития агропромышленного комплекса Пермской области, рассчитанная на период 2001-2005 гг. В новом документе констатировалось, что произошло сокращение сельскохозяйственного производства, разрушение крупных сельскохозяйственных предприятий, снижение уровня доходов населения, резкое сокращение спроса и изменение структуры потребления продовольствия в сторону формирования менее рационального питания населения. Уровень доходов, в том числе и заработной платы, занятых в сельском хозяйстве был крайне низок и составлял 30,9% от уровня заработной платы в промышленности. В новой концепции целями развития агропромышленного комплекса устанавливались выход из кризиса и формирование в Пермской области эффективного и конкурентоспособного агропромышленного производства, способного полностью удовлетворять спрос населения в продуктах питания, производимых местными сельскохозяйственными товаропроизводителями, формирование и развитие аграрных рынков, развитие социальной инфраструктуры сельских территорий.
В марте 2003 г. Законодательным Собранием был принят закон Пермской области «Об областной целевой программе «Развитие агропромышленного комплекса Пермской области на 2003-2005 гг.». В обосновании актуальности принятия данного закона в очередной раз подчеркивалось кризисное состояние отрасли. Отмечалось также, что существующая ранее система государственной поддержки сельского хозяйства Пермской области не обеспечивала заметных позитивных изменений экономического состояния отрасли и повышения уровня жизни сельского населения. Целью программы в очередной раз должно было стать повышение уровня жизни сельского населения за счет развития эффективного и конкурентоспособного агропромышленного производства. В отличие от предыдущих нормативно-правовых актов, особо были выделены отрасли специализации сельскохозяйственного производства, отдельное внимание было уделено развитию отрасли пищевой промышленности, перерабатывающей сельскохозяйственное сырье. Стоимость программы составляет порядка 700 млн рублей. Отметим, что это самая дорогая из всех действующих областных целевых программ. Уровень ее финансирования ежегодно составляет 100%, при этом средства используются не полностью, и по итогам года депутаты вынуждены перераспределять их на другие расходы областного бюджета.
Кроме того, в области действуют 4 закона, регулирующие правоотношения в рассматриваемой нами сфере: «О личном подсобном хозяйстве», «О государственной поддержке кадрового потенциала сельскохозяйственных организаций Пермской области», «Об экономическом стимулировании вовлечения в сельскохозяйственный оборот неиспользуемых пахотных земель, находящихся в землях запаса и фондах перераспределения», «Об обороте земель сельскохозяйственного назначения в Пермской области».
Одним из последних решений Законодательного Собрания стала концепция областной целевой программы «Социальное развитие сельской местности Пермской области до 2010 г.». Это еще одна попытка комплексного решения проблем сельских территорий области. Помимо постоянной цели роста благосостояния населения и качества социальной сферы в сельской местности, в концепции провозглашена цель на повышение привлекательности сельских территорий для инвесторов и квалифицированных работников. Для достижения данных целей предлагается сформировать 9 подпрограмм для решения проблем села в различных сферах жизнедеятельности, начиная от совершенствования социально-культурной системы (школьное образование, сельское здравоохранение, культура) и заканчивая формированием альтернативной занятости.
Одним из позитивных последствий объединения мероприятий, осуществляемых в настоящее время разрозненно в ряде отраслевых программ, должно стать реальное привлечение средств из федерального бюджета, при этом дополнительные средства из областного бюджета на реализацию программы не потребуются.
Таким образом, за последние 10 лет Законодательным Собранием Пермской области был принят ряд документов, направленных на комплексное развитие агропромышленного комплекса, а следовательно, и сельского населения. На эти цели из областного бюджета ежегодно выделяются сотни миллионов рублей. Однако в 2004 г. производство сельскохозяйственной продукции сократилось в сопоставимых с уровнем 2003 г. ценах на 4,5% (при увеличении объема промышленного производства не менее чем на 3,5%). Значительная часть сельскохозяйственных предприятий и организаций оказалась нерентабельна. Предприятия и организации АПК области имеют значительную задолженность по платежам в бюджеты и внебюджетные фонды. С начала реформ доля коллективных хозяйств в агропромышленном комплексе снизилась почти на половину. Производство зерна сократилось более чем на 40%, молока - на 36%, мяса - на 34%; уменьшаются площади посевов, снижается плодородие почв; поголовье крупного скота сократилось более чем на 20 тыс. голов. На селе по-прежнему остается самая высокая смертность, самая высокая безработица, самая низкая рождаемость и самая низкая заработная плата - в 2,6 раза ниже средней по области. Село в настоящее время испытывает кадровый голод не только в руководителях и специалистах, но и в рабочих специальностях. Очевидно, что в регионе существует серьезный разрыв между принимаемыми решениями на уровне региональной законодательной власти и реальным положением вещей, достижением конкретных результатов. Для сглаживания ситуации необходимо, на наш взгляд, продолжать осуществление комплексного подхода к решению обозначенных проблем, а также разрабатывать и принимать новые законы, стимулирующие социально-экономическое развитие села.
Т. В. Соколова
Электоральное поведение жителей сельских
районов Пермской области: к вопросу
о социально-экономической обусловленности
В электоральных исследованиях условно можно выделить два основных направления объяснения результатов выборов: влияние историко-культурных факторов, в том числе этнополитических и демографических (Р. Туровский, А. Артемова, М. Афанасьев), а также зависимость от уровня социально-экономического развития (Г. Голосов, Л. Смирнягин, А. Титков, Н. Бондаренко). Эти направления существуют во взаимосвязи друг с другом, а различия выражаются в акцентировании внимания на тех или иных факторах1.
Согласно теории рационального выбора, электоральное поведение любого отдельного избирателя определяется прежде всего тем, что каждый сознательно стремится к максимальной реализации своих интересов. Между тем многочисленные эмпирические наблюдения показывают, что люди чаше всего голосуют за партию или кандидата на тот или иной пост, когда ассоциируют себя с ними, а отнюдь не на основании собственного интереса. Согласно подходу, разработанному П. Лазарсфельдом, С. Липсетом и С. Роканом, наиболее важным фактором электорального поведения граждан является их принадлежность к большим социальным группам.
В Пермской области, где сельские жители составляют весомую часть потенциально политически активного населения (21 из 40 районов), изучение электорального поведения в сельской местности имеет принципиальное значение.
Р. Туровский в предлагаемой им географической модели «центр-периферия» обосновывает однонаправленность двух групп факторов, заложенное в них сходство объяснительных возможностей. Модель «центр-периферия», основываясь на демографическом, этнополитическом, историко-культурном и административно-территориальном факторах, коррелирует так или иначе с социально-экономическими параметрами: более высокий уровень жизни, например, характерен именно для центров. В рамках данной модели выделяются три уровня: «центры», «ближняя периферия» и «дальняя периферия».
Наша задача - посмотреть, насколько применима данная модель для анализа региональных губернаторских выборов, в частности, для анализа результатов голосования сельских территорий Пермской области. Мы предприняли попытку применить данную модель на примере двух губернаторских электоральных циклов (1996 г. и 2000 г.). При анализе особое внимание уделялось социально-экономическим аспектам развития территорий, а также социально-психологическим установкам, являющимся, на наш взгляд, их следствиями. Под социально-экономическим развитием мы понимаем уровень социально-экономических показателей (средняя зарплата, уровень безработицы, обеспеченность населения больничными койками, уровень регистрируемых преступлений). Под социально-психологическими установками - уровень доверия к власти в регионе, представления людей о завтрашнем дне, их собственная оценка своего благополучия.
Губернаторские выборы представляют для нас особый исследовательский интерес постольку, поскольку выборы исполнительной власти при наличии малого количества кандидатов дают возможность проследить действие указанной модели более четко и ярко выражение.
