РЕЦЕНЗИЯ НА РУКОПИСЬ «КОЛЫМСКИХ РАССКАЗОВ»
В рукописи В. Шаламова «Колымские рассказы» 33 рассказа – и совсем маленьких (на 1 – 3 странички), и побольше. Чувствуется сразу, что написаны они квалифицированным, опытным литератором. Большинство прочитывается с интересом, имеет острый сюжет (но и бессюжетные новеллы построены продуманно и интересно), написаны ясным и образным языком (и даже, хотя повествуется в них главным образом о «блатном мире», в рукописи не ощущается увлечения арготизмами). Так что, если вести речь о редактировании в смысле стилистической правки, «утряски» композиции рассказов и т. п., то в такой доработке рукопись, в сущности, не нуждается.
Для того, чтобы сделать выводы и практические рекомендации по рецензируемой рукописи, надо думать не об этом, не о «чисто литературной» стороне, а о более существенных вопросах – об общей направленности рукописи, о содержании рассказов, о методе, которым работает автор.
Какое-то представление о рукописи в этом смысле дает уже знакомство с названиями включенных в сборник произведений. «Первая смерть», «Татарский мулла и свежий воздух», «Васька Денисов – похититель свиней», «Заговор юристов», «Тифозный карантин» и т. д. и т. п.
Читая рассказы В. Шаламова, мы погружаемся в мир тюрем, пересыльных пунктов, лагерей. Сборник – это как бы жутковатая мозаика, каждый рассказ – фотографический кусочек повседневной жизни заключенных, очень часто – «блатарей», воров, жуликов и убийц, находящихся в местах заключения. Автор подробнейшим образом (кстати, есть ряд случаев, когда одни и те же – буквально, дословно – описания тех или иных сцен встречаются в нескольких рассказах) описывает все – как спят, просыпаются, едят, ходят, одеваются, работают, «развлекаются» заключенные; как зверски относятся к ним конвойные, врачи, лагерное начальство. В каждом рассказе говорится о непрерывно сосущем голоде, о постоянном холоде, болезнях, о непосильной каторжной работе, от которой валятся с ног, о беспрерывных оскорблениях и унижениях, о ни на минуту не оставляющем душу страхе быть обиженным, избитым, искалеченным, зарезанным «блатарями», которых побаивается и лагерное начальство. Несколько раз В. Шаламов сравнивает жизнь этих лагерей с «Записками из Мертвого дома» Достоевского и приходит каждый раз к выводу, что «Мертвый дом» Достоевского – это рай земной сравнительно с тем, что испытывают персонажи «Колымских рассказов». Единственно, кто благоденствует в лагерях – это воры. Они безнаказанно грабят и убивают, терроризируют врачей, симулируют, не работают, дают направо и налево взятки – и живут неплохо. На них никакой управы нет. Постоянные мучения, страдания, изнуряющая работа, загоняющая в могилу – это удел честных людей, которые загнаны сюда по обвинению в контрреволюционной деятельности, но на самом деле являются людьми, ни в чем неповинными.
И вот перед нами проходят «кадры» этого страшного повествования: убийства во время карточной игры («На представку»), выкапывание трупов из могил для грабежа («Ночью»), умопомешательство («Дождь»), религиозный фанатизм («Апостол Павел»), смерти («Тетя Поля»), убийства («Первая смерть»), самоубийства («Серафим»), беспредельное владычество воров («Заклинатель змей»), варварские методы выявления симуляции («Шоковая терапия»), убийства врачей («Красный крест»), убийства заключенных конвоем («Ягоды»), убийство собак («Сука Тамара»), поедание человеческих трупов («Тайга золотая») и так далее и все в таком же духе.
При этом все описания очень зримые, очень детализированные, часто с многочисленными натуралистическими подробностями.
Через все описания проходят основные эмоциональные мотивы – чувство голода, превращающее каждого человека в зверя, страх и приниженность, медленное умирание, безграничный произвол и беззаконие. Все это фотографируется, нанизывается, ужасы нагромождаются без всяких попыток как-то все осмыслить, разобраться в причинах и следствиях описываемого.
