Читатели первого номера альманаха познакомились с творчеством художника Владимира Михайловича Судакова. Фамилия Судаковых хорошо известна устюжанам. В конце XIX- начале XX века в Устюж-не жил Семен Иванович Судаков (7-1907 г.)- священник Богородице-Рождественского собора, наблюдатель церковноприходских школ по Устюженскому уезду. Старожилы хорошо помнят его сына - замечательного земского врача, а позднее заведующего уездным отделом здравоохранения и устюженской районной больницей - Михаила Семеновича Судакова (1877-1941 гг.). Предлагаемая вниманию читателей статья - воспоминания о нем Владимира Михайловича Судакова (1912-1994 гг.).
Казалось бы, чего проще: написать о человеке близком, родном тебе, человеке, которого ты видел ежедневно в течение многих лет, человеке, который любил тебя, беспокоился и заботился о тебе - о твоем отце.
Отрывками, какими-то эпизодами, как отдельными кадрами из киноленты, я помню о нем с самого раннего детства. То ли потому, что меня окружали в основном женщины: моя мама, бабушка, тети, то ли потому, что отец всегда приходил в конце дня. Он всегда был занят своей работой. Как земский врач отец вел приемы, делал операции в больнице, ездил по вызовам к больным по Устюженскому уезду. Возвратившись домой, после обеда или ужина, он садился на диван и брал меня на руки. Я ждал этого момента, но сам не лез к нему. Помню, что отец никогда не наказывал меня, но если видел, что я перешагнул допустимую норму, то спокойно, но твердо говорил мне: "Остановись".
Жизнь шла своим чередом. Я научился ходить и бегать. Мне было все интересно, как, наверное, и большинству в детстве. Окружали меня люди близкие и родные. Семья наша жила в достатке, большая и дружная, а папа был самый главный. Но вот я стал замечать, что в нашем доме что-то происходит. Волнуется и беспокоится мама. Все родные заняты какими-то хлопотами. Даже папа стал реже садиться на диван и почти не берет меня на руки. Все чаще и чаще я стал слышать новые для меня слова - действующая армия, фронт, война.
Началась первая мировая война, и отец, как хирург, сразу же был мобилизован в действующую армию. Конечно, я, маленький мальчик, не мог себе представить, что это такое. Я помню, что было лето. В нашем саду собралось очень много народа: мама, бабушки, тети. Пришли родные и знакомые, поставили у клумбы скамейки. В центре сел папа, рядом мама, бабушка, мой брат Коля, тети, родные, знакомые. Папа был одет почему-то в другую одежду, с сумкой через плечо. Я подошел к нему и прислонился к коленям. Он положил руку мне на плечо. Нас сфотографировали, а потом все пошли провожать папу на пароходную пристань. Шли бульваром вдоль Мологи. На пристани, вернее, на берегу у пристани, собралось очень много незнакомых людей, одетых в военную форму, и провожающих. Здесь же находился духовой оркестр. Я понял, что с папой едет много людей в военной форме. Вся площадь у пристани была полна провожающих. Ждали последнего гудка. Нала поднял меня на руки, крепко обнял и сказал, чтобы я слушался маму и бабушку, и что он уезжает далеко и надолго. Крепко прижал к себе и что-то положил мне в карман, сказав, чтобы я помнил папу. По трапу со многими военными он стал спускаться на пристань, где ждал его пароход. Провожающие плакали, что-то кричали. Папа стоял на верхней палубе в большой группе, и мне трудно было отыскать его. Мама и брат Коля помогли мне его найти. Он махал нам фуражкой. Пароход подал третий прощальный гудок и стал отчаливать от пристани, разворачиваясь на фарватере реки. Оркестр на берегу заиграл прощальный марш, а мы все стояли и махали платками, шапками. Нам уже стало не видно папы, а только силуэт парохода, скрывающегося за поворотом реки Мологи. Народ и все мои родные еще долго стояли на берегу у пристани, а потом небольшими группами стали расходиться по домам. У многих текли слезы, и платками они закрывали глаза. Я понял, что произошло что-то особенное, так как плакали не только взрослые женщины, но и мужчины.
Жизнь после отъезда папы на фронт резко изменилась. Распорядок дня стал другим. Не слышно было смеха и веселых рассказов. Из мужчин в нашем доме остались только мой брат
Коля - ученик реального училища, да я. Первое время приходили письма от папы с Западного фронта, а потом тревожные письма из крепости Двинск, где, как я понял, он лечил раненых солдат и офицеров. Мама и моя тетя читали газеты, сводки с фронтов войны. Бои шли в районе Двинска. Потом появились сообщения, что крепость Двинск окружена и штурмом взята немецкими войсками, в плен были захвачены все находящиеся там - и здоровые, и раненые. Несколько месяцев от папы не было никаких известий. Мы не знали, жив ли он. Наконец, пришло долгожданное известие. Это было в середине 1916 года. Отец прислал открытку из лагеря для военнопленных в г. Шнейде-мюль. Письмо было очень коротким, всего в несколько строчек, с наклейками, штемпелями. Папа спрашивал обо мне и Коле, просил слушаться старших и помогать маме и бабушке.