Качественные исследования (контент-анализ прессы, интервью с представителями законодательной и исполнительной власти) показали, что в 1990-е гг. не было ломки, кардинального изменения региональной политической модели управления, напротив, была эволюция, преемственность игроков и правил игры. Таким образом, в качестве гипотезы предполагается, что электоральное поведение жителей Пермской области также не претерпело каких-либо радикальных изменений, а характеризовалось в это время эволюционным характером. В связи с этим, как представляется, необходим поиск иных схем и факторов, объясняющих результаты выборов исполнительной власти в регионе.
В соответствии с целью нашего исследования мы выделили группу территорий (по модели «центр - периферия» - «дальняя периферия»), в которую входят преимущественно сельскохозяйственные районы: Бардымский, Березовский, Большесосновский, Еловский, Ильинский, Карагайский, Кишертский, Куединский, Лысьвенский, Октябрьский, Ординский, Осинский, Оханский, Пермский, Соликамский и др. На данных территориях ведущей отраслью хозяйства является сельское хозяйство. Городское население либо отсутствует вовсе, либо очень малочисленно. Экономика, как правило, депрессивна. Социальная инфраструктура развита слабо.
Рассматривая социально-экономическое развитие территорий вкупе с социально-психологическими характеристиками в период губернаторских выборов 1996 г. и 2000 г., а также за год до и в год после выборов, мы выявили 3 группы территорий: территории с преобладанием социально-экономических показателей ниже среднеобластных, на уровне среднеобластных и выше среднеобластного уровня. Еловский, Бардымский, Большесосновский, Октябрьский, Ординский, Усольский и некоторые другие сельскохозяйственные районы практически каждый год остаются в группе с преобладающими социально-экономическими показателями ниже среднеобластного уровня. Обратившись к электоральной статистике, мы обнаруживаем, что четкой привязки уровня социально-экономического развития и социально-психологического самочувствия населения каждой отдельно взятой территории к результату голосования населения этой территории не существует. Зачастую территории, принадлежавшие разным группам, дают схожие результаты голосования.
Учитывая специфику функционирования региональной политической модели управления Пермской области, а также ее социально-экономического развития, трудно объяснить электоральное поведение жителей сельских районов области классическими теориями, на которые обращает внимание Г. Голосов, - ни социологической теорией, ни социально-психологической. На наш взгляд, при анализе поведения избирателей Пермской области ответ нужно искать в рациональных теориях электорального поведения, которые не придают идеологическим предпочтениям избирателей решающего значения. Основным фактором становится то, насколько успешно, с точки зрения избирателя, действующая власть справляется со своими обязанностями. Иными словами, существует прямая связь между положением в экономике и результатами выборов. Однако здесь необходимо уточнить, основывается ли выбор при голосовании на оценке избирателями собственного экономического положения («эгоцентрическое голосование») или результатов работы народного хозяйства в целом («социотропное голосование»). В ходе нашего исследования мы убедились, что в Пермской области преобладает «социотропное голосование», поскольку явная связь между социально-экономическими показателями развития конкретной территории и результатами голосования ее избирателей не выявлена.
Думается, сельские избиратели голосуют, как раз исходя из взгляда на социально-экономическое развитие области в целом. Такая ситуация не в последнюю очередь обусловлена доверием к власти, о чем свидетельствуют социологические опросы, проводимые Центром социологического мониторинга Пермской области практически во всех территориях. На фоне общей лояльности к региональной власти электоральное поведение жителей сельских районов области основывается на доверии к исполнительной и законодательной власти. Поэтому тип электорального поведения, характерный для сельских районов Пермской области, отличается компромиссностью и консервативностью. Даже в случае, когда избиратель недоволен, он выдвигает требование, но не ставит ультиматум. Это обстоятельство, как представляется, можно выделить в качестве психологического фактора, следующего из социально-экономического. Социально-экономическое развитие Пермской области стабильно, последовательно и по уровню находится в первой десятке в РФ.
В рамках «социотропного голосования» можно отметить, что протестным голосованием отличаются лишь некоторые промышленные центры и прилежащие к ним территории, основное же население (как видно по карте, сельское) голосует традиционно консервативно. Во многом предсказуемость голосования обусловлена постоянным воспроизводством модели «центр-периферия» (а именно, население голосует за «фаворита»). В 1996 г. сельское население проголосовало за давнего фаворита (Г. Игумнов), в 2000 г. сельские жители также проголосовали за давнего фаворита, вследствие чего новый фаворит (Ю. Трутнев) одержал победу в основном за счет городов (решающую роль сыграла Пермь) и промышленных районов. Голосование за «новое» характерно в основном для «центров», выступающих в роли ядер продуцирования инноваций, в то время как «дальняя периферия» - сельские территории как очаги консерватизма и традиционализма - продолжает голосовать за давнего фаворита.
Этот процесс воспроизводится «диффузией инноваций», которая представляет собой волнообразный трансформационный процесс: инновация может полностью сместиться на периферию и со временем приобрести характер традиции, в то время как в центре будет формироваться что-то новое 2. Таким образом, в первом губернаторском цикле, когда население проголосовало за Игумнова, это уже стало традицией в периферийных территориях, а в центрах инновация еще не сформировалась. А во втором - инновация прочно оформилась в центрах, но еще не перешла в разряд традиции на периферии.
1. Смирнягин Л. Пять лет и восемь голосований: созрела ли территориальная структура российского общества? - М., 1996; Лавров А. Российские регионы сквозь призму выборов. - М., 1997; Бондаренко Н. Анализ субъективных оценок нормального дохода и прожиточного минимума //www.fom.ru; Голосов Г. Электоральное поведение // Сравнительная политология. - М., 2001; Туровский Р. Региональные аспекты общероссийских выборов // Второй электоральный цикл. -М., 2001; и др.
2 Туровский Р. Указ. соч.
Музейно-архивная секция
Крестьянство России XX в.
в музейных и архивных собраниях
А. В. Бушмаков
Крестьянство в представлении людей
образованного общества
конца ХIХ - начала XX в.
К представителям так называемого «образованного общества» в пореформенной России следует отнести не только правящий класс и противостоявшую ему интеллигенцию, но и всех европеизированных горожан и жителей сельской местности: чиновников и служащих, вплоть до волостных писарей, часть духовенства, то есть всех, носивших европейское платье и воспринявших современный рационалистский тип культуры.
Между этим образованным меньшинством и громадным большинством русского народа - неграмотным крестьянством (по данным переписи 1897 г., грамотность сельского населения составляла всего 17,4%) существовал почти непреодолимый культурный разрыв, обусловленный разницей в мировоззрении и культурно-психологическом облике сторон. Все это побуждало крестьян к обособлению своего мира; для них было характерно деление человечества на две части: «своих» и «чужих», причем к последним причислялись все, не входившие в конкретную сельскую общину.
Основная часть представителей «образованного общества» имела далеко не адекватное представление о крестьянстве, его хозяйственной и духовной жизни, причем между взглядами дворянского общества с его окружением и сформировавшейся в пореформенный период интеллигенции существовала значительная разница. Первые придерживались официально утвержденной еще в первой половине XIX в. точки зрения на крестьянство как на глубоко патриархальное сословие, носителей духа верноподданичества и официального православия. Несмотря на явное несоответствие таких представлений о крестьянах реальности, наглядно проявившееся в начале XX в., несмотря на их противоречие попыткам включить крестьян в правовое поле, сделать их полноценными гражданами, в дальнейшем приведшим к курсу на разрушение общины, стереотип восприятия крестьянства как органичного носителя православно-монархических взглядов сохранялся у многих представителей правящей верхушки вплоть до самого краха Российской империи.
Интеллигенция же не просто проявляла большой интерес к крестьянству, но устами своих идеологов декларировала «служение» ему как смысл собственного существования. Крестьяне при этом воспринимались как некая аморфная масса, объект эксплуатации правящей верхушки, нуждающаяся в том, чтобы ее «спасли» и «просветили», то есть привили достижения прогресса и высокой культуры.
