Старшим из братьев был Иван Аркадьевич, 1891 года рождения. Когда началась Первая мировая война, его призвали в армию - как он говорил, «прожил два года в окопах на германском фронте». В 1916 г. был тяжело ранен в живот, его оперировали в лазарете, затем отправили в госпиталь в Москву. Бабушка плакала по ночам о Ване и особенно старательно ухаживала за молодой яблонькой, которую он посадил весной 1914г. Она загадала, что если яблонька не погибнет, то и сын выживет. Оба неграмотные, дед с бабушкой решились на поездку в Москву и навестили в госпитале сына. Дядя Ваня выжил, но всю жизнь носил на животе бандаж и не мог выполнять тяжелую работу. А в крестьянском хозяйстве без тяжелого труда никуда! Когда он вернулся в деревню, там решили, что Ваня не жилец, и его невесту выдали замуж за другого (в этом она всю жизнь винила своих родителей, так как муж оказался пьяницей и лентяем, и завидовала семье дяди Вани). А дядя Ваня выучился на счетовода, женился на вдове с маленькой дочкой, вырастил и ее, и троих своих детей. Когда дети стали подрастать, семья переехала на станцию Шарья, чтобы дети могли учиться в школе; дядя Ваня устроился бухгалтером в железнодорожную больницу, где проработал до пенсии, поставил свой дом, разбил возле него сад. Он прожил 72 года. У его могилы дочери посадили любимую им яблоню.
Всю Великую Отечественную войну, с июля 1941-го и до мая 1945 г., прошел Александр Аркадьевич, 1905 года рождения. Он был пехотинцем, не раз был ранен и контужен, но снова возвращался в строй. Сначала отступал, затем наступал, закончил войну в Европе, то ли в Венгрии, то ли в Румынии. Он не любил вспоминать и рассказывать о войне, помню только, что удивлялся, как зимой спали почти на голой земле, прикрыв ее лапником, а не болели, даже простуды почти не было. Вспоминал бытовые мелочи, а о боях почти не рассказывал, хотя только разноцветных нашивок за ранения у него на кителе было много рядов, вся фудь - в медалях и орденах. А дома у него оставались жена Наталья Николаевна и две дочери-подростка, они всю войну работали в колхозе. Зоя стала инвалидом, повредив ногу, а Мария после войны окончила институт, выучилась на врача. Отправляя Зою учиться в Иваново, ей сшили пальто из отцовской фронтовой шинели. Дядя Шура очень любил китель и галифе, в которых вернулся домой после войны, и наряжался в них только по праздникам, поэтому носил очень долго. Праздников в нелегкой жизни было, видимо, не так уж много. Я любила его в этом кителе, так как в одном из карманов для меня, ребенка, всегда находилась конфета.
В июле 1941 г. ушел на фронт и любимый мамин брат Петя, Петр Аркадьевич Малышев. Дома у него остался маленький сын, которому было чуть больше года. Владимиру Петровичу сейчас 65 лет, отца он видел только на фотографии, т. к. тот пропал без вести осенью 1941 г. где-то под Ленинградом. Только те, кто пережил войну, знают, какой бедой было это сообщение: пропал без вести. Это сейчас мы знаем, что останки тысяч погибших лежат не захороненными до сих пор на местах боев, особенно много их в лесах и болотах Новгородской области. А в годы войны формулировка «пропал без вести» была почти клеймом для семьи. Какие чувства испытывал он, будучи мальчишкой, Володя говорить не хочет до сих пор.
Когда началась коллективизация, еще один брат мамы, Федор Аркадьевич, 1896 года рождения, перебрался с семьей на станцию Шарья, устроился на железную дорогу, окончил железнодорожный техникум. На фронт его не брали: может, возраст был уже не тот; может, была бронь, т. к. он работал диспетчером, а железная дорога была на военном положении. Зато пришлось воевать его старшему сыну, Александру Федоровичу Малышеву. Он окончил 10 классов в 1940 г., мечтал стать журналистом, но вызвали в райвоенкомат и предложили пойти учиться в военное училище, ведь армии нужны были командиры. Он выбрал Московское военно-инженерное училище. Проучился всего год, в июле 1941-го состоялся досрочный выпуск, ему присвоили звание лейтенанта инженерных войск и отправили на Южный фронт в распоряжение Харьковского военного округа. Настоящая фронтовая жизнь началась для него с октября 1941 г.: рыли окопы, строили оборонительные укрепления, наводили переправы через речки и реки, часто работали под артобстрелом и бомбежками. Приходилось и фанаты кидать, и в рукопашной отбиваться от немцев. Не раз был ранен и контужен, но снова возвращался в строй. А вот летом 1942 г. при наведении переправы через Дон он получил тяжелое ранение, в результате которого полностью потерял зрение. В 19 лет он стал инвалидом! Но не сломался, не покорился судьбе. Еще в свердловском госпитале научился читать по системе Брайля. Вернувшись домой, учился ходить один по улицам города, палочкой ощупывая дорогу. Летом 1943 г. приехал в Пермь, узнав о курсах для фронтовиков, потерявших зрение. Окончив курсы, поступил на исторический факультет педагогического института. Мало кто задумывался о том, каких трудов стоила ему учеба, ведь он все должен был воспринимать на слух; о том, как трудно было решать ему элементарные бытовые вопросы. В 1947 г. он получил диплом с отличием и предложение остаться работать на кафедре истории партии.
В Перми должны быть люди, которые знали и помнят Александра Федоровича Малышева. Он много лет преподавал историю в пединституте, защитил диссертацию, собрал материал и оформил альбом о работе курсов для военноослепших, тесно работал с обществом слепых. Каких трудов ему это стоило, можно только догадываться, ведь все ему приходилось держать в памяти: материалы лекций, факты и даты, данные о студентах, расписание занятий и пр. Он никогда не видел улиц Перми, по которым ходил; дома, в котором жил; пединститута, в котором учился и работал. Он не видел ни жены, ни дочери, ни внука... Он не видел никого из нас, родившихся после войны. Узнавал нас по голосам и всегда просил рассказывать о том, что видим мы, как выглядит что-то, его интересующее. К сожалению, его уже нет в живых, но в Перми живут его дочь и внук. Когда он был маленьким, то очень любил младшего брата своего отца, дядю Петю, готов был идти за ним везде и всюду, лишь бы тот взял его с собой на рыбалку или на охоту. Когда Петин сын поступил в институт, Александр Федорович старался помочь ему и советом, и материально.
Одна семья, две войны, четверо воевавших. Один пропал без вести, двое стали инвалидами. А еще сын, выросший без отца; а еще слезы матерей, поседевших от переживаний. Сколько горя принесли войны только в одну крестьянскую семью Малышевых! А сколько было таких семей по России! Уже никого из участников Великой Отечественной войны среди моих родственников нет в живых. Вечная им память. 1 сентября 2004 г., прожив 87 лет, ушла из жизни моя мама, Рыжова (в девичестве Малышева) Евдокия Аркадьевна. Эту работу я посвящаю ее памяти.
Е. П. Рождественская
Поворотный момент в творческой судьбе
писателя В. П. Астафьева
Писатель с мировым именем, лауреат престижных литературных премий, Виктор Петрович Астафьев начинал свою творческую деятельность у нас в Пермском крае. Почти четверть века прожил писатель на Урале и, по собственному выражению, прикипел к этой усталой и присмирелой земле.
Писательская судьба может сложиться по-разному и зависит она от многих обстоятельств.
Однажды, рассказывает Виктор Петрович в своем последнем 15-томном собрании сочинений (Красноярск, 1998), в город Чусовой ему пришла телеграмма за подписью секретаря Молотовского отделения Союза писателей Клавдии Васильевны Рождественской с просьбой приехать в областной центр со своими рассказами и набросками. Вспоминая тот памятный день (а он пришелся на 5 марта 1953 г. - день смерти Сталина), писатель рассказывает, что они долго сидели с Клавдией Васильевной над первым рассказом, даже концовку изменили. Позже Виктор Петрович все же вернулся к прежней редакции, умертвив героя, как это было в жизни.
«Единственный из первых рассказов, который я переиздаю, это рассказ «Гражданский человек» (в позднейшей редакции - «Сибиряк»), - не ошиблась Клавдия Васильевна! А вообще-то она перечитала все первые рукописи, которые я теперь никому не показываю. Прочитала и сказала: «Вы человек способный, но вам надо многое понять...»То, что я тогда еще и не мог понять», - добавляет писатель.
