Давая общую оценку оформления вологодской книги 1920-х годов, отметим, что в отличие от столичных культурных центров, в которых набирали силу или развивались возникшие ранее новаторские стили (футуризм, конструктивизм и т. д.), в Вологде преобладала классическая традиция оформления книги. Художественные стихии столицы не вовлекли в свою орбиту провинциальный город. Большой вклад в создание художественного облика вологодской книги внес Н. П. Дмитревский, оформивший многие издания ВОГИЗ и "Северного Печатника" и успешно работавший в малой и промышленной графике. Его работы получили заслуженную оценку на Всесоюзной полиграфической выставке [28]. Однако к 1929 году в Вологде не осталось ни одного книжного издательства, поэтому, чтобы иметь возможность продолжать активную работу, Н. П. Дмитревский вынужден был уехать в Москву. Художник не был единственным вологжанином, покинувшим наш город: ранее его уехали И. В. Евдокимов, в середине 1920-х годов - поэт А. А. Субботин, в 1930 году - архитектор И. И. Варакин. К началу 1930-х годов книжное дело "обезлюдело", что, конечно, отразилось на судьбе вологодской книги в целом.
Подводя итог рассмотрению вопроса о развитии вологодской книги в период нэпа, предлагаем вниманию читателя сведения о выпуске книг всеми издательскими организациями в тот период (табл. 2).
| Т а б ли ц а 2 | ||
| ВЫПУСК КНИГ В ВОЛОГОДСКОЙ ГУБЕРНИИ В 1922—1929 ГОДАХ (по видам литературы29) | ||
| Вид литературы | Число названий | % в репертуаре |
| Общественно-политическая | 141 | 28,4 |
| Естественнонаучная и техническая | 122 | 24,6 |
| Сельскохозяйственная | 86 | 17,3 |
| Краеведческая | 61 | 12,3 |
| Медицинская | 15 | 3,0 |
| Печать и искусствоведение | 27 | 5,5 |
| Учебная | 11 | 2,2 |
| Художественная | 33 | 6,7 |
| Итого | 496 | 100,0 |
Приступая к обзору вологодской книги 1930-1937 годов, отметим, что более 50 процентов выпускаемой литературы составляли отчеты, сборники постановлений, резолюции многочисленных партийных конференций, инструкции. Такой вид изданий, как инструкция, встречается даже в книгах по сельскому хозяйству, занимавших по традиции значительное место в книгоиздательской продукции. Изменился не только издательский репертуар, но и внешний облик изданий - печать стала хуже, применялась бумага плохого качества. Не будем забывать, что к тому времени в Вологде не осталось ни одного издательства, а в таких организациях, как обком ВКП(б) или горисполком, не было лиц, отвечающих за художественный облик выпускаемых изданий.
Ярким пятном в невыразительном списке вологодских книг тех лет стала выпущенная в Вологде монография молодого столичного археолога Артемия Арциховского "Курганы вятичей" (1930 г.), единственный экземпляр которой хранится в Российской исторической библиотеке. Библиографический список, завершающий эту 200-страничную малоформатную книгу, включает 922 названия.
Литературно-художественная книга 1930-х годов представлена всего тремя названиями, одно из которых - сборник стихов Б. Непеина "Северный ветер" (1930 г.).
Кратко проследив историю возникновения, становления и развития вологодской печатной книги за 100 лет - с 1837 по 1937 год, отметим, что основное место в репертуаре занимала краеведческая литература и литература по сельскому хозяйству. Это определялось спецификой экономики области. Издательская инициатива принадлежала в основном не частным лицам, а различным комитетам, обществам и организациям. Несмотря на то, что культурный уровень вологодской интеллигенции был достаточно высок, нововведения входили в издательскую практику позднее, чем в столичных городах, что, видимо, было обусловлено здоровым консерватизмом северных жителей.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Книга в России. 1861-1881. Т. 2. М., 1990. С. 147-168; Книга в России. 1881-1895 / Под общей редакцией И. И. Фроловой. СПб., 1997. С. 196-210.
2 Бeлoвицкaя А. А. Общее книговедение: Учебное пособие. М., 1987. С. 182.
З Poщeвcкaя Л. П. Роль ссыльных революционеров в развитии книжной культуры на Европейском Севере России в XIX в. // Европейский Север: История и современность: Тезисы докладов. Петрозаводск, 1990. С. 38-39.
4 W. [Веселовский А. А.] Литература по Северному краю // Материалы по изучению и использованию производительных сил Северного края. Вып. 2. Вологда, 1921. С. 139.
5 Два экземпляра этого издания хранятся в библиотеке ВГИАХМЗ и в краеведческом музее Великого Устюга.
6 Фортунатов Ф. П. Памятные записки вологжанина // Русский архив. 1867. С. 1641-1707.
7 Клыпин С. В. Типографское дело в Вологде: Материалы для истории // Записки Краеведческого кружка при Вологодском педагогическом институте. Т. 1. Вологда, 1922. С. 4.
8 Книга в России. 1881-1895...; Шпак А. П. Роль губернских статистических комитетов в развитии книжного дела в русской провинции (сер. 1850 - нач. 1880-х гг.) // Книга: Исследования и материалы. Вып. 53. М., 1986. С. 160-167.
9 Шпак А. П. Указ. соч.
10 Демидова Е. Л. "...Со знанием дела и знанием читателя": О книгах священника Иоанна Анурьева // Красный Север. 1975. 13 августа.
11 Гринченко Н. А. Книжное дело в Вологодской губернии в 1880-х- начале 1890-х годов // Вологда: Краеведческий альманах. Вып. 2. Вологда, 1997. С. 551.
12 Панов В. Поиск // Красный Север. 1975. 13 августа.
13 Дилакторский П. А. Опыт указателя литературы по Северному краю с 1766 по 1904 гг. Вологда, 1921. С. 11.
14 Спектор У. Вологодские издания Жеглинского // Красный Север. 1981. 3 декабря; Спектор У. М. Северное издательство В. О. Жеглинского. М., 1986.
15 Панов Л. С. Вожди, пророки, шарлатаны... // Вологда: Историко-краеведческий альманах. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 103.
16 Амосов А. А. Предисловие // Памятники письменности в музеях Вологодской области: Каталог-путеводитель. Ч. 1. Вып. 2. Вологда, 1987. С. 27.
17 Вологодское общество изучения Северного края. За 15 лет: Краткий отчет Деятельности общества (с 25 апр. 1909 по 25 апр. 1924 гг.). Вологда, 1924. С. 16.
18 Аринин В. Послы в Вологде // Красный Север. 1990. 16 мая.
19 Материалы по изучению и использованию производительных сил Северного края / Научно-техн. комитет при Вологод. губ. совете нар. хоз-ва. Вып. 1-3. Вологда, 1920-1922.