Попробуем воссоздать образ крестьянства в глазах рядового представителя пореформенного образованного общества, типичного носителя городского типа культуры, вне зависимости от его отношения к власти и уровня доходов. Образ этот, очевидно, формировался в значительной степени под влиянием художественной и публицистической литературы, и закреплялся еще в детские годы.
В домашнем сочинении на тему «Город и деревня» ученицы второго класса Екатеринбургской женской гимназии Варвары Калашниковой, написанном ей в 1880 г., мы видим характерные для образованного горожанина того времени стереотипы в восприятии русской деревни. В первую очередь это ее бедность и необустроенность и отсутствие «культуры»: «В деревне же дома разбросаны в беспорядке, так что бывает только одна большая улица, а потом пойдут разные переулочки. Домов хороших редко можно встретить, обыкновенно все полуразвалившиеся крестьянские избы. Случается, в деревнях даже не бывает церкви, и крестьянам приходится ездить за несколько верст... Единственным удовольствием служит для них, это выйти в праздник на улицу и посидеть на завалинке у своего дома», «...в селе же иногда нет даже простой школы, а если и бывает, то как еще занимаются...»1.
Газеты конца XIX - начала XX в. регулярно писали о нуждах деревни - как правило, это были статьи о мероприятиях правительственных и земских учреждений по развитию сельского хозяйства и помощи крестьянам. Крестьянство во всех подобных публикациях выступало в роли пассивного объекта воздействий, зачастую не понимающего в силу своей темноты и неразвитости той пользы, которую ему пытались принести разного рода специалисты. Значительное количество публикаций было посвящено помощи голодающим в годы неурожаев. Типичны упоминания о крестьянах в сопровождении эпитетов «невежественный», «темный». Часто в газетных и журнальных статьях о крестьянах прослеживаются романтически пасторальные мотивы - «дети земли», в глазах которых можно прочитать «затаенную думу», и т. п. Русских крестьян зачастую противопоставляют зарубежным, отмечая громадное превосходство последних: «...заграницей крестьяне, у кого есть клочок земли, живут богато, припеваючи, получают сказочные для нас урожаи, а известно, что земля там сама по себе не лучше, а то и хуже нашей. Не одним трудом добились там высоких урожаев, часто в 200-300 пудов с десятины, а знанием...»2
Расхожее представление о бедности и забитости простого народа во многом было основано и на объективных научных данных, прежде всего статистических. Однако при близком рассмотрении эта объективная статистика зачастую оказывалась несостоятельной. Одним из первых с критикой существующих статистических методов изучения крестьянского хозяйства выступил известный исследователь нашего края А. Е. Теплоухов. Он отметил, что крестьяне не желают показывать подлинное количество припасов, реальный размер урожая и другие сведения о своем хозяйстве, руководствуясь как иррациональной боязнью сглаза, так и, главным образом, стремлением избежать лишних поборов и налогов, прикрывшись своей бедностью. Разбирая принятую в 1850-х гг. методику сбора статистических сведений о крестьянском хозяйстве, Теплоухов показывает ее полную несостоятельность. Приказчик или другой начальник крестьян, озадаченный требованием собрать необходимую статистику, передает поручение писарю, который требует сведения у десятского-старожила, собирающего оброк. Тот обычно пользуется случаем, чтобы оправдаться в недостаточном сборе денег и хлеба, и указывает сильно заниженные цифры. Эти изначально неверные сведения переделываются писарем, подписываются приказчиком и, пройдя еще ряд разных канцелярий, попадают в статистические сборники. Теплоухов приводит пример, когда, основываясь на собранных подобным путем статистических данных, помещичьи правления крупных имений Пермской губернии пытались предпринять чрезвычайные меры по спасению крестьянского скота от падежа из-за бескормицы в 1850 г. Предлагалось даже зарезать половину крестьянских лошадей, так как, согласно имевшимся цифрам, кормов едва хватило бы до середины зимы. К счастью, эти проекты не были осуществлены, и мужики благополучно прокормили своих лошадей - в действительности у них оказалось больше средств к содержанию скота, чем было на бумаге3.
Часть образованных людей - земские учителя, врачи, низшая администрация, духовенство, жившие среди крестьян, - имели возможность судить о них на основании личных впечатлений. Они не всегда совпадали как с официальным мифом о православном крестьянине, любящим естественной любовью царя и отечество, так и с интеллигентским - о забитом темном мужике, прозябающем в страшной бедности, нещадно эксплуатируемом страдальце, которого необходимо просветить и спасти от гнета и невежества. Так, некий автор - земский статистик - описывает жизнь одного богатого села в 1910 г., рисуя картину, не совсем соответствующую устоявшемуся шаблону. В селе много больших домов, крытых железом, среди которых есть и кирпичные, школа на 200 мест, церковь, волостное правление - красивое здание по типу городского. Но центром общественной жизни является не церковь и не школа, а трактир, где собираются члены волостного и сельского правлений, днюет и ночует староста. Автора-интеллигента не радует «сытый и довольный вид» этих крестьян, их смелая и независимая речь. Он с сожалением отмечает, что у них «никто из посторонних лиц не играет никакой роли в общественной жизни» и «не вызывает доверия», все они хотят решать своим умом и даже должностных лиц подчинить своему влиянию. Учитель местной школы жаловался на регулярные «ревизии» мужиков, пытавшихся вмешиваться в учебный процесс, обвинявших его, что преподает ненужные веши вроде стихов, вместо того чтобы объяснять, как лечить домашний скот. Священник обвинял крестьян в непочтительности...»4
Другим моментом, наряду с бедностью и невежеством, характерным для образа крестьянства в печати конца XIX - начала XX в., являлось пьянство. Пьянство напрямую связывалось большинством авторов с бедственным материальным положением народа и его бескультурьем: «Пьют от нищеты, пьют от темноты, от некультурности», «...как же населению малокультурному, темному не бежать из своей холодной избы, где оно видит только голод да холод, слышит плач детей, где его сердце постоянно сжимает тяжелая забота о завтрашнем дне..?»5
В целом, образ крестьянства в представлении образованных людей в России пореформенного времени довольно печален: бедная, неграмотная и пьющая деревня. Представители интеллигенции и близких к ней кругов, как правило, подчеркивали все язвы и недостатки положения крестьянства и обвиняли в них правительство, существующий строй и т. п. - в зависимости от степени своей «левизны» и радикальности. Их идеологические противники винили в бедах крестьянства «развращающих» их интеллигентов, а также и недостаток религиозного просвещения. И те, и другие, тем не менее, сохраняли веру в здоровые силы народа, считали, что в нем скрыты огромные ресурсы, способные раскрыться при правильной политике власти.
Разрыв между крестьянами и людьми «образованного общества» не был преодолен и в ходе революции. В выступлениях на губернских крестьянских съездах, проходивших в Перми под руководством партии социалистов-революционеров, считавшей себя выразительницей интересов крестьян, звучали высказывания о незрелости и неорганизованности крестьян, которую еще необходимо преодолевать. Все кандидаты в Учредительное собрание, выбранные на Втором губернском крестьянском съезде 6 августа 1917г., имели к крестьянству весьма опосредованное отношение. В лучшем случае, они происходили из крестьянской семьи и занимались землепашеством в годы ранней юности. Большая часть кандидатов была представлена профессиональными революционерами из числа интеллигентов. Обращаясь к участникам съезда, один из них, 30-летний эсер Рогожкин, назвавший себя «сыном крепостного крестьянина», сказал: «Когда мы шли к вам с правдой, вы часто шли против нас. Вы не разбираетесь в том, что вам говорят, так как вас всегда держали в темноте. Этим пользуются и у вас хотят вырвать свободу»6.