Шли тревожные, беспокойные дни и ночи. От папы стали, хоть и редко, но приходить письма, в которых он с надеждой писал - возможно, скоро вернется домой. Началась Февральская революция, потом Октябрьская ... и однажды, нежданно-негаданно (во всяком случае для меня) вернулся отец. Исхудалый, поседевший, в военной форме, но радостный от того, что живой, вновь у себя на Родине, вместе с нами. Немного отдохнув, он вновь приступил к работе в больнице. Опять приемы, операции, выезды.
В это время в доме у нас произошло большое событие - наша большая семья пополнилась одним человеком. У меня появилась сестра Лида. Я хорошо запомнил этот день. Весна, март. Стояли теплые дни. Днем по канавам бежали ручьи. Бабушка Клавдя сказала, что маме нездоровится и будет лучше, если я пойду гулять. Я взял небольшой заступ и кораблики из бумаги. На улице шумели ручьи, вода стекалась в большие канавы к Мологе. Мы с ребятами делали запруды, а потом, открыв "плотину", смотрели, как наши кораблики бегут по наклону к реке. Вернулся я довольно поздно, но никто меня не попрекнул, а бабушка просила, чтобы я вел себя тихо в детской. Когда я открыл детскую, то увидел на печке-лежанке какой-то сверток, завернутый в теплое одеяло. Я подошел ближе, заглянул сверху и увидел маленькое личико; не знаю, но почему-то мой палец дотронулся до него. Раздался писк. Так я познакомился со своей сестрой Лидой. Впоследствии, когда она подросла, то стала всеобщей любимицей. Особенно любил ее отец. Она оправдала любовь и доверие, продолжив его специальность.
Началась гражданская война, отца мобилизовали в Красную Армию и направили на фронт. В этот период нам жилось нелегко. В Устюжне стало трудно с продуктами, исчезла соль, начались перебои с хлебом. В уезде свирепствовали эпидемии сыпного тифа, испанки. К тому же, с появлением новых денежных знаков
началась неразбериха. Чтобы переехать на пароме через Мологу, надо было платить сотни и тысячи. Деньги печатали на больших листах. Почти каждые два-три месяца выпускали новые, а старые шли на оклейку вместо обоев. Однажды бабушка сказала мне, что "лопнуло казначейство". На следующий день я с ребятами побежал смотреть, что с казначейством. По маленькой улице добежали до 3-х церквей и осторожно стали приближаться к казначейству. Оно находилось на углу Маленькой улицы и переулка к паромной переправе. Подошли ближе: "Ну как? Не лопнуло?".
"Кажется, нет. На месте. Все в порядке". Тут я посмотрел на угловой балкон второго этажа и увидел часового с винтовкой, а у ног его - пулемет с лентой. Мы быстро убежали домой. Когда я дома сказал, что казначейство не лопнуло, бабушка ответила: "Глупышка ты, глупышка. Бегать по улицам города запрещено. Город на военном положении, а с 9 вечера до 6 утра выходить из дома запрещено". Начались обыски и аресты. Ночью иногда были слышны выстрелы. Теперь мне только днем можно было с плотов ловить рыбу от устья Ижины до Дмитриевской горы. В школе занятия начались с опозданием. В начале зимы уроки прерывались, когда старшеклассники уходили в лес на заготовку дров, а мы, учащиеся младших классов, занимались уборкой помещений.
Зимой 1921 года отца, заболевшего сыпным тифом, на дровнях привезли с фронта. Он лежал в зале, который был изолирован от других комнат. Отец бредил, кричал, вскакивал с кровати, бегал по комнате. Возле него круглые сутки по очереди дежурили медсестры и фельдшера. Из лечащих врачей я запомнил П. Костина, Юкеля, Кафтанникову и Беленького. Спустя несколько месяцев ослабевший и похудевший отец вернулся к жизни. Немного окрепнув, он вновь был в больнице на операциях, в поликлинике на приемах, ездил по вызовам к больным. Я все реже видел папу дома, и с нетерпением ждал лета, когда у него начнется отпуск и мы будем ходить за грибами в Середовину, Малые и Большие Савихи, Подсосонье и, конечно, на Дворянскую. Папа любил ловить рыбу и собирать грибы. Все он делал умело - ловко привязывал крючки к леске, готовил переметы, наплава, висули и блесны. Он хорошо знал реку Мологу и ее плесы от Устюжны до Покрова-Мологи и вниз по течению реки до Моден; знал, где и какая водится рыба, какое в этом месте дно, когда и какая рыба берет утром, днем и ночью. Папа очень хорошо знал грибные места. Жаль было только, что времени у отца для всех этих занятий оставалось все меньше. Даже из отпуска его вызывали на сложные операции.