20 Сборник был переиздан в 1995 г. в Челябинске. Это пока единственное переиздание вологодских книг 1920-х гг.
21 Демидова Е. Л. Книжное дело Вологодской губернии. 1917-1929: Дисс. канд. филолог. наук / Моск. гос. ун-т печати. М., 1998. С. 84.
22 Воропанов В. В. Памятники иконографии Вологды: Альбом гравюр И. Варакина и Н. Дмитревского "Старая Вологда". 1922 // Вологда: Историко-краеведческий альманах. Вып. 1. Вологда, 1994. С. 270-278.
23 Голлербах Э. История гравюры и литографии в России. М., 1923. С. 123-125; Сидоров А. А. Русская графика за годы революции. 1917- 1922. М., 1923.
24 ГАВО. Ф. 574. Oп. 1. Д. 336. Л. 91.
25 Аринин В. Загадка редкого издания // Красный Север. 1977. 13 марта.
26 Гура В. В. Времен соединенье. Архангельск, 1986. С. 316.
27 Куняев С. Жизнь и смерть поэта // Красный Север. 1989. 16 августа.
28 ГАВО. Ф. 4828. Oп. 1. Д. 8.
29 Демидова Е. Л. Указ. соч. С. 135.
Л. А. Каленистов
"ЗАБЫТЫЙ У СУДЬБЫ"
Так написал о себе Василий Сиротин в своей "Исповеди". Горькое признание не было плодом сиюминутного настроения. Сказано это было в 1860 году, когда поэту не исполнилось еще и тридцати лет. К сожалению, слова, относящиеся к прошлому, оказались пророческими, применимыми ко всей последующей его жизни и даже к посмертному периоду. Никогда судьба не глядела на него "милостивым оком".
Колоритная фигура "бурсацкого поэта" Василия Сиротина, несомненно, привлекала каждого, кто каким-либо образом изучал и осмысливал историю нашего края. Его современники, оставившие письменные воспоминания, считали своим долгом упомянуть о нем, высказать свое мнение. В Вологодской духовной семинарии устные легенды о неуживчивом правдолюбце-бурсаке передавались из поколения в поколение. Но вся беда в том, что говорить говорили, а поэтическое наследие не сохранили: ходившие в свое время в списках стихи утрачены, а публикации неизвестны. В то же время возрос интерес к поэту. В последние годы XIX столетия о нем напомнил общественности наш земляк - широко известный тогда в России писатель А. В. Круглов. В своих воспоминаниях "Накануне" [1] он дал высокую оценку творчеству Сиротина, а несколькими годами позже упрекал П. А. Дилакторского, что в поле зрения последнего не попал "Сиротин, писавший стихи; его поэма "Долгоносые" пользовалась популярностью в городе и разошлась в массе рукописных экземпляров по всей губернии. Сиротин (расстриженный священник) писал прекрасным стихом и печатался во многих изданиях. Жизнь его очень интересна" [2].
Особую роль в пробуждении интереса к Сиротину сыграла книга А. А. Попова "Воспоминания причетнического сына", первоначально опубликованная в 1910 году в газете "Вологодские епархиальные ведомости", а в 1913 году вышедшая в Вологде отдельным изданием. Автор книги учился в семинарии несколькими годами позже Сиротина, знал о нем многое, хорошо был знаком с его творчеством.
А. А. Попов назвал некоторые его произведения, часть из них пересказал, процитировал по памяти отрывки. Сразу стало ясно, что утрачено что-то значимое. В вологодских газетах появились материалы, которые в какой-то степени дополнили сведения, сообщенные А. А. Поповым. Было опубликовано стихотворение "День субботний" [3], записанное со слов бывшего семинариста в 1880 году. Оно снова подтвердило, что Сиротин мастерски владел пером и слава его не призрачна. Но одно стихотворение весны не сделало. В последующие десятилетия попытки восстановить поэтическое наследие Сиротина и его биографию предпринимались неоднократно, однако каждый раз заканчивались безрезультатно. Творчество поэта по-прежнему оставалось загадкой, как бы ушло в небытие. Сиротин оставался автором одного вошедшего в сокровищницу отечественной культуры стихотворения "Улица, улица...", на слова которого была написана широко известная песня.
Незнание биографии и произведений рождало легенды, которыми имя поэта "обросло" довольно основательно. Так, целый букет таких легенд имеется в повести В. С. Железняка "Неистовый семинарист" [4], поэтому повесть следует воспринимать лишь как художественное произведение, не основанное на подлинных фактах биографии Сиротина.
Много и плодотворно занимался Сиротиным наш земляк - писатель, доктор филологических наук профессор Литературного института имени А. М. Горького В. В. Дементьев. Он впервые сделал попытку критически пересмотреть публикации о поэте. Во многом ему помогла находка в архиве. В фонде Вологодской духовной консистории он обнаружил следственное дело, заведенное церковным начальством в связи с избиением Сиротина монахами Арсениево-Комельского монастыря [5].
Нашли документальное подтверждение основные вехи жизненного пути поэта, начиная со дня рождения и кончая увольнением из духовного звания [6]. В. В. Дементьев опроверг ряд легенд о Сиротине, но в то же время повторил те из них, которые не смог проверить. Очерк В. В. Дементьева "Житие Василия Сиротина" [7] переиздавался неоднократно. Он содержит наиболее полные сведения о поэте. Однако существенные поправки в биографию можно внести, сопоставляя сведения, сообщенные В. В. Дементьевым, с прошением Сиротина великому князю Константину Николаевичу Романову, опубликованным А. Е. Бурцевым в 1901 году под названием "Исповедь" [8]. В значительной степени это автобиография в стихах. Каковы же обстоятельства появления стихотворного прошения и что нового вносит оно в биографию поэта?
Василий Иванович Сиротин родился 5 апреля 1830 года в семье пономаря Рождественской Студенецкой церкви Грязовецкого уезда. В 1835 году семья переехала в Вологду. В 1840 году Василий поступил в Вологодское духовное училище, через четыре года успешно его закончил и был принят в духовную семинарию. Завершив учебу в семинарии в 1850 году, не сразу получил должность священнослужителя. Это было обычным явлением: церковные приходы освобождались не так уж часто. Никто из современников не сообщает в воспоминаниях, чем занимался он последующие пять лет, высказываются лишь различные предположения. Ответ можно найти в "Исповеди": учил детей, в поисках заработка кочевал с места на место, испытывая материальную нужду и нравственные страдания.
В 1855 году Сиротин был назначен младшим священником в Керчемскую Иоанно-Предтеченскую церковь Усть-Сысольского уезда. "Исповедь" опровергает несколько созданных по этому поводу легенд. Не соответствует действительности утверждение о том, что церковные власти сознательно направили его в бессрочную ссылку к зырянам в отместку за нелестные по отношению к ним поэтические выпады. Назначение произошло по инициативе самого Сиротина:
Чтобы избегнуть нищеты,
Покорный нужд житейских гласу,
Отложив лишние мечты,
Решился я одеться в рясу.