1 ГАЛО. Ф. р-1449, оп. 1, л. 36, л. 4-5.
2 Лэйрих Э. О курсах по сельскому хозяйству для крестьян // Пермская земская неделя. 1910. 7 янв.
3 Теплоухов Ф. А. Примеры исследования быта крестьян в хозяйственном отношении. - Пермь, 1860. С. 2-3.
4. Пермская земская неделя. 1911. 6 янв.
5. Там же. 1910. 14 янв.
6 Губернский крестьянский - съезд 6 августа 1917 года. - Пермь, 1917. С. 32.
М. Г. Нечаев
Крестьяне и церковь на Урале в 1917 г.
В работах отечественных исследователей, посвященных позиции церкви накануне Октября, сложные взаимоотношения церкви с крестьянами не являлись предметом изучения. Однако в отдельных публикациях они рассматривались, в том числе и отношения церкви с уральскими крестьянами1. Единственная работа, где специально исследуется данная проблема, - это монография Л. И. Емелях «Крестьяне и церковь накануне Октября»2. Но события, происходившие в Уральском регионе, не получили в ней достаточного освещения. Причем данная работа имела явно оценочный характер в ущерб исследовательскому содержанию.
П. Н. Зырянов, на основании обер-прокурорского архива, пишет, что в 1917 г. сообщения о покушениях со стороны крестьян на собственность 11 монастырей и обшин пришли из 8 губерний, однако уральских в их числе нет. Он видит причины покушения на монастырскую собственность в той национальной катастрофе, которая разразилась в 1917 г.3 Другой современный исследователь, А. Н. Кашеваров, дает следующую оценку крестьянских захватов церковной собственности: «Анализ антицерковных настроений и действий... позволяет сделать вывод о многообразии их причин и проявлений - от бессмысленной жестокости и хулиганства, желания завладеть церковным имуществом и землей до сознательного оскорбления и надругательства над верой и ее служителями. Подобного рода насилия и надругательства стали заметным негативным явлением в жизни общества еще с конца лета - начала осени 1917 г.»4
Тем не менее следует признать, что современные авторы, которые касаются данного периода в истории церкви, не актуализируют эту проблематику. Между тем именно в трансформации взаимоотношений крестьян и церкви были заложены основные причины «внезапного» ослабления церкви. По данным уральского исследователя Л. А. Евдокимова, с марта по октябрь 1917 г. на Урале имели место 603 крестьянских выступления, из них большинство случаев (64,4%) составляли захваты пашен, лугов, пастбищ и лесов (34,1%), а также погромы имений, массовые порубки леса, покосы, потравы лугов (30,3%). В Пермской губернии крестьянские выступления имели место в 8 из 12 уездов, в Уфимской - в 6 из 6 уездов и в Вятской - в 9 из 11 уездов5. Каким же был крестьянский протест по отношению к церквям и монастырям? Какой характер он носил?
После февральских событий во взаимоотношениях между крестьянами и церковью особенно обострился аграрный вопрос, связанный с решением судьбы церковной и монастырской земли. Усугубляло ситуацию и то обстоятельство, что процесс обезземеливания уральских крестьян был более интенсивным, чем в европейской части России. По данным переписи 1917 г., безземельных хозяйств в Вятской губернии насчитывалось 3,6%, в Пермской - 15,6% и в Уфимской -14,7%6.
Впервые на Урале эта проблема обсуждалась в Екатеринбурге 22-23 марта 1917 г. на крупном крестьянском совещании пяти восточных уездов Пермской губернии, на которое прибыли 446 представителей сельских обществ и кооперативов. Представители только что созданного Организаторского кружка прогрессивного сельского духовенства высказали убеждение, что народ не отвергнет от себя «то духовенство, которое шло всегда с ним». Однако это не подействовало; на совещании было решено, что все частновладельческие, посессионные, казенные, кабинетские, а также церковные и монастырские земли необходимо передать в руки трудового народа, однако это должно произойти после Учредительного собрания.
Очень большое значение имело постановление по земельному вопросу, принятое съездом делегатов волостных и поселковых комитетов Екатеринбургского уезда, проходившим 14-|L8 апреля 1917 г. Съезд решил: «Все земли: казенные, удельные, посессионные, монастырские, церковные и частновладельческие, а также леса и луга передать в распоряжение всего народа, взять немедленно под контроль и произвести распределение свободных земель между нуждающимися лицами из местного населения»7. Влияние данного решения на крестьян было настолько сильным, что его стали проводить в жизнь в отдельных уездах.
В Перми 15-19 мая 1917г. состоялся Первый губернский съезд крестьянских депутатов. На съезде было четко сказано о необходимости конфискации без выкупа всех земель, в том числе церковных и монастырских, с передачей их в пользование трудящимся по трудовой норме. Однако окончательное решение этого вопроса было предоставлено Учредительному собранию. С подобными требованиями крестьяне выступали повсюду - в Уфе, Челябинске, Оренбурге, Вятке...
Попытки крестьян конфисковать церковные и монастырские земли вызвали большую тревогу у духовенства. В связи с этим пермский епископ Андроник написал призыв к священнослужителям для того, чтобы предупредить «всякие непорядки». «Пермские епархиальные ведомости» напечатали воззвание, где священнослужителям предписывалось стать активными проповедниками распоряжений Временного правительства по аграрному вопросу. Рекомендовалось эти распоряжения «вывешивать на папертях храмов, объявлять в церквях, объяснять в пастырских речах и проповедях, напоминать о них со всею настойчивостью, трубить во все трубы... Иначе нет нам спасения»8.
Наивысший подъем крестьянских выступлений, связанных с самовольным захватом земель, приходится на сентябрь-октябрь 1917 г. Революция «развязала руки» крестьянам, которые стали требовать от священников добровольной платы за требы, а в случае отказа их изгоняли из прихода и ставили на приход согласных на эти условия, чаше всего соглашались дьяконы или псаломщики, давно мечтавшие занять место священника. В статье «К изгнанию священников из приходов», опубликованной в центральной церковной прессе, автор пытается объяснить причины, совершенно необычного, но ставшего массовым явления в жизни церкви: «Уже известны печальные факты, когда священник соседний предлагает свои услуги этим прихожанам на более льготных условиях, если у них освободится приход, и - прихожане гонят своего духовного отца. Дьякон доносит комиссару, что их священник ярый черносотенец - человек не терпимый... Приезжает оратор, говорит зажигательную речь.>. и приход свободен. Возвращается солдат, громит духовенство, и до того мирный приход бурлит гневом против пастыря... Не одной Церкви, но и государству опасно это явление. Это грозит деревне печальными последствиями, о чем пока никто не думает»9.
В Пермской епархии особую известность получил случай в селе Андреевском Оханского уезда. На общем собрании паства села Андреевского постановила устранить священника Мирона Шаманского и вместо него посвятить в сан священника дьякона, согласившегося на добровольную плату за требы. Пермский епископ Андроник прореагировал на этот приговор гневной резолюцией от 19 мая 1917 г., где не только осудил данное конкретное решение, но особо подчеркнул: «...прихожан предупреждаю, что священника я не отдам в батраки, посему если желают иметь священника не как батрака, а как пастыря, то должны обеспечить его соответствующим содержанием». Плату за требоисправления пермский владыка назвал «крестом» для православных мирян и пригрозил: «...сеющий скупо - скупо и пожнет, у Бога не украдешь, а за утаение потерпишь сторицею»10. В других уральских епархиях происходило то же самое, что и в Пермской.