За двадцатые-тридцатые годы отец сделал несколько тысяч сложных полостных операций. Кроме того, он вел занятия с младшим медперсоналом районной больницы, преподавал в медицинской школе. К нему приезжали студенты и курсанты из академии и вузов Ленинграда на стажировку. Я очень жалею, что все его записи, тексты докладов, которые он делал на Всероссийских съездах хирургов, утеряны. Я помню, что он аккуратно вел записи по истории болезней, операций. У него были конспекты всех выступлений на сессиях в горсовете г. Устюжны, на встречах с населением. Мне сейчас невозможно перечислить все, что сделал отец для своего города и его населения. Взаимоотношения в коллективах, где он работал, были хорошие. Сотрудники, коллеги по профессии любили, уважали его, дорожили его советами, знаниями. Обязательность, аккуратность, честность - вот что отличало отца в его профессиональной деятельности и в повседневной жизни. А сколько раз он не только советом, но и материально помогал людям, попавшим в трудное положение, пожилым и одиноким.
До сих пор не могу понять, как отец, не наказывая меня, научил слушаться его. Советы, данные когда-то отцом, помогали и помогают мне в трудные дни и годы. Он любил все делать сам и учил этому меня. Я научился пилить и колоть дрова, плавать, грести и управлять веслами. Он незаметно привил мне любовь к природе, а главное, - бережное отношение к ней.
Я знал, что отец очень хотел, чтобы я пошел по его дороге, но в то же время никогда не препятствовал мне в выборе профессии. И спустя много лет, узнав, что мои рисунки печатаются в журналах, он написал, что рад моим успехам, и что дело его продолжит Лида, которая станет врачом.
На торжественном заседании, посвященном 25-летию врачебной деятельности отца (1931 год), присутствовала моя сестра - студентка II Ленинградского медицинского института Лидия Судакова, которая в дальнейшем многие годы работала врачом-гинекологом в клинике Военно-Морской медицинской академии. Она рассказывала о том, сколько было телеграмм, приветствий от горсовета, райисполкома. Много писем пришло от людей, которым отец спас жизнь, а их были сотни и тысячи. Пришли поздравления от Ленинградского облздрава, от многих общественных организаций. Много лет прошло с тех пор, но и ныне я встречаю людей, которым мой отец помог стать здоровыми. Все они с благодарностью вспоминают о нем.
Отец умер сравнительно молодым, полным сил и энергии. О многом он мечтал и многое не осуществил. В 1940 году ему сделали операцию в клинике Военно-Медицинской академии в Ленинграде (делал операцию академик Аничков). Когда отец выписался, то приехал ко мне, в комнату на Петроградской стороне. Он настолько похудел, что его трудно было узнать.
Помню, я тогда, готовя обед, спросил, что ему можно есть. "Мне теперь все можно", - твердо, но с какой-то грустью ответил он.
Спустя несколько дней, отец в сопровождении моей матери уезжал к себе в Устюжну. При расставании он держался бодро, но я почувствовал какую-то тревогу. В первых числах января 1941-го года я получил телеграмму, в которой говорилось о тяжелом положении отца. Я немедленно выехал на родину. В Устюжне уже находилась моя сестра Лида, а брат Николай, кадровый офицер, еще не успел приехать. Меня предупредили о том, что у отца сильнейшие боли и что его жизненные силы поддерживают только постоянными уколами. Врач М. И. Адрианова сказала, чтобы я шел в комнату отца, где он был один и ждал меня. Папа лежал на кровати. Он очень обрадовался моему приезду. Взглянув в мою сторону, узнал меня. Говорил отец очень тихо. Сказал, что дни его сочтены, а он так много не успел сделать. Вот Лида еще не закончила институт... Просил, чтобы я не забывал маму и, если возможно, сохранил дом: "Он вам нужен, да и внуки подрастают. У тебя с Леной (моей женой - В. С.) дети пойдут, а в Устюжне ребятам хорошо, да и вы еще молодые".
Я оставался с ним в комнате до последних минут его жизни. Отец спросил, приехал ли Коля. Я ответил, что пришла телеграмма о его выезде в Устюжну и он с минуты на минуту должен приехать домой. Говорить отцу становилось все тяжелее и труднее. Он очень любил жизнь, любил свою родину, Устюжну, людей, все свои знания отдал борьбе за жизнь человека. Я стоял рядом. Отец сложил руки на груди, а спустя минуту сильно откинул их с кровати в сторону. Жизнь угасала, он как бы вытянулся на кровати. Когда я наклонился над ним, то увидел на его щеке одну большую слезу. Умер он спокойно и тихо. Было 2 часа ночи 17 января 1941 года...