По просьбе поданной - за мной
Осталось дальнее то место.
Я ожил телом и душой,
Все дело было за невестой...
По вопросу о невесте ранее существовавшие версии также расходятся со свидетельствами самого Сиротина. По одной из этих версий Сиротин женился на дочери священника Керчемского прихода, чтобы занять его место, по другой - в первый год своего пребывания в должности - на местной зырянке. Но в любом случае - на полуграмотной девице, которая якобы сжигала его рукописи и выбрасывала с трудом добытые книги, в связи с чем Сиротин запил. Но эти версии не точны. Во-первых, из прошения видно, что к месту службы он приехал с женой, что свадьба состоялась в Вологде еще до его рукоположения в сан. И во-вторых, вряд ли встретишь у кого-либо из поэтов такие нежные и проникновенные строки, обращенные не просто к женщине (таких много), а к жене, какие мы находим в его прошении-исповеди. Воинствующий правдолюб, он не мог лицемерить. Образ сварливой жены придумали его биографы. Впоследствии Сиротин действительно впал в запой. Но это случилось после смерти жены, а не в результате женитьбы.
Церковное начальство отстранило Сиротина от должности, стало переводить из одного монастыря в другой, и в 1859 году он оказался по существу узником Спасо-Преображенской Белавинской пустыни на Каменном острове Кубенского озера. Чтобы понять трагическую суть, всю безысходность положения, в котором оказался Сиротин, нужно иметь хотя бы некоторое представление об острове и построенном на нем несколько веков тому назад монастыре. Вот относящееся к тому времени свидетельство вологжанина Н. Титова:
"Самый остров в поперечнике не более 60, а в окружности около 250 сажен, состоит, как сказано в описи, из каменного щебноватого кряжа. Мы обходили часть северо-западной стороны: голые камни различной величины наполняют все береговое пространство это, подверженное ярости волн бурного озера. Весною напор воды отсюда бывает так силен, что огромные льдины, а иногда и большие камни, наносит на крыши. Какой ужас должны чувствовать в это время смиренные отшельники!"[9].
Приехавший в монастырь вслед за Н. Титовым Иван Муромцев обратил внимание на другой факт: "Поклонившись святым и любуясь благолепием храма, я в то же время невольно спрашивал: "А где же образ Спаса Эммануила, оставленный здесь Василием Темным, где деисус, благословленный зиждителем этого храма князем Андреем, где те священные изображения, перед которыми молились святые пострижники этой обители - Дионисий Глушицкий, Александр Куштинский и благоверный князь Иоасаф?.." Но никто не мог дать мне удовлетворительного ответа... Т[итов], бывший ранее меня только двумя сутками, видел еще два весьма старинных резных на дереве образа Николая Чудотворца и Григория Богослова, вделанных в особые киоты, но сказывали мне, какой-то иеромонах уже успел увести их в город. Так исчезают, и исчезают быстро, памятники древности из мест постоянного своего пребывания, расхищаемые нередко рукою праздного любопытства" [10].
Для Сиротина была страшна не только физическая изоляция. Куда трагичнее была изоляция духовная. Вот что написал он сам по этому поводу:
И здесь я должен подтвердить
Правдивость мысли сей Крылова:
В пустыне где и с кем делить
Дар образованного слова?
Суров монахов мрачный вид,
И жестки их сухие речи.
Печален отцвет их ланит,
И их бежишь невольно встречи.
Начитанному, мыслящему, талантливому, имеющему хорошо развитое художественное воображение Сиротину грезились дальние страны, манила романтика путешествий, он хотел быть морским священником. Как же вырваться из каменного плена? И он призвал на помощь свое поэтическое перо. В Петербург рассылались по различным адресам стихотворные послания. По-видимому, они отложились в каких-то архивах, и будущие историки их обнаружат. На сегодня в нашем распоряжении одно из таких посланий, адресованное великому князю. Оно написано 20 февраля 1860 года и вскоре стало достоянием общественности.
Как же воспринял великий князь это необычное прошение? Современник Сиротина А. В. Круглов писал по этому поводу: "Поэт-священник подал прошение в стихах на имя одного высокопоставленного лица, от которого могло зависеть определение В. С. в священники флота. В. С. писал прекрасным стихом, и блески юмора, а нередко и аттическая соль, делали его стихи еще более интересными. Они, как слышно, понравились сановнику, но он нашел, что не в рясе удобно так писать. Однако В. С. получил небольшое пособие" [11]. С большой долей достоверности можно предположить, что именно после этого обращения к великому князю Сиротин 31 июля 1860 года был освобожден из монастыря. Ему позволили вернуться в Вологду и отправлять службы в одной из городских церквей. Но стать морским священником, о чем просил он великого князя, занимавшего должность управляющего флотом и морским ведомством, Сиротину не было суждено. Вскоре его снова направили в монастырь, но теперь уже на родину, в Грязовецкий уезд, и не в качестве поднадзорного, а священником. Здесь он был зверски избит монахами и в 1865 году по личной просьбе уволен из духовного звания. В прошении, поданном 9 июля 1864 года, это свое решение он обосновал двумя причинами: "недеятельностью и праздностью монастырской жизни" и запрещением священникам второй раз вступать в брак.
О дальнейшей жизни Сиротина известно немного. Имеются на этот счет единственные воспоминания, которые опубликованы в 1912 году в "Вологодском листке" и не были замечены предшествующими исследователями. Автор, подписавшийся "Пр. П. Р-н", сообщает, что его отец окончил духовную семинарию одновременно с Сиротиным. Бродячего поэта всегда радушно принимали в его семье. В конце 1869 года Сиротин пришел к ним неизвестно откуда. Автор воспоминаний (в то время он учился в духовной семинарии) предполагает, что Сиротин возвратился из путешествия по Америке и Западной Европе, где якобы встречался с А. И. Герценом. Это маловероятно: на какие средства не имеющий ни кола ни двора поп-расстрига мог совершить такое путешествие? На этот раз Сиротин прожил в этой семье около полугода - готовил младшего брата к поступлению в семинарию. Автор отмечает изумительные педагогические способности поэта и рисует довольно привлекательный его образ: "Я достаточно насмотрелся на Василия Ивановича. Обычно одеждой его был подрясник моего родителя. Довольно высокого роста, костлявый, бледноватый брюнет с редкою небольшою бородою и жидкими прямыми, в кружок по-мужицки подстриженными волосами, он производил приятное впечатление чрезвычайно умного и живого человека. Особенно нравились мне его глаза - умные, проницательные, с каким-то стальным оттенком. Впоследствии тип разночинца-писателя шестидесятых годов я всегда представлял именно в образе Сиротина. Когда Василий Иванович оставался сам с собою, ходя по комнате, он был очень серьезен и даже печально задумчив, но становился совершенно иным, когда после дневных трудов, вместе с моим отцом садился за вечерний чай. Разговорам и юмористическим рассказам тогда не было конца... Я неоднократно слышал Василия Ивановича, декламировавшего свои и некрасовские стихотворения... При воспоминании о симпатичном Василии Ивановиче Сиротине, этом скитальце-поэте, каждый раз становится на душе чрезвычайно грустно. Несомненно, это был богато одаренный природою человек, не смогший правильно и плодотворно проявить своих дарований".