В «Оренбургском церковно-общественном вестнике» так прокомментировали отношения между крестьянами и духовенством весной 1917г.: «На страницах церковной прессы то и дело сообщается о тех терниях, какие приходится переносить в настоящее время нашему сельскому духовенству от своеобразного понимания крестьянами свободы. В ином месте вдруг ни с того, ни с сего составляется приговор об удалении священника, прослужившего в приходе в полном мире и согласии с прихожанами 20-25 лет, в другом отбирается причтовая земля (как будто 33 или 66 дес. могут иметь какое-нибудь значение для 300-400 домохозяев!), в третьем - назначается новая такса за требоисправление, в пять-шесть раз ниже существовавшей. И если только причт решится заявить против такого своеволия, то ему предъявляется обвинение в неподчинении новому правительству (?!) и грозят арестом». Корень зла автор видит не только в «злобе крестьян» ко всякой власти, но и в «агитации среди прихожан своих же собратий, или, вернее сказать, - «лжебратий»: иереев, дьяконов и псаломщиков», то есть тех, кто «задавшись целью водвориться в том или ином приходе, начинают будировать прихожан против местного причта и предлагать свои услуги на более выгодных условиях»11.
Участились случаи, когда сельские приходы принимали решения о прекращении взносов на епархиальные нужды. В связи с этим 20 июня 1917г. вышел циркулярный указ Правительствующего синода, в котором приказано: «Существующие ныне взносы от церквей на духовно-учебные заведения и другие епархиальные общецерковные нужды установлены властью в законодательном порядке. До тех пор, пока эти законы и распоряжения не отменены в установленном порядке, взносы для церквей являются обязательными. Отменить упомянутые законы и распоряжения в настоящее время не представляется возможным в переживаемых Россией обстоятельствах...»12. Св. синод, обеспокоенный происходящим, 20 июня 1917 г. разослал специальный указ, где еще раз напоминал епархиальным архиереям, что «взносы для церквей являются обязательными». В это же время глава Временного правительства князь Львов дал циркулярную телеграмму всем губернским комиссарам следующего содержания: «
<...> Самовольное вмешательство сельских волостных, уездных, губернских, общественных комитетов в церковную жизнь, определяемую лишь церковными законами, является недопустимым и противозаконным. Предлагаю Вам принять меры к устранению подобных явлений и сделать соответствующие разъяснения указанным комитетам»13.
Результатом массового отказа платить за требы, самовольных переизбраний священников и конфискации церковных и монастырских земель стало бегство служителей культа из своих приходов. Так, в Челябинском уезде только весной 1917г. оставили службу в приходе 5 священников. Они ушли на должности бухгалтеров, а также в земские учреждения и кооперацию. В апреле и мае 1917 г. происходило массовое изгнание священноцерковнослужителей из потребительских обществ и продовольственных комитетов, особенно в крестьянской Вятской губернии. По мнению автора одной из газетных статей, это объясняется прежде всего тем, что практичные вятские крестьяне были недовольны принципиальностью своих духовных наставников и ставили на эти должности «своих людей».
Несомненно, факты свидетельствуют о том, что после Февральской революции в приходах между крестьянством и духовенством складывались совсем иные отношения, чем раньше. Трактовать это можно по-разному. Много говорилось и говорится о росте антицерковных настроений на селе, при этом подчеркивается рост идейного влияния на крестьян со стороны партий социалистической ориентации. Однако при этом историки часто забывают о консерватизме российского крестьянства и его глубокой религиозности. С другой стороны, нельзя объяснять действия крестьян только лишь «бессмысленной жестокостью» и «хулиганством», как это делают некоторые современные авторы 14. Что же происходило в сельских приходах в 1917 г.?
По мнению автора, крестьяне в условиях безграничной свободы, внезапно на них обрушившейся, стали активно бороться за свои права. Причем, пока не была определена нормативно-правовая база, сельские общества, каждое в меру своих возможностей, участвовали в социальном моделировании собственного локального мира. Эти социальные эксперименты коснулись также взаимоотношений паствы и причта.
Анализ крестьянских требований по отношению к церкви и к ее имуществу и владениям позволяет сделать определенный вывод о попытках крестьян в период ослабления власти реализовать свою давнишнюю мечту - создать «дешевую», «крестьянскую» церковь. В этой крестьянской церкви контроль и распорядительная власть перешли бы в руки прихожан. Объективно это бы привело к децентрализации церкви и, возможно, к расколу. Крестьянские требования к церкви выливались в анархические, нелегитимные действия и вполне естественно рассматривались как «надругательство», «хулиганство», насилие, антицерковные выступления.
Церковь была не готова к таким крутым и быстрым изменениям. И не случайно, что как церковные реформаторы, так и традиционалисты ратовали за строительство нового церковного здания в новой России. Причем они единодушно и безусловно сходились в одном - в необходимости немедленной приходской реформы. Это церковное строительство началось на Поместном соборе 1917-1918 гг. Однако историческая ситуация коренным образом меняется, и к лету 1918г. острота государственно-церковных взаимоотношений трансформирует отношение крестьян к уже гонимой церкви в сторону сочувствия.
1. Например: Зандберг И. А. Жало змеиное. Вятские попы в революции 1917 г. // Вятская правда. 1929. 12 мая.
2. Емелях П. И. Крестьяне и церковь накануне Октября. - Л.,
1976.
3. Зырянов П. Н. Русские монастыри и монашество в XIX и начале XX века. - М., 1999. С. 276-278.
4. Кашеваров А. Н. Государство и церковь: из истории взаимоотношений Советской власти и Русской православной церкви 1917-1945 гг. - СПб., 1995. С. 60.
5. Евдокимов /I. А. Классовая борьба в уральской деревне накануне Октябрьской социалистической революции//Классовая борьба на Урале (1917-1932 годы). - Свердловск, 1974. С. 3-12.
6. Васьковский О. А., Заболотный Е. Б. Советские историки о социальных факторах Октябрьской революции в уральской деревне // Историография истории создания и развития союза рабочего класса и крестьянства на Урале: Сб. научных трудов. - Свердловск, 1982. С. 10-12.
7. Цит. по кн.: Смирнов А. С. Крестьянские съезды в 1917 г. -М., 1979. С. 94.
8. Пермские епархиальные ведомости. 1917. № 9, 14-17.
9. Всероссийский церковно-общественный вестник. 1917. № 35. 27 мая.
10. Пермские епархиальные ведомости. 1917. № 16-17. Отд. неоф.
11. Оренбургский церковно-общественный вестник. 1917. № 13. 21 мая.
12. Там же. № 33. 6 авг.
13. Пермские епархиальные ведомости. 1917. №20-21. Отд. оф.
14. Кашеваров А. Н. Государство и церковь: из истории взаимоотношений Советской власти и Русской православной церкви 1917-1945гг. - СПб., 1995. С. 60.
А. А. Куренышев
Крестьянство, нэп и модернизация
экономики и социальных отношений СССР
(конец 1920-х - начало 1930-х гг.)
В конце 80-х - начале 90-х гг. прошлого века поток исследований по истории нэпа достиг своей кульминации. В начальный период «нэповского бума» в историографии историки преследовали цель противопоставить рыночный, либеральный курс этого времени военно-коммунистической политике предшествующего времени и так называемому «великому перелому» начала 1930-х гг. Постепенно историки стали отходить от биполярной модели нэпа. Этот период, эта политика стали рассматриваться более всесторонне и непредвзято. При таком подходе в нэпе стали обнаруживаться «слабые места», кризисы, в конце концов, глубокий системный изъян. Однако, поскольку страна в это время семимильными шагами шла в рыночную экономику, критика нэпа не была слишком резкой, а вскоре и вовсе исследования по данной тематике стали свертываться. Последний период повышенного интереса к исследованиям по истории нэпа характеризовался явным преобладанием работ, посвященных «слому» нэпа. Нельзя не отметить и рост публикаций документов, статей и монографий, отражающих трагическую судьбу российского крестьянства.