Приведя рассказ в «божий вид», Рождественская заслала его в альманах «Прикамье», издания которого добилась для пермских писателей. А затем, вспоминает Астафьев, «поговорив со мной, поглядев другие рассказы в рукописях и набросках, свела меня чуть ли не за руки в издательство, где быстро выбила для меня договор под марку «самобытный» и гонорар за рассказ. Огромные деньги! Чуть ли не две тысячи! Я, получающий в «Чусовском рабочем» как литработник шестьсот рублей! - отхватил этакую суммищу «ни за что» и договор типографским способом отпечатанный».
В адресованном мне письме от 25 января 1999 г. Виктор Петрович поясняет: «Но и та редактура и сам редактор в отношении ко мне и моему первому, рахитистому дитю - для меня было великим благом - это я и перед Богом готов повторить, благодарно принимающему совет, помощь и поддержку - они всегда были бесценны, и особенно необходимы в ту пору».
Телеграмма, посланная молодому литератору из областного центра в небольшой захолустный городок Чусовой, а затем и встреча с К. В. Рождественской стали поворотным моментом в творческой судьбе писателя, своего рода знаком судьбы.
Мне посчастливилось поговорить с В. П. Астафьевым в его последний приезд в августе 1997 г. Первое, что я сделала, это поблагодарила Виктора Петровича за то, что на протяжении всей своей жизни он вспоминает Клавдию Васильевну, называя ее «благодетельницей и наставницей» в своих многочисленных публикациях и выступлениях по Центральному телевидению и радио. В ответ на мои слова Астафьев сказал: «А вы знаете, я о вашей маме написал целую главу в своем собрании сочинений, выпушенном в Красноярске». Я не знала.
Моя мама, Клавдия Васильевна Рождественская, была руководителем Пермской писательской организации в 1950-е гг. «Она была первым рабочим секретарем Союза писателей. Она не тратила времени даром и сразу взялась за рукописи, а то ходили по издательствам авторы, им вручали рецензии, а что делать дальше - никто не знал», - говорил о ней писатель Лев Давыдычев. «Ни один пермский автор ее рук не миновал», -дополняет Виктор Петрович.
К. В. Рождественская способствовала изданию первой книги В. П. Астафьева, которая вышла с свет в 1953 г., уже более полувека назад, в Пермском книжном издательстве, тиражом 15 тыс. экземпляров. Называлась она так: «До будущей весны». Отмечая важность этого события в своей жизни, Астафьев писал: «Выход первой книги - для меня, загнанного жизнью и нуждой в самый что ни на есть темный угол, был не просто праздником. Это было важнейшее творческое событие в моей жизни и жизни семьи тоже».
Астафьев обладал редкостным даром - помнить добро и благодеяние - и пронес его через всю свою жизнь. Даже в своей автобиографии «Расскажу о себе сам», написанной незадолго до смерти, он возвращается мыслями к Пермской писательской организации и ее руководителю К. В. Рождественской.
Ю. М. Балков
Хлеб-батюшка, кормилец
В детские годы мне многое пришлось повидать, услышать, Да и на собственной шкуре испытать деревенскую страду, вельские ребятишки начинают работать с младенческих лет. Правда, село наше Бым до 1891 г. было заводом по выплавке меди, хлебопашество не было главным занятием заводского крестьянина. Предвидя скорое угасание заводов, крестьяне вынуждены были захватывать земли и заниматься сельским хозяйством. Деды рассказывали, что все свободные и несвободные земли были поделены по жребию - все клочки, курени, неудобицы, крутые склоны. Горные земли, засоренные природным камнем, требовали колоссального труда. Бывшие заводские работники с восхода и до захода солнца трудились на своих наделах, облагораживали землю - глинистую, каменистую, тощую. Бабушки рассказывали, как носили обеды в поля - хлеб, молоко с творогом в туесах. Суп варили на костре, кипятили чай, заваривали листья смородины, земляники.
Началось расслоение народа. Одни вставали вместе с солнцем - «коси, коса, пока роса» и работали до седьмого пота - «летний день год кормит». Из них получались состоятельные люди, объекты для будущего раскулачивания. Других называли «поздняя паужна». Первые, наработавшись, уже садились вторично завтракать, а последние только шли на работу. Хлеба у таких работников хватало до середины весны, а потом ели суррогаты с липовой корой, мякиной и пр. Бедняки. По сути дела, в основном, лодыри. Из них в большинстве случаев вышли колхозные активисты и партийцы, инициаторы раскулачивания. И, наконец, небольшая группа - горькие пьяницы. Потом пьянство начало расцветать, очень уж много стрессов обрушилось на крестьян после революции.
Хлебопашество в Быму было невыгодным делом. На плохих почвах хлеб плохо родится или дает небольшой примолот. В 1891 г. в связи с ограничением крестьянских наделов пришлось вести иной способ хозяйствования и больше налегать на удобрение полей.
Из воспоминаний моей тетки Ф. И. Мельниковой (1908-1989): «Делили пашенные земли на три доли и удобряли навозом поочередно. Вначале первый участок обильно унавоживали осенью и зимой по первопутку - зимний воз на дровнях на одну квадратную сажень. На следующий год удобряли так же второй участок, затем третий, а первый участок пускали на отдых под пар. Потом снова чередовали. Хлеб родился - во! Колос пшеничный или ржаной в четверть длиной (около 18 см), а в толщину - едва пальцами обхватишь. Хлеба намолачивали на огромную семью - 15 ртов. А караваи были пышные, ароматные; белый хлеб - только по праздникам. И это было при ручном труде, только с лошадкой...»
Старики рассказывали: крестьянское население пошло за коммунистами. Уж очень подкупали их лозунги и посулы. Будущее казалось безоблачным. А потом Гражданская война. Считали, что Колчак был умным и храбрым адмиралом, смог бы перейти Вятку и взять Москву. Но озлобил народ карательными мерами. Слухи о расправах неслись из волости в волость, из уезда в уезд. Отнимали хлеб, лошадей, забирали молодежь, ввели транспортные повинности, судили трибуналом гражданских лиц, секли розгами за малые провинности, в том числе женщин.
Моя мать В. И. Балкова (1905-1980) рассказывала: «Даже на выселках было неспокойно. Мы проживали на Зеленовке в 7 верстах от с. Бым... далеко в лесу жили. Белые придут -хлеб отнимают, придут красные - тоже хлеб присваивают. Вот наш отец и придумал: расчистили перед домом поляну, собрали все зерно в мешки, сложили в половики, пологом закрыли, снегом закидали, водой полили, огромную катушку сделали. Катались всю зиму на санках да на ледянках. Из соседних выселок ребята собирались. Так и спасли хлебушко. Весной посеяли и не голодали. А многие ели суррогатный хлеб, не сумев спасти зерно».
Старожилы рассказывали о раскулачивании. Иных раскулачивали по навету. Мой дед Н. С. Балков (1873-1950) вспоминал: «Вот жил в соседях страстный любитель лошадей Иван Лукьянович Базанов. Имел пять лошадей и выездного жеребца. Холил он своих лошадок, стойл настроил. Давал он лошадей напрокат за небольшую плату своим односельчанам. Какому-то наветчику понравились его лошади, капнул он в уезд. Все соседи ахнули - за что раскулачивают? Не дом, а домишко, детей полная изба, нужда. Иван Лукьянович собрал кое-какие пожитки, привязал к телеге своих лошадей, посадил семью и уехал глубокой ночью - как в воду канул».
Еще пример. Понравились наветчику Вавилову постройки на хуторе А. Н. Масляева. Он сообщил в уезд, что тот нанимает батраков. А через два года после раскулачивания Масляева подал заявление и получил разрешение сельского Совета о продаже ему указанных построек за 200 рублей.
Главной бедой для сельских жителей стала коллективизация. Вот что рассказывал старожил с. Комарове Осинского района Д. Р. Пьянков (1890-1970): «По сути - землю у крестьян отбирали, словно разбойники среди бела дня. Можно было обойтись и без этой жуткой акции, ведь крестьяне и без этого шага пришли к стихийной коллективизации, уже были зачатки коллективного труда. Вот я был выбран председателем ТОЗ (товарищество по обработке земли) в своем селе Комарове. Люди уже кооперировались и покупали сельскохозяйственные орудия, особенно конные молотилки... Жаль, забрали у меня землю, отобрали моего старинного друга - коня, стало тоскливо до слез. Продал дом, собрал семью и уехал в город Осу».