Автор сообщил сведения и о дальнейшей судьбе поэта. Когда завершились занятия с братом, отец устроил Сиротина чиновником в какую-то вологодскую канцелярию, но Василий Иванович не выдержал затхлой атмосферы чиновничьего быта и написал сатирический акафист своему начальнику и сослуживцам, который и был зачитан во всеуслышание. После этого Сиротин надолго исчез из поля зрения. Последние сведения автор получил от брата, который в 1881- 1885 годах учился в Казанской духовной академии и однажды встретил Василия Ивановича на улице "значительно постаревшим и по костюму его заключил, что поэту-чиновнику жилось нелегко". В заключение автор высказывает предположение, что, "вероятно, в Казани Василий Иванович и окончил свою бурную жизненную путину" [12].
Что привело Сиротина в Казань? Быть может, сыграло роль семейное предание об одном из предков? В семинарские годы он по этому поводу писал:
Мой прапрадед под Казанью
Живот свой положил за Русь.
И я по этому сказанью
Породы знаменитой ... гусь".
Тогда поэт писал с самоиронией. Но кто знает, какой переворот в его сознании произошел в последующие три десятилетия. Вполне возможно, что в момент какого-то душевного порыва он решил поклониться праху своего предка. И остался там навсегда.
Наш путь к изучению поэтического наследия В. Сиротина только еще начинается. В настоящее время автором этих строк взято на учет десять стихотворений в полном объеме и еще несколько - по цитатам и упоминаниям в печати. Однако всеобщее признание имеет лишь одно - "Улица, улица...". По мнению В. В. Дементьева, впервые текст был опубликован в 1863 году вместе с нотами. Музыку написал известный московский композитор А. И. Дюбюк. Автор слов не был указан. Маловероятно, что текст дошел до Москвы в списке, как предполагает В. В. Дементьев. Скорее всего, он был опубликован в каком-то периодическом издании. Но в каком? Это пока неизвестно. Но, наверное, нет больше литературного произведения такого объема (12 строчек), которое дало бы столько крылатых выражений, передающихся из поколения в поколение: "Улица, улица, ты, брат, пьяна", "Левая, правая где сторона", "Видно, хватил ты стаканчик вина", "Эх! Да вы пьяные все, господа!", "Стыдно тебе, ведь уж ты старина!".
Но начнем с семинарского периода творческого пути В. И. Сиротина. Случилось так, что сын полунищего дьячка, рано осиротевший семинарист, находящийся на полном обеспечении бурсы, во второй половине 40-х годов прошлого века стал известным человеком в Вологде. Стоило лишь появиться новому стихотворению, как его переписывали, заучивали наизусть. На острие бурсацкого пера попадали такие факты из жизни вологодского общества, о которых не принято было говорить вслух. Поэт замахивался даже на высокое начальство.
В нашем распоряжении имеются два таких стихотворения. Одно из них - "Вечер у Баданина" [14] - пересказано в воспоминаниях А. А. Попова [15], но без указания фамилии героя. Начало его сразу заинтриговывает:
Как ни глумится черт над миром,
Как ни дурачит он людей,
Но часто хочет быть кумиром
Вблизи священных алтарей.
Что же натворил нечистый на этот раз? Вологодский черт совратил дьякона Вознесенской церкви Баданина: надоумил устроить для дочери вечеринку. Казалось бы, что здесь из ряда вон выходящего? Но дьякон жил в пристройке к церкви (под одной с нею крышей), где и проходила эта вечеринка.
На месте гимнов и стихов,
И Богу славных песнопений,
Взамен коленопреклонений
Поют любовь земных страстей
И чувство плоти похотливой.
Не гуслей слышится здесь звук
Благовешанного Давида,
А звон гитары, пляски стук...
Какая Господу обида!!!
И дом молитвы, как кабак,
Горит в нем вместо фимиама
Простой Дунаевский табак...
Под крышей святого храма, "забывши близость алтаря", устроили "содомный вой". В адрес собравшейся публики сказано немало ядовитых слов. Больше всего досталось "пола мужеского лицам". Это - "сброд с пустою головой", "отрада ябеды бумажной", "бумаг безграмотных писцы", "переносчики линейки", а в целом - мелкие чиновники губернских и уездных учреждений. "Прекрасную половину" поэт пощадил, ограничился лишь несколькими замечаниями. Зато досталось молодой хозяйке, которая
То, как серна, вскочит скоро,
То припрыгнет, как коза,
То поводит страстным взором,
То опустит вниз глаза...
После появления стихотворения в городе разразился скандал. Стихотворение "Вологодский карнавал" [16], как и предыдущее, - сатирическое. Прежде чем рассказать, "в чем находит нехитрой Вологды народ веселье, радость и забаву...", автор обращает свой взор на Европу и рассуждает, приемлем ли европейский порядок у нас. Его размышления представляют определенный интерес:
Пускай в блестящих городах
Премилой, умной всей Европы
Проводят дни все на балах,
Танцуют вальсы и галопы.
Пускай уносит катильон
Умы заморских всех красавиц.
Для нас едва ли нужен он.
Хоть и у нас таких лукавиц,
Таких танцоров, игроков
И сплошь и рядом есть повсюду.
В стране медведей и волков
Не быть столь нежному ведь люду,
Каков в Париже, например,
Или в Италии прекрасной.
У нас он дик, суров, как зверь,
И нет в нем неги сладострастной...
Чтобы подтвердить свои мысли, поэт приглашает читателей на рынок, где в последний день масленицы вологжане забавлялись катанием на лошадях. Здесь "...сани и кареты мелькают быстро в круговой... в канве дороги, расписной". В поле зрения автора попали и местный туз, и увядшая красавица, и многие другие. Сатирические стрелы полетели и в людей, задевать которых небезопасно.
Жандармы важно разъезжают,
В руках нагайки - убегай.
И те, которые зевают,
Им щедро платятся спиной.
Наконец, когда пешие толпы стали расходиться, внимание поэта привлекла еще одна сценка: пьяный "брани бог" посадской "площадные комплименты ... прещедрою рукой на всех отмеривал, как ленты".