В последние годы появилось немало исследований, в которых делаются попытки рассматривать проблемы развития российского села, жизнь крестьянства на протяжении ряда десятилетий, объединяя предреволюционный и послереволюционный периоды, а также проблему реформирования российского общества в целом. Историки подошли вплотную к тому, чтобы свести вопросы развития аграрных отношений в единый блок объективно стоявших перед страной социально-экономических и политических проблем, очистив его от идеологических и партийных пристрастий. Беспристрастный неполитизированный и деидеологизированный подход к положению дел в сельском хозяйстве России первой трети XX в. приводит нас к неутешительному выводу о том, что его развитие и перспективы модернизации страны в целом при существовавшем политическом режиме, сложившейся мировой ситуации были весьма призрачными. Узкая тропинка, на которую пытался встать П. А. Столыпин, тропинка между Сциллой либерально-капиталистического развития по западноевропейскому образцу и Харибдой отечественных государственно-бюрократических методов проведения преобразований, имея в виду избежать разрушительных последствий демократической революции, которая неизбежно смела бы единственного демиурга развития России - государственный аппарат, к цели не привела.
Противостоявшие царизму демократы-революционеры со своей стороны предлагали пустить процесс социально-экономического развития на самотек, предварительно очистив русло от бюрократических преград и, как им казалось, пережитков ушедшей эпохи. При этом одни из них уповали только на стихию спонтанного капиталистически-рыночного развития, а другие полагали, что в общественных преобразованиях должны активную роль играть народные массы, то есть в первую очередь рабочие и крестьяне. Участие в проведении реформ народа гарантировало ненасильственный, естественно-добровольный способ их проведения. Отголоски подобного рода революционно-демократических настроений, присущих многим активистам освободительного движения в России, можно найти в работах современных авторов. Так, В. П. Данилов в очерке «Истоки и начало деревенской трагедии» пишет, что кооперирование крестьянских хозяйств, в том числе и производственное, было позитивной мерой, способствовавшей подъему производства хозяйств-аутсайдеров. Но государственная власть, по его мнению, должна была только создавать условия для объединения в кооперативы, но не принуждать к этому крестьян1. Данилов придерживался точки зрения на кооперирование крестьянских хозяйств, близкой к чаяновско-бухаринской. Согласно этой модели, процесс кооперирования - это спонтанное и естественное движение самого крестьянства, стимулируемое, прежде всего, экономическими выгодами. Государственный интерес в этом случае состоял в увеличении общей продуктивности сельского хозяйства, увеличении налоговых поступлений и расширении емкости внутреннего рынка. Данилову в цитированном очерке было важно отметить «мирнообновленческий» способ кооперирования, противопоставив его «сталинскому».
Он, как и многие другие историки, прошел мимо того факта, что в годы нэпа российская деревня в плане ее продвижения к более прогрессивным методам ведения хозяйства, социальной структуры находилась в таком же, если не худшем состоянии, нежели в начале XX в. Нарастание социально-экономических проблем привело тогда страну к революции. Революция побудила правящую бюрократию более энергично, чем прежде, взяться за проведение реформ. Кстати говоря, мало кто из исследователей обратил внимание на то, что причинами промедления в проведении модернизации аграрного строя были не только бюрократическая неповоротливость власти и давление на нее не желавших изменений ретроградов-помещиков. В соответствии с планами, активно проводимыми в жизнь ведомством С. Ю. Витте по строительству сети железных дорог (в чем он, кстати говоря, и лично был весьма заинтересован), шел курс на ускоренную индустриализацию и развитие железнодорожного строительства за счет выкачивания средств из деревни. Промышленный рост и увеличение сети железных дорог рассматривались правительством в качестве предпосылки к росту народного благосостояния за счет расширения внутреннего рынка, стимулирующего развитие товарности крестьянского хозяйства и обусловливающего необходимость его модернизации, - отмечает современный исследователь Домников2. Он обращает внимание на одно очень существенное препятствие проведению модернизации аграрных отношений - личную незаинтересованность многих представителей высшей правительственной бюрократии в скорейшем проведении реформ в сельском хозяйстве, а точнее говоря, заинтересованность в приоритетном развитии железнодорожного строительства и связанного с ним развития тяжелой промышленности. Можно сказать, что главным мотивом проведения модернизации экономики и социальных отношений в дореволюционной России вплоть до 1917 г. оставался частный интерес достаточно немногочисленной группы людей, связанных с верховной властью, крупной промышленностью и финансами.
«Итак, - пишет Домников, - к концу XIX века выявились два противоположных подхода к разрешению аграрной проблемы. Сторонники осуществления широкой программы аграрных преобразований выступали за пересмотр всей финансово-экономической политики государства («от промышленности к сельскому хозяйству») при сохранении прежней попечительской политики в отношении крестьянского населения. Сторонники же прежнего экономического курса, выступающие против вложения средств в сельское хозяйство, настаивали на изменении преимущественно правового положения крестьянства, ликвидации его сословных и имущественных ограничений, ликвидации общины, в которой они видели основной источник экономической отсталости, архаических пережитков в крестьянских правоотношениях, землепользовании, формах хозяйствования и т. п. Оба направления обозначали основные проблемы аграрного развития и определяли
магистральные направления будущего модернизационного процесса».
Нетрудно заметить, что практически те же самые проблемы стояли перед страной в середине 1920-х гг. Перейдя к нэпу, Советское государство взяло курс на самовосстановление крестьянских хозяйств, с тем чтобы черпать из сельского хозяйства средства на индустриальное строительство. Подсчеты экономистов свидетельствовали о том, что уровень хозяйственного развития крестьянских хозяйств едва ли достиг довоенного, а налоговое обложение было практически таким же. Ни о каком вложении капиталов в сельское хозяйство не могло идти и речи. Собственно говоря, вся политика государства на протяжении большей части нэпа сводилась к лавированию и маневрированию. У советских властей было, однако, по сравнению с царской бюрократией одно огромное преимущество. Столыпинским реформаторам так и не удалось создать себе опору в деревне в лице слоя «крепких хозяев». Большевики имели возможность воздействовать на крестьянство не только через органы государственной власти, но и при помощи самого крестьянства, через крестьянские организации: общину, кооперацию, кресткомы и значительную часть самого крестьянства, молодежь, бедноту и других активистов. Ошибочно поэтому считать коллективизацию делом рук только государства. И сама «социалистическая реконструкция сельского хозяйства», и предшествующие ей мероприятия (кампания самообложения, общественного давления на злостных несдатчиков хлеба и Урало-Сибирский метод хлебозаготовок и раскулачивание), проводились руками значительной части крестьянства. В этом проявлялась специфика отношения большевиков к крестьянству, позволявшая вовлекать последнее, вопреки ортодоксальной марксистской теории, в революционную борьбу и в модернизационно-реформаторскую деятельность государства.
1 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание. 1927-1939: Документы и материалы. В 5 т. - М., 1999-2000. Т. 1. С. 14.
2 Домников С. Д. Столыпинская программа аграрной модернизации России // Реформаторские идеи в социальном развитии России. -М., 1998.
Л. А. Рамазанова
Целина Зауралья
В соответствии с решениями февральско-мартовского Пленума ЦК КПСС 1954 г. в Башкирии с весны 1954 г. началась работа по выявлению и отводу площадей для освоения целинных и залежных земель. На целинных землях Зауралья было организовано 4 новых совхоза: Матраевский, Маканский, Хайбуллинский и «Урал». На базе Баймакского, Башкирского и Куюргазинского конных заводов были созданы крупные зерновые совхозы, которые по существу тоже можно назвать целинными совхозами. Только в 1954 г. освоением новых земель занимались 1347 колхозов и многие совхозы Башкирии.
В решении всенародной задачи увеличения производства зерна путем освоения целинных земель активное участие приняла молодежь Башкирии. В 1954-1955 гг. Башкирская областная комсомольская организация послала на освоение целинных и залежных земель более 3 тыс. человек.
Освоение целинных земель заметно сказалось на росте посевных площадей республики. За пятую пятилетку они увеличились на 1200 тыс. га, особенно выросли посевные площади зерновых культур - на 27%.