Мы знаем повесть А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» – произведение о лагерях, вызывающее к себе различное отношение. Но при самом критическом отношении к этой повести, при учете узости кругозора автора, односторонности и поверхностности многих описаний, нельзя не видеть, что пафос этого произведения в утверждении стойкости человека, который и в трагических, бесчеловечных условиях лагерной жизни не теряет качеств человека, собственного достоинства и даже интереса к труду. Это и дало основание поддержать повесть Солженицына. Но мы все помним, что, говоря о ней, Н. С. Хрущев предупреждал о ненужности увлечений «лагерной темой», о необходимости подходить к ней с исключительной ответственностью и глубиной, о том, что такие произведения не должны убивать веру в человека, в его силы и возможности.
«Колымские рассказы» как бы полемизируют с повестью Солженицына. То, что было у него положительного, здесь демонстративно «опровергается».
Если Солженицын старался и на лагерном материале провести мысль о несгибаемости настоящего человека даже и в самых тяжких условиях, то Шаламов, наоборот, всем содержанием рассказов говорит о неотвратимости падения – нравственной и физической гибели человека в лагерных условиях.
Если Солженицын пытается показать, что как бы то ни было, но человек может и не превратиться в животное, то Шаламов как раз и акцентирует на том, как от голода, холода, побоев, унижений, страха люди превращаются в зверей.
Если Солженицын пытается (часто неудачно, но пытается) показать, как по-разному ведут себя люди в заключении, как-то дифференцировать их, показать и настоящих, несгибаемых коммунистов, и отпетых мерзавцев, которые заслуженно находятся в заключении, то Шаламов не стремится к такой дифференциации в изображении лагерного мира. Заключенные – это одна серая масса мучеников. Какие-то индивидуальные черточки, конечно, даются (главным образом, внешний портрет), но внутренний мир персонажей не раскрывается сколько-нибудь разносторонне, он главным образом ограничивается желанием есть, спать, спастись от гибели. «Дифференциация» проведена, пожалуй, только в одном смысле: «блатари» и все остальные заключенные. Но в главном – в отношении к своему бытию, к самому факту ареста и заключения, к политике советской власти и к ее извращениям – все одинаковы. Вернее даже, никакого отношения к этому основному, определяющему жизнь и поведение, и дальнейшую судьбу каждого заключенного, автор сколько-нибудь отчетливо не выявляет, никакого социального обоснования и объяснения он даже и не пытается дать. А без этого, вполне понятно, все изображение приобретает натуралистически-объективистский характер, проникнутый абстрактной жалостью к человеку вообще. И образ заключенного в этой ситуации тоже вырисовывается как образ человека вообще, а не человека социального, наделенного общественными симпатиями и антипатиями, имеющего тот или иной уровень сознательности, свое отношение к коренным вопросам общественного бытия. Никакого общественного человека в «Колымских рассказах» нет. Есть лишь живое страдающее существо, несправедливо загнанное в ужасные гибельные условия, которое не хочет умирать и всеми возможными для него способами цепляется за жизнь!
Думаю, что опубликование сборника «Колымских рассказов» было бы ошибочным. Этот сборник не может принести читателям пользы, так как натуралистическая правдоподобность факта, которая в нем, несомненно, содержится, не равнозначна истинной, большой жизненной и художественной правде, которую читатель ждет от каждого художественного произведения.
Некоторые рассказы – «По снегу», «Стланик», «Геркулес», может быть, «Домино» – могли бы быть опубликованы в каком-либо сборнике рассказов разных авторов, но тоже при доработке. Но в них есть то «зерно», которое могло бы сделать эти вещи интересными и полезными. «По снегу» и «Стланик» – это миниатюры-аллегории о человеческой стойкости и упорстве, о необходимости идти вперед. «Геркулес» – сатира на самодурство и подхалимаж. «Домино» – рассказ о человеческой доброте, о людях, которые стремятся быть гуманными по отношению к другим, помогать им, хоть чем-нибудь облегчая тяжести жизни.
И эти рассказы, конечно, не на «главной магистрали», но в соответствующем окружении, хорошо отредактированные, они, мне кажется, могли бы быть использованными.
А.Н. Дремов*
15 ноября 1963г.
Публикация И. П. Сиротинской
*ДРЕМОВ Анатолий Кузьмич (р. 1914)-литературовед. Настоящая рецензия, написанная для журнала «Новый мир», носила характер «внутренней», но Шаламов был с ней знаком. В его архиве сохранилось несколько экземпляров этого текста. Надо полагать, он понимал его «историческое» значение.