Вот такие стихи и создали громкую, в какой-то степени скандальную славу бурсацкому поэту. Они настолько были непривычны, что отложились в сознании вологжан на многие годы. Тот же А. А. Попов более полувека хранил в памяти поразившие его юношеское воображение стихи. Так, в семинарии сменили ректора, и Сиротин о новом ректоре "отозвался в одном из своих хлестких стихотворений, как о тиране":
Друзья! Свобода наша пала,
Как пал наш славный Адриан.
Неволя горькая настала.
И мучит нас лихой тиран [17].
Полный текст этого стихотворения неизвестен.
Имеются все основания сделать вывод, что период учебы Сиротина в семинарии в основном совпал с периодом ученичества в поэзии. В его стихах много поэтических находок, просматривается стремление найти свежие эпитеты, оригинальные словосочетания, свой литературный стиль. Но автор только еще учится владеть словом. Ирония и юмор не всегда удачны, еще не достигли того удивительного совершенства, которое свойственно "Улице...". Стихи недоработаны, композиционно растянуты, часто носят описательный характер, поэтому назвать их законченными художественными произведениями нельзя. Это заявка на будущее.
После окончания семинарии Сиротин продолжает поэтическую деятельность. Но теперь он уже не ограничивается "самиздатом", а направляет свои произведения в печатные издания. К сожалению, удалось выявить только три прижизненные публикации, появившиеся в газете "Воскресный досуг", выходившей в Петербурге: "Летний вечер" [18], "Ливанские кедры" [19], "Питейный" [20].
Прошение великому князю Константину Николаевичу, о котором говорилось выше, появилось уже после смерти автора. Это оригинальное художественное произведение, которое можно назвать поэмой. В начале нашего века два разных списка прошения попали в руки известного вологодского библиографа П. А. Дилакторского. Он объединил их и напечатал в Петербурге [21]. Таким образом, мы имеем вариант, отредактированный издателем. Не вызывает сомнения, что многочисленные переписки сделали свое дело. В тексте встречаются шероховатости, которые Сиротин, отлично владевший языком, никак не мог допустить. До последнего времени эта публикация была неизвестна исследователям.
То, что удалось выявить, по-видимому, не самое главное. Основные произведения Сиротина по-прежнему неизвестны. Так, А. А. Попов назвал целый ряд стихотворений, вышедших из-под пера поэта. Среди них "Колокольчики звонят". Заголовок наводит на мысль о песне.
Были у Сиротина и крупные произведения. А. А. Попов называет поэму "На докладе у сатаны". Он процитировал ее начало.
В аду, под закоптелым сводом,
Где жарят грешников в огне
И где все занято народом,
Немало дела сатане.
Затем следует пересказ содержания. На "том свете" все устроено так же, как "на этом". В тронном зале восседает сатана. Вокруг - его полномочные представители на местах, прибывшие с "докладами" о проделанной работе. Выслушивая их, сатана вдруг заинтересовался, почему молчит вологодский черт. Тот моментально предстал перед владыкой и ярко и образно стал рассказывать, как он совращает вологжан на угодные сатане поступки. В качестве героев фигурируют узнаваемые лица: от высших светских и духовных сановников до базарных торговок [22].
А. В. Круглов так же, как и А. А. Попов, был хорошо знаком с творчеством Сиротина, дал высокую оценку его поэме "Долгоносые": "Его поэма "Долгоносые", полная едкой сатиры, написанная сжатым, колоритным языком, хотя и не чуждая памфлета, изобилующая фотографиями, производила в 1860-х годах сенсацию в Вологде, особенно среди молодежи. "Задетые" ругали автора на чем свет стоит. Сколок с Дантова "Ада", но отмеченная оригинальностью, поэма В. С., несомненно, свидетельствовала о здоровом таланте автора" [23].
В названных А. А. Поповым и А. В. Кругловым поэмах действие происходит в аду. Что это: два названия одной поэмы или два самостоятельных произведения? Ответ на эту загадку могут дать только сами тексты. Чем больше накапливается сведений о жизни и творчестве поэта, тем больше появляется таких загадок. Будем надеяться, что они не останутся вечной тайной.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Круглов А. В. Накануне // Исторический вестник. 1894. Т. 55. С. 646.
2 Kpyглoв А. В. Вологжане-писатели // Исторический вестник. 1900. Т. 81. С. 708-709.
3 Сиротин В. День субботний // Вологодский листок. 1912. 26 февраля.
4 Железняк В. С. Одержимые. Архангельск: Северо-Западное книжное издательство, 1986. С. 228-256.
5 ГАВО. Ф. 496. Oп. 1. A. 13639 - "По рапорту Арсениево-Комельского монастыря игумена Никона о недостойном поведении священника Василия Сиротина". Исследователь "не дошел" до другого дела: 13668 - "По прошению священника Сиротина". Кстати, в названных делах содержатся любопытнейшие факты монастырской жизни XIX века.
6 Даты, названные В. В. Дементьевым, не вызывают сомнений. Еще раз сверенные с архивными документами, они повторяются и в нашем очерке.
7 Первоначальный вариант очерка см.: Красный Север. 1972. 17, 21, 22 сентября. Позднее очерк опубликован в сборниках: Дар Севера. М.: Современник, 1973; Исповедь земли. М.: Современник, 1980; Исповедь земли. М.: Советская Россия, 1984.
8 Бypцeв А. Е. Обстоятельное библиографическое описание редких и замечательных книг, брошюр, художественных изданий, старых и новых рукописей, гравюр, грамот, портретов, лубочных картинок, указов и разных летучих листов, с пояснительными замечаниями и полными перепечатками более редких книг и других библиографических материалов. СПб., 1901. Т. VI. С. 280-284.
9 Титов Н.О посещении Белавинской пустыни // ВГВ. 1847. № 32.
10 Муромцев Ив. Поездка на Каменный остров // ВГВ. 1848. № 4.
11 Круглов А. В. Накануне... С. 646.
12 Пр. П. Р-н. В. И. Сиротин // Вологодский листок. 1912. 18 мая.
13 Попов А. А. Воспоминания причетнического сына. Вологда, 1913. С. 50.
14 ГАВО. Ф. 4389. Oп. 1. Д. 370. Л. 8.
15 Попов А. А. Указ. соч. С. 117-120.
16 ГАВО. Ф. 4389. Oп. 1. Д. 370. Л. 5.
17 Попов А. А. Указ соч. С. 45.
18 Воскресный досуг. 1866. № 166.
19 Там же. 1865. № 113.
20 Там же. 1864. № 66.
21 Бурцев А. Е. Указ. соч. С. 280-284.
22 Попов А. А. Указ. соч. С. 117-120.
23 Круглов А. В. Накануне... С. 646.
Василий Сиротин
СТИХИ И ПОЭМА
Улица, улица...
Раз возвращаюсь домой я к себе,
Улица странною кажется мне.
Левая, правая где сторона?