За достигнутые результаты в развитии сельского хозяйства 2792 передовика производства колхозов и совхозов, партийных, советских работников и специалистов были награждены орденами и медалями СССР, семи из них присвоено звание Героя Социалистического Труда.
В Национальном музее Республики Башкортостан хранится множество экспонатов, посвященных освоению целинных земель: это комплекс фотодокументов; образцы сельскохозяйственных культур; документы, отражающие деятельность целинных совхозов; альбомы-рапорты эстафеты культуры, посвященной 40-летию образования БАССР, а также районов и городов республики; почетные книги Всесоюзной сельскохозяйственной выставки в Москве; различные издания, посвященные освоению целинных земель и сельскохозяйственной тематике; карты Башкирской АССР с указанием колхозов и совхозов; комплексы документов по передовикам сельскохозяйственного производства - целинникам: удостоверения и медали «За освоение целинных земель», свидетельства участников Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, удостоверения и значки «Отличник социалистического соревнования сельского хозяйства РСФСР», почетные грамоты всех уровней; многочисленные награды, знамена, вымпелы - свидетельства ударного труда колхозников Башкирии. В документальном фонде музея хранятся фотоальбом и другие материалы по истории дорожного строительства методом народной стройки в БАССР 1950-1960-х гг.
И. И. Акафьева
Тема крестьянства в переписке
В. П. Астафьева
Изучая творчество В. П. Астафьева, невозможно пройти мимо его эпистолярного наследия. Ведь именно в письмах наиболее полно раскрывается человек: его переживания, его помыслы, его характер. Письма Астафьева помогают нам увидеть в нем не только одного из выдающихся писателей XX в., но и обычного человека, со своими невзгодами, повседневными заботами, болезнями. И практически во всех его письмах, особенно тех, которые написаны на родине писателя - в селе Овсянка, звучат его размышления о русском народе, о судьбе России. Вот что пишет Виктор Петрович Астафьев Валентину Яковлевичу Курбатову в ноябре 1980 г.:
«Дорогой Валентин! Вот я и переехал на Родину! Пока не поздно, так ближе «к родимому пределу»... Как и жил в вологодских болотах столь лет?
Остаток лета и осень занимался я административно-хозяйственными делами и еше раз убедился, как в нашем косном, обюрократившемся, свободном для лентяев и хамов государстве уворовываются время и силы людей, как они ладно перемалываются в ничто, как унижены граждане стоянием в очередях, ожиданиями, прошениями. И всю эту ситуацию сами же создают, сами же ее и клянут, сами же возмущаются втихаря - государство самоедов, самоистребителей и безответственных существ, даже по отношению к своей особе.
С удовольствием садил после всего этого лес в огороде - посалил калину, рябину, березу, елку, сосну, лиственницу, лесных цветов на месте картошки и капусты, чем привел родичей в изумление, и они решили, что житие в Европах даром не проходит и я уже с катушек съехал»1.
Спустя полтора года после переезда на малую родину (22 июня 1981 г.) В. П. Астафьев пишет тому же В. Я. Курбатову: «Насмотрелся на богатые когда-то края, где, куда ни плюнь - полтора метра чернозема лежит, а в магазинах нет ни сахару, ни крупы - ничего нет, и воду развозят в бочках, ибо из реки как пить ее нельзя. Утром, как в войну, люди стоят в очередь за хлебом, полусырым, разваливающимся. Если утром не купят - всё, а прежде здесь не знали, куда его девать, хлеб-то. По улицам шляются бичи, задирают народ, мимо надменно проходит черная «Волга» с нолями, в ней сидит местная власть, ничего не видя позорного в своем и окружающем существовании, на полях мельтешит какой-то полупьяный народишко, хохочет, задирая друг дружку и спрашивая, не привезли ль бормотуху».
Почти все свои письма В. П. Астафьев как истинный крестьянин - по рождению и по сути - начинает с описания погоды; деревенская жизнь успокаивает его, благотворно действуя на тело и душу: «Я тут на полмесяца выскакивал в Сибирь, встретить весну и повидаться с родными. Там, в родной деревне, и Пасху встретил, и 1 Мая. В Пасху ночью стреляли, по старому обычаю, пальнул и я два раза. Деревня отводками, гнездышками еще живая, судя по разрозненным выстрелам. А вообще ни с чем не сравнимое это диво - ночь весенняя, звездная, шум вод в горах, тень лесов и вдруг пальба, какая-то не боевая, пусть в удаль, озорство ли, а тревоги никакой. Я и разговляться не велел меня поднимать. Пришел, упал на кровать и уснул крепко-крепко, успокоенный и мирный» (11 мая 19?8 г.). Уединение, общение с природой и самим собой были главными условиями, необходимыми писателю для творчества: «Век двадцатый, век необычайный» разъединил вовсе людей, хотя ожидалось наоборот - теперь уже «деревенская глушь» нам, оглушенным ревом и грохотом цивилизации, кажется не просто тихим раем, но еще средоточием людским, тесным родством, общением» (27 февраля 1979 г.).
Однако, кроме радости от общения с природой и от жизни на земле, в астафьевских письмах часто звучат тревога, боль и обида за свой вымирающий, влачащий жалкое существование народ. Слово «тревога» повторяется почти в каждом его письме. Ни на минуту писателя не оставляет «постоянно сосущая тревога под сердцем», лишь иногда становится она «дальше или глуше»: «Совсем наш народишко шпаной и оглоедом становится. Горлохват и вор - главное действующее лицо у нас. Преступность и смертность здесь ужасающие. Ситуация жизни, кажется, уже не контролируется. Полный разброд и анархия вместо обещанного порядка и благоденствия...» (30 января 1989 г.).
В. П. Астафьев в письмах друзьям часто делится своими творческими планами, рассказывает о том, как продвигается работа, обобщая, дополняя и анализируя мысли, высказанные им в своих книгах: «Написал я, кажется, главный кусок о погибшем хлебном поле. Это вот и есть смысл всей человеческой трагедии, это и есть главное преступление человека против себя, то есть уничтожение хлебного поля
<...>, и большевики, начавшие свой путь с отнимания и уничтожения хлебного поля и его творца, - есть главные преступники человеческой, а не только нашей, российской, истории. Разрушив основу основ, они и себя тут же приговорили к гибели, и только стоит удивляться, что и они, и мы еще живы, но это уже за счет сверхвыносливости и сверхтерпения русского народа, а оно не вечно, даже оно, наше национальное достоинство или родовой наш недостаток» (13 марта 1991 г.).
В фондах Государственного архива Пермской области хранится письмо писателя Василя Быкова, написанное им 4 января 1999 г., в котором автор рассуждает о политике, проводимой президентом А. С. Лукашенко в Белоруссии. Мысли Быкова, по сути, перекликаются с размышлениями Астафьева: «Дорогой Виктор! Действительно, воздев к небу руки, можно только воскликнуть «Доколе?» Доколе ты, народ, будешь таким слепым, глупым? Неужели это ему выгодно - быть слепым и глупым? Но - пусть народ. А как же интеллигенция, писатели (лучшие!) земли русской, которые бригадами ездят в Минск, участвуют в различных шоу по его (Лукашенко. - И. А.) сценариям, получают из его рук пачки «зеленых» и потом месяцами печатают в белорусских (его) газетах хвалу в его честь... Дорогой мой и любимый брат! Я утешаюсь тем, что знал тебя в этой жизни, читал, разделял многие твои истины. Если подумать, то это уже немало. Тем более в наше проклятое время. Будь здоров и счастлив! Обнимаю - твой Василь»2.
Астафьеву всегда была небезразлична судьба деревни, он глубоко переживал все обрушившиеся на нее невзгоды. В одном из своих интервью, которое он дал газете «Красноярский рабочий» 17 августа 1991 г., Виктор Петрович вспоминает: «В пятидесятых годах я работал в газете на Урале, много ездил, повидал. Ведь 57 процентов населения тогда было в селе и кормили остальные 43 процента, совершенно ограбленные, доведенные до такой нищеты, что просто и вообразить-то такую нищету трудно: ...телогрейка прожженная, залатанные штаны, невероятные, из какого-то брезента сшитые юбки. И налоги, налоги, страшные налоги, подписи на облигации. Когда войдешь в избу, не то что тряпочки какой-то - занавески не увидишь... А что у них можно было забрать? Руки потрескались, в чем работают - в том и спят, детей перехоронили, скотины в доме нет, а у кого есть - давят: сдай молоко, сдай яйцо, сдай шерсть». Такое бедственное положение крестьян на продолжении многих лет, по мнению писателя, и стало причиной того, что деревня опустела - молодые разъехались кто куда, а старики умерли. И продолжает, уже о том, что ждет деревню в будущем: «Чем дольше живу в Сибири, чем больше вижу, тем печальнее и сумеречнее мои писания об этой земле. На нее сейчас начинается новый завоевательный поход, но уже не легендарного Ермака, а шустрого деляги... Эти люди чувствуют, что мы едва дышим, и стоит выбить скамеечку под названием Сибирь, как вся страна окажется в петле».
История семьи В. П. Астафьева переплелась с историей страны - были репрессированы отец и дед писателя, половина родного села была выслана. Астафьев и сам называл себя «крестьянским сыном», не отделял себя от народа. Эта черта импонирует ему и в других, например в А. И. Солженицыне, которого Виктор Петрович считал «писателем номер один в мире». В интервью «Комсомольской правде» 25 октября 1989 г. писатель, размышляя о творчестве А. И. Солженицына, говорит: «.. .у черта на куличках, в американском штате Вермонт Солженицын все равно остается сыном нашей земли. Тогда как многие из здесь, в нашем Отечестве живущих, давно уже как бы пребывают в другой стране. Духовно отделились от народа, презирать его начали.
<...> Совестливые художники, как их называют, или просто хорошие писатели первым делом озабочены судьбой обыкновенного человека. Того, что и составляет сущность нации, кормит нас.
<...> Солженицын написал простого русского человека с достоинством. Можно его на колени поставить, как Ивана Денисовича, но унизить трудно. А унижая простой народ, любая система унижает прежде всего себя... Ни один настоящий русский художник не унизил крестьян. Конфетку делали из него иногда, куличик, елочку нарядную - дело другое. Но с почтением к ним относились даже бояре и дворяне. Понимали, кто их кормит, содержит. Вся великая русская литература этим пронизана».
В. П. Астафьеву, как и всем талантливым писателям, свойственно мистическое чувство предвидения. Пристально вглядываясь в будущее, он пытается предугадать возможные несчастья: «У нас с середины июня наступило погодье и тепло, но всё как-то душно, тревожно. Особенно какой-то грузный, удушливый и тревожный день был вчера. Видно, Господь напоминает о начале неслыханного еще кровопролития и тайной, в природе сокрытой, духотищей прижимает нас и тревожит сердце, напоминая об этом и упреждая, чтоб 22 июня более не повторялось. Подействует ли? Сомневаюсь. Уж больно разброд на земле большой и всё большую скорость и силу набирающий» (23 июня 1984 г.). Обостренным нравственным чутьем писатель ясно видит главную опасность, нависшую над страной и ее народом: «А в остальном жизнь, как и везде - смутно, неуютно, грядет вспышка фашизма, который тлел в загнете русской печи, и мы его, всякий в меру своих сил, сохраняли, а когда и раздували... Наверное, все-таки мы сами виноваты во всех наших бедах и злоключениях, нам и гореть в фашистском кострище, если всё же не опомнимся и не начнем с ним не то чтобы бороться (где уж нам уж...), а хотя бы противостоять соблазну пополнять его озверевающие стаи» (6 марта 1995 г.).
В газете «Правдинские пятницы» от 30 июня 1989 г. Виктор Петрович, на вопрос корреспондента, как он представляет себе ближайшее будущее страны, ответил так: «С тревогой, настороженностью, с большим смятением смотрю в завтра. Потому что, действительно, нам выдан последний шанс. Я-то, слава богу, пожил. Но у меня внуки, моя страна, пусть полуразрушенная, с полународом, с пустой Россией, и все-таки она есть. И как всякий живой человек, я хочу надеяться на возрождение. Увы, возрождения как такового не происходит». И тем не менее, несмотря на крайний пессимизм, резкость и критичность, вдруг - такие проникновенные, светлые строки: «А вечером был бенефис оркестра нашего оперного театра - и такое дивное действо, такой волшебный вечер мы с Марьей Семеновной и Полькой провели, что хоть плачь от умиления! Ах, какие возможности еще заложены в народе нашем замороченном! Как многое ему еше доступно и не только в искусстве. Ему б только мешали поменьше, да Бог хоть изредка помогал. Ах, до чего же еще дитя, дитя незрелое в массе своей наш народ! Хоть плачь, хоть руками разводи» (27 ноября 1995 г.).
В. П. Астафьев, как никто другой, умел смотреть правде в глаза. Будущее страны тревожило его, но он все-таки не переставал надеяться на лучшее. Писатель был убежден, что русский народ, так много страдавший и так безжалостно уничтожавшийся собственными правителями, несмотря на все свои недостатки - достоин лучшей доли. И писатель хотел остаться со своим народом до конца, потому что ему не нужна была иная судьба, чем та, что уготована России. В том же интервью газете «Правдинские пятницы» Астафьев говорит: «Все плохое и хорошее, что сделал русский народ, числится и за мной. Я как стоял на этой земле, так и стоять буду. Если совсем на ней нечего будет жрать и все будет гореть, - стану тушить пожар, может быть, придется отложить авторучку и сеять хлеб - буду сеять хлеб, буду пахать землю, пока не упаду за плугом... За моей душой ничего не числится грешного, впереди у меня тоже нет иной темноты, кроме смерти...»
В одном неизвестном ранее письме В. П. Астафьева от 9 марта 1987 г., опубликованном в «Российской газете» 22 апреля 2005 г., - духовное завещание писателя потомкам: «Прошу похоронить меня в ограде, где я указал.
<...> На казенное же, городское кладбище я не хочу, оно чужое, как чужим всегда был мне современный город и всё в нем, чужое моему сердцу. И выносить прошу обязательно из деревенского моего дома, открыв ненадолго ворота в родном бабушкином дворе.
<...> Соседей попрошу не отказать в этой моей просьбе - мало чего осталось от бабушкиного дома и подворья, а Овсянка была и пусть навеки останется во мне и со мной.
<...> Хочу, чтобы кто-нибудь из внуков работал на природе и для природы - в Овсянке открывается школа-лесничество.
<...> Не хочу, чтоб хоть один пошел по моим стопам и сделался писателем или артистом. Бесполезное, проклятое занятие! Приводящее человека к полному разочарованию во всем. Если начнется возврат «к земле» и возрождение деревни, а это неизбежно, иначе все погибнут с голоду, хотелось бы мне, чтобы кто-нибудь жил на земле и землею: нет труднее и благороднее, нужнее и полезней работы крестьянина.
<...>
Благодарю вас за то, что жил среди вас и с вами, и многих любил. Эту любовь и уношу с собою, а вам оставляю навечно свою любовь. Ваш соотечественник и брат - Виктор Петрович Астафьев».
1 Здесь и далее цитаты из писем В. П. Астафьева, кроме особо оговоренных, приводятся по изданию: Крест бесконечный. В. Астафьев - В. Курбатов: Письма из глубины России. - Иркутск, 2003.
2 ГАЛО. Ф. р-1659, оп. 1, д. 824, л. 2.