Смотрю на Данилу Романовича - высокий, могучий, крепкий старик, при нем были два таких же могучих сына. Деревня теряла толковых, сметливых, здоровяков. Началась миграция в большие и малые города, особенно в Пермь. Если изучить структуру населения Перми, наверно, добрая половина - это вынужденные переселенцы, крестьяне. Глядишь на иного горожанина, а он совсем не рад городской жизни; ему бы в деревню, на свою родину, в лес, на природу. Многие страдают.
Просматриваю архивные материалы Бымовского сельсовета в Кунгурском районном архиве за 1923-1991 гг. Наложены поставки (налоги) на все четыре колхоза и на всех колхозников: мясо, молоко, яйца, шерсть, сено, картофель. Крестьяне потаенно негодовали, последними словами ругали Сталина и его окружение, а старожил А. С. Шатров открыто говорил: с нас ныне две шкуры дерут - с колхозов, да еще с колхозников.
Налагались взыскания с неплательщиков. Например, такие: в 1935 г. за невыполнение мясозаготовок следовало у Дядюшкина изъять в бесспорном порядке овцу, у Белых - корову, у Дружинина - корову и козу, у Тощева и Орлова - коров и т. д.; у Охахлина за неуплату платежей 1934-1935 гг. поломать все надворные постройки и продать в счет покрытия задолженности; у Лебедевой за недоплату обязательных платежей изъять корову в бесспорном порядке; у Фурина за неуплату культсбора (новый налог) 50 руб. и невыполнение мясопоставок 55 кг изъять дом и мешок картошки; у Лебедева за неуплату культсбора 40 руб. и невыполнение мясопоставок (14 кг) изъять швейную машину (50 руб.), дубовые стулья по 4 руб. (64 руб.); у Мельниковой за неуплату культсбора 55 руб. изъять избу в оценке 40 руб. и 2 пуда картошки; у Харитонова за неуплату культсбора 220 руб. изъять зеркало (10 руб.), 2 морды (35 руб.), рожь 4 пуда (25 руб.), муку 25 кг (25 руб.), подушки 3 шт. (15 руб.), капусту 3 кадки (30 руб.), вино 1 л (12 руб.) - всего 222 рубля. На расширенном заседании сельского Совета от 9 апреля 1935 г. решено: на основе закона об обязательных поставках к злобствующим неплательщикам применить штрафы: Батемирову - 18 руб., Старцеву -42 руб., и т. д. А вот решение от 16 декабря 1936 г. о наложении взысканий за недопоставку мяса (14 человек), картофеля (15 человек), шерсти (8 человек), молока и масла (13 человек). К судебной ответственности привлечь Суровцеву, Седова, за невыполнение сенопоставок (75 кг) - Охахлина и т. д. Оштрафованы колхозы: «Звезда» - 1400 руб., «Труд» - 700 руб., «Знамя труда» - 700 руб., «Коммунар» - 247 руб.
Иногда дело доходило до полной нелепицы: для того, чтобы оплатить поставки молока и масла, колхозники ехали в город, покупали в магазине масло и дома сдавали на молокозавод. В колхозах падали урожаи, на трудодень выдавали всё меньше хлеба. В войну начисляли только по 100 г муки. Жили впроголодь. О колхозах ходило много анекдотов. Бывало, например, идет по деревне незнакомый человек, подходит к группе детей и говорит: «Милые детки, в этой пятилетке протянете ножки с колхозной картошки...»
Жестоко подкосила село государственная политика. Очень хочется, чтобы деревня возродилась.
В. Ф. Гладышев
«Не пойду в колхоз!», или «Бегство в Египет»
- Скажите: для чего человек живет на свете?
- Оля греха, видно. Живем-живем - ни Богу, ни людям.
Помрем - куда? В ад? Мы не каемся, как положено-то.
(Из беседы с ^долгожительницей из Ильинского р-на)
В одном из последних интервью, данном В. П. Астафьевым тележурналистам Российского ТВ, меня поразил рассказ писателя о старообрядцах. Беседа о русском характере, о том, выживет ли Россия, совсем не случайно, как мне кажется, вышла на судьбы русского крестьянского старообрядчества: «Лаже большевики не смогли справиться со старообрядцами. Не могли управиться с какими-то проявлениями характера русского. Уж как они ни преследовали старообрядцев, что они с ними ни делали... Даже после того, как уже в 1942 г. старообрядцы стали отдавать своих рекрутов на войну, - всё равно их преследовали. Когда мы были под Москвой, в это время здесь, по тайге, шарили вооруженные отряды, чтобы истреблять их. Обливали поселения с самолетов керосином, сжигали поля, истребляли леса, расстреливали старообрядцев из пулеметов, с воздуха, из самолетов!.. Дело кончилось тем, что они забились в такие места, где и большевик их взять не мог... Вот совсем недавно геологи обнаружили в Эвенкии, что сохнет кедрач. Целой полосой сохнет. Оказалось, там жили кержаки (это наиболее суровые, стойкие староверы, бежавшие с реки Керженец Нижегородской губернии), которые ушли в войну и после войны от преследований властей. Эти старообрядцы-беглецы нашли кедры, росшие в наклон, вырыли под ними землянки. Ну, потом отстроились постепенно, разработали землю, стали снова жить... Так их недавно только нашли. На самолетах-вертолетах прилетели и объяснили: всё, вас уже не преследуют. Вот на них надежда остается еще, на старообрядцев. Люди это крепкие, и кровь у них хорошая, и дети славные, единственное, глаза узкие, потому что переженились многие на местных девушках, смесь такая пошла...»
Далее писатель с болью говорил о том, почему он не видит для России радужных перспектив: разброд в головах, нищета, пьянство и самоубийства в деревнях... Не лучше ситуация в наших усталых городах, которые строились за счет российских деревень. Города, в которых «жить нельзя - можно только выживать», в том числе Астафьев назвал и уральские города, Березники и Пермь.
Почему меня поразили слова писателя, вроде бы не новые веши он говорил? Дело в том, что с астафьевскими мыслями удивительным образом перекликались воспоминания, записанные мною примерно в то же время, в конце 1990-х гг., от тети Шуры, старожила одной из деревень Ильинского района. Происхождением она также из беглых старообрядцев, так называемых красноверов. (Название пошло, по одной из версий, оттого, что образа, которым они молились, их «черные доски», написаны на красном фоне; видел я эти иконы, сохраненные как семейные реликвии, уже в городских квартирах.)
В конце 1920-х, когда прошел по огромной стране «год великого перелома», наступил для семьи тети Шуры и конец привычной жизни. Начавшаяся коллективизация заставила их сняться с насиженного места, покинуть родную деревню.
...Мы сидим с тетей Шурой в ее избушке, у оконца. Беседуем о житье-бытье, вспоминаем. На волну воспоминаний настраивают с детства знакомые запахи деревенского дома, мерное тиканье настенных ходиков и тропинка за окном, убегающая вниз, к запруде, в зеркальной водной глади которой отражаются высокие темные ели, словно древние стражники. Еще одна умирающая, «неперспективная» деревня... Говорит моя собеседница быстро, на вопросы реагирует скоро. И память у тети Шуры, для девяти-то десятков, на удивление цепкая: «...В двадцать восьмом году я ушла из родной семьи замуж в другую деревню. А потом суматоха началась такая... Когда колхозы-то стали создавать, уезжали много, - вспоминает тетя Шура. - Кто куда, не все в город. Так вот, в тридцатом, наверно, летом мы и уехали. Я уже в колхозе робила, зиму-то. Мы артелью ходили, хлеб сортировали да чё-да. Забыла я, какое название колхоза-то».
Сыновья тети Шуры, давно уже ставшие пермскими жителями, вспомнили потом: рядом с их родиной создали колхоз «Хлебороб», а после войны Кокаровщина вошла в территорию колхоза им. Дзержинского. Избу, стоящую через улицу напротив, Марфы Николаевны Кокаровцевой, украшала табличка «Почетный колхозник» или что-то в этом роде. Долго висела, даже когда колхоз уж расформировали...
В деревне началось тогда расслоение. Политика «разделяй и властвуй» давала свои плоды. Муж тети Шуры, Василий, ни в какую не хотел «жить колхозом». А отец тети Шуры в колхозе работал, его даже первым председателем выбрали. Он молодых разубеждал поначалу: «Давай, тезка, станем жить, как велят, значит». А тот: «Не пойду в колхоз! Чтобы подчиняться там кому-то? Не буду!..» Жена была на стороне мужа. Тетя Шура так обосновала отказ от колхозного счастья: «Привык за себя отвечать - и всё. Кто пашет, тот сеет, говорят. Кто пашет, у того и вожжи...»
То, как они бежали от колхоза, помнила тетя Шура в деталях до последних дней своей жизни. Она рассказывала: «А что взяли? На телегу что можно накласть? Я, как помню, постели положили, ведра положили. Одёжку на себя... А все остальное пропало. Мы бедными-то тоже не были никогда. Но все богатство дома осталось: жеребенок, корова, теленок, овечки... В огороде все было посажено. Но Василий решил раз: «Не пойду в колхоз!» - и всё бросили... Никто ничего не знал про нас. Но нас искали. Они на пристань ездили, на Слудку, а мы-то уехали горами, где же им сыскать нас было...»
В 1930-е гг. в город Пермь из деревень перебирались многие. Целыми семьями уезжали в надежде устроиться на работу, хоть как-то спастись от голода, от бескормицы, от угрозы немилой душе коллективизации. В Скандаловку, куда перебрались беглецы (на окраине Перми, возле лесокомбината «Красный Октябрь») приехало в одно время несколько семей из Бымовского завода, что под Белой горой. Земляки, многие из которых были в родстве друг с другом, стали соседями, построили дома. Вновь стали «жить-поживать» да добро наживать. Как привыкли, как приучены были жить предками. По иронии судьбы, улочка, образованная новоселами-беглецами, получила название «Колхозная». Потом она стала 1-й Колхозной, потому что рядом появилась еще 2-я Колхозная -народ продолжал бежать из «колхозного рая»...
Горький комментарий к историческим событиям в словах моей собеседницы-долгожительницы. За последние десять лет в ее родной деревне случилось уже четыре самоубийства, и все на почве пьянки, безделья и безверия. «Во всех книгах священных написано: если в каком доме удавленник есть - там никакой благодати нет и никакого счастья не может быть. Вот куда мы идем. Слепой поводырь слепцов ведет», - сказала еще тетя Шура.
Александра Васильевна, деревенский наш старожил, потомок староверов, ушла из жизни почти одновременно с В. П. Астафьевым, в начале нового века, чуточку не дотянув до своего столетия. Это и была Россия, которую мы потеряли. Дай бог, не всё растеряли, какие-то росточки еще пробьются...
Ю. К. Николаев
О результатах земского управления
в Пермской губернии в области народного
образования
Историография деятельности земства в Пермской губернии в начале XX в. позволяет нам взглянуть на работу земских учреждений с разными оценками. О земстве как очень эффективной форме управления, направленной на развитие пермской деревни, улучшение в ней народного образования, библиотечного дела, медицинского обслуживания, в 90-е гг. XX в., в период становления местного самоуправления, писалось достаточно много. Особо подчеркивалось, что деятельность земства якобы подтолкнула деревню к успешному развитию, в том числе в сельскохозяйственном производстве и социальной сфере. Приведя в современной пермской деревне к власти органы местного самоуправления, государство специально проводило параллели с органами земского управления и убеждало, что они были очень эффективными и сыграли большую роль в выведении патриархальной деревни на путь, в первую очередь, развития народного образования и новейших агрохимических достижений. Так ли это?
Для исследования темы «земства» использовались статистико-экономические данные по Пермской губернии, такие как «Сборник Пермского земства», газеты «Пермская земская неделя», «Ежегодники Пермского губернского земства», а также «Списки населенных мест» по уездам. Необходимо отметить, что введение земского управления по России происходило в различные сроки, в Пермской губернии деятельность земских учреждений начинается с 1870 г. Уточним, что из 97 губерний и областей Российской империи земское управление было введено только в 34.
На примере Оханского уезда попытаемся осветить роль уездного земства в развитии народного образования в оханских деревнях. По статистическим данным на 1910 г., в уезде проживало около 310 тыс. человек. Уезд был разделен на 48 волостей, которые входили в состав 9 земских участков. Если попытаться представить в современной оценке территорию уезда, то на его площади располагаются административные районы Пермской области: Частинский, Болыпесосновский, Оханский, Очерский, Нытвенский, Верещагинский, Сивинский, Карагайский, г. Краснокамск. В 1910 г. деревень, сел и заводских поселков в уезде насчитывалось 3046. Школ было 129. Таким образом, на 24 населенных пункта в среднем приходилась одна школа.
В действительности картина была еще более удручающей. Возьмем, к примеру, волость, где насчитывалось два села и сорок деревень. В с. Бабка, которое находилось в 120 верстах от уездного г. Оханска, действовала одна земская школа и при ней библиотека. В 10 верстах от села располагалась деревня Мостовая, где также находилась одна земская школа с библиотекой, и также в 10 верстах от волостного центра стояло с. Степанове, где действовала одна церковно-приходская школа. Картина далеко не отрадная: волость с населением более 4 тыс. человек имела три школы, а крупные деревни, такие как Бугры (более 400 жителей), оставались без школы, до ближайшей было 8 верст. Сотни оханских ребятишек не могли получить даже начальное образование, и это спустя 40 лет после введения в уезде земских учреждений.
Продолжая тему, процитируем материалы «Ежегодника Пермского губернского земства» за 1914 г., где сообщается.-«В 1911 г. из 1934 начальных училищ (губернии) в собственных зданиях помещалось 1089 или 56%, а в наемных квартирах 845 или 44%, причем из собственных зданий удобными можно признать 822, а из наемных 268». Таким образом, статистические данные свидетельствуют, что для детей школьного возраста (около 308 тыс. человек на 1911 г.) было удобных для обучения детей немногим более половины помещений (большинство из наемных были просто крестьянские избы); в результате на 290 детей была одна изба. Приведу одну цитату и$ доклада Губернского земского собрания: «...Пермская губерния по результатам просветительской деятельности вообще и в частности по распространению грамотности в среде населения занимает не видное место. Статистическими данными довольно часто и наглядно представляется отсталость Пермской губернии, и большие затраты наших земств по народному образованию оказываются таким образом менее продуктивными, чем меньшие затраты других земских губерний...»
К сожалению, такое положение было во всех земских губерниях, и об этом с большой озабоченностью стали писать ведущие журналы России, к примеру «Русский вестник»: «Несомненно, земские учреждения внесли многие улучшения в местное благоустройство.., но те же улучшения мы видим и в не земских губерниях. Разница только та, что в не земских губерниях то же самое... достигается более правильным путем, т. е. без отягощения населения и без произвольных земских контрибуций с недвижимой собственности». Обозреватель журнала подчеркивает, что в деле народного образования - «любимом детище земства» - не земские губернии во многом опережали земские как в качественном, так и в количественном отношениях, по числу школ. (Русский вестник. 1898, № 1, 2). Далее о картине земских нравов журнал сообщает: «Первенствующее значение в земстве приобретают люди, наименее разборчивые в выборе способов достижения власти и использования ею.., рассматривающие земские органы лишь как средство осуществления своих низменных корыстных устремлений» - и подводит итог: происходит падение авторитета земских органов самоуправления, и земство как пример для подражания явно неудачен.
М. Н. Степанов
Периодическая печать военного времени
в сельской глубинке
Периодическая печать в сельской глубинке, где не было радио, в годы войны являлась единственным источником информации о положении в стране, на фронте и в мире. Автору в 1942-1944 гг. довелось работать в политотделе Больше-Кустовской МТС (машинно-тракторной станции) Усинского района тогдашней Молотовской области и там же первым секретарем райкома комсомола, имея к делу массово-политической информации самое непосредственное отношение.
Радиоузел действовал тогда только в районном центре - в селе Большая Уса - и то нерегулярно, главным образом, из-за Дефицита горючего для «движка», который питал энергией местную радиотрансляционную сеть. Централизованного электроснабжения здесь, да и почти во всех сельских районах области, тогда не было. Не только центральные газеты, но и областная «Звезда» выпускались ограниченными тиражами. Подписка на газеты была строго лимитирована, и они доставлялись ограниченному кругу получателей.
Районная газета «Сталинский путь», официальный орган местной партийной и Советской власти, выходила дважды в неделю на одном листе форматом A31. И как только сотрудники ее редакции умудрялись втискивать в этот формат биение пульса жизни района, области, всей страны! Главное внимание, конечно, уделялось событиям районной жизни. Из всего остального сообщалось наиболее важное, причем в очень кратком изложении. Подлинным бичом было запаздывание информации. Так, о присвоении И. В. Сталину звания Маршала Советского Союза, состоявшемся 6 марта 1943 г., сообщалось в газете от 14 марта. Население района систематически извещалось о ходе военных действий сводками «От Советского Информбюро» или выдержками из них; давались обзоры отдельных периодов военных действий.
В конце 1942 г. было опубликовано обращение к И. В. Сталину члена колхоза «Стахановец» Саратовской области Ферапонта Головатого, который внес 100 тыс. рублей личных средств на строительство боевого самолета. Ответ Сталина «Примите мой привет и благодарность Красной Армии» породил широкую волну последователей по всей стране. Не остался в стороне и Усинский район. Наиболее крупные суммы внесли колхозники В. У. Зайцев и П. К. Килин из Ошьи - по 25 тыс. рублей, А. И. Вахонин и В. В. Степанов из Верх-Ошьи -по 10 тыс. рублей, В. А. Пронюшкин и др. - по 5 тыс. рублей. Все названные жертвователи, как и многие другие, имели личные пасеки и собрали деньги, продавая мед на ближайших городских и поселковых пристанционных рынках.
Газета систематически освещала самые разные виды и способы помощи фронту со стороны местного населения: подписка на военные займы и денежно-вещевые лотереи; сбор подарков и теплых вещей фронтовикам; организация посылок на фронт с замороженными пельменями в зимние месяцы и специально засушенным картофелем для полевых кухонь. Женщины собирали средства на танковую колонну «Боевые подруги», молодежь и школьники - на танковую бригаду имени комсомола и колонну «Молотовский осоавиахимовец». Но самым главным видом помощи фронту и военно-промышленному тылу было, разумеется, производство продуктов питания, прежде всего хлеба. И основное место в газете занимало освещение всех сторон сельскохозяйственного производства в колхозах района, деятельность МТС. Постоянно публиковались сводки о ходе полевых работ, лесозаготовок; о ремонте техники; о состоянии дел на животноводческих фермах и пр. Много места выделялось для пропаганды передового опыта, для освещения хода соревнования. Большой резонанс в районе вызвали вести о трудовом рекорде комбайнера Больше - Кустовской МТС А. С. Килина, который на своем комбайне за один только день 27 августа 1942 г. сжал 37 га ржи, при этом сэкономив 55 кг горючего; и об успешной работе сцепа из двух комбайнов во главе с И. П. Морозовым.
Ушедших на фронт мужчин заменили женщины и молодежь, подростки. В полевых работах весной 1943 г. отличились трактористки 3. Горбунова и А. Лихачева, применившие посевной агрегат: к плугу они прицепили борону, а к ней еще и сеялку. В результате - значительное перевыполнение плана, экономия горючего. Безусловным лидером соревнования среди тружениц района в 1943-1944 гг. была бригадир женской тракторной бригады колхоза им. Красной Армии М. Н. Силина.
Наиболее активной и мобильной силой была молодежь, что газета не могла не учитывать в своих выступлениях. Временами даже казалось, что она является молодежным органом. Так, в октябре 1943 г. были опубликованы материалы о районном съезде колхозной молодежи; о торжественном заседании, посвященном 25-летию комсомола. В начале 1944 г. появились две передовые статьи об очередных задачах комсомольцев и молодежи. Летом 1944 г. газета следила за ходом соревнования молодых пахарей и бороноволоков. Партийных организаций тогда в колхозах района не было, поэтому их роль в известной степени принимали на себя первичные комсомольские организации. О Таисье Старковой из колхоза «Красный восход» говорилось, что она не только безупречный руководитель полеводческой бригады, но и замечательный вожак молодежи. Старкова была признана лучшим комсоргом района.
Вместе со взрослыми на полях района безотказно трудились школьники-старшеклассники, всего числом до 600 человек. Согласно постановлению местных властей от 28 июня 1942 г., практически всё местное трудоспособное население, включая учащихся, мобилизовывалось на летне-осенние работы в колхозах. Работали и воспитанники шести интернатов, давших приют более полутысяче юных москвичей. За летний каникулярный сезон, например, учащиеся района выработали 12 514 трудодней, воспитанники интернатов - 6810, учителя -3375.
В Большой Усе, Ошье и некоторых других селениях были созданы военно-учебные пункты Всевобуча (Всеобщего военного обучения), в которых допризывники проходили предармейскую подготовку, в том числе учились на бойцов-лыжников, и затем уходили на фронт. Свою воинскую подготовку молодежь демонстрировала на регулярно проводимых профсоюзно-комсомольских кроссах.
Живой интерес и разноречивые суждения вызывали такие материалы в газете, как сообщения об обучении нетелей и бычков для работы в поле, о раздойке овец для получения брынзы, о посеве махорки, о переоборудовании автомашины с жидкого горючего на древесное топливо (березовые чурки) путем установки газогенератора, об использовании жатки от комбайна в качестве самостоятельного механизма (без молотильного агрегата) под мудреным названием «виндроуэр» и т. п.
Общий трудовой настрой подавляющей массы населения района нарушался отдельными дезорганизаторами колхозного производства: бракоделами, губящими технику и скот; разгильдяями, прогульщиками, расхитителями общественного добра, дезертирами с трудового фронта. Они подвергались острой критике, судебному преследованию, получали различные сроки лишения свободы, о чем обычно информировала газета.
К сожалению, план хлебозаготовок, по которому в конечном счете оценивалась вся работа местного руководства, в течение всех военных лет районом не выполнялся. Причин было много: недостаточная компетентность руководства, «волевой» подход, пьянство и попустительство, кумовство, упор на сиюминутную конъюнктуру, игнорирование или даже незнание местных условий и возможностей. Низкая урожайность из-за отсутствия удобрений и непомерного затягивания жатвы, причем часть урожая несмотря ни на что уходила подснег; бездорожье; оторванность от пунктов сдачи зерна и снабжения горючим и смазочными материалами; острейший дефицит запасных частей; стопроцентность перевозок на лошадях, не отличавшихся упитанностью, - достаточно ли все это учитывалось в тогдашней практике планирования сельскохозяйственного производства?
Все это прекрасно понимало и население района. Поэтому, когда в декабре 1942 г. «грянул гром» - председатель райисполкома В. А. Крупанов и уполномоченный Народного комиссариата заготовок по Усинскому району М. И. Миков были объявлены «саботажниками хлебозаготовок», судимы военным трибуналом войск НКВД Молотовской области и приговорены к 10 годам заключения каждый, - это вызвало у народа скорее сочувствие и жалость к осужденным. Жители Большой Усы были убеждены, что на них просто выпал слепой жребий судьбы: кому-то надо было стать «козлом отпущения». Показательно, что в газете относительно этого «дела» было помещено два предельно кратких сообщения и никаких «одобрям-с».
Поглощенная военно-хозяйственной тематикой, газета лишь вскользь касалась вопросов социальной инфраструктуры. Тем не менее она не прошла мимо открытия зубопротезного кабинета в Большой Усе; добрым словом помянула поистине подвижнический труд всего двух оставшихся в районном центре врачей после ухода остальных в армию - А. И. Андрофагиной и А. В. Сергеевой.
Сообщила газета о постановке только что написанной пьесы К. Симонова «Жди меня» в Большой Усе 1 мая 1942 г. силами местной интеллигенции (однако автору известно еще о трех самодеятельных спектаклях, которые пользовались большим успехом у зрителей, но в газете эти события отражения не нашли). Вообще, деятельность местной интеллигенции освещалась газетой крайне скупо. Совершенно ничего не писалось о жизни и быте эвакуированных в район гражданских лиц, а также военнослужащих-отпускников, направленных сюда для лечения в госпиталях.
Особо следует подчеркнуть, что в жестких условиях военной поры большеусинские газетчики делали всё возможное. Для регулярного выхода в свет своего детища. Ответственными редакторами газеты в военные годы работали: Г. Е. Кувалдин, В. А. Вахонин, М. Г. Руденко и, наконец, А. Е. Тихонова, которая была ответственным секретарем редакции при всех перечисленных редакторах. Она фактически выпускала газету в частые периоды их командировок в колхозы в качестве уполномоченных райкома ВКП(б) и райисполкома по проведению различных хозяйственно-политических кампаний. Поистине, она была «душой» газеты. Редакция и типография размешались в обычной деревенской избе. Все работы велись вручную и при керосиновом освещении: и набор текста, и печатание на допотопной машине, тяжелый маховик которой приходилось крутить работницам типографии. Но, несмотря ни на что, газета в положенное время появлялась у читателей. Нелегкая эта работа была незаменима в деле мобилизации духовных сил местного населения на самоотверженный труд ради грядущей Победы.
1 Все данные в статье приводятся по источнику: ГАПО. Ф. ФПИ, оп. Г, д. 1307-1309.
Общественно-политическая секция
«Русская система»
и традиции крестьянской России
Л. А. Фадеева
Русская система и русское мировоззрение
в контексте традиций крестьянской России
На первый взгляд, проблематика крестьянской России имеет отношение, прежде всего, к истории, литературе и лишь в небольшой части - к политике, политической системе, политическому сознанию и политической философии - ко всему тому, что представляет интерес для современной политической науки. Однако уже простое обозначение данной проблематики дает импульс к осмыслению многих политических проблем и процессов. В самом деле, исследователи, как и другие российские граждане, в «модернизаиионном задоре» спешат «оставить за скобками» многовековой опыт крестьянской России. Между тем этот опыт не только сказался в прошлом на судьбе страны и проводимых в ней социальных экспериментах, но и продолжает отзываться в российском менталитете, привычках, образцах поведения и мыслительных традициях. На мой взгляд, обращение к традициям крестьянской России может иметь значение для осмысления поисков и находок российской политической науки.
В последнее время часто говорят о кризисе отечественной политической науки, которая в первые годы своей «реанимации» (рубеж 1980-1990-х гг.) активно использовала западные концепты, подходы и методики, а затем столкнулась с трудностями их применения к анализу российских политических феноменов и процессов. Начались активные попытки адаптации западных и поиски новых методологических схем. Одной из наиболее интересных попыток, по праву, можно считать заявленный в серии публикаций и выступлений А. Фурсова и Ю. Пивоварова замысел Русской Системы.
Пивоваров и Фурсов определили «Русскую Систему» как такой способ взаимодействия ее основных элементов, при котором Русская Власть — единственный социально значимый субъект, как способ контроля Русской Власти над русской жизнью1. Однако стройная концепция Русской Системы так и не была создана; Русская Система, по мнению Ю. Пивоварова, не переросла стадии общего замысла. С позиций сегодняшнего дня Пивоваров объясняет формирование этого замысла так: «Мы не могли выражать свои мысли на том языке, который принят в российской и западной науке. Мы поняли -всё, задыхаемся, не можем дальше писать, поскольку тот язык, который существует, нам не подходит... «Русская Система» -это попытка увидеть то в русской истории, чего не видели раньше».
Согласно философским и историческим традициям, осмысление привело к триаде понятий: власть - популяция -лишний человек. Лучше всего понять их смысл можно, если руководствоваться объяснениями Пивоварова, что олицетворение власти - Сталин, олицетворение популяции - Зюганов, а лишнего человека - И. Бродский. Правда, возникает ощущение, что какой-то важный компонент все же оказался неучтенным. Возможно, это смутный протест между отождествлением народа с популяцией.
Участник дискуссии о Русской Системе Леонид Андреев объясняет смысл понятия популяция: «Можно сказать вполне наукоподобно: «Дистанционность Русской Власти», а можно высказаться в более прямолинейной форме - «русский народ -быдло», и оба эти высказывания вполне адекватны не по форме, а по содержанию, поскольку позволять власти дистанцироваться от популяции могут люди, безразличные к своей собственной судьбе, пассивные, отвлеченные на выживание и только».
Отчасти это проблема политической культуры, определяемой Пивоваровым как одно из самых сложных, трудноуловимых научных понятий: «В наиболее обшей форме это «субъектное измерение общественных основ политической системы, то есть совокупность всех политически релевантных мнений, позиций и ценностей субъектов конкретного социального и политического организма». С другой стороны, Пивоваров утверждает: «Основной вопрос русской истории, завещанный XX веку предыдущим столетием, вопрос, принявший псевдоним «аграрный кризис», или вопрос о земле, ушел в небытие, осе сегодняшние споры о том, нужна ли частная собственность на землю или нет, с исторической точки зрения, иррелевантны. Русская Власть «нуждается» в популяции, население же становится популяцией только при наличии так поставленного вопроса о земле».
Теодор Шанин призывает исследователей и рядовых граждан помнить о том, что на начало XX в. Россия более чем на 90% была крестьянской страной и что большинство сегодняшних россиян - внуки и дети крестьян. Отвечая на вопрос, почему до сих пор не умер русский народ, Шанин рассматривает образцы самопомощи, «экономики выживания», во многом заимствованные у крестьянства. И причины застоя видит в упадке свойственного российскому крестьянству трудового этоса, здравого смысла, крестьянского духа: «Вспомните этих людей, брежневцев. Это очень часто были мужицкие сыновья. Их отцы командовали полками, потом расстреливали тех, кто поумнее, а эти сели на толстые задницы. Произошла дегенерация. Естественная дегенерация правящей элиты. И, похоже, это результат именно искусственного ускорения развития»2.
Существенное место в анализе политического развития России и свойственных ей политических идеологий отводится народничеству. Д. Овсянико-Куликовский в очерке «Психология русской интеллигенции» называет народничество одной из самых узких идеологий, и в то же время в этом видит его силу и моральное значение: «В центре системы здесь ставится идея народа, крестьянства, и на первый план выдвигается моральное требование уплаты долга народу - посильным служением его благу»3.
Общеизвестно то обстоятельство, что запоздалость социально-экономического развития России обусловила особый идеологический тип русского интеллигента, или, если следовать логике Д. Овсянико-Куликовского, то, что русская интеллигенция «застряла в идеологическом фазисе». Еще в 1880-е гг. Н. Михайловский писал: «Для нашей интеллигенции невозможна та беззаветная искренность, с которой европейская интеллигенция времен расцвета либеральной доктрины ожидала водворения чуть ли не рая на земле от проведения в жизнь буржуазных начал»4. Михайловский видел в самой наличности слова «интеллигенция» нечто отчасти утешительное, отчасти прискорбное, и во всяком случае обусловленное особенностями российской истории.
Споры об этом «странном понятии» - интеллигенция, слове, «неуклюжем на русское ухо», как считал Михайловский, до сих пор не утихают в России. До сих пор нет даже следов консенсуса в вопросе о том, чем была русская интеллигенция, в чем выражалась ее трагедия. В том ли, что это были люди, «получившие западное образование и оставшиеся без почвы в своей стране» (как утверждает Г. Померанц), или же «в глубоком духовном разладе в связи с ее некультурностью, необразованностью» (как считал А. Изгоев)? Была ли интеллигенция «занята всемирными проблемами, всечеловечна, всеотзывчива» (по мнению Л. Аннинского), либо же она представляла собой «замкнутую группу специалистов, оторвавшихся от жизни, от тех ее областей, которые не имели прямого отношения к их специальности» (на взгляд М. Рейснера)?5
Тот же Изгоев определяющим признаком интеллигенции до революции 1905-1907 гг. считал «присущий профессиональной деятельности этих лиц элемент учительства в широком смысле слова, передачи людям сведений и накопленных знаний с целью научения» и сравнивал интеллигенцию с путями сообщения, которые «развозят знания по всем концам света» 6. А после первой русской революции именно Изгоев выступил в «Вехах» с самой жесткой критикой русской интеллигенции, обвиняемой им в необразованности и некультурности, отсутствии интереса и любви к своей профессии, к знаниям, в том, что она предала функцию «учительства» во имя ложно понятой идеи. Образ интеллигента, распевающего «Дубинушку» в кабаке и плачущего о судьбе русского народа в публичном доме потому и был столь убийствен, что вполне вероятен в русской действительности. Как и его преемник - Васисуалий Лоханкин.
Как известно, сборник «Интеллигенция в России» явился ответом на сборник «Вехи». «Антивеховцы» выступали против идейно-политического максимализма авторов «Вех», который выразился в их убеждении, что социалистическая идея была идеей всей русской революции, в то время как либеральные и демократические компоненты революции ими явно недооценивались. Максималистским представлялся критический запал «веховцев» и авторам книги «В защиту интеллигенции». «"Вехи" не оставили камня на камне из всего того огромного построения нашей образованности и культуры, которое русская интеллигенция воздвигала с таким трудом и жертвами в течение многих десятков лет», - замечает Н. Геккер, который не был склонен видеть идеал ни в самой интеллигенции, ни в ее «народопоклонстве» («интеллигенция надломила свои силы и убедилась, что при данных условиях с народом можно не слиться, а спиться»). Г. Петров стоял на таких же позициях: «Не следует идеализировать и переоценивать нашу интеллигенцию, но нельзя и топать на нее ногами, с присвистом ухать. Всё в меру, всё в свою величину». Д. Мережковский выразил убеждение, что «плевать интеллигенции в лицо - значит плевать в лицо России»7.
Такое болезненное восприятие было обусловлено тем, что «веховцы» нашли самые уязвимые места радикально-демократической интеллигенции и, прежде всего, ее народопоклонство. Так, Н. Бердяев упрекал интеллигенцию в том, что она в качестве морального догмата принимает общественный утилитаризм в оценках всего и поклонение народу, и эта «любовь к уравнительной справедливости, к общественному добру, к народному благу парализовала любовь к истине» 8. Чувство виновности перед народом, своего рода социальное покаяние фиксировал у русской интеллигенции С. Булгаков. Он считал, что оторванность интеллигенции от народа определяется, прежде всего, ее безбожием в противовес христианской вере народа 9.
«Веховцы» не приняли во внимание того, что чувство «социального стыда» на рубеже веков стало одной из важных социально-психологических черт «образованного класса» многих развитых стран. Это чувство побуждало его представителей как к социальному действию, к борьбе за реформы, к продвижению либеральных идей, так и к своеобразным «хождениям в народ», созданию «сеттльментов» (поселений интеллектуалов) в рабочих кварталах. Это тоже вошло в своеобразную моду, стало считаться проявлением социальной озабоченности, мудрости, на русский манер можно бы сказать, интеллигентности. Например, в английской интеллектуальной среде упор делался на моральные, религиозные, этические аспекты проблемы бедности, вырабатывался, по выражению Б. Вебб, «новый фермент мышления и чувств», «новое сознание стыда»10. А. Тойнби, Ч. Кингсли, Ф. Морис, генерал Бутс, кардинал Маннинг, С. Барнетт, Л. Раскин, У. Моррис и многие другие стремились донести до своих соотечественников это чувство - стыда за общество, которое не может обеспечить достойной жизни своим гражданам.
И если уж в Великобритании, где с 1850 г. неуклонно повышался уровень жизни, а рабочее законодательство развивалось с 1802 г., царили такие настроения, то что говорить о России? Какие чувства должны были испытывать интеллигенты по отношению к русскому народу вообще и к русскому крестьянству в частности? «Социальный стыд», как правило, сопровождается некоторой идеализацией социального объекта. При этом следует иметь в виду, что формы социального поведения интеллигенции далеко не исчерпывались сентиментальными настроениями или народническими устремлениями. Социальная активность интеллигенции находила выражение, прежде всего, в ее профессиональной деятельности. «Вряд ли можно найти более органичное выражение активности интеллигенции, чем создание школ, - считает исследователь гражданского общества в период «великих реформ» в России XIX в. Э. Кимбелл. - Оно точно так же, как литературная, публицистическая, издательская деятельность, давало выход самым естественным профессиональным интересам пробуждающейся интеллигенции»п. Известный литературовед П. Сакулин много говорил о самоотверженном труде тысяч сельских учителей. Не меньшую самоотверженность проявляли земские врачи. Так, в Пермской губернии с начала 1870-х гг. развивались объединения врачей, создавались врачебные общества, врачебные советы, проходили первые съезды земских врачей, определившие задачи земской медицины, которые виделись в «охранении народа от страданий, удалении (имелось в виду отдаление. - Л. Ф.} момента смерти, увеличении средней продолжительности жизни и, таким образом, в обеспечении как материального, так и нравственного его состояния» 12.
Если обратиться от социального измерения к философскому, к проблеме русского мировоззрения, то и в данной сфере можно обнаружить серьезное влияние на систему мировоззрения многомиллионного крестьянского мира.
Как правило, принято объяснять систему русского мировоззрения тем, что русские интеллектуалы смотрелись, как в зеркало, в Запад. Если уж использовать метафору зеркала, на мой взгляд, уместней говорить о «трельяже»: одну из сторон которого действительно представлял Запад, другую - власть, а третью - народ. Что касается «западного» измерения проблемы, я солидарна с Ю. Пивоваровым, который предложил блестящий аргумент в пользу того, что не следует объяснять всю русскую историю и, в особенности, историю русской мысли психологической травмой, «которую получил русский ум при столкновении с Европой»: «Этого я принять не могу. Не потому, что не хочется. А потому, что не доказано»13. Есть много умозрительных схем, пафоса и страсти, а доказательств, действительно, нет.
Не претендуя на доказательность следующих тезисов, рискну все же высказать предположение по поводу ряда специфических черт русского мировоззрения, которые отмечаются исследователями. Это «нормативность фактического», онтологизм, присущий русской мысли, точнее, онтологический примат жизненного факта над мышлением. С. Франк выразил его формулой «sum ergo cogito» (существую, следовательно, мыслю) против западного «cogito ergo sum» (мыслю, следовательно, существую). Иногда онтологизм характеризуют как наивный реализм. Другим важным компонентом русского мировоззрения Франк считал «МЫ - философию».
Исследователи отмечают также интуитивизм русской мысли, особенное понимание истины, пронизывающее ее, поиск правды как истины и нравственной правоты. «Правда» представляет собой не только истину, но и «нравственную правоту», «нравственные основания жизни, ту самую духовную сущность бытия, посредством которой оно становится внутренне единым, освящается и спасается»14. Ю. Пивоваров констатирует то обстоятельство, что русская мысль имеет иной, чем на Западе, фундамент, и посему считает лишенным смысла предъявлять претензии по этому поводу.
На мой взгляд, перечисленные особенности русского мировоззрения вполне сочетаются с психологическими характеристиками крестьянского мира, во всяком случае, подпитываются ими. Так, онтологизм русской мысли соотносится с крестьянским реализмом и здравым смыслом, «МЫ - философия» - с психологией крестьянской общины и традициями соборности. Поиск правды в русском мировоззрении коррелирует с крестьянской привычкой «искать правду», а понимание «правды» -с нравственной правотой и представлениями о справедливости. Пример, приведенный Теодором Шаниным относительно крестьянского суда, - прекрасная тому иллюстрация.
Чего, может быть, недостало русской интеллигенции, так это крестьянского жизнелюбия. Крестьянство консервативно в том, что касается социально-политических идей, оно скептически воспринимает идеи прогресса, поскольку циклический характер крестьянского хозяйствования противоречит идее прогресса. И в то же время порождает свои психологические компенсаторы. Как говорил британский философ Бертран Рассел, «когда я общаюсь с коллегами, я думаю, что счастье нам не дано, когда разговариваю с садовником, убеждаюсь в обратном».
1 Фурсов А. И., Пивоваров Ю. С. «Social Science» как универсализация уникального исторического опыта Запада и что в этой ситуации делать нам, русским // www.politstudies.ru. См. также: Пивоваров Ю. С., Фурсов А. И. Русская Система и реформы // Pro et Contra. Осень 1999 г. Т. 4. № 4; Пивоваров Ю. С. Русская политическая культура и political culture (Общество, власть, Ленин) // Там же. Т. 7. № 3.
2 Шанин Т. Почему до сих пор не умер русский народ. Экспо-лярные структуры и неформальная экономика современной России // Эксперт. № 1-2 (213). 17 янв. 2000.
3 Овсянико-Куликовский Д. Н. Психология русской интеллигенции // Вехи. Интеллигенция в России. - М., 1991. С. 402.
4 Отечественные записки. 1881. Т. 259. № 12.
5 Полис. 1992. №3. С. 73.
6 Мир Божий. 1904. Янв. С. 72.
7 В защиту интеллигенции: Сб. статей. - М., 1910.
8 Бердяев Н. А. Философская истина и интеллигентская правда // Вехи. Интеллигенция в России. - М., 1991. С. 29-30.
9 Булгаков С. Н. Героизм и подвижничество // Там же. С. 49.
10 Webb В. My Apprenticeship. - L, 1926. P. 179-181.
11. Кимбелл Э. Русское гражданское общество и политический кризис в эпоху великих реформ. 1859-1863 // Великие реформы в России. - СПб., 1992. С. 267.
12 Труды I съезда врачей Пермской губернии. 1872. - Пермь, 1873.
13 Пивоваров Ю. С. Русская Мысль, Система Русской Мысли и Русская Система // Пивоваров Ю. С. Полная гибель всерьез. - М., 2004. С. 23.
14 Франк С. Л. Русское мировоззрение. - СПб., 1996. С. 152.
Ю. Г. Белоногов
Интересы крестьянства
во внутриноменклатурной борьбе 1960-х гг.
В рамках административно-командной системы управления экономикой сельское хозяйство традиционно рассматривалось как источник финансирования и бурного роста тяжелой промышленности. Не удивительно, что успехи промышленного производства при этом сочетались с крайне низким уровнем развития аграрного сектора. Несомненно, такое положение являлось закономерным результатом произошедших на рубеже 1920-1930-х гг. социально-экономических преобразований.
Кризис административно-командной модели управления экономикой и нарастание социального напряжения в деревне инициировали советское руководство на поиск путей выхода из создавшегося положения. Уже в развернувшейся после смерти И. В. Сталина борьбе за власть и Г. М. Маленков, и Н. С. Хрущев предложили проекты аграрной политики, отражавшие интересы и определенных групп региональной номенклатуры. Проект Маленкова отдавал приоритет экономическим методам хозяйствования, что предусматривало предоставление большей самостоятельности сельским хозяйственным субъектам в вопросах получения и распоряжения прибылью и, как следствие, ослабление контроля со стороны партийных руководителей. Вторая концепция, отражавшая интересы прежде всего партийной ветви номенклатуры, предполагала поиск выхода из кризиса, в основном, в проведении административными методами организационных и технико-технологических мероприятий.
В области сельского хозяйства, по мнению представителей партийной номенклатуры, предполагалось использовать опыт, полученный в ходе технической реконструкции промышленности. Зачатки этих представлений начали реализовываться уже при Сталине, однако при Хрущеве они были доведены до логического завершения. Предполагалось, что соединение трех элементов (широкое использование новой техники и механизация труда; внедрение новых технологий и агрикультур; привлечение к работе специалистов сельского хозяйства) в рамках социалистической системы хозяйствования обеспечит его реальный и долговременный прогресс. Для повышения эффективности сельскохозяйственного производства намечалось их проведение в сочетании с организационными мероприятиями - укрупнением хозяйств с последующей концентрацией ресурсов и специализацией. В идеале предполагалось превратить колхозы и совхозы в своеобразные фабрики по производству сельскохозяйственной продукции (мяса, зерна, молока и т. д.); при этом «фабричная мода» должна была найти свое отражение и в создании новых видов поселений - «агрогородов»:.
Политический курс по «развернутому строительству коммунизма» открывает на рубеже 1950-1960-х гг. новый этап во взаимоотношениях крестьянства и власти. Именно этот курс стал идеологическим обоснованием проведения непопулярных среди селян мероприятий по сокращению площади личного приусадебного хозяйства, сознательному снижению численности поголовья скота в личном пользовании, ликвидации «бесперспективных» деревень. Однако данный курс натолкнулся на серьезное сопротивление крестьянства. Источники свидетельствуют о значительном снижении у крестьянства заинтересованности в общественном труде. В справках о деятельности некоторых колхозов сообщалось, что из-за низких доходов, неупорядоченности оплаты труда «колхозникам на общественное добро наплевать». Например, в справке, посвященной анализу деятельности Пермского производственного колхозно-совхозного управления за 1963 г., отмечалось: «Низкие моральные и материальные стимулы к труду в отстающих хозяйствах приводят к массовым невыходам на работу и нарушению трудовой дисциплины, низкому качеству работ, расхищению колхозного добра... В последние три года многие показатели по урожайности, плотности скота и птицы на 100 га, продуктивность коров снизились».
Аграрная политика Н. С. Хрущева могла привести к прямо противоположным результатам. С мест доходили сигналы о том, что «значительную, часть дохода колхозники получают не от работы в колхозе, а от личного хозяйства и побочных заработков». С точки зрения представителей партийной и государственной ветвей региональной номенклатуры, появлялась потенциальная опасность возрождения частного сектора экономики; особенно это касалось бытовой сферы обслуживания.
Ситуация серьезно осложнилась ростом социальной напряженности, вызванной продовольственным кризисом в начале 1960-х гг. Жители Пермской области активно интересовались у представителей власти причинами резкого ухудшения снабжения мясом, маслом, молоком на фоне более успешного развития промышленности. При этом они даже приводили неприятные, с точки зрения политического престижа советского руководства, сравнения: «С 1947 по 1958 г. продуктов производилось меньше, чем в 1960-1961 гг., а снабжение было значительно лучше!» Указывалось также на серьезное противоречие реальной действительности провозглашенным на XXII съезде КПСС идеологическим постулатам. В конечном итоге, при нерешенности продовольственной проблемы эти «многочисленные нарекания» могли приобрести и политический характер.
Региональное и местное руководство, видимо, ощущало беспокойство по поводу жизнеспособности социально-политических институтов советской системы. Очевидным фактором, побуждавшим номенклатуру к проведению отвечавших интересам крестьянства мероприятий, являлось, безусловно, стремление избежать хозяйственной катастрофы, выйти из аграрного кризиса и снизить тем самым социальную напряженность. В частности, представителям региональной номенклатуры пришлось даже констатировать, что «увеличение производства сельского хозяйства зависит от производства продуктов и заготовки его среди населения». Уже после смешения Хрущева власти были вынуждены признать, что «в результате серьезных недостатков и ошибок в руководстве сельское хозяйство замедлило темпы своего роста, по существу, стало топтаться на месте».
Новая политика в сфере сельского хозяйства, закрепленная решениями мартовского (1965 г.) Пленума ЦК КПСС и предусматривавшая приоритет экономических методов хозяйствования, отражала интересы как определенной части крестьянства, так и некоторых групп в региональной номенклатуре. Примечательно, что многие составные элементы данного курса оформляются на уровне идей и высказываются хозяйственными руководителями низового звена уже в начале 1960-х гг. Сутью этих идей являлось раскрепощение хозяйственной инициативы на местах, что предусматривало уход из-под жесткой опеки партийных и советских органов власти. Хозяйственные руководители и рядовые колхозники выступали за расширение их полномочий в сфере планирования, свободное распоряжение излишками произведенной продукции, а главное - невмешательство партийно-государственной номенклатуры во внутренние дела хозяйствующих субъектов.
Однако идея расширения свободы в хозяйственной деятельности не находила поддержки у значительной части партийного и советского руководства во многом из-за сохранившихся со времен коллективизации представлений о деревне как о неком придатке промышленной сфере. Под воздействием реформаторского курса А. Н. Косыгина как традиционные функции деревни, так и статус партийно-государственных структур могли серьезно измениться. Сторонники Л. И. Брежнева обращали внимание на другой, не ставивший под сомнение приоритетное положение партийного и государственного аппарата, путь: социальное возрождение села невозможно без широкой финансовой (как оказалось впоследствии, не очень эффективной) поддержки со стороны государства. Однако эта победившая на рубеже 1960-1970-х гг. стратегия социально-экономического развития, не стимулировавшая крестьянство на высокопроизводительный труд, в конечном итоге не смогла предотвратить системного кризиса советской экономики, наиболее тяжело отразившегося, в частности, в ее аграрном секторе.