Улица, улица, ты, брат, пьяна.
И фонари так неясно горят,
Смирно на месте никак не стоят,
Так и мелькают туда и сюда.
Эх! Да вы пьяные все, господа!
Ты что за рожи там, месяц, кривишь,
Глазки прищурив, так странно глядишь?
Лишний стаканчик хватил, брат, вина.
Стыдно тебе, - ведь уж ты старина.
Летний вечер
Мне не спится... дума к думе на беду!..
Я с полночи,
Видно, очи
Не сведу!
Нет! Пойду гулять на волю в чистый луг:
В чистом поле
Дышит волей
Все вокруг!..
Ах! Куда мой путь и гладок и хорош.
По тропинке,
По лощинке
Через рожь!..
На лугах лежит вечерняя роса,
И в тумане
На поляне
Полоса.
Чуть-чуть дышит ветр в равнине полевой
И лениво
Клонит иву
Головой.
В ниве спрятались и шепчутся цветки -
Голубые
Молодые
Васильки...
Месяц ясный всплыл обычной чередой.
Мечет взоры
В дол и горы
Молодой.
И в прибрежье, где кочуют рыбаки
Над водою
Лег тропою
Вдоль реки.
Здесь в кусточке, в полусумраке ветвей,
Вот за елью
Свищет трелью
Соловей.
Там вдали стоит и дремлет темный лес,
А над лесом
Пал навесом
Свод небес...
В синем небе много звезд-очей зажглось.
И в том взоре
Жизни море
Разлилось...
Как хорош ты, летний вечер!..
Тишь и гладь!..
Мир в народе
И в природе
Благодать!..
Ливанские кедры
На склонах древнего Ливана
Когда-то рос высокий лес.
Смотрел он в воды Иордана
И возвышался до небес.
Созданье мощное природы,
Он долго землю осенял:
Текли века, катились годы,
А кедров лес еще стоял!..
Как исполин лесов могучих,
Он грозно с бурей в брань вступал:
Напрасно шли с громами тучи,
Надменный им не уступал.
Лишь отряхая сон и негу
С своих развесистых ветвей,
Он ждал отважного набега
Питомца бурного степей.
Вот враг нахлынул... и могучий
Напору ветра ставит грудь.
И враг отбит, а ветр и тучи
Скорей несутся в дальний путь!..
Когда ж, рассыпав горы злата,
Природу жег полдневный луч,
Лес кедров, полный аромата,
Был весь живительно пахуч.
Он видел много поколений
В зной отдыхавших в нем людей.
И им, в приюте сна и тени,
Певал восточный соловей.
Та кедров тень для пилигрима
Святыни, тайн была полна:
С ней прошлых дней Ерусалима
Была судьба сопряжена.
Но что щадило долго время,
На то поднялся дровосек.
И наших дней людское племя
Все истребило там навек!..
Напрасно кедров Соломона
Теперь пришельца ищет взор:
Их нет, как нет царей Сиона!..
И голы ребра древних гор!..
Питейный
Посвящается всем винопийцам
Что так жадно глядишь на питейный
И украдкой читаешь слова
Его вывески хитро затейной? -
Знать, с похмелья болит голова.
И зачем ты бежишь этак спешно,
Лишь случатся деньжонки, в кабак?
На побег твой, по цели успешный,
Смотрит с завистью куча зевак.
На тебя заглядеться - не диво,
Наблюдать тебя каждый не прочь.
Чтобы видеть, как водка и пиво
Превращают и день в тебе в ночь.
По румянцу щеки твоей грязной
Нацарапанный вьется узор,
Глаз подбит и глядит безобразно.
И людей ты бежишь, словно вор!..
Взгляд один, как сидишь ты за чаркой,
К неизбежной приводит тоске:
А тебе и не душно, не жарко, -
Ты бы вечно сидел в кабаке.
Поживешь и попьешь до упаду,
Пока будут в кармане гроши.
И за пьянство получишь в награду
Смерть по телу и смерть для души.
На дороге твой труп бездыханный
Полицейский подымет солдат
И потащит его с речью бранной,
Куда власти ему повелят.
Тут свершится прискорбное дело:
Сердце вчуже изноет с тоски,
Когда лекарь бездушное тело
Будет холодно резать в куски...
Напластавши рукою привычной,
Чтоб и череп и внутренность вскрыть,
Он велит потом труп горемычный
Поскорее собрать и зарыть.
И положат тебя в домовине,
И зароют тебя, как скота,
Там, вдали, где-нибудь за кладбищем,
Не поставивши даже креста!..
Не гляди же с тоской на питейный
И похмелье стерпи как-нибудь:
Человек ты, быть может, семейный,
Так жену и детей не забудь!
Исповедь
Поэма
Его императорскому высочеству
великому князю Константину Николаевичу
Быть может, слишком смело
Решаюсь я, великий князь,
Иметь с особой Вашей дело,
Отложив трепет и боязнь.
Но не всегда же судит строго
Сам Бог за наши нас грехи.
Надеюсь, снизойдете много
И Вы мне за мои стихи.
А чтоб могло известным статься,
Откуда Вам и чей сей глас -
Извольте мне на первый раз
Как должно рекомендоваться.
Я раб греха и плоти пленник,
Но я зачислен в Божью рать,
Затем, что будучи священник,
Ношу священства благодать.
Зовут меня отец Василий.
Мне двадцать семь от роду лет.
Пишу стихи не без усилий,
Но для себя и сам поэт!..
Так Вологда, когда подъяла
Война на Крым кровавый стяг,
"Восток и Запад" мой читала.
Оттиснувши в "Ведомостях".
Люблю науки. Божье слово,
Красы естественных картин.
Одно несчастье, что я вдовой.
Мое прозванье - Сиротин.
Оно и кстати: скарб мой - ряса,
А библиотека - псалтырь.
Живу на Каменном у Спаса,
Мое жилище - монастырь.
Теперь - да даст Вам Бог терпенья -
Ко сказанному выше я
Намерен сделать дополненья.
Вот биография моя.
Я кончил семинарский курс.
И как воспитанник казенный,
Оставил в то же время бурс -
Приют для бедных уделенный.
Но бывши круглым сиротой,
До тех пор я не видел нужды.
Душе с невинной простотой
Заветы жизни были чужды.
Я права не имел роптать
На долю, данную судьбою.
Приют казны отца и мать
Вполне мне заменял собою.
Когда ж покинуть минул срок
Приют тот - теплый и спокойный -
Я был решительно далек,
Чтоб жить вполне себе достойно.
В борьбе с нуждами каждый час -
Борец, для жизни недозрелый -
Я постепенно в жизни гас
И упадал душой и телом.
Я к людям вопиял не раз
О помощи и благостыне,
Но вопль мой был лишь слабый глас,
Глас вопиющего в пустыне.
Летели годы, а мой челн
Носился все в житейском море.
Им правил рок средь ярых волн,
А в парус дуло только горе...
Я часто плакал, но и слез
Судьбе жестокой было мало -
Я в горе жил и с горем рос,
И сердце радости не знало.
Знакомых мало было мне,
Никто не брал ко мне участья,
И я мог слыть тогда вполне
По жизни - символом несчастья...
Товарищей счастливых круг
Редел с годами постепенно.
Иной давно уж был супруг -
Отец и семьянин почтенный,
Иной, усердием горя,
Давно солидным уж мужчиной
На службе Белого Царя
Служил и был не с первым чином.
А я, забытый у судьбы,
В опале мстительного рока,
С одной судьбой лишь знал борьбы
И был от счастия далеко.
Искал возможности не раз
Служить, как служат люди, - честно,
Но бедному всегда отказ
Бывал, порой не очень лестной.
И долго б я еще бродил,
Уча детей, дая уроки,
И кочевал бы, и твердил
Про трудность жизни одинокой.
Но, к счастью моему, судьба
Взглянула как-то ненароком
На позабытого раба
Довольно милостивым оком.
И вот, угрюмая досель,
В глаза блеснула мне улыбкой,
Назначила и жизнь и цель,
Да только, кажется, ошибкой.
Был нужен сельский иерей
Среди зырян в одном приходе -
В краю мне чуждых дикарей
По языку и по природе.
Чтобы избегнуть нищеты,
Покорный нужд житейских гласу,
Отложив лишние мечты,
Решился я одеться в рясу.
По просьбе поданной - за мной
Осталось дальнее то место.
Я ожил телом и душой,
Все дело было за невестой.
Есть в жизни много трудных дел.
Но легче нет найти невесту,
Когда жених к тому ж успел
Пристать к какому-либо месту.
Невесту я тотчас сыскал,
Мой выбор был неприхотливый.
И брачный пир отпировал
С гостями избранными живо.
Я жить и чувствовать спешил,
Спешил забыть былое горе.
Вот сан священства получил
И зажил в счастливом просторе.
Лилось блаженство через край
Из полной жизни сладкой чаши.
В жене - земной я видел рай,
И быстро дни неслися наши.
Я жил себе, как жить хотел,
Мечтал и чувствовал сугубо.
Не шел за счастьем, а летел,
Как вдруг обманут счастьем грубо.
Подругу дав и нежный плод
От ней иметь полстило.
Я ждал... надеялся... и вот
Встречаюсь с раннею могилой.
Лишь брачной жизни минул год,
Жена занемогла родами.
И полилися в свой черед
Беды за страшными бедами.
Несчастной... только расцвела!..
Жаль было с жизнью расставаться:
Звала о помощи... ждала...
И не могла ее дождаться.
А я, неопытный супруг,
Я зрел ее и скорбь и муки,
Но быв не врач, а только друг,
Не мог связать у смерти руки.
Старался, но урочный час
Для жертвы смерть уже пробила.
И так светильник мой угас,
И плод его взяла могила.
О! Боже мой! О! Мой Творец!
Исчезли счастия мечтою,
Блаженству краткому конец,
Опять я в мире сиротою.
И как еще? В кругу людей,
Где нет родных ни слов, ни звука,
Не только кровных и друзей.
О, тяжела была разлука!
Я жил в краю чужих небес,
И жизни этой половина
Была мрачна, как темный лес,
Дика, как облик зырянина.
Я одичал, я изнемог
Средь варваров в стране суровой.
И как страдал, то видел Бог,
А выразить не может слово.
Не могши горя одолеть,
Опять пловец, в тумане моря,
Я начал страшно так болеть,
Как русский с радости и горя...
Когда очнулся - наяву
Мне снова Русь моя предстала.
Я будто ожил и живу,
Но на душе еще опала...
И что ж отрадного: пустырь
По дикарям и по природе
Я променял на монастырь,
Где та же глушь, в другом лишь роде...
И в самом деле, бросив взгляд,
Везде одни встречаешь воды,
Они крутятся и шумят
Под свист бушующей природы.
Внутри и вне меня темно,
В душе тоска, в природе буря.
Тоскливо взглянешь чрез окно -
И небо грустно без лазури...
Но если бы и хороша
Была вокруг меня природа,
То все же требует душа
Занятий и другого рода.
И я здесь должен подтвердить
Правдивость мысли сей Крылова:
"В пустыне где и с кем делить
Дар образованного слова?".
Суров монахов мрачный вид,
И жестки их сухие речи.
Печален отцвет их ланит,
И их бежишь невольно встречи.
Молитва деет чудеса.
Что ж делать?
Буду я молиться.
Но не всегда на небеса
Молитва грешников годится.
Хотел бы видеть, подмечать
Состав вещей в их связи тайной.
Но мне ли с мира взять печать
В припадке ревности случайной?
Без книг, где тайны естества
Трудом веков едва раскрыты,
Познаний мира. Божества
Где может взять мой ум несытый?
И делать нечего! Как зверь,
Сижу, как в клетке, в душной келье
И в услажденье всех потерь
Питаюсь скуки горьким зельем.
Вот все. Здесь вкратце жизнь моя,
Вот здесь и вся моя исторья.
Теперь Вы знаете меня,
Жильца житейского поморья.
Великий князь!
В моей томительной пустыне
Я, прежде Богу помолясь,
Решился Вам молиться ныне.
Нет сил в душе моей нести
Крест испытания тяжелый
И с ним по тернии идти
В житейский путь стопою голой.
Я к Вам, злосчастный, вопию:
Подайте помощи десницу
И душу сирую мою
Освободите из темницы!
Лишь слово Ваше мне одно -
И сердце в радости взойдет,
Забудет скорби все оно
И новой жизнью заживет.
Великий князь! Вы мой оплот.
Велите, и с любовью, с жаром
Ваш раб пойдет служить во флот
Царю и Вам посильным даром.
В глухих стенах монастыря
Мне грустно жить в тоске, в забвенье.
Для Бога, Родины, Царя
Грешно быть вечно в заточенье.
В. Н. Бараков
НА ЛИТЕРАТУРНЫХ ПЕРЕКРЕСТКАХ
(заметки о современной вологодской поэзии и прозе)*
Лет двадцать назад Вологодская область была для русской литературы центром притяжения, местом настоящего паломничества писателей и критиков - всем хотелось увидеть и понять, что это за места такие, "шибко литературные". Критики и литературоведы с почтением и трепетом произносили имена В. Астафьева, В. Белова, А. Яшина, С. Орлова, Н. Рубцова, наперебой говорили о "вологодской школе" в прозе и о "вологодском чуде" в поэзии... О "золотом времени" в прозе и поэзии Вологодчины довольно подробно рассказано в книгах В. Оботурова** и А. Романова***.
В "перестроечное" пятилетие ажиотаж пошел на спад, но в последние годы на фоне продолжающегося культурного кризиса лирика, особенно провинциальная, пошла в рост, изменилась ее тональность, началось накопление сил для будущего творческого подъема. В этой ситуации вологодская поэзия вновь, как и в прежние времена, заставила говорить о себе с подчеркнутым уважением.
"Заново" были открыты Н. Клюев и В. Шаламов, разгорелась посмертная слава А. Башлачева и Н. Дружининского, продолжают плодотворно работать С. Викулов, О. Фокина, М. Сопин...
"Почвенное" направление, к которому большинство из них принадлежит, в 90-х годах переживает переломный, переходный период развития. Стал очевидным тот факт, что поэты-"почвенники" преувеличивали возможности деревни. Сам народ оказался на перепутье, в духовном кризисе, последствия коммунистического и "демократического" правления оказались более серьезными, чем можно было предполагать.
В последние годы в литературоведении все чаще говорят о "конце" "деревенской" прозы и поэзии, об исчерпанности ее художествен-
_______________
* По мотивам критических статей, опубликованных в журнале "Север" (1996. № 3) и еженедельнике "Литературная Россия" (1999. 5 марта)
** Оботуров В. В буднях: Вологда литературная за 25 лет. Архангельск; Вологда, 1983.
*** Романов А. Версты раздумий. Архангельск; Вологда, 1983; Романов А. Искры памяти. Вологда, 1995.
ных идей, о консервативности и даже "реакционности" некоторых ее представителей. Никто не спорит о том, что эта выдающаяся литература стала фактом истории, классикой; но известная наша страсть все обобщать и преувеличивать привела критиков к совсем уж пессимистичным выводам. Горюют уже и об упадке всей русской литературы, за исключением публицистики, скорбят о гибели духовности в русском народе и о полном его вырождении... Надо заметить, что наши национальные писатели дают повод к подобным умозаключениям. Слишком долго находились они в замешательстве. "Смешно и стыдно видеть, - пишет В. Непомнящий, - как нынешние "мастера культуры", и не только молодые, но порой и довольно-таки убеленные, носятся с этой безграмотной, плебейской идеей насчет того, что хватит, мол, литературе (культуре) служить чему-то, что, мол, "Свобода, свобода!.." И так же горько, что внутри культуры столь слабо противостояние этому "верховенству", этому рабству навыворот. Помня о подвиге "деревенской", "почвеннической" литературы, можно, кажется, было бы ожидать достойного ответа с этой стороны, - но его (если не считать публицистических и иных выкриков) почти не слышно. Потому, думаю, не слышно, что для этой славной, сердечной, благородной, героической литературы главной опорой была - именно прежде всего, а порой и исключительно - почва. Да, без почвы русскому человеку и русской культуре нельзя; но почва, бывает, колеблется под ногами, - тут и классика не поможет"*.
"Почвенники" старшего и среднего поколения, отрицательно относившиеся к тоталитаризму, не приняли и нового, "демократического" эксперимента над Россией. Так, Сергей Викулов, в целом работавший в жанре социально-бытовой поэмы, стал придавать ему историко-публицистический характер (поэмы: "Воспоминания о Китеж-граде" - о разрушении монастырей в 30-е годы; "Посев и жатва" - о коллективизации и др.). Более того, в его книгах "Святая простота" (1993 г.) и "Точка кипения" (1997 г.) есть не только сатирические, но и гротесковые стихи, появился и новый для Викулова жанр басни ("У корыта").
У Виктора Коротаева преобладали ораторские интонации (циклы стихотворений 90-х гг., в частности стихотворения "Пришельцы", "Внушили нам и, кажется, неплохо..." и др.). Для него нынешний мир был четко поделен на "наших" и "не наших" (прежде всего в идеологическом отношении).
О. Фокина опубликовала в 1993 году в журнале "Молодая гвардия" цикл стихотворений "Поднимайтесь в полный рост!", в котором еще раз, но уже на ином уровне, заявила о приверженности некрасовской традиции. Теперь она - в "стане погибающих За великое дело любви".
____________
* Непомнящий В. Пушкин через двести лет // Новый мир. 1993. № 6. С. 237. 14-2029
90-е годы оказались для поэтессы самыми сложными и в жизненном, и в творческом отношении. В ее журнальных публикациях палитра чувств порой ограничивалась только двумя эмоциональными красками: возмущением и растерянностью. Раскол в обществе О. Фокина сравнивает с ледоходом:
На льдине, на льдинке
Похвально - отдельно
Плывем поединке,
Поврозь, неартельно.
Несет нас, качает
Под воплями чаек,
Не чуем, не чаем,
Куда мы причалим...
В неизбежности и цикличности природных и социальных явлений Фокина видит положительное начало, но не снимает ни с других, ни с себя личной ответственности: "Не слышим, не внемлем: Мы любим - не землю". Очищение и преображение души даже в самые катастрофические и позорные годы - наиболее плодотворная лирическая тема поэтессы.
В последнем на сегодняшний день сборнике "Разнобережье" (1998 г.), в небольшом предисловии к нему, О. Фокина отмечает:
"Эти стихи, подавляющее большинство которых написаны мною за последние десять "окаянных" лет, - попытка засвидетельствовать мгновение времени с верой в безоговорочное мудрое и утешительное:
"Пройдет и это..."".
Луг да поле. Роща да дубрава.
Царь да Стенька. Церковь да кабак.
Воля Волги. Крепость - твердь Урала.
Умница - Иван-дурак!
Радость - в песенной печали.
Горечь - в пляске удалой...
Как бы где ее ни величали -
Русь останется собой!
Поэты-"почвенники" старшего поколения в 90-х годах пережили крах многих "почвеннических" иллюзий, хотя еще недавно некоторые представления казались незыблемыми: "В народ бы ринуться, но где народ?" (А. Романов). В. Кожинов считает, что "деревенская" проза второй половины XX века - "проза конца русского крестьянства" (Москва. 1995. № 3). Но "уходит" не проза или поэзия - уходит и крестьянство, и значительная часть всего народа.
Даже те, кто полемизируют с "почвенниками", уже понимают, что "дело тут не в деревне, вернее, не столько в деревне, сколько в "русской идее". Русская же идея (и это доказано нашими крупнейшими философами XIX-XX веков) в основе своей - идея религиозная, православная. На рубеже 80-х-90-х годов "произошло воссоединение русского "почвенного" и русского интеллектуального начала (усиленное публикациями на страницах журналов произведений 1-й и 2-й волны эмиграции и публикациями религиозно-православных работ)"*.
Восстановление духовных, нравственных и эстетических ориентиров идет трудно, постепенно, требуя от каждого личного действия, усилия, даже подвига. Стихотворение Александра Романова "Подвиг" настолько типично и символично, что его необходимо процитировать